Зоины товарищи (документальный очерк)

Стр 1 из 8Следующая ⇒

Евгений Савинов

Зоины товарищи (документальный очерк)

Издание: Ярославское книжное издательство 1958 г.

Сайт: «Палеонтологическая правда палеонтологов»: http: //www. vairgin. com/

Редакция: « Библиотека Алексея Меняйлова»: https: //vk. com/veterputorana

Редактор К. Ф. Яковлев

Художник Н. И. Кирсанов

Художественный редактор Д. А. Поздняков

Технический редактор В. П. Кожейяхина

Корректор М. А. Лапшина

Содержание

Поиски героев … 3

На реке Великой … 22

Ледяная купель … 32

Зоя идет на задание … 51

Здравствуй, Беларусь! …70

Люди проверяются в огне … 81

Партизанская страда … 93

Послесловие … 100

ПОИСКИ ГЕРОЕВ

Большое видится на расстоянье! Чем дальше мы отходим от событий Великой Отечественной войны, тем ярче предстает перед глазами неповторимый подвиг народа, в боях отстоявшего великие завоевания Октября. И странное дело: чем дальше, тем больше и больше мы узнаем новых имен дотоле неизвестных героев.

Начало поискам безыменных, но славных защитников Родины положил русский писатель Сергей Сергеевич Смирнов. Мы и его самого знали мало, как писателя, но розысками героев Брестской крепости он завоевал симпатии советских людей.

Сергей Смирнов, после войны посетив развалины старой крепости над Бугом, был удивлен одной надписью на стене: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина! » — было штыком нацарапано на штукатурке. И поставлена дата: «20 июля 1941 года». Кому сразу не припомнится это нелегкое для нас время! Гитлеровские полчища уже охватили клещами столицу Белоруссии и устремили клинья наступления на Москву. Уже пылал разрушенный Смоленск, а в крепости на границе кучка мужественных людей не хотела сдать врагу ни пяди нашей земли. Она сковывала вокруг крепости большую группировку фашистских войск. Генералы, командовавшие этими частями, получали из ставки Гитлера выговор за выговором, но крепость держалась до последнего защитника.

Обо всем этом наши люди в дни войны даже и не подозревали. И, может быть, если бы не настойчивый и любознательный писатель, мы так бы и не узнали о судьбе Брестской крепости. Можно смело сказать, что немало еще героических страниц великой летописи войны скрыто от нас, и они остаются неведомыми.

Мы преклоняемся перед подвигом молодогвардейцев. Но вот газеты приносят весть о подпольной группе украинских комсомольцев — о «Партизанской искре», руководил которой скромный сельский учитель. Пока еще «Партизанская искра» не нашла своего Фадеева, который бы рассказал о делах минувших дней так же красочно и взволнованно, как о краснодонской трагедии.

А кого не взволновала судьба татарского поэта Мусы Джалиля? Заточенный в берлинскую тюрьму Моабит, он повторил подвиг чешского национального героя Юлиуса Фучика, написавшего перед казнью свой «Репортаж с петлей на шее». Я сказал «повторил», но это несколько не точно. Мы говорим так лишь потому, что о подвиге Юлиуса Фучика узнали в 1945 году, а о Мусе Джалиле — спустя десять лет. Их подвиг был совершен почти одновременно. Когда в пражской тюрьме Панкрац писались вдохновенные строки, обращенные к народам мира: «Люди, я любил вас, будьте бдительны! », в каменной коробке Моабита Муса Джалиль записывал в самодельный блокнот:

Не страшно знать, что смерть к тебе идет,

Коль умираешь ты за свой народ!

Чтобы все это стало известно нам, потребовался еще один подвиг — подвиг безвестного бельгийского партизана, соседа по камере, Андре Тиммермана, который сохранил во время множества обысков заветные песни Джалиля и передал потертый блокнотик в Советское консульство в Брюсселе. Но, действительно, как говорит русский народ, «добрая слава не лежит под камнем». Рано или поздно люди узнают о хороших делах.

И вот уже совсем недавно, в 1957 году, «Литературная газета» сообщила о мужестве другого героя — бывшего летчика Михаила Петровича Девятаева, бежавшего с товарищами из фашистского плена на... немецком самолете. Сейчас Девятаев работает на Волге и водит от Горького до Казани быстроходный теплоход на подводных крыльях.

Советское правительство присвоило Девятаеву, как и казненному фашистами Джалилю, высокое звание Героя Советского Союза.

Великая Отечественная война отличалась массовым героизмом простых людей, и потому совершенно необходимо знать тех, кто был в коллективе, окружавшем прославленного героя.

Кто у нас в стране не любит имени Зои Космодемьянской? Кто за рубежом не восхищался мужеством юной девушки-партизанки? Интересный факт. В 1956 году в Ханое вышла из печати книга Л. Т. Космодемьянской «Повесть о Зое и Шуре». На вьетнамском языке не впервые издаются русские книги, но эта была встречена особенно тепло: она отпечатана на вьетнамской бумаге, на вьетнамских печатных станках, руками вьетнамских полиграфистов. Первая отечественная книга вьетнамского народа — о русской героине! Это не случайное совпадение. Имя Зои вдохновляло вьетнамскую молодежь на борьбу за свободу и независимость. Это имя заслужило право на любовь трудящихся во всем мире.

Но что мы знали до сих пор о боевых товарищах Зои по отряду? Почти ничего!

* * *

Несколько лет назад в разговоре с бывшими фронтовиками я услышал фразу:

— А ведь командиром партизанского отряда, в котором служила Зоя Космодемьянская, был наш земляк, ярославец. Его имя — Борис Крайнов.

Тогда я не обратил внимания на эти слова, но позднее, читая книгу Л. Т. Космодемьянской «Повесть о Зое и Шуре», встретил имя Бориса. Партизанка Клава рассказывала: «Нашего нового командира звали Борис. Он был очень выдержанный, спокойный, немного резковатый... » Фамилия Бориса в книге не была названа. Я подумал: бесспорно, подвиг Зои подготовлен комсомолом, школой, но немалую роль должны сыграть и воинская закалка, товарищи по оружию. В условиях партизанского отряда от командира зависит многое, особенно воспитание бойцов. Значит, стоило разыскать Зоиного командира.

Один из моих знакомых сказал мне, что родители Крайнова будто бы проживают в Суздальском поселке. Я достал адреса всех Крайновых, прописанных в закоторосльной части Ярославля. Их оказалось более пятидесяти. Вначале смутился: всех обойти — долгое время! Но мне помогла память детства. Когда-то я жил недалеко от Суздальского поселка и вместе со своими товарищами-школьниками не раз смеялся над необычными для окраины города названиями улиц. Построят два дома — и назовут улицей Герцена. Смотришь, веселый венский композитор Иоганн Штраус соседствует с серьезным английским ученым Исааком Ньютоном или русским писателем Достоевским... Я и решил навестить прежде всего эти улицы.

В первых двух домах жители удивились моему визиту и исключили из списка Крайновых своих родственников. Сомнения не покидали меня. Нерешительно вошел во двор небольшого дома на улице Писемского. На стук никто не ответил, я уже собрался уходить, но потом мне пришла мысль зайти с другой стороны дома. Дверь оказалась незапертой. В кухне меня встретил мужчина лет сорока, в простом рабочем костюме. На вопрос: — Не было ли у вас в родне партизана Бориса Крайнова? — он ответил: — Это мой брат!

Анатолий Сергеевич Крайнов, плотник с железной дороги, познакомил меня с матерью Александрой Васильевной. Подвижная, бодрая старушка очень оживилась, узнав, что кто-то заинтересовался судьбой ее сына. Запомнился почти дословно горький рассказ матери:

— Самое последнее письмо Борис прислал с дороги на фронт. После партизанского отряда сын был в гвардейской части, но только сейчас трудно сказать, в какой; почему-то думается — в десантной. Письмо не сохранилось. Оно было написано на полях газеты, на узенькой полоске бумаги. Содержание его примерно такое: «Еду на фронт, обо мне не беспокойтесь. С гвардейским приветом Борис». Этот клочок положен в треугольный, самодельный конвертик. Помню, обратного адреса не было. Видно, он, Борис, не знал адреса, опуская письмо в кружку на каком-то полустанке по пути в Ленинград.

— Как же вы узнали, что Борис погиб? — спросил я

— А было вот как. Мне приснился сон. Я увидела свежий желтый песок и открытую могилу. Стоял гроб, а в нем лежал мой умерший сын Владимир. Я держала в руках венок из живых лиловых и желтых цветов. И вот, откуда ни возьмись, выбежал Боря — мальчик румяный, оживленный — и встал у изголовья гроба. Это было пятого марта. Я утром рассказала снохе. Та успокаивала:

— Какие же цветы сейчас?

И дальше — каждую ночь сны. Однажды держала в руках четыре яблока, и самое большое, красивое — выкатилось из рук. Несла охапкой — друг на друге — четыре хлеба (ведь у меня четыре сына-кормильца! ) — и один каравай пропал.

Наконец приснился белый-белый пирог с грибами, и подумала, проснувшись: «Грибаться мне! » (то есть горевать).

А то вечером стучат. Громко, настойчиво, как бывало Борис. Распахиваю дверь — никого! Только темнота! Жутко стало! Говорю батьке:

— Ну, отец, видно, погиб наш Борька!

А через неделю меня вызвали в райвоенкомат. Ласковая женщина, по фамилии Чуринова, спрашивает:

— Сколько у вас сыновей на фронте?

— Да все четыре!

— Должна вам сказать, — замялась она, — один сын погиб!

— Борис... — сказала я.

Женщина удивилась: почему именно я подумала о Борисе? Ведь действительно он пятого марта 1943 года был убит под Ленинградом...

Конечно, я не мог вместе с Александрой Васильевной поверить приметам. Видно, в снах сказались тревоги матери за сыновей или, больше того, в дни неутешного горя она сама придумала поэтический рассказ о выкатавшимся из рук большом и красивом яблоке, о пропавшем хлебе. Только потому я привожу этот рассказ матери — русской женщины, что он наполнен живой поэзией.

Пока я слушал Александру Васильевну, меня не отпускала одна мысль: тот ли это Борис, которого я ищу? Хорошо бы посмотреть письма с фронта! Я попросил Анатолия Сергеевича показать письма брата. Он долго перелистывал книги и тетради и наконец подал мне несколько пожелтевших листочков. Внимательно читал я короткие записки. Видно, что Борис не был любителем писать «Жив и здоров, обо мне не беспокойтесь! » — таково содержание почти всех писем. Но вот прозрачный листок. Он вырван из старого энциклопедического словаря. На папиросной бумаге, которой прокладывают иллюстрации, прочитал следующее:

«Здравствуйте, папа, мама, Федя и Вася! Нахожусь на старом месте. Жив и здоров. Если вы читали о Герое Советского Союза Зое Космодемьянской, так она из моего отряда.

Где сейчас находится Анатолий? Написал письмо ему, а ответа не получил. Обо мне меньше всего думайте и беспокойтесь.

С приветом Борис.

21 февраля 1942 г. »

Из письма Л. Т. Космодемьянской к автору книги

Вот и все! Итак, первое подтверждение есть! Однако этого недостаточно. Кто может лучше всего знать о Зое Космодемьянской и ее друзьях, как не самый близкий человек —мать? Я и обратился с письмом к Любови Тимофеевне Космодемьянской. Ответ пришел быстро. Мать Зои писала: «С Крайновым Борисом я встречалась на похоронах Зои… Сейчас я представляю его стоящим у гроба Зои, он мне показался слишком юным для командира отряда. Очень скромный, с голубыми глазами и светлыми волосами…» Только «военная шинель... придавала ему некоторую солидность…

Меня познакомила с ним Клава Милорадова, единственная, с кем я еще имею связь, из соратников Зои. Она работает в Москве, в ТАССе. Адреса я ее не знаю ни рабочего, ни домашнего».

Голубые глаза и светлые волосы. Да, это Борис Крайнов! Недаром, как я узнал, мать в детстве называла его «Серебряный мой! »

Теперь оставалось связаться с Клавой Милорадовой, чей рассказ о жизни отряда напечатан в «Повести о Зое и Шуре». Но, как известно, ТАСС — учреждение огромное, а девичьи фамилии часто бесследно исчезают. Я обратился с запросом в отдел кадров. Сразу же получил письмо из Москвы, но не от Клавы, а от неизвестного мне товарища — Георгия Курбатова. Вот о чем он писал:

«В 1942 году я служил заместителем командира спецгруппы разведотдела штаба Западного фронта. Эта группа действовала в «треугольнике» Полоцк — Витебск — Невель. Руководил группой Борис Крайнов. Этот человек всегда вызывал у меня безмерное восхищение, на всю жизнь оставшись в моей памяти героем и патриотом. Крайне обидно, что такой яркий человек, как Борис Крайнов, его жизнь, его действия в трудных условиях вражеского тыла остались известными только небольшому кругу товарищей по оружию... Вот почему, узнав от Клавдии Милорадовой о вашем письме, я не могу остаться безучастным».

Оставался еще один путь к розыску боевых соратников Зои Космодемьянской и Бориса Крайнова — через архивы. Удалось уточнить, что осенью 1941 года несколько больших групп ярославских комсомольцев прибыло в распоряжение Центрального Комитета ВЛКСМ. Из них создавались партизанские отряды. Всё это были рабочие юноши и девушки лет восемнадцати-двадцати, добровольцы. Во главе одной такой группы в Москву приехал и Борис Крайнов.

Отряд, в котором сражалась Зоя Космодемьянская, состоял из парней-ярославцев и девушек-москвичек. Но, к сожалению, ни одна летопись, ни одна статья об Отечественной войне не упоминает о том, что среди партизан под Москвой, в смоленских и белорусских лесах было много, очень много наших земляков.

В одной архивной копии я прочитал, что некий «Колесников Иван Егорович, 1923 года рождения, проживающий в городе Ярославле, Красный дом № 6, с 1941 по 1943 г. находился в партизанском отряде в смоленских лесах». Что же, есть смысл разыскать его! Может быть, он даст какие-то новые данные. Но меня поставил в тупик адрес: Красный дом № 6. Красных домов в Ярославле много, вряд ли все обойдешь. Очевидно, что в документ вкралась ошибка. Что это: или Красный съезд, или Красный Перекоп, или Красный Перевал? Но на Красном Перекопе в адрес добавляют: «Двор комбината, номер дома такой- то». А вот в Морском, на Красном Перевале, улиц нет, поселок имеет только номера домов. Туда я и отправился. Разыскал шестой дом, но Колесниковых там не оказалось. К счастью, одна женщина вспомнила, что несколько лет тому назад здесь жили Колесниковы, но сейчас они переехали «куда-то за ручей».

Не без труда разыскал ручей, перешел мостик и стал расспрашивать прохожих, не знают ли они, где живут Колесниковы. Многие смотрели на меня с недоумением, лишь одна работница показала на подъезд. В доме, куда я попал, Ивана Егоровича Колесникова не было, но зато жила его мать Евдокия Ивановна. Ее сын жив, здоров, является капитаном Советской Армии и служит сейчас во Львове.

Вскоре, в ответ на мое письмо, Иван Егорович подтвердил, что Борис Крайнов сопровождал группу ярославских комсомольцев в количестве 50 человек, отобранных для партизанского отряда.

Прислала письмо и Клава Милорадова. Она сообщила адреса оставшихся в живых боевых товарищей Зои. Особенно радостно было узнать, что одна из партизанок, Лидия Булгина, живет «по соседству», в городе Рыбинске. Немедленно отправился к ней. Перед встречей задавал себе вопросы: какова эта девушка, видевшая легендарную Зою, вместе с ней коротавшая ночи у скупого партизанского костра? Наивно думалось, что не только Зоя, но и ее подруги остались молодыми. Но я встретил высокую женщину лет тридцати шести, с волевым лицом и усталым взглядом. Всё пережитое словно отразилось во множестве морщинок под глазами. Особенно запомнились руки — большие, натруженные... Лидия Александровна рассказала, что на фронте она подорвала здоровье, нужно было оставить профессию медицинской сестры. Она пошла на фабрику вторичного сырья и стала сортировщицей утиля. Занятие прозаическое. Но к этой работе Булгина привыкла, и, когда здоровье улучшилось, уже не хотелось уходить с фабрики. Тем более, что здесь работают мать и муж. Сейчас она мастер. Никто из соседей по цеху даже не подозревал, что Лидия Булгина прошла трудный и славный путь партизанки.

— Я не люблю говорить об этом, — призналась она, — еще подумают, что хвалюсь. Но поскольку уж вы нашли меня, — добавила она с улыбкой, — отпираться не буду: да, я знала Зою!

Разговор с Лидией Александровной убедил меня в необходимости встретиться со всеми бывшими партизанками из отряда Крайнова. Я поехал в Москву. За городом, в Останкине, разыскал Наташу Самойлович. С фронта, в конце войны, Наташа вернулась инвалидом: у нее были перебиты ноги и поврежден позвоночник. Девушке грозило медленное угасание. Но она не сдавалась.

— Много раз я твердила себе, что нельзя сидеть без дела! — рассказывала Наташа. — Я стала надомницей, вязала кофточки для артели и старалась забыть о недуге. Затем ко мне пришли товарищи с Ростокинской камвольно-отделочной фабрики и предложили работу нормировщицы. На костылях я вошла в цех.

И болезнь отступила! Из простой нормировщицы Наташа стала со временем инженером. У нее сейчас дружная семья, двое славных детей — Николка и Аннушка.

В центре Москвы, на улице Куйбышева, живет Клава Милорадова. Не верится, что эта непоседливая, стремительная женщина работает там, где нужны исключительное внимание, неторопливость, сосредоточенность. Она — корректор в Телеграфном агентстве Советского Союза (ТАСС). Кто-то из бывших партизан сказал про Клаву: «Артельный человек! » И точно! Ее всегда окружают люди, она держит живую связь со всеми своими боевыми товарищами. Меня Клава сразу же познакомила с работниками партизанской секции Советского комитета ветеранов войны, повезла к бывшему командиру партизанской части полковнику А. К. Спрогису, проводила на квартиру Л. Т. Космодемьянской.

Знакомство с матерью Зои произвело на меня большое впечатление. Наша беседа длилась около часа. Я попросил Любовь Тимофеевну познакомиться с собранными мною материалами. Пока она внимательно их читала, я разглядывал комнату, в которой все напоминало о Зое. С большого портрета смотрели живые, чуть насмешливые глаза Зои, рядом висел другой портрет — ее брата Александра. Подростком он ушел на фронт, чтобы отомстить за гибель сестры, и во время боя сгорел в танке.

На столе лежали пачки писем. По обратным адресам можно было изучать географию нашей страны. Почта Любови Тимофеевны обширна.

Комната заставлена различными вазами, статуэтками, шкатулками — это подарки от советских и зарубежных друзей, которым дорога память о Зое.

Бывают седые пряди в волосах, а на голове матери Зои — одна темная прядь... Я смотрел на белую голову Любови Тимофеевны и думал, что она ежедневно находится над открытой могилой своих детей. Их нельзя забыть, каждый день о них напоминают сотни людей.

Познакомившись с материалами о Зоиных товарищах, Любовь Тимофеевна с болью в голосе сказала:

— Почти дети, а что испытали!

Мать вспомнила детские годы Зои, ее мечту — стать журналисткой. Зоя-школьница писала хорошие сочинения на уроках литературы. Учительница нередко зачитывала их вслух, а Зоя делилась этой радостью с мамой.

Любовь Тимофеевна бывала в Ярославле и, видимо, желая отвести разговор от нахлынувших на нее тяжелых воспоминаний, попросила рассказать, что нового в городе, что ставит Волковский театр.

Вторично я встретился с Любовью Тимофеевной уже в официальной обстановке — на вечере защитников Москвы в Политехническом музее, когда отмечалось 15-летие разгрома немецких войск под Москвой. И снова, когда с трибуны Л. Т. Космодемьянская говорила о своих детях, я почувствовал, какое сильное сердце надо иметь, чтобы вынести всю боль, всю неиссякаемую печаль о самой дорогой утрате. В этом ее материнский подвиг!

Совершенно неожиданно поиски Зоиных товарищей привели меня в кабинет Алексея Маресьева. Я был принят человеком, известным в нашей стране по книге Бориса Полевого. Алексей Маресьев является сейчас ответственным секретарем Советского комитета ветеранов войны. Я сказал, что был принят — нет, это слишком официально. В тесной комнатушке только что созданного комитета сидело и стояло несколько человек — бывших защитников Москвы. Они готовились к предстоявшему вечеру встречи ветеранов войны и были заняты, что называется, организационной работой. Навстречу мне поднялся высокий белокурый человек, как показалось, на протезах. Я был уверен, что говорю с Маресьевым, но ошибся. По-хозяйски расположившийся в кабинете человек был бывшим партизаном, поэтому он и овладел разговором. А Алексей Петрович — черный, как смоль, со шрамом под левым глазом — скромно сидел в углу и прислушивался к нам. На пиджаке Маресьева не было ни одного из орденов, ни звезды Героя. Говорил он мало, только по делу. Когда он попросил показать портрет Бориса Крайнова, я сказал:

— Ведь вы. Алексей Петрович, не знали Крайнова!

Маресьев ответил, что он много слышал хорошего о нашем земляке. Вообще в Москве, среди ветеранов войны, имя Бориса Крайнова пользуется большим уважением.

Короткая деловая встреча с Алексеем Маресьевым для меня особенно дорога тем, что несколько раньше я хорошо познакомился с его другом — Прокофием Нектовым. Это было в Оренбургской степи, в далеком селе Казанке Прокофий Нектов, как и Алексей Маресьев, вернулся с войны без обеих ног, но овладел вождением комбайна и стал Героем Социалистического Труда. В домашнем альбоме Нектова хранится снимок, где он сфотографирован вместе с Алексеем Маресьевым. Жизненный подвиг этих людей — живой пример мужества и стойкости.

... Не все удавалось в поисках. По слухам, заместитель Крайнова Павел Проворов до войны воспитывался в детском доме где-то недалеко от Ярославля. В окрестностях города находился лишь один — Павловский детский дом. В годы войны он расформирован. Где сейчас находятся его работники — неизвестно. По моей просьбе областной отдел народного образования сделал запрос во все детские дома с расчетом найти бывших воспитателей Проворова, но, увы, это не дало результатов. Я разослал письма всем Проворовым, живущим в Ярославле, в надежде, что откликнутся дальние родственники, которые, как утверждают бывшие партизаны, были у Павла. Одна работница с «Красного Перекопа» сообщила, что ее брат — уроженец города Буя — Павел Проворов погиб в боях под Москвой. Фотокарточку этого Павла Проворова я тут же послал партизанам, но... это был только однофамилец. На карточке снят пожилой мужчина, отец семейства, а партизан Павел Проворов — молодой парень. Так и не удалось ничего узнать о его прошлом.

Давно задумал я навестить Петрищево, где гитлеровцы казнили Зою. Хотелось увидеть места, в которых сражался крайновский отряд. Выбраться в Подмосковье, однако, смог только в мае 1957 года. Впервые ехал по Минскому шоссе и удивлялся обилию памятников на западных подступах к столице. Вот высоко над асфальтовым полотном дороги возвышаются две фигуры: сурового воина, снявшего пилотку, и русской женщины с венком в руках. Никаких надписей не сделал скульптор, но в народе эту статую называют памятником скорби. Солдат и женщина возлагают венок на партизанскую могилу. Я подумал, что здесь, наверно, сложили голову многие наши земляки-комсомольцы. Их безвестные имена, казалось, и венчает этот грустный памятник.

А на восемьдесят шестом километре, где Минское шоссе пересекается с Верейским, стоит знакомая по фотографиям фигура легендарной партизанки Зои Космодемьянской. Стройная, тонкая девушка, перехлестнутая на груди веревками, с высоко поднятой головой встречает свое бессмертие. Она только что бросила в глаза мучителям слова презрения и гнева: «Мне не страшно умирать. Это счастье — умереть за свой народ! »

У подножия памятника — венки, а вокруг зацветают цветы. Надписи на венках говорят, что здесь недавно побывали и молодые воины, и пионеры, и ветераны минувшей войны.

В трех километрах от перекрестка дорог — деревня Петрищево. Когда мы въезжали в нее, был солнечный, необычный для мая жаркий день. Буйно зеленел лес, прилегающий к околице деревни. И трудно было представить, что тут, недалеко от Москвы, хозяйничали немцы. Со мной приехал заместитель Бориса Крайнова по партизанской борьбе в Белоруссии Георгий Курбатов. Он внимательно рассматривал местность наметанным «партизанским глазом».

— Да, войти в Петрищево было трудно, — заметил Курбатов.

И верно, деревня Петрищево расположена не вдоль дороги, на два посада, как обычные русские селения. Она стоит огромным прямоугольником с широкой площадкой по середине. Попробуй, в случае провала, пересечь ее!

Каждый шаг напоминал нам о Зое. На месте казни в центре деревни возвышается каменный столб-обелиск с маленьким овальным портретом Зои.

В лесу, за околицей, молодые елочки окружают красную мемориальную плиту. На ней написано: «Здесь была могила отважной комсомолки-партизанки Героя Советского Союза Зон Космодемьянской, зверски казненной гитлеровцами 29 ноября 1941 года».

Деревянная ограда изрезана надписями пионеров. На них не хотелось сердиться за это. Можно легко представить и понять мальчишек и вдруг загрустивших девчонок, которых так взволновало посещение Петрищева, что они не могли не оставить своих автографов.

Не только детей взволнуют эти места. Бывалый партизан Курбатов, пробывший в тылу врага безвыездно двадцать восемь месяцев, вздохнул:

— Вот мы сейчас гуляем в лесной тени, а Борис соображал, как отсюда выйти живым.

На бывшей могиле Зои припомнился недавний разговор с партизанкой Клавой Милорадовой. Она рассказала, как впервые установили, что девушка, назвавшаяся Таней, была именно Зоей Космодемьянской. Когда 27 января 1942 года в «Правде» был напечатан очерк Петра Лидова «Таня», бойцы крайновского отряда находились на отдыхе. Кто-то из партизан прочитал свежий номер «Правды» и, рассматривая снимок обнаженной девушки с откинутой назад головой, воскликнул:

— Да это же наша Зоя!

С газетой помчались к командиру части Артуру Карловичу Спрогису. Тот выразил сомнение. Ведь девушка-то назвала себя не Зоей, а Таней! Стали перечислять Зоины приметы. Все вспоминали чернявую, стриженую под мальчика, с лицом монгольского типа подругу. Казалось, посмотри сейчас на нее — и все сомнения отпадут!

И вот однажды командир части все-таки решил проверить предположения своих бойцов. В освобожденное Петрищево поехали на машине мать Зои, командир части Артур Спрогис, командир отряда Борис Крайнов, партизанка Клава Милорадова и военно-медицинский эксперт Мать Зои вспомнила, что на боку у девушки было родимое пятно величиной с пятак.

Когда подошли к раскрытой могиле, у всех перехватило дух. Не потребовалось примет... На краю запорошенной снегом ямы лежала Зоя. Вот кто назвал себя Таней!

Мать Зои молча приняла удар. Она не упала, не заголосила, но горе так оглушило ее, что с этого дня Любовь Тимофеевна потеряла слух.

... Есть в Петрищеве один дом, ничем не отличающийся от других. По фасаду три окна с резными наличниками, перед ними узкий палисадник. Только на стене висит белая мраморная доска: «В этом доме прошли последние часы героической жизни Зои Космодемьянской».

Помнит ли кто Зою? Остались ли очевидцы? В избе я встретил Прасковью Яковлевну Кулик и ее мужа Василия Александровича. Да, они хорошо запомнили ее.

Вот о чем рассказала Прасковья Яковлевна — колхозница сельхозартели имени Зои Космодемьянской Верейского района Московской области.

Накануне партизаны сожгли в деревне несколько домов. Гитлеровцы, находившиеся в деревне на отдыхе, выбежали из пылающих изб в одном белье. Хотя фронт находился отсюда за восемнадцать километров, захватчики не могли спать спокойно. После пожара усилили охрану. Выставили посты у каждого дома. Часовые сменялись через час и смотрели зорко. Мирному населению после шести часов вечера запрещалось выходить на улицу.

В Петрищеве гитлеровцы особенно возненавидели детей. Те семьи, которые имели маленьких ребятишек, были безжалостно выгнаны на мороз. В избе Прасковьи Кулик находились на постое 25 солдат. День и ночь они топили русскую печь и железную времянку. Хозяев загнали на раскаленную печь.

— Закройте трубу, перестаньте топить, — молила Прасковья, на что немцы смеялись и подкладывали новые паленья.

28 ноября поздно вечером в избу Прасковьи Кулик привели с допроса раздетую, в одной рубашке, босую девушку. На допросе по команде подполковника Рюдерера солдаты избивали партизанку ремнями, пряжкой рассекли ей лоб. Но упорства ее не сломили. На посулы, на требования выдать товарищей-партизан девушка, назвавшаяся Таней, говорила одно:

— Нет!

Солдаты усадили пленницу на широкую щербатую скамью. Зоины руки связали за спиной. Вошедший с улицы, с мороза, часовой закурил сигаретку и спичку потушил, ткнув ею в обнаженную руку девушки. Она не вскрикнула, только нахмурилась. Фашистам понравилась эта страшная шутка. Другой солдат прижал горящую папиросу к щеке партизанки. Но ни стона, ни мольбы о пощаде палачи не услышали. Тогда высоченный черный немец с горбатым носом привязал длинную веревку к окрученным рукам Зои и потащил ее на мороз.

— Этого долговязого злодея, — говорит Прасковья Кулик, — я бы узнала и сейчас. Он особенно зверски издевался над беззащитной девушкой.

Немец гонял босую Зою вдоль деревни до тех пор, пока не замерзал сам. Зоины ноги распухли и посинели. В жарко натопленной избе они болели особенно сильно. А девушка лишь пошевелит ногами, потрет одна о другую и молчит. Это молчание еще больше бесило ее мучителей.

Зоя хотела пить. Она долго крепилась, но все же попросила у хозяйки воды. Прасковья Яковлевна слезла с печи, взялась за ковшик. Заметив это, черномазый солдат оттолкнул женщину, схватил со стола керосиновую лампу без стекла и поднес ее к Зоиному подбородку...

Так с девяти часов вечера до трех часов ночи гитлеровцы глумились над беззащитной девушкой. Когда они вводили ее с улицы, веревку привязывали к дверной скобе.

Прасковья Кулик понимала, что они замучают партизанку и решила узнать, где живут ее родители, чтобы после войны сообщить им о судьбе дочери. Она спросила: — Есть ли у тебя мама и папа? Где они?

Зоя промолчала. Во второй раз она с досадой проговорила:

— Зачем вам это знать, тетенька!

В три часа ночи один пожилой немец не выдержал издевательств над девушкой, взял свою подушку, положил на скамью, отвязал веревку от скобки и велел Зое прилечь. Немец накрыл ее одеялом. Зоя не спала всю ночь, ворочалась, иногда глубоко вздыхала. Не спала и Прасковья Кулик. Она ждала нападения партизан, думала, что они вызволят своего товарища. Только Зоя не надеялась на спасение. Она знала, что в это время большая часть группы — обмороженные и больные — двинулась в сторону фронта.

Утром в избу вошел офицер с переводчиком, и семью Кулик выгнали на улицу. Там Прасковья Яковлевна увидела воздвигнутую виселицу и все поняла.

Перед казнью Зою одели. Она попыталась встать со скамьи, но не могла. От слабости ноги подкосились. Зоя упала. Солдаты подхватили ее под руки и поволокли к выходу. На улице партизанка увидела толпу и столб с перекладиной; словно незримая пружина расправилась в ней: она встала, оттолкнула локтями конвоиров и твердо пошла вперед, гордо подняв голову. Толпа расступилась. Тут были почти все солдаты гарнизона. Остановился проходивший через деревню воинский обоз. Кое-где виднелись бледные, заплаканные лица женщин, насильно согнанных к месту казни.

На этой скамье Зоя провела ночь перед казнью. Скамья находится в музее, в деревне Петрищево

Под виселицей стояли один на другом два ящика. Прежде чем приступить к казни, фашисты полчаса фотографировали партизанку с петлей на шее. Они вертелись то с одной, то с другой стороны, бесцеремонно щелкая аппаратами. Впоследствии часть снимков была найдена в карманах убитых немецких солдат.

На груди Зои висела табличка с надписью «Поджигатель домов». Перед тем как палач вышиб из-под ног девушки ящик, она успела крикнуть, обращаясь к крестьянам:

— Эй, товарищи, чего смотрите невесело? Будьте смелее, бейте фашистов, жгите...

После казни мирные жители быстро разошлись, и никто из них в этот день не выходил из домов.

Труп Зои висел больше месяца, до 10 января 1942 года. В новогоднюю ночь гитлеровцы напились пьяными, голосили песни, издевались над мертвой партизанкой: стреляли в нее из пистолетов, кололи штыком, вырезали ей грудь. Взявшись за руки, водили пьяный хоровод вокруг виселицы. Это был апогей морального разложения гитлеровской армии. Вот как переводится самая, так сказать, невинная песенка, которую и раньше слышали крайновцы:

Домой мечтаю возвратиться,

А там мечтаю так напиться,

Чтоб никого не узнавать,

Чтобы в квартире заблудиться

И облевать

Свою кровать.

Таков духовный мирок фашистов. Как высоко стоит над ними образ замученной русской партизанки! Хорошо сказал о иен Михаил Иванович Калинин:

«Комсомолка-партизанка Зоя Космодемьянская поднялась на высшую ступень патриотизма и морального величия. Она как бы впитала в себя все лучшие чувства, выработанные нашим народом в его историческом развитии. Это уже дочь не только русского, но и всего советского народа, дочь ленинского комсомола... »

В январе 1942 года под ударами советских войск фашисты отступали. Перед отходом из Петрищева они выбили стекла во всех домах и разломали печи, чтобы негде была согреться советским бойцам. Особенно старались замести следы своих зверств. Виселицу спилили и сожгли, а труп Зои приказали жителям закопать. Однако скрыть свои преступления гитлеровцы не смогли.

В Петрищеве, в сельском клубе, есть комната памяти Зои Космодемьянской — небольшой музей. Ежегодно сюда приезжает около сорока тысяч посетителей. Побывали здесь и зарубежные гости: из Китая, Болгарии, Венгрии, демократической Германии, Франции и других стран. К сожалению, музей беден. В нем представлены только фотокопии документов. Все оригинальные материалы хранятся в московских музеях. Но, думается, именно здесь место для подлинных вещей, дневников и писем Зои. И, конечно, обидно, что в музее ничего не говорится о крайновцах.

Во время шестого Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Петрищеве было особенно многолюдно. Почти все делегации навестили это скромное русское селение. В эти дни на Минском шоссе установлен новый, грандиозный памятник Зое, а прежний перенесен в деревню Петрищево.

... Благодаря поездкам и встречам у меня накопилось много материалов о партизанском отряде Бориса Крайнова. Они и положены в основу книги о Зоиных товарищах.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒