Письмо № 118

Неужели вся жизнь — это сплошные падения? Падаешь и раздираешь в кровь колени, ударяешься головой о препятствия, которые сперва не заметил, спотыкаешься обо все, что попадается на пути, а потом еще получаешь по голове кирпичом.

Когда я был маленький, у тебя была такая уловка: если мне становилось больно, ты говорила: «Хватайся за мой мизинец и сжимай его изо всех сил! »

«Скажи, когда начнешь! » — поддразнивала ты.

Я стискивал зубы и сжимал твой палец что было мочи.

«Ну давай же, — приговаривала ты. — Я ничего не чувствую! »

Под конец я не мог удержаться от смеха.

Это всегда помогало, боль проходила. Ты говорила, что вся она перешла к тебе.

Она оставалась в тебе, эта боль? Может быть, ее накопилось слишком много?

Наверное, я должен был помочь тебе, протянуть свой мизинец?

Э.

Я никогда не задумываюсь над атмосферой в классе, не обращаю особого внимания на настроение одноклассников, но в этот понедельник утром творится нечто странное.

Воздух в кабинете № 38 пропитан каким-то неуловимым беспокойством. Уже на пороге меня будто обдает влажным туманом. Отдельные лица, звуки выделяются на общем фоне. Андреас сидит, закрыв лицо руками, а если с ним заговаривают, поднимает голову, виновато улыбаясь. Йенни истерически хихикает. Из угла, где расположилась небольшая компания, доносятся нервное бормотание и смешки. Некоторые просто смотрят в сторону, будто стараясь отгородиться от всего и всех.

Я сажусь рядом с Тоббе. Он приветствует меня кивком.

— Мать не очень-то обрадовалась, когда увидела диван, — сообщает кому-то Сара с трагически-победоносными нотками в голосе.

— В следующий раз застели его клеенкой, — говорит Антон. — Или скажи гостям, что пить можно только воду.

Кто-то натянуто посмеивается над его шуткой.

— Хотя кое-кому диван очень даже пригодился, — продолжает Антон.

И все взгляды обращаются к Андреасу, который отвечает все той же вымученной улыбкой, и к Терес, которая смотрит прямо перед собой, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.

На лице Тоббе — ни раскаяния, ни трагизма, ни ликования. Он не смотрит прямо перед собой пустым взглядом, и все-таки он часть этой туманной атмосферы.

— Это они про Сарину вечеринку, которая в пятницу была.

Я уже догадался.

— Понятно.

Я очень надеюсь, что в моем голосе не прозвучало ни капли зависти.

— Ты ничего не потерял, — говорит Тоббе.

Его слова звучат так, будто я, в принципе, мог оказаться на этой вечеринке, но не пришел. Не понимаю я его.

— Я ушел, когда Антон пролил полбутылки вина на диван.

Потом кто-то говорит еще что-то про диван и про то, как некоторые на нем кувыркались в свое удовольствие, и тогда Терес встает и решительно, не оборачиваясь, выходит из класса. На пороге она чуть не сбивает с ног Сульвейг, учительницу обществознания, которая как раз входит в кабинет. Сульвейг изумленным взглядом провожает Терес, а потом Сару: та бежит следом за подружкой.

— Что случилось?

Сульвейг обводит класс вопросительным взглядом. Неужели она надеется получить ответ? Интересно, о чем ей говорят недобрые реплики и лица сидящих в классе? Замечает ли она, как бегает взгляд Андреаса?

Боль после тренировки дает о себе знать весь день. Особенно мучительно спускаться по лестнице. Я держусь за перила, чтобы разгрузить мышцы ног. Добираюсь до очередного кабинета на несколько минут позже, чем остальные, и чувствую себя инвалидом. Тоббе с едва заметной ухмылкой смотрит, как я ковыляю по школе.

— Загоняли вас в додзё?

— Чего?

— Ты, кажется, джиу-джитсу занимался на выходных?

— А… да.

Додзё? Слово какое-то знакомое: Буссе произносил его пару раз во время тренировки, но он столько всяких непонятных слов говорил, я не только «додзё» не запомнил. Но если Тоббе утверждает, что спортзал называется «додзё», то так оно и есть. Он знает все обо всех видах спорта. Включая те сто тридцать три, которыми пробовал заниматься сам.

— И как оно?

Я с трудом преодолеваю последние ступеньки.

— Ну, нормально…

Перед глазами всплывает побелевший мизинец Юлии. Слезы у нее на глазах. Внутри снова все сжимается.

— Будешь дальше заниматься?

— Не знаю. Наверное, нет.

Не хочу я возвращаться в шеренгу, в этот семейный «додзё». Плохое это место. Или просто не для меня.

— Хуже всего через день после тренировки, — сообщает Тоббе, видимо пытаясь меня утешить.

— Чего?

— Боль после тренировки. Хуже всего через день.

Очень мило с его стороны. Но то, что я не горю желанием заниматься джиу-джитсу, объясняется не болью в мышцах.

Мы идем к столовой. Через большое окно виден школьный двор, сосны и Сара с Терес. Они сидят спиной к нам на низенькой велосипедной стойке. Представляю, как заныли бы мышцы ног, если б я так сел. Больно от одной мысли. Лиц не видно, но мне кажется, что Терес плачет, а Сара утешает ее, обняв за плечи. На секунду пытаюсь представить себя и Тоббе сидящими вот так, рядом. Невозможно, совершенно немыслимо. И дело тут не в моих негнущихся ногах.

До столовой осталось четыре ступеньки. Тоббе стоит внизу и терпеливо ждет.

— Что будешь делать завтра вечером?

Я берусь за перила и изображаю непонимающую улыбку.

— Завтра Вальборг, — поясняет он. — Есть планы на вечер?

Что он обо мне думает? Откуда у меня планы на вечер? Нет у меня никаких планов, ни на вечер, ни на утро. Ну и вопрос!

— Нет, планов нет. Забыл, что завтра Вальборг.

В прошлом году я нехотя потащился с отцом смотреть на университетский костер. Отец стоял вместе с коллегами и таращился на огонь. Я топтался в двадцати метрах от него, у меня мерзли ноги.

— Мы с Петтером собирались на великах в город. Хочешь с нами?

У Тоббе есть планы. И двоюродный брат по имени Петтер. Однажды я его видел. Давно, еще в прошлой жизни.

— Да, возможно.

Нельзя сказать, что я мечтаю отметить Вальборг с Тоббе и Петтером. Но зато мне не придется смотреть на озабоченное лицо отца, которого беспокоит, что я ни с кем не общаюсь и все время сижу дома. К тому же не надо будет тащиться с ним, если он вдруг позовет.

Стоя на лестничной площадке у нашей двери, я пытаюсь отыскать ключ. Слышу, как щелкает замок квартиры напротив, отпираемый изнутри, как открывается дверь. Боковым зрением вижу, как кто-то выходит и тут же останавливается у порога. Нащупав ключ, вставляю в скважину.

— Ты Элиас, да?

Я оборачиваюсь, и внутри проносится ураган. Волна жара, волна холода — все вперемешку.

Иногда в кино показывают, как один человек, некто А., потерявший близкого человека, назовем его Б., видит в проеме двери третьего человека. Оказывается, что это В., но А. вместо него видит Б. Тут В. открывает рот и произносит первые слова, и А., осознав, что это не Б., а В., испытывает сильное разочарование.

Здесь все не так. Я знаю, что со мной заговорила не Б. Я понимаю, что это мама светленькой малявки. Просто мама светленькой малявки страшно похожа на Б. Волосы. Лоб. Нос. Я берусь за ручку двери и долго не отпускаю.

Женщина, которой принадлежат эти волосы, лоб, нос, хмурит брови, вопросительно щурит глаза. Я крепко держусь за ручку двери, фокусирую взгляд на этой женщине, чтобы не видеть того, другого лица. Я бы запретил людям быть такими похожими друг на друга.

Она смеется. Короткий смешок больше похож на сдержанное чихание.

— Что с тобой?

Я медленно ослабляю хватку и замечаю, что все это время не дышал. Откашливаюсь, пытаясь вернуться в реальность, показать, что я не сумасшедший и не при смерти. Женщина склоняет голову набок, нерешительно улыбается:

— Ты ведь Элиас?

Я киваю, пытаюсь поддакнуть. Поворачиваю ключ в замке, вынимаю его — чтобы не стоять истуканом.

— Я хотела только сказать спасибо за то, что ты помог Анне с замком.

Сую ключ в карман. Надо что-то сказать, я снова откашливаюсь.

— Пустяки. В смысле… это легко.

Дар речи не потерял — уже хорошо. Обладательница этих волос, лба, носа поворачивается к своей двери и берет мешок с мусором.

— Я ничего не понимаю в велосипедах, — смеется она и смотрит на меня, уже не вопросительно. — И инструментов у меня нет.

Я слегка пожимаю плечами, пытаясь улыбнуться в ответ, но лицо будто застыло.

— Очень мило с твоей стороны.

Соседка закрывает за собой дверь.

— Анна никогда не стесняется попросить о помощи, — снова смеется она. — По крайней мере тех, кто ей нравится.

Соседка спускается по лестнице, даже не догадываясь о том, что ужасно похожа на другого человека.

Это, если подумать, очень странно: один человек — чуть ли не копия другого, но не имеет об этом ни малейшего представления.

Я снова спотыкаюсь о футляр с саксофоном — второй раз всего за несколько дней. Если бы не усталость, закинул бы его обратно в кладовку или сбросил с балкона. Если бы тело не было таким неподъемным. Если бы голова не была такой пустой и тяжелой.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒