Часть первая 10 страница

Теперь задача состояла в том, чтобы прочитать все эти книги. Я направил запрос в одно место, расположенное в Чикаго, на Норт-Кларк- стрит, которое могло за умеренную плату снабдить меня старыми, никому не нужными формами для ставок за многие месяцы. Я использовал их для того, чтобы с помощью своих методов сделать ставки на заезды одного дня, а затем изучить, что могло бы случиться потом. Я тестировал свои способности по угадыванию выигрышных комбинаций день за днем, применяя все возможные системы, которые только приходили мне в голову.

В сущности, есть лишь два типа игроков на гандикапе. Первые ориентируются на скорость, а вторые — на класс. Первые определяют, какая лошадь была самой быстрой в прошлом. Самая быстрая лошадь побеждает в скачках. А те, кто ориентируется на класс, полагают, что лошадь, показывающая хорошие результаты в соревновании с другими лошадьми ценой в десять тысяч долларов, сможет победить лошадей ценой в пять тысяч долларов. Они считают, что эта лошадь бежит достаточно быстро для того, чтобы победить.

В скачках имеет смысл разбираться в обоих типах гандикапа. Однако в те годы я был более склонен ориентироваться на скорость. И стоит отметить, что придерживался количественных методов расчета».

В ходе тестирования, размышления и наблюдения Уоррен открыл для себя правила гонки:

1. Никто и никогда не уходит домой после первого заезда.

2. Если ты проиграл деньги, то не сможешь вернуть их обратно с помощью того же метода.

Ипподром рассчитывает на то, что люди будут делать ставки до тех пор, пока не потеряют все, что у них есть. Но по силам ли хорошему гандикаперу обернуть эти правила в свою пользу и выиграть?

«Рынок также представляет собой гонку. Однако в те дни я еще не выдвигал сложных теорий. Я был всего лишь маленьким мальчиком». *

Жизнь в Вашингтоне была активной.

«Я часто приходил в отцовский офис, рядом с которым всегда можно было встретить букмекера. Достаточно было просто подойти к лифтовой шахге и крикнуть “Сэмми! ” или что-то типа того, и этот парень моментально поднимался на нужный этаж и принимал ставку.

Я тоже немного занимался букмекерством для парней, которые хотели сделать ставку. Это занятие мне было по душе — пятнадцатипроцентная комиссия без какого-либо риска. Отец пытался держать эти мои занятия под контролем. С одной стороны, он был немало удивлен, что я этим занимаюсь, а с другой — мог легко представить себе, в каком опасном направлении могут разворачиваться события».

В летние каникулы Уоррен вернулся в Омаху и опять принялся посещать ипподром Ak-Sar-Ben, на этот раз со своим другом Стю Эриксоном³. Вернувшись в Вашингтон, он нашел себе еще одного друга, с которым мог бы ходить на ипподром и который мог помочь ему значительно улучшить навыки игры с гандикапом. Боб Двайер, его школьный тренер по гольфу, толстый, предприимчивый молодой человек, в летние месяцы зарабатывал гораздо больше своей учительской зарплаты. Он продавал страховые полисы, сундуки для льда и массу других вещей⁴. Остальные члены школьной команды воспринимали Двайера достаточно сухо, однако для Уоррена картина выглядела по-другому: этот человек знал, чего хочет. И Уоррен играл на занятиях со всем возможным энтузиазмом, невзирая на то, что у него постоянно запотевали очки.

Как-то раз Уоррен попросил Двайера взять его с собой на скачки. Тренер ответил, что ему нужно разрешение. «На следующее же утро, — вспоминал Двайер, — он прискакал ко мне с запиской от матери, в которой было написано, что она не возражает против того, чтобы ее сын пошел на скачки». Двайер под каким-то предлогом освободил Уоррена от занятий⁵, и они отправились на поезде на ипподром в Чарльстон. Поездка на скачки с учителем много дала Уоррену с точки зрения понимания сути гандикапа. Двайер научил Уоррена множеству навыков, связанных с чтением самого важного из бюллетеней, носившего название Daily Racing Form

«Я получал свой экземпляр Daily Racing Form до начала скачек и рассчитывал вероятность выигрыша для каждой лошади. Затем сравнивал свои расчеты со ставками букмекеров. Однако я не смотрел на ставки, прежде чем заканчивал свои расчеты, — это давало мне возможность избежать предубежденности. Иногда мне удавалось найти лошадь, ставки на которую очень сильно отличались от реальной вероятности выигрыша. По моим расчетам, например, выходило, что вероятность выигрыша заезда этой лошадью составляет десять процентов выигрыша, а ставки на ее

победу составляли пятнадцать к одному»^-.

«Чем проще трасса, тем лучше. Иногда люди начинают делать ставки на жокеев в костюмах определенного цвета либо в зависимости от их дня рождения или кличек лошадей. И разумеется, весь трюк заключается в том, чтобы оказаться в группе, в которой никто не занимается анализом и по которой у тебя есть достаточно данных. Поэтому я, как сумасшедший, изучал и костюмы наездников».

Приятель Уоррена по школе имени Вильсона Билл Грей, постарше его, но учившийся на класс младше, несколько раз ходил с ним на скачки. «Он был очень проницательным в том, что касалось цифр. И очень много говорил⁶. Он был очень общительным. Мы могли обсуждать с ним и бейсбол, и другие виды спорта⁷. Едва мы слезали с поезда, он уже знал, на каких лошадей будет ставить.

Всю дорогу до ипподрома он мог говорить о том, что та или иная лошадь слишком много весит, либо вот уже несколько заездов показывает плохие результаты, либо просто недостаточно хороша. Он отлично знал, как нужно оценивать лошадей». Уоррен делал ставки по шесть-десять долларов, иной раз в самый последний момент. Он ставил по-крупному только при достаточно хороших шансах, но иногда не боялся рискнуть своими тяжело заработанными деньгами и поставить их на потенциально интересную лошадь. «По мере того как завершались те или иные заезды, он мог изменить свое решение, — говорит Грей. — Согласитесь, что для шестнадцатилетнего парня это не очень привычное поведение, правда? »

Как-то раз Уоррен отправился в Чарльстон в одиночку. И проиграл ставку после первого же заезда. Однако не ушел домой и продолжал ставить ставки и проигрывать до тех пор, пока не потерял около 175 долларов и почти не опустошил свои карманы.

«Я вернулся в Омаху. Направился в кафе Hot Shoppe и утешился самым большим из десертов, который там предлагался (огромной порцией ассорти из мороженого). На это ушли остатки моих денег. Я ел мороженое и подсчитывал, сколько газет мне придется разнести, чтобы вернуть потерянную сумму Для того чтобы возместить убытки, придется работать больше недели. Все, что со мной случилось, было следствием моей собственной глупости.

Никто не может выигрывать в каждом заезде. Я совершил один из смертных грехов — подумал, что, проигрывая, смогу компенсировать свои потери в тот же день. Первое правило гласит, что никто не уходит домой после первого заезда, а второе — если ты проиграл деньги, то не сможешь вернуть их обратно с помощью того же метода. Это основа основ».

Понимал ли он, что принял решение, основываясь исключительно на эмоциях?

«О да. Можно сказать, что я был болен. Это был последний раз, когда я позволил себе что-то подобное».

Глава 14. Слон

Филадельфия • 1947-1949 годы

Уоррен окончил школу семнадцатым из примерно 350 учеников, а в фотоальбоме выпускников написал под своей фотографией: «Будущий

фондовый брокер». Первое, что они с Дэнли сделали, «получив свободу»,

— это пошли и купили подержанный катафалк. Уоррен поставил его перед домом, а потом поехал на нем на свидание с девушкой¹.

Когда Говард вернулся домой, то первым делом спросил: «Кто это поставил катафалк перед нашим домом? » Лейла же сказала, что даже когда одна из их соседок была смертельно больна, то и тогда она не ставила катафалк перед домом. Это положило конец затее Уоррена.

После того как катафалк был продан, Уоррен отказался от работы разносчиком газет и устроился на все лето на временную работу, значительно поднявшую его уровень самооценки, — он стал менеджером по вопросам распространения в газете Times-Herald. Правда, время от времени ему все же приходилось подменять разносчиков газет. Тогда он вставал в четыре часа утра и развозил газеты в маленьком «форде», который одолжил у Дэвида Брауна, молодого человека из Фредериксбурга, влюбленного в Дорис и проходившего в то время службу на флоте². Уоррен открывал дверцу машины, ехавшей со скоростью около 25 км/ч, вставал на подножку и, управляя одной рукой, бросал газеты на лужайки подписчиков. Он вполне разумно предположил, что в столь раннее время подобный стиль вождения машины никому не причинит вреда³.

После этого он останавливался в 4: 45 у кафе Toddle House и завтракал двойной порцией хашбрауна с паприкой. Затем он ехал на свою вторую работу — раздавать газеты в больнице Джорджтаунского университета.

«Мне приходилось раздавать священникам и монашкам полдюжины бесплатных газет, и это меня дико раздражало. Мне казалось, что служители культа не должны интересоваться светскими вопросами. Однако это было частью договоренности. Я обходил в палату за палатой, кабинет за кабинетом.

Женщины, только что родившие детей, приветствовали меня и говорили: “Здравствуй, Уоррен! Я дам тебе что-то куда более ценное, чем чаевые. Я расскажу тебе, когда родился мой ребенок и сколько он весит. Он родился в полдевятош утра и весит шесть фунтов и одиннадцать унций”». Время и вес ребенка были важны для ставок в policy racket, азартной игре с числами, в то время очень популярной в Вашингтоне⁴.

Уоррен лишь скрежетал зубами, получая вместо заслуженных чаевых бесполезную информацию. Он играл на скачках, но никогда не играл в policy racket. Шансы на выигрыш здесь были ужасно низкими. «Играя в policy racket, можно было получить шестьсот к одному, а человек, выступавший в роли твоего посредника, получал десять процентов от этой суммы. То есть ты получал пятьсот сорок к одному в игре, шансы на выигрыш в которой составляли один к тысяче, а основные ставки составляли либо один цент, либо десять. Если ты ставил цент, то мог выиграть чистыми 5, 4 доллара. В этой игре участвовал весь город. Некоторые из подписчиков, которым я раздавал газеты, часто спрашивали меня, принимаю ли я ставки в policy racket. Я никогда этого не делал. Если бы я занялся посредничеством в policy racket, мой отец никогда не одобрил бы этого».

Уоррен уже научился делать ставки так, что мог бы спокойно играть в Лас-Вегасе, однако он никогда не решился бы поставить на успех очередной инициативы своего отца. Говард Баффет проголосовал вместе с 330 другими конгрессменами за законопроект Тафта-Хартли, вследствие чего тот превратился в полновесный закон. Один из наиболее противоречивых, когда-либо принимавшихся в США, закон Тафта-Хартли 1947 года жестко ограничил права профсоюзов. Теперь они не могли проводить забастовки в знак солидарности, а президенты США в

определенных случаях “ получали право объявлять чрезвычайное положение и вынуждать забастовщиков вернуться к работе. Закон Тафта-

Хартли получил неофициальное название «закона о рабском труде»^-. Профсоюзы играли большую роль в жизни Омахи. Однако Говард никогда не голосовал с оглядкой на жителей города — он всегда руководствовался своими принципами.

Поэтому когда Баффеты летом вернулись домой в Омаху и Уоррен вместе с отцом пошел на матч местной бейсбольной команды, он заметил, насколько непопулярным был теперь Говард среди своих избирателей из рабочей среды. «В перерыве матча зрителям были представлены официальные лица, присутствовавшие на стадионе. Когда встал отец, по всему стадиону пронеслась волна неодобрения. А он просто стоял и не говорил ни слова. Он вполне мог справляться с такими вещами. Однако вы даже не представляете, какой эффект это оказало на меня, его сына».

Детство осталось позади. Родись он на несколько лет раньше, его бы призвали на войну.

Однако вместо военной службы ему предстояло осенью пойти в колледж. Баффеты всегда принимали как должное то, что Уоррен должен

поступить в Уортонскую школу бизнеса при Университете Пенсильвании⁴.

/- т-r М 87

Уортон был самым серьезным колледжем в стране, а Пенн —

воплощением идеи Бенджамина Франклина, автора таких афоризмов, как

«кто любит занимать, тому несдобровать», «время — деньги» и

«сэкономил — значит заработал». Теоретически Пенн и Уоррен, энергии

которого хватило бы на двоих, вкалывавший как грузчик, в то время как

другие дети играли, идеально подходили друг другу.

Однако Уоррену идея с колледжем была не совсем по душе. «В чем смысл всего этого? — спрашивал он себя. — Я знал, чем хотел заниматься. Я зарабатывал достаточно денег на жизнь. Колледж только притормозил бы меня». Однако он никогда не стал бы возражать своему отцу в столь важном вопросе, поэтому согласился с мнением родителей.

Хорошо представляя уровень незрелости своего сына, Баффеты нашли для него соседа по комнате из семьи своих друзей из Омахи. Чак Питерсон, старше Уоррена на пять лет, не так давно вернулся с войны, на которой провел полтора года. Он был миловидным молодым человеком из небольшого города, который любил выпить и каждый вечер назначал свидание новой девушке. Питерсоны наивно предполагали, что Уоррен сможет «успокоить» Чака, а Баффеты надеялись, что старший товарищ поможет Уоррену адаптироваться в колледже.

Осенью 1947 года вся семья уселась в машину и повезла Уоррена в Филадельфию. Там они помогли ему (и его пальто с воротником из енота)

разместиться в небольшой комнате общежития с общей ванной. Чак к тому времени уже поселился в общежитии, но в это самое время ушел на свидание с какой-то девушкой.

Баффеты уехали домой, собираясь через некоторое время вернуться в Вашингтон, а их сын остался в кампусе, переполненном людьми, подобными Чаку. Целая армия ветеранов Второй мировой войны маршировала по лужайкам College Green и наводняла парк Quad — два центра университетской жизни. Их отношение к жизни вкупе с разницей в возрасте заставляло Уоррена чувствовать себя одиноким — столь сильного разрыва со своими соучениками он не ощущал с тех пор, как семья переехала в Вашингтон.

В деловом, организованном и социально активном кампусе его мешковатые футболки и поношенные теннисные туфли сильно выделялись

— Уоррен был мало похож на целеустремленных мужчин, одетых в спортивные куртки и начищенные до блеска оксфордские туфли. Вся жизнь в университете вращалась вокруг футбола. Начиная с осени все основные события привязывались к датам футбольных матчей, после которых обычно проводились вечеринки студенческих сообществ. Уоррен любил спорт, но связанное с ним общение было ему не по силам. Он привык проводить время дома, лелея свои идеи, считая деньги, разбирая свои коллекции и слушая музыку в уединении. А в университете его одиночество постоянно нарушалось полутора тысячами флиртующих, обнимающихся, танцующих, пьющих пиво и активно болеющих за футбольные команды новоиспеченных студентов 1951 года⁵. Он чувствовал себя бабочкой, попавшей в пчелиный улей.

У Чака была привычка к военной аккуратности и постоянной чистке и полировке обуви. Когда он впервые встретился со своим новым соседом, ужасный вид вещей Уоррена его буквально шокировал. Из-за того что Лейла чрезмерно заботилась о Говарде и делала всю работу по дому, Уоррен так и не научился даже элементарным навыкам ухода за собой.

В первый же вечер после встречи Чак с друзьями, как обычно, засиделся в баре до поздней ночи. Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что ванная комната находится в полном беспорядке, а его новый сосед уже ушел на утренние занятия. Встретившись с Уорреном вечером того же дня, он сказал: «Убери-ка за собой, слышишь? » — «О'кей, Чейзо», — ответил Уоррен. «Я зашел в ванную утром и увидел, что твоя бритва лежит в раковине, — продолжал Чак. — Ты оставил мыло в ванне, полотенца были разбросаны по полу, а в комнате было скользко, как на катке. Я люблю, когда в моей ванной чисто». Уоррен дал понять, что со всем согласен.

На следующее утро, когда Чак проснулся и пошел в ванную, ему пришлось для начала перешагивать через полотенца, разбросанные по полу, а затем наблюдать, как в раковине вперемешку с волосами плавает новенькая электробритва, не отключенная от розетки. «Уоррен, послушай меня хорошенько, — сказал Чак тем же вечером. — Отключай эту чертову штуку. Рано или поздно кого-то стукнет током. Я не собираюсь вылавливать ее из раковины каждое утро. Ты просто сводишь меня с ума своим разгильдяйством». — «О'кей, о'кей, хорошо, Чейзо», — ответил Уоррен.

На следующей день картина повторилась — бритва вновь лежала в раковине. Чак понял, что его слова просто выскакивают у Уоррена из головы. Он потерял терпение и решил принять меры: отключил бритву, наполнил раковину водой и бросил в нее злополучный электроприбор.

Но на следующее утро Уоррен, как ни в чем не бывало, купил новую бритву, включил ее в сеть и... оставил ванную в том же состоянии, что и всегда.

Чейзо сдался. С тех пор ему пришлось жить в хлеву вместе с гиперактивным подростком, который постоянно двигался и барабанил по любой подворачивающейся ему поверхности. В то время Уоррен был

увлечен творчеством певца Эла Джолсона и проигрывал его записи днем и

ночью^-. Он постоянно пел, имитируя голос Джолсона: «Мамочка, милая мамочка, я бы прошел миллион миль ради твоей улыбки, мамочка! »⁶

Чаку нужно было учиться, а за песнопениями Уоррена он не слышал собственного голоса. У Уоррена же была масса свободного времени. Он не покупал новых учебников. В начале семестра перед началом занятий он приобрел несколько штук, пролистал их, словно иллюстрированный журнал, а затем забросил в угол и никогда больше не открывал.

Это давало ему достаточно сил для того, чтобы распевать песни про «Мамочку» даже посреди ночи. Чаку казалось, что его сосед свихнулся. Уоррен понимал, что ведет себя как незрелый юнец, но ничего не мог с этим поделать.

«Думаю, что в то время я бы чувствовал себя чужаком где угодно. Я не был синхронизирован со всем остальным миром. Кроме того, был моложе всех остальных, причем не только по возрасту. Я просто не укладывался в социальные рамки».

С другой стороны, социальная, общественная же жизнь Чака, напротив, была в полном разгаре — он вступил в братство «Альфа-Тау- Омега». Уоррен не особенно интересовался «греческой жизнью»", однако присоединился к тому же братству в котором в свое время состоял и его отец, — «Альфа-Сигма-Фи». Прием в братство новых студентов не сопровождался жестокими ритуалами, однако некоторые из них заставили его краснеть. Секретный девиз «Альфа-Сигмы» звучал так: «Рвение, умеренность, смелость»⁷. Что касается первых двух качеств, то Уоррену хватало их с избытком, а вот смелость была его ахиллесовой пятой. К примеру, новичок должен были купить себе пару женских трусиков и бюстгальтер самого большого размера, и Уоррен провел долгое время в отделе женского белья магазина Wanamaker перед тем, как предстать перед глазами своих соучениц, подрабатывавших в нем продавщицами⁸.

Осенью того же года Лейла и Дорис пытались максимально правдиво описать внешность Уоррена (с выпирающими вперед зубами и короткой стрижкой) на радиошоу под названием Coffee with Congress в Вашингтоне.

«Ведущий: Кстати, по-вашему, Уоррен красив?

Лейла: Когда он был маленьким мальчиком, он был очень красив. Сейчас он выглядит как обычный мальчишка — я не могу назвать его красивым, но и страшным его не назову.

Ведущий: Он симпатичный.

Лейла: Нет, это не то слово. Он, скорее, просто обладает приятной внешностью.

Ведущий: Давайте посмотрим на него глазами девочек — это милый мальчик?

Дорис (дипломатично): Я бы сказала, что он крепко сложен»⁹.

Несмотря на любовь Уоррена к песне «Мамочка» и постоянную склонность барабанить по всему подряд, Чак полюбил Уоррена, как младшего неуклюжего брата. Хотя и был не в состоянии привыкнуть к тому, что Уоррен мог проходить всю зиму в старых кедах, а в процессе одевания не обратить внимания на то, что один из его ботинок черный, а другой — коричневый.

Так же как у многих знакомых с Уорреном людей, у Чака появилось желание заботиться о нем. Пару раз в неделю они вместе обедали в помещении студенческого союза. Уоррен всегда заказывал одно и то же:

стейк-минутку, хашбраун и пепси. Затем он “ открыл для себя шоколадное мороженое, политое солодовым молоком, и начал заказывать его каждый день. Как-то раз после обеда Чак отвел Уоррена к новенькому столу для пинг-понга, который только что поставили в помещении Студенческого союза.

После четырех лет в Вашингтоне Уоррен производил столь мрачное впечатление, что Чаку показалось, что его сосед никогда раньше не играл в пинг-понг В ходе первых двух партий Уоррен едва успевал отбивать подачи Чака. ИхЧак выиграл без каких-либо проблем.

Однако через пару дней Уоррен уже играл как дьявол. Каждое утро он первым делом отправлялся в Студенческий союз, находил себе жертву и фигурально распинал ее на столе для пинг-понга. Через довольно короткое время он начал играть в пинг-понг по три-четыре часа в день после занятий. Чак уже не мог с ним справиться. «Я был его первой жертвой в Пенне», — вспоминает он. Однако в этой ситуации были и свои плюсы: Уоррен не заходил в ванную, не включал свой проигрыватель в те моменты, когда Чак готовился к занятиям¹⁰.

Однако пинг-понг не входил в университетскую программу по физическому воспитанию. Самым популярным видом спорта здесь была гребля. По берегам реки тут и там встречались весело окрашенные эллинги, принадлежавшие многочисленным гребным клубам. Уоррен выступал за команду новичков клуба Vesper в группе весом до 150 фунтов. Он греб в составе восьмерки. Гребля — ритмичный вид спорта с повторяющимися движениями, чем напоминает тяжелую атлетику, гольф, то есть те виды спорта, которые нравились Уоррену. Однако гребля в восьмерке — еще и командный вид спорта. Уоррену нравилось отрабатывать броски по баскетбольному кольцу, потому что он мог заниматься этим упражнением в одиночку. Но он никак не мог преуспеть в командных видах спорта, даже не мог научиться танцевать с партнершей. Во всех своих предприятиях или прочих занятиях он занимал лидерскую позицию и не готов был играть роль эха.

«Это было жалким зрелищем. Все дело в команде — ты не можешь притворяться или двигаться по инерции. Тебе нужно погружать весло в воду в тот же момент, когда это делают все остальные. Ты можешь невероятно устать, но и в этом случае тебе нужно двигаться в определенном темпе и в унисон с другими. Это поразительно изнурительный вид спорта». Каждый день Уоррен возвращался в спальню вспотевшим, с больной головой, кровоточащими руками, покрытыми волдырями, и воспоминаниями о том, как он подвел всю команду.

Уоррену была нужна иная команда. Он хотел, чтобы Чак вместе с ним занялся продажей подержанных мячей для гольфа, однако тот был слишком занят учебой и общественной жизнью. Уоррен также предложил Чаку принять участие в бизнесе с автоматами для пинболла. Ему не были нужны ни деньги Чака, ни его труд. На самом деле Уоррену вообще было не совсем понятно, в чем должна заключатся роль Чака. Однако герою- одиночке был нужен кто-то, с кем можно говорить о бизнесе — постоянно и бесконечно. Если бы Чак стал партнером Уоррена, то превратился бы в часть его мира.

Уоррену всегда хорошо давались уловки в стиле Тома Сойера, однако в случае с Чаком он потерпел фиаско. Тем не менее он все равно хотел видеть Чака не только своим другом, но и партнером по бизнесу. Он пригласил Чака приехать к нему в гости в Вашингтон. Лейла была очарована тем, что Чак ел все, что она ему предлагала, даже овсянку. «Уоррен ничего из этого не ест, — жаловалась она Чаку. — Он не хочет ни того, ни этого. Он всегда заставляет меня стряпать для него что-то особенное». Чак был искренне удивлен тем, как хорошо Уоррену удалось выдрессировать свою мать.

Уоррен представлялся ему странным сочетанием незрелого ребенка и вундеркинда. В ходе занятий он с ходу запоминал все, что говорил преподаватель, ему не нужно было после этого сверяться с учебником¹¹. Он часто приводил в смятение собственных преподавателей, цитируя номера страниц и целые абзацы текста из учебников, а порой и их собственные слова¹². Как-то раз он обратился к преподавателю с репликой: «Вы забыли поставить запятую»¹³.

А в ходе экзамена по бухгалтерскому учету ассистенты еще не успели раздать задания всем двумстам студентам, как Уоррен встал со своего места и, красуясь, сдал готовую работу. Чак, сидевший на другом конце аудитории, был шокирован. Учеба в Уортоне не была легкой — в процессе обучения из школы успевала вылететь добрая четверть учеников. Однако Уоррену учеба давалась без заметных усилий, поэтому у него всегда находилось время для того, чтобы барабанить ладонями и распевать песню про Мамочку всю ночь напролет.

Чак достаточно хорошо относился к Уоррену, однако в конце концов он не выдержал.

«Он просто сбежал от меня. Однажды утром я проснулся, а его уже не было»¹⁴

В конце семестра Уоррен, который никогда не думал о том, что с радостью поедет в Вашингтон, вернулся домой. Лейла находилась в Омахе, помогая Говарду в проведении очередной избирательной кампании. Поэтому дети Баффетов, которые редко имели возможность отдохнуть от навязанного родителями строгого режима, получили в свое распоряжение целое лето полной свободы. Берти поехала работать в летний лагерь. Дорис устроилась в магазин Garfinkels и была немало шокирована тем, что на собеседовании сотрудники магазина интересовались ее вероисповеданием, а чернокожие могли заходить лишь на первый этаж

магазина, где не продавалось никакой одежды¹⁵.

В то время Вашингтон был самым сегрегированным городом в США. Чернокожие не могли работать ни кондукторами, ни водителями — в сущности, им было дано право лишь на «черную» работу. Они не могли посещать занятия в YMCA, питаться в большинстве ресторанов города, снимать номера в гостиницах или покупать билеты в театр. Темнокожие дипломаты из других стран могли передвигаться по городу только с сопровождающими и на каждом шагу испытывали шок от проявлений сегрегации, с которым не сталкивались ни в одной другой стране мира. Один иностранный гость сказал: «Я бы предпочел принадлежать к касте неприкасаемых в Индии, чем быть негром в Вашингтоне»¹⁶. Газета Washington Post, которую многие люди правых убеждений называли «коммунистическим листком», начала борьбу против расизма¹⁷, а президент Трумэн отменил сегрегацию в вооруженных силах и занялся реформами в области гражданских прав. Однако изменения шли крайне медленно.

Уоррен, который не читал либеральных газет, практически не обращал внимания на проявления расизма, царящего в Вашингтоне. Он слишком мало знал об этом, будучи озабочен вопросами собственной уязвимости и чересчур погруженным в собственные идеи и дела. Летом он вернулся к работе менеджера по распространению консервативной газеты Times- Herald. Как и прежде, он брал в аренду тот же «форд» и время от времени заменял разносчиков, используя для этого свою методику, доведенную до совершенства. Он также возобновил дружбу с Доном Дэнли. Они подумывали о том, чтобы прикупить пожарную машину, однако вместо этого всего за 350 долларов нашли на автомобильной свалке в Балтиморе «роллс-ройс» Springfield Phantom I Brewster. Машина серого цвета весила больше, чем «линкольн-континенталь», а ее салон был украшен маленькими вазами для цветов.

В автомобиле было предусмотрено два комплекта приборов, что давало возможность даме, сидящей сзади (владелице), точно знать, с какой скоростью едет водитель. Стартер у машины был сломан, поэтому Дону и Уоррену пришлось толкать машину, пока двигатель наконец не завелся, после чего они проехали на ней около 80 километров до Вашингтона. Двигатель дымил, из него лилось масло, у машины не было задних фонарей и номерных знаков, но, когда их остановил полицейский, Уоррен начал «говорить, говорить и говорить» до тех пор, пока полицейский не

отпустил их с миром, так и не выписав штраф¹⁸

Они поставили автомобиль в гараж под домом Баффетов и запустили двигатель.

Помещение тут же наполнилось едким дымом, поэтому им пришлось вывести машину из гаража и поставить ее на уклоне рядом с домом. Они ремонтировали ее каждую субботу.

По словам Дорис, всю работу проделывал Дэнли. Он прочищал трубки и паял, а «Уоррен восхищенно смотрел на него и всячески подбадривал».

Когда они решили покрасить машину, Дон и его подружка Норма Терстон купили Pad-o-Paint — приспособление, позволявшее наносить краску с помощью губки.

Они покрасили машину в темно-синий цвет, и она стала выглядеть

идеально¹⁹. Разумеется, о ней сразу же пошли слухи, и ребята начали сдавать ее в аренду по 35 долларов с носа.

Затем у Уоррена возникла новая идея. Он хотел, чтобы его в машине увидело максимальное количество людей. Дэнли облачился в шоферскую форму, Уоррен надел свое пальто с воротником из енота, затем парочка принялась толкать машину, пока та не завелась, и поехали в центр города в сопровождении платиновой блондинки Нормы. Остановив машину в центре, они устроили представление. Дэнли изображал, что чинит поломку в моторе, Уоррен указывал ему на те или иные агрегаты тростью, а Норма пряталась в машине, изображая кинозвезду. «Это была идея Уоррена, — рассказывает Норма. — Он всегда был склонен к театральным эффектам. Нам было интересно, сколько людей обратят на нас внимание».

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒