Письмо № 117

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 12Следующая ⇒

Твои глаза.

Иногда они превращались в две темные глубокие впадины.

Как будто взгляд обращался внутрь.

А за глазами — великая пустота.

Порой мне становилось страшно, что ты провалишься в эти бездны и исчезнешь.

Может быть, так и случилось?

Э.

Субботнее утро. На столе стоит готовый завтрак: отец заварил чай, достал йогурт, хлеб и прочее. Я не говорил ему, во сколько начинается тренировка, но он выведал сам. Когда-то он, кажется, хотел стать журналистом — и, наверное, из него вышел бы толк.

— Как все прошло вчера?

Ему так хочется услышать, что все было хорошо, что мне понравилось, что я нашел себе хобби, с мыслью о котором буду просыпаться каждое субботнее утро, что я окажусь в кругу людей, разделяющих мой интерес. Восходящая интонация выдает его надежды. Слышно, как он сдерживает рвение, изображая непринужденность.

— Ну… хорошо.

Ответ, конечно, не вполне удовлетворительный. К тому же, наверное, и не очень правдивый. Там, конечно, были каре-зеленые (или зелено-карие? ) глаза. Но чувство нереальности все время отзывалось внутри ноющим отголоском. Об этом я, разумеется, говорить не буду. Говорить о чувстве нереальности в этой кухне, в этой квартире, в этой семье невозможно. И без того хватает странностей.

— Буссе — тренер?

— Да.

— Ну и как он?

— Он… наверное, хороший тренер.

Выйдя из подъезда, я вижу, как светленькая малявка по имени Эсмеральда-Анна отстегивает велосипед.

Взглянув на меня, она расплывается в широкой улыбке, глаза и губы смеются.

— Привет, Элиас! — радостно произносит она.

— Привет, — отвечаю я. В моем голосе нет и трети той радости.

— Ты куда?

Так теперь и будет, с ужасом думаю я. Угораздило же меня назвать свое имя. Стоило обратить на нее немного внимания, и она уже преследует меня, заговаривает при встрече.

Наши велосипеды пристегнуты рядом. Когда я наклоняюсь, чтобы вставить ключ в замок, наши головы оказываются в десяти сантиметрах друг от друга. Она глядит на меня сквозь белобрысые пряди, я смотрю на нее. Взгляд у нее ярко-голубой, не обращенный внутрь, а открытый и ясный. Под носом еле заметный след засохшей крови.

— Не могу отпереть замок. Поможешь?

Она спрашивает так прямо, так смело, как будто для меня само собой разумеется помогать ей. Я думал, такие малявки побаиваются парней моего возраста. Разве мамаши не учат их не заговаривать с лицами мужского пола старше двенадцати лет?

— Кажется, с ключом что-то не так, — говорит она, с силой пытаясь повернуть его в скважине. Белобрысые локоны свисают на лицо.

Я отодвигаю свой велосипед с тяжким вздохом. Можно подумать, я всю жизнь мечтал помочь малявке с засохшей кровью под носом. Ладно уж, на этот раз…

Вообще-то я не специалист по механике и в велосипедах особо не разбираюсь, но тут не надо быть техническим гением, и так все ясно.

— Замок надо смазать.

Она вопросительно смотрит на меня. Лицо у нее и вправду выразительное. Глаза, нос, рот — все недоуменно сморщилось.

— Это как?

— Маслом. Замки смазывают маслом.

Малявка задумалась, мыслительный процесс отображается во всем лице. Она смотрит на замок, потом на окно своей квартиры, потом на меня.

— У нас дома такого, наверное, нет, — произносит она наконец. И больше ничего не спрашивает. Ни о чем не просит. Ни слова больше. Но взгляд у нее такой беспомощный, худенькие плечи опущены, губы поджаты.

Я смотрю на часы. Если ехать быстро, то успею до тренировки сбегать наверх за масленкой.

— Жди здесь.

Я бегу вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, рывком открываю дверь квартиры, бросаюсь к кладовке, роюсь внутри, пока не нахожу масленку.

Отец выходит в прихожую в халате, с чашкой кофе в руках, и недоуменно смотрит на меня.

— Надо помочь одной маленькой девчонке смазать велосипедный замок.

— Что?

— Она… ну, то есть… в общем, я спешу, времени нет объяснять.

Можно подумать, обычно я все объясняю, обычно мы с отцом друг другу все рассказываем.

Я капаю немного масла в замок, пару раз вставляю и вынимаю ключ. Вспоминаю, что пора проделать то же самое и со своим замком. Анна-Эсмеральда стоит рядом и внимательно наблюдает за моими действиями.

— Под вами живет человек, который скоро умрет.

Она произносит эти слова коротко и серьезно, словно передавая важную информацию заинтересованному лицу. Я гляжу на нее. Она сосредоточенно смотрит на замок моего велика. Она точно самый странный человек из всех, кого я встречал. А мне пора.

Солнце палит в окна спортзала, здесь тепло и душно. Ребята стоят с сонным, немного отсутствующим видом и зевают, скрестив руки на груди. Один из парней в белой одежде лежит на спине, закинув руки за голову, на толстом мягком мате у торцевой стены. Кажется, спит. Удобно, наверное. Юлия, сидящая рядом с ним, встречает меня радостной улыбкой. Я тоже рад ее видеть, хочу подойти к ней, но передумываю: все равно не найдусь что сказать.

Большинство лиц мне знакомы. Остальные либо новички, либо я просто не обратил на них внимания вчера. Буссе занимает свое место и приглашает нас выстроиться перед ним в ряд. Обращается к парню, лежащему на коврике:

— Вставай, Фредрик! У нас тут спортивная дисциплина.

Тон у него решительный, почти сердитый. Парень по имени Фредрик встает, покачиваясь и зевая, улыбается Буссе и трусит к шеренге.

«Спортивная дисциплина» звучит почти угрожающе. Может, придется брить голову, вставать в пять утра, принимать холодный душ, есть рис в строго определенное время. Возвращается вчерашнее чувство — легкая тошнота. Я будто заблудился, угодил куда-то не туда и не понимаю, что здесь делаю. Искоса бросаю взгляд на Юлию: она смотрит прямо перед собой, сосредоточенно и отстраненно.

Сегодня тренировка состоит из двух частей, между ними часовой перерыв. Разминка интенсивнее, чем вчера: мы нарезаем круги по залу и через равные интервалы падаем на пол, чтобы качать пресс и отжиматься. Пот течет ручьем: и от напряжения, и от жары в зале. Мы повторяем некоторые вчерашние упражнения и делаем новые, темпы растут.

Как и вчера, неприятие постепенно переходит в отстраненность, становится удивительно просто подчиняться чужой воле и следовать возможностям своего тела. Наверное, так чувствует себя новобранец в морской пехоте США. Я улыбаюсь этой мысли, ползая по-пластунски так, что с меня чуть не слезают штаны.

Я в плохой форме, мышцы не привыкли работать — это проблема. Но здесь царит такая атмосфера, что я не чувствую себя ничтожеством. Буссе и остальные постоянно перешучиваются, многие держатся довольно неуклюже — и никого это, кажется, не беспокоит, даже Их самих. Вдруг нам велят делать колесо. Я никогда не умел и никогда не научусь. Большинство новичков смотрят на Буссе с ужасом или скепсисом, некоторые даже отходят в сторону.

— Мы здесь не для того, чтобы красоваться, — говорит Буссе. — Мы здесь для того, чтобы задать урок нашим обленившимся телам. За дело!

Странное чувство, когда ты на глазах у стольких людей делаешь непонятное движение, больше похожее на неудачный кувырок на боку, чем на колесо, и тебя ничуть не тревожат косые взгляды и твоя собственная неуклюжесть.

Время от времени я смотрю на Юлию, иногда наши взгляды встречаются и она улыбается. Юлия движется уверенно и спокойно, у нее, должно быть, хорошее чувство равновесия. Наверное, все это для нее игрушки, детский сад в сравнении с тем, что умеет обладатель зеленого пояса. И все же ни один из тех, кто носит здесь белый костюм, не проявляет высокомерия — и уж точно не Юлия. Я хочу поговорить с ней в перерыве, попытаться выяснить, почему ее лицо мне знакомо.

— Поешьте между тренировками, — говорит Буссе в конце первой части. — И попейте как следует, в конце мы ускорим темп.

Парень по имени Фредрик идет прямо к мягкому коврику и плюхается на спину. Буссе качает головой, потом смотрит на Юлию и хитро улыбается:

— Следи за ним получше. Вы спать не слишком поздно ложитесь?

Юлия со смехом подходит к Фредрику, взъерошивает ему волосы и уходит в раздевалку.

Ледяная боль в груди. Усталость, накопившаяся в теле, вдруг становится невыносимой. Потом накатывает злоба: что я себе вообразил? Как мне вообще в голову пришло, будто что-то может измениться, жизнь может стать другой? Буду держаться в стороне, и плевать мне, кто с кем в паре, меня это не касается.

Еды я с собой не взял, да и не голоден. Через дорогу есть продуктовая лавка. Я надеваю куртку и, пересчитав деньги в кармане, иду туда. Хватает на мороженое и кока-колу.

У стены спортзала стоят две скамейки. Там никто не сидит, так что я занимаю одну. Здесь почти так же тепло, как в зале, но воздух свежее. Снимая обертку с мороженого, оглядываю бывший школьный двор.

Мне шестнадцать лет, я сижу на весеннем солнышке и ем мороженое, прислонившись к теплой стене. Идиллическая картинка. Если бы кто-нибудь увидел меня, то так и решил бы — идиллия. Многое в мире не является тем, чем кажется. Внешний вид обманчив.

А если бы, скажем, корреспондент из редакции «Спорт Спегель» приехал сюда, чтобы сделать репортаж о единоборствах на севере Швеции, в Норланде? Вот приехал бы он сюда сегодня и снял меня сидящим на солнышке с мороженым в руках, а потом использовал бы съемку в своем репортаже. Всей Швеции показали бы картинку, отнюдь не соответствующую действительности, совсем не похожую на мою обычную жизнь.

Я жмурюсь на солнце и воображаю себя на телеэкране: я, представитель здоровой шведской молодежи, ранним субботним утром отправляюсь на длительную тренировку по джиу-джитсу. Мне вообще-то обычно ёле хватает сил залезть в ванну, а тут нежданно-негаданно стал примером, вдохновителем тысяч молодых людей на просторах нашей родины. А потом этот репортаж покажут в других европейских странах и еще куча людей займется единоборствами только потому, что я сижу тут и ем мороженое. Смешно безумно, да просто бред сивой кобылы.

— Греешься на солнышке?

Я вздрагиваю и открываю глаза. Передо мною стоит Юлия, ее каре-зеленые (или зелено-карие? ) глаза смотрят на меня. В руке у нее недоеденный бутерброд, а парня своего она, видно, еще не растормошила. И я не собираюсь спрашивать, где мы виделись раньше.

— А здесь хорошо. Пожалуй, я тоже присяду, — Юлия смотрит на меня чуть вопросительно. Как будто я решаю, кому тут сидеть, как будто ей нужно мое разрешение. Я слегка киваю — можно. Она откусывает от бутерброда и садится. Смотрю на остатки бутерброда: цельнозерновой черный хлеб, сыр, лист салата. Открываю кока-колу, делаю глоток. Юлия жмурится на солнце, жует.

— Ты раньше занимался единоборствами? — спрашивает она, глядя на меня.

— Нет, конечно. Что, по мне не видно? — грубо ухмыляюсь я.

Юлия удивленно смотрит на меня. Проносится холодный ветерок. Я понимаю этот взгляд, но грубый смех и дуновение ветра назад не забрать.

— А сюда почему пришел?

— Это все отец…

Вот глупо. Надо ж такое ляпнуть. Прекрасная характеристика: шестнадцатилетний парень, который не может сам придумать себе занятие, а ходит, куда папа велел.

— То есть отец мой знает Буссе.

Дальше объяснять неохота. Пусть сама догадывается.

— Да, я слышала.

Она прислоняется к стене и жует бутерброд, прикрыв глаза.

Ах, значит, слышала? Что еще она, интересно, слышала? Что обстоятельства жизни бедного Элиаса сложились трагически, что ему нелегко? Что раз он за что-то взялся, то его надо поддержать? Поэтому она тут сидит и делает вид, будто ей интересно, из благородных побуждений? Потому что Буссе велел членам клуба быть внимательнее к бедняжке Элиасу. И ради этого она оставила своего парня в зале.

Юлия доела бутерброд. Похоже, ей и вправду приятно сидеть со мной на солнышке. На носу у нее три веснушки.

— Со мною так же было, — говорит она вдруг, не открывая глаз. — Никогда бы не подумала, что стану заниматься единоборствами.

Она поворачивается ко мне, смотрит. Потом снова отворачивается, жмурясь на солнце.

— Но однажды я пошла посмотреть, как Фредрик занимается. Как ни странно, показалось интересно, а он стал меня подталкивать, чтобы я попробовала сама. И теперь у меня, кажется, запала больше, чем у него. Фредрик, конечно, ничего не говорит, но, по-моему, боится, что я его обгоню.

Юлия прыскает со смеху, наморщив веснушчатый нос. Она смеется с таким видом, будто я должен разделять ее веселье. Я все понимаю, но никакого желания смеяться вместе с ней у меня нет. Не понимаю только, зачем она тут сидит и делится со мной подробностями своих отношений с Фредриком.

— Хотя всякое, конечно, бывает. Иногда устаешь как собака, иногда все болит, особенно если новый прием отрабатываем.

Я слушаю и пью колу, глядя на Юлию и бывший школьный двор. Интересно, закон такой есть, что ли, — на школьном дворе всегда растут высокие сосны. Юлия наверняка думает, будто я скучный тип: ничего не говорю, пью кока-колу. Но что я могу поделать?

Открывается дверь, выходит Буссе.

— Вот вы где. Кажется, половина нашей компании заснула в зале, — смеется он. — Современная молодежь. Лодыри!

Он садится на вторую скамью. Коммивояжерская улыбка на месте.

— Как тебе, Элиас?

Хороший вопрос.

— Ничего…

— Может быть, Эрик тоже как-нибудь с тобой придет?

Он что, серьезно? Мы с отцом вместе на тренировке? Спасибо, и без того тошно.

— У нас тут в клубе немало семейных связей.

Он слегка пихает Юлию локтем в бок, бросая на нее многозначительный взгляд. Она отвечает тем же. Кажется, они на короткой ноге.

— Напоминаю: попейте как следует, — говорит Буссе, вставая со скамейки. — В конце ускорим темп.

Я тоже встаю и иду следом за Буссе — не хочу больше сидеть с Юлией и молчать как рыба.

Ускорим темп, значит. Так и выходит: вторая часть тренировки выжимает все соки. Мы снова должны разбиться на пары. «Выберите партнера», — говорит Буссе, и я вижу, как Юлия быстро хватает руку Фредрика. Какой-то парень из клуба берег за руку меня. Все мы встаем друг против друга вдоль стен, а потом бегаем до изнеможения, между делом отжимаясь, качая пресс и проделывая еще какие-то штуки, названия которых я не знаю.

Я начинаю, а парень напротив то и дело подбадривает: «Отлично. Прекрасно. Давай, последний круг». Когда наступает его черед, я не могу произнести ни слова: в груди саднит от напряжения. Да и не хочу я стоять и кричать как дурак. Ничего не могу поделать с этой неловкостью, и она мне мешает. Наконец я выдавливаю из себя пару сиплых фраз — не факт, что кто-то их слышит.

Я поглядываю на Юлию, которая выкладывается по полной. Фредрик все больше стоит и ухмыляется, поддразнивая ее. Лучше бы подбадривал любимую. Когда Юлия ковыляет к нему, пробежав последний круг, он смеется и, кажется, бросает что-то обидное. «Заткнись! » — шипит она в ответ, но довольно беззлобно.

— А теперь пусть потрудятся ноги! — кричит Буссе, как заправский погоняльщик рабов. — Встаем в конце зала и прыгаем на корточках к противоположной стене. И обратно задом наперед.

Это нереально трудно. Тренировка американских морских пехотинцев, возведенная в третью степень. Уже на полпути я чувствую зверскую боль в мышцах. Под конец на глаза наворачиваются слезы: я измучил свои нетренированные ноги до предела и даже больше. Последние метры ковыляю задом наперед, не замечая ничего вокруг, и падаю на мат.

— Ай!

Это Юлия. Я плюхнулся рядом с ней. Ее лицо искажено болью. Смотрю на мат. Между ним и моей тяжко приземлившейся задницей есть что-то еще. Мизинец Юлии. Я приподнимаюсь, Юлия смотрит на свой палец: верхняя фаланга совершенно белая. Она медленно подносит руку к побледневшему лицу.

— О-па… — говорю я.

Во всех цивилизованных странах мира человек, случайно причинивший боль другому, со слезами на глазах просит прощения. Но только не в Швеции: здесь говорят «о-па…» и делают вид, будто ничего не произошло. Зачем я сказал это «о-па…»? Надо же быть таким идиотом!

Буссе подбегает к Юлии:

— Что случилось? Дай посмотрю.

— Наверное, ничего страшного, — произносит Юлия со слезами на глазах. Губы дрожат, слезы уже катятся по щекам.

— Знаешь, где взять пакет со льдом?

Она кивает.

— Сядь на стул и приложи лед к пальцу.

Буссе встает и обращается к остальным:

— Поправляем одежду и строимся.

Те, на ком белые костюмы, отворачиваются, поправляют халаты и перепоясываются. Я не знаю, что мне делать. Сесть рядом с Юлией, спросить, чем я могу помочь? Или все-таки попросить прощения? Как ведут себя на тренировках по спортивной дисциплине? Немного поколебавшись, я встаю в шеренгу.

Сидя на коленях с закрытыми глазами, я вижу перед собой искаженное болью лицо Юлии и содрогаюсь, будто от холода: какой же я неуклюжий идиот! И что за дурацкая затея — ходить на эти тренировки. Больше никогда в жизни не буду ничего делать по чужому совету. Поскорее бы выбраться отсюда и больше не возвращаться.

Мы открываем глаза, кланяемся, Буссе произносит несколько заключительных слов, а потом мы встаем и кланяемся еще раз. Конец тренировки, слава богу. Спасибо и прощай навсегда, джиу-джитсу.

По дороге в раздевалку я вынужден пройти мимо Юлии. Буссе стоит рядом с ней и осматривает палец. Я нерешительно останавливаюсь.

— Как ты?

— Ничего, — отвечает Юлия, осторожно улыбаясь. Слез больше не видно. Значит, я могу идти своей дорогой.

— Как это произошло? — спрашивает Буссе.

Значит, я все-таки не могу идти своей дорогой.

Нервно сглатываю.

— Это я сел на палец, — скороговоркой произношу я, будто стараясь поскорее отделаться. Буссе смотрит на меня.

— Но ты не виноват, — возражает Юлия. — Надо было мне убрать руку. Это случайно вышло.

— Палец сгибается? — спрашивает Буссе.

Видно, что Юлии приходится собраться с силами, чтобы чуть-чуть согнуть мизинец.

— Надо показать врачу, — говорит Буссе. — На всякий случай.

— Ничего страшного. Подожду до завтра и посмотрю, что будет.

Я стою, опустив руки, и смотрю на палец Юлии, как дурак. Буссе кладет руку мне на плечо:

— Здесь случались вещи и похуже, скажу я тебе. Гораздо хуже!

Я не хочу слышать подробностей и ухожу в раздевалку. Переодеваюсь нарочно медленно — надеюсь не застать Юлию на том же месте, когда выйду. К счастью, расчет оказывается верным: наверное, ее парень помог ей собраться. А я так и не попросил прощения.

Вернувшись домой и войдя в свою комнату, я тут же спотыкаюсь о футляр с саксофоном и чуть не ломаю большой палец на правой ноге. Боль жуткая, черт побери!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒