Саша Донецкий 4 страница

Иван. Так всех убивали!

Довлатов. Всех, но только евреев убивали за то, что они евреи.

Иван. И все-таки, за что евреи Христа распяли?

Довлатов. Это ты у меня спрашиваешь? Чего дорубился? Не забывай, что я не совсем еврей. А строго говоря, совсем не еврей. По матери я кавказский человек. Армяшка. А где армяне прошли, там евреям делать нечего.

Иван. Да, ядреный у тебя замес!

Довлатов. А у тебя?

Иван. Я белорус, то есть отчасти лях. То есть славянский человек.

Довлатов. Ты на сто процентов уверен? Родившись за чертой оседлости?

Иван. Кто из русских в чем-то на сто процентов уверен? Особенно на счет крови. Поэтому я убежденный интернационалист.

Довлатов. А я космополит. Во всяком случае при Сталине, будь я тогда постарше, меня бы объявили таковым.

Человек из очереди. Э, космополиты! Чего тормозите? Берите.

Довлатов. А! Извините! Нам, пожалуйста, две бутылки водки. Хлеб. Полкило краковской. Банку скумбрии в масле. И...

Иван. Банку томатного сока.

Довлатов. У тебя авоська-то есть?

Иван. А то! (Достает из портфеля авоську).

Рассчитываются с продавцом, забирают еду и выходят.

Довлатов. И сказал Бог: это хорошо!

Иван. Зачем ты взял две? Не много?

Довлатов. Обижаешь. Мне полкило водяры — что мамонту дробина. Надо было брать три.

Иван. Да, а потом запой недели на две. Тебе это надо?

Довлатов. Так уж я устроен. Движок хороший, но торможу только в кювете.

Иван. Может, не стоит тогда и начинать?

Довлатов. Ваня, ну что ты ноешь, будто ты моя жена? Забыл? Мы уже начали! Поздно пить боржоми. Кстати, Лина с дочкой опять от меня ушла.

Иван. В который раз? Вернется.

Довлатов. Скоро уйдет окончательно и навсегда.

Иван. И ее можно понять.

Довлатов. А кто, интересно, меня поймет? Обидеть Довлатова легко, понять невозможно.

Иван. Не помню, у кого прочел: «Знай! Раз ты художник, то жизнь тебе хороша».

Довлатов. Спорный тезис. А как же, допустим, проклятые поэты? Или Ван Гог? Или наши? Блок, Есенин?

Иван. Пить надо меньше.

Довлатов. Какой ты все таки, Ваня, душевно здоровый, ограниченный человек! Я пригвожден к трактирной стойке, я пьян давно, мне - все равно.

Иван. Я такой же как вы, пропащий, мне теперь не уйти назад?

Довлатов. Это проблема личного выбора.

Иван. Помнишь Ницше? Одни художники служат Аполлону, другие — Дионису. А мы с тобой — Бахусу.

Довлатов. Бахус и Дионис — это одно и то же лицо. Ну вот мы и дома, на Рыбинштейна!

Заходят в подъезд и поднимаются в квартиру Довлатова. Идут по коридору.

Довлатов. Тише ступай, мама дома.

Иван. (Звякая бутылками в авоське). Ага.

Вдруг открывается дверь и выглядывает мама Довлатова.

Мама. Прошу вас, скажите моему сыну, чтобы не водил в квартиру блядей! Когда он ночью с блядью, я не могу сходить в туалет! Бляди занимают ванную комнату и всю ночь там моются. Понимаете! Он совершенно не уважает мать! Или пускай установит в моей комнате ватерклозет.

Довлатов. Мама, пожалуйста, не мешай нам! У нас с Иваном важный деловой разговор!

Мама. Знаю я твои дела! У тебя одно дело — водка!

Довлатов. Ладно!

Заходят в комнату.

Довлатов. Режь хлеб и колбасу. Так, вот стаканы. Ну что, замутим кровавую Мэри?

Иван. Замутим.

Вскрывает банку. Наливает томатный сок. Льет в стаканы водку по ножу.

Иван. Что ты делаешь?

Довлатов. Так надо. Чтобы водка с соком не смешивалась. Получается два слоя. Красиво! Внизу — джус, сверху — водка. Сначала в горло проваливается водка, а соком как бы запиваешь. Один фраер в ВОХРе научил.

Иван. Как ты вообще попал в НКВДэшные войска? Я бы отказался.

Довлатов. Ага, отказался один такой. А попал по глупости. Предложили на сборном пункте. С дуру согласился. Вздрогнем!

Выпивают.

Довлатов. Ух! Хорошо пошла. (Закусывает колбасой).

Иван. Лучшая рыба — это колбаса.

Довлатов. Как Лина ушла, я голодаю. Мать из принципа не кормит. Не ровен час, дам дуба с голодухи.

Иван. Да брось ты! Вон, блокадники. Ели гораздо меньше твоего. И как-то выжили.

Довлатов. Однако не забывай: выжили далеко не все. Наливай!

Иван. Куда ты гонишь?

Довлатов. Не томи!

Иван бодяжит сок и водку.

Иван. Ты уж извини. Я без изысков. Просто смешаю, и всё.

Довлатов. Слушай, я уже со счета сбился. Сколько девок со мной! Пушкину с его донжуанским списком и не снилось. Вот думаю, настанет момент, и не встанет. Кончатся батарейки.

Иван. Ерунда! Мой батя говорил, что мужик подобен колодцу. Чем больше из него забирают, тем он дольше служит. И тем вкуснее из него вода.

Довлатов. Это ты на что намекаешь?

Иван. Тут как в спорте. Чем больше тренируешься, тем лучше результат.

Довлатов. От работы негры дохнут. Давай!

Чокаются, выпивают.

Иван. Это что у тебя? Перчатки?

Довлатов. Они самые. Американские.

Иван. Смотри-ка, сразу две пары!

Довлатов. А как же!

Иван. Завидую.

Довлатов. Хочешь сразимся?

Иван. Ты же был чемпионом ЛГУ? Входил в сборную «Буревестника»?

Довлатов. А ты был чемпионом Ленинграда?

Иван. Недолго. В первом полусреднем.

Довлатов. Ну а я тяжеловес.

Надевают перчатки.

Иван. Разминаться будем?

Довлатов. Нет. Мне хочется быстрей послать тебя в нокаут! (Делает стойку). Ну что, похож я на Кассиуса Клея?

Иван. Вылитый Мухаммед Али! Правда, руки коротковаты. Похож на кенгуру. Только без хвоста.

Довлатов. Я тебе щас покажу кенгуру! Хвост-то надеру! Гонг!

Наносит сильный удар в перчатку Ивана.

Иван. Ого!

Довлатов. Порхать как бабочка, жалить как пчела!

Иван. Бокс — отличная игра! Но если вовремя не бросишь, не помогут доктора.

Довлатов. Запугиваешь?

Иван. Предупреждаю.

Довлатов наносит серию ударов. Иван защищается, но два раза чувствительно пропускает. Затем отвечает и точно попадает. Довлатов опускается на колено и мотает головой.

Иван. Счет?

Довлатов. Не надо! Ухожу из большого спорта.

Иван. А я остаюсь.

Снимают перчатки.

Довлатов. Ну его, этот бокс! Давай лучше жахнем.

Открывается дверь, и появляется мама.

Мама. Сергей! Что у вас происходит? Что за шум?

Довлатов. Ничего, мам! Все нормально. Выпиваем, беседуем.

Мама. (Недоверчиво). Видите себя прилично.

Мама уходит.

Иван. Мировая у тебя мама!

Довлатов. Только несчастная. Из-за меня. (Наливает водку в стаканы, все еще мотая головой). После сотрясения мозга весь хмель из меня вышел. Надо усугубить!

Иван. Усугубляем!

Затемнение. Вспышка.

Довлатов лежит на своей тахте в одних трусах, чуть прикрытый пледом. Рядом с тахтой эмалированный таз. Вокруг беспорядок. На полу — ряд пустых бутылок из-под водки и дешевых портвейнов. Довлатова начинает корчить, он склоняется с тахты и громко блюет в таз. Затем откидывается и тяжело дышит. Вдруг дверь в комнату открывается и заходит Иван.

Иван. Привет, Сергей! Как ты?

Довлатов. Привет! Как видишь.

Иван. Ого! Гостей-то принимаешь? Зайти можно?

Довлатов. Да заходи, конечно. О! (Блюет). Извини, Ваня. Помираю тут.

Иван садится к столу.

Иван. Понимаю.

Довлатов. Ох! Как дела?

Иван. Ну, как? Ты уже неделю на работу не ходишь. Васильич мне говорит: «Иван, сходи, поговори с Довлатовым. Он на работу не ходит. Я пытался разговаривать с ним по телефону. Не понимает. Он тебя уважает. Даю тебе три дня». Вот. В общем, шлет тебе горячий журналистский привет. И взывает к твоей рабочей совести.

Довлатов. Золотой человек. Другой бы давно уволил по статье.

Иван. Да. Он тебя ценит.

Довлатов. О! (Его снова тошнит). Извини.

Иван. Да ладно.

Довлатов. (Отдышавшись). Слушай, Ваня. Дай мне денег в долг. Рублей пять.

Иван. Зачем?

Довлатов. Чего ты дураком прикидываешься? Надо бы опохмелиться. А то загнусь тут...

Иван. Не загнешься. (Достает из портфеля бутылку водки и ставит на стол).

Довлатов. Ну ты изувер!

Иван. Только одно условие!

Довлатов. Какое?

Иван. Обещай, что выйдешь на работу.

Довлатов. Обещаю. (С трудом встает с тахты и садится к столу). Вон стаканы. Начисли для начала на два пальца.

Иван. Хорошо. (Наливает водку). Закуска есть?

Довлатов. Нет. Вон, в банке водопроводная вода. Ставь ее сюда.

Довлатов долго смотрит в стакан, не решаясь выпить. Его подташнивает. Потом запрокидывает голову и быстрым жестом вливает водку в рот.

Довлатов. О! Бля! Чуть из ноздрей не вылилась. Через минуту-две сразу по второй.

Иван. Метод?

Довлатов. Проверенный. Целая наука. Как выйти из запоя, не переставая пить. Наливай по второй. Грамм по сто.

Иван. А у меня «Детгиз» повесть принял. Наверное, скоро уйду из редакции.

Довлатов. Да? А вот меня не печатают.

Иван. Ты же печатался в «Крокодиле». Неплохой старт для начинающего автора.

Довлатов. Ага. Печатался. А еще я автор текста из репертуара певца Анатолия Королева. «Свидание с Ленинградом». Слышал?

Иван. Да ты что? Это твоя песня? Ее еще Магомаев поет. Не знал.

Довлатов. Разумеется, шлягер проходит в соавторстве, под псевдонимом. Но когда песню передают по радио, мне капает три рубля. Выпьем.

Выпивают, по очереди запивая водку водой из трехлитровой банки.

Иван. Кхе! Ну так что там с «Крокодилом»?

Довлатов. Да, печатали... Четыре рассказа. Неплохие гонорары. Но потом вышла одна неприятная история. Я написал рассказ про моих армянских предков. «Когда-то мы жили в горах». А армяне, представь, взяли и обиделись. Завалили редакцию возмущенными письмами. Писали в ЦК КПСС и чуть ли не в ООН. Мол, я оскорбил армянскую нацию. Даже чемпион мира по шахматам Тигран Петросян отписался. Я ездил в Москву разбираться. Пришлось сочинять покаянное письмо...

Иван. Умеешь ты из ничего создать скандал.

Довлатов. Да! Считай, это моя первая всесоюзная известность. Слушай, Ваня. А захорошело! Спасибо тебе. Пожалуй, примем еще по дозе и двинем к Васильичу сдаваться?

Иван. (Наливая водку в стаканы). А вот это правильно!

Довлатов. Как думаешь, дойду до редакции?

Иван. А куда-ты денешься? Только штаны надень.

Затемнение.

Рюмочная на Пяти углах в Ленинграде. У круглого столика стоя выпивают и закусывают шоколадными конфетами Довлатов и его приятель Валера.

Довлатов. Понимаешь, Валера, я так и не понял механизма отказа. Куда только я свои рассказы не посылал. Результат один. Шлют восторженные рецензии с одной концовкой типа рефрена. Рассказы-де, замечательные, всем понравились, мы их даже друг другу цитируем, но в настоящий момент напечатать не представляется возможным. Жди, мол, лучших времен. Вот что это такое?

Валера. Чему ты удивляешься? Я первой публикации ждал пять лет.

Довлатов. Нет, я так не могу. Не хочу ждать! Писать в стол — это мучение. Это все равно, что в гроб живьем ложиться.

Валера. Какой гроб? Ты, можно сказать, звезда самиздата.

Довлатов. Мне этого мало. Больше всего на свете, представь себе, я хочу стать обычным профессиональным писателем. Жить литературой. Писать свои рассказы. Выпускать книжку прозы один раз в три года. Курить «Мальборо», а не «Опал».

Валера. Ты уж извини, Сережа, но на настоящего писателя ты не тянешь. Все писатели - мелкие, плюгавые уроды. А ты молодой, огромный, красивый амбал.

Довлатов. Спасибо, Валера, за комплимент, конечно, но... Но вряд ли он меня утешит. Плесни в стаканы.

Валера. Плещу. Или плескаю?

Выпивают. Довлатов занюхивает портвейн конфетой.

Довлатов. Один хрен! Понимаешь. Я иллюзий на свой счет не питаю. Да, литератор-середняк, сделавший ставку на мастерство. Добротный второй сорт. Как говорят на Западе, интертейнмент. Но мне нужна непосредственная реакция, мгновенная отдача. Я как бабочка-эфемер, заряжен энергией и жаждой жизни, но максимум на сутки. А меня принуждают чего-то ждать, ждать и ждать. Завтра, послезавтра, незнамо когда.

Валера. Знаешь, Гранин говорит, что между нонконформизмом и цензурой есть такая как бы узкая щель. Вот в нее и следует проникнуть.

Довлатов. Да пошел он! Пусть сам лезет в свою щель. Что я, на компромиссы не шел? Я тоже хочу быть, как все. Лурье говорит мне: «Напиши повесть о рабочем классе. Ты же работал в малотиражке».

Валера. Ну?

Довлатов. Ну я засунул свое эстетическое чувство в жопу, изловчился и написал. А повесть все равно не печатают! Вот всех печатают, а меня нет! Нет! Понимаешь? Все люди как люди, а я как хрен на блюде. Хотел продать душу Дьяволу, а отдал даром.

Валера. Да не расстраивайся, отправь еще по десяти адресам. Тут необходимо терпение.

Довлатов. Да не хочу я, Валера, свой талант на всякое говно разменивать! Может, мой талант и не велик, да! Ладно! Но это всё, что у меня есть. Всё! Уже одиннадцать, берем бутылку водки в гастрономе и идем ко мне.

Валера. А бутылки нам хватит?

Довлатов. На бутылку бы хватило!

Вспышка.

Прихожая квартиры Довлатовых. Валера и Довлатов снимают пальто. Бутылка водки стоит на полу. Вдруг появляется из комнаты мама.

Мама. Здравствуйте! А это что у нас? Сережа, ты же обещал не пить! Мне обещал, Лине, Оле! Ты о дочери думаешь?

Довлатов. Вот, мама, знакомься. Это Валера. Он — писатель.

Мама. Хорошо, что Валера, хорошо, что писатель, но дурно, что с бутылкой.

Довлатов. Да нет. Валера тут ни при чем. Это я бутылку купил.

Валера. Нет, Сережа зря меня выгораживает! Водка — моя.

Довлатов. Ну что ты врешь, Валера?! Сказал бы: скинулись.

Мама. Если вы сами не знаете, чья бутылка, то будет моя!

Она ловко подхватывает бутылку и убегает в свою комнату, закрывшись на щеколду. Довлатов ломится и стучит в дверь.

Довлатов. Мама, что ты делаешь? Зачем? Отдай бутылку.

Мама. (Из-за двери) Нет! Не отдам! Хватит пьянствовать! Займись делом! Из газеты тебя выгнали! В конце концов посадят за тунеядство!

Довлатов. Мама, отдай! Я сейчас дверь выломаю! (Стучит ногой).

Мама. Нет!

Валера. Сережа, перестань!

Довлатов. Мама, не юродствуй! Отдай бутылку!

Мама. Пошел вон! Свинья! (Вдруг открывает дверь и кричит в лицо сыну). Шлемазл! Алкаш! Опоек! Чтоб ты сдох под забором, и твой сизый хуй наконец-то сгнил в земле!

Довлатов. Отдай водку!

Мама. Я твою водку в окошко вылила. Ха-ха-ха!

Довлатов. Валера, посмотри, и это родная мать! Шлемазлом обзывает! Пошли отсюда. А! Подожди, только одну вещь возьму.

Заходит в свою комнату, и через минуту выходит с портфелем. Они надевают пальто и выходят из квартиры.

Вспышка.

Довлатов и Валерий на улице.

Валера. Куда идем?

Довлатов. Да есть одно место. Тут неподалеку.

Валера. Сереж, может, не стоит? Может, есть смысл прервать эту несчастную пьесу, раз уж сразу не задалось?

Довлатов. Да не волнуйся ты так, Валер. Нет изобретательней ума, чем мозги не допившего алкоголика. Вот увидишь. Сейчас капусты будут полные карманы. Две копейки имеются?

Валера. (Шарит в карманах). Вроде были. О! Есть!

Довлатов. А вот, кстати, и связь!

Заходит в телефонную будку. Набирает номер.

Довлатов. Алло. Лика, привет! Ага, Довлатов. Помнишь мы договаривались по Набокову. Да, достал. Да, тридцатка. Хорошо, давай через десять минут на Пяти углах. Через пять? Еще лучше! До встречи!

Валера. Ну как, успешно?

Довлатов. Более чем! Я тут, понимаешь, помаленьку самиздатом фарцую. Есть люди, готовые покупать. Спрос рождает предложение.

Валера. Не опасно? Могут заложить.

Довлатов. Могут. Но вроде - свои.

Валера. И какой шедевр мы сейчас загоним?

Довлатов. «Дар» Набокова.

Валера. Стоящая вещь! Уважаю.

Довлатов. Да. Прикинь символичность момента. Если не можешь продать свой талант, фарцуй набоковским.

Затемнение.

Отдел культуры редакции газеты «На страже Родины» ЛенВО. В кабинете — двое: Штырин, начальник отдела, маленький юркий человек в строгом костюме, и литсотрудник Склянский, одетый более свободно. Оба погружены в свои бумаги.

Штырин. Евгений Дмитриевич.

Склянский. Да, Сергей Иваныч!

Штырин. Тут давеча звонил Логинов с телевидения.

Склянский. Ага. И чего?

Штырин. Предлагал нам кадр на вакансию.

Склянский. Очередной?

Штырин. Да не простой. Протеже, так сказать. Логинов сильно просит. Говорит, лучший друг, мол, талантливый парень. Без работы третью неделю мается.

Склянский. Это который же у нас по счету?

Штырин. Двадцать первый!

Склянский. Очко! Ну, поглядим, проверим способности, чего ж. В первый раз, что ли?

Штырин. Так-то оно так. Но меня его фамилия смутила.

Склянский. А что за фамилия?

Штырин. Довлатов. Ничего тебе не говорит?

Склянский. (Задумавшись). Есть такая Мара Довлатова. Редактор в «Совписе». Когда-то руководила ЛИТО при Союзе. Авторитетная дама.

Штырин. Так вот. Это его тетка.

Склянский. А-а. Блатной, значит? Махровая лапа...

Штырин. Да какая, к черту, лапа? Я ж говорю, Логинов сильно просил. Его кандидатура.

Склянский. Одно другому не мешает.

Штырин. Не знаю. Никто мне из «Советского писателя» не звонил. Меня другое смутило.

Склянский. Что?

Штырин. Понимаешь. Навел я тут некоторые справочки. И оказалось, что этот самый Довлатов был участником того самого сионистского шабаша, помнишь?

Склянский. Какого шабаша?

Штырин. Ну, шабаша, не шабаша... Диссидентского митинга. Точнее, имел место быть один памятный вечер творческой молодежи в Доме писателей зимой 68-го. Тогда много шуму в Ленинграде навел. Коллективные письма в ЦК ВЛКСМ и так далее. Среди участников ярые антисоветчики - Бродский, Марамзин... Ну, и этот наш... Довлатов.

Склянский. Дак, когда это было?..

Штырин. Да какая разница, когда? Все-таки мы не абы кто, а орган ЛенВО!

Склянский. Хм. Что я могу сказать? Все равно тебе решать.

Штырин. Ладно.

Внезапно распахивается дверь, и в кабинет буквально вваливается, чуть не падая на пол, Довлатов, явно с похмелья, в белых мятых джинсах и маленькой серой курточке не по размеру. Сильно смущается. Штырин и Склянский сдержанно смеются.

Довлатов. (Хрипло, угрюмо). А чего вы тут веселитесь?

Штырин. Произвели впечатление! Входите, садитесь. С кем имеем честь?

Довлатов. Довлатов. Слышал, в вашем отделе имеется вакансия журналиста.

Штырин. Имеется. Позвольте поинтересоваться. Ваше прежнее место службы?

Довлатов. Я работал в малотиражке «За кадры верфям». Литературным секретарем у писателя Веры Пановой.

Штырин. А это как? Бумаги разбирали? Подай-принеси?

Довлатов. Да нет. У старухи глаза ничего не видят. Книжки ей читал.

Штырин. А-а... А где в армии служили?

Довлатов. В Коми ССР.

Штырин. В смысле — в каком роде войск?

Довлатов. Внутренние войска.

Штырин. В конвойных, что ли, служили?

Довлатов. Пусть будет в конвойных.

Штырин. Кем?

Довлатов. Это допрос?

Штырин. Интересуемся.

Довлатов. Да вертухаем-вертухаем служил! Еще вопросы?

Штырин. Издеваетесь, молодой человек? Получается, вы служили... тюремным надзирателем, что ли?

Довлатов. В колонии. И что? В СССР, насколько мне известно, любая работа почетна. Сами же, небось, об этом каждый день трубите.

Штырин. Не надо хамить. Вы где-то раньше печатались?

Довлатов. Да. Говорил же. Я работал в малотиражке. Журналистом.

Довлатов вытаскивает из кармана куртки и протягивает газетные вырезки. Штырин их бегло проглядывает.

Штырин. Ну, это информашки. Не очень серьезно.

Довлатов. Ну вы даете! А что тогда серьезно?

Штырин. Давайте, знаете, как? По-деловому. Наш отдел в газете называется отделом культуры и быта. Вы какую тематику предпочитаете?

Довлатов. Да я всё могу!

Штырин. Похвально! Тогда условимся так. Я даю вам две темы. Вроде как в качестве экзамена. Ферштейн?

Довлатов. Йа воль.

Штырин. Итак, даю две темы. Одна — об опыте работы руководителя солдатского клуба. Вторая — солдатского повара. (Пишет на бумаге). Вот схема, адрес, как добраться. Срок - три дня. Справитесь?

Довлатов. Легко.

Штырин. Тогда... До встречи?

Довлатов выходит. Штырин крутит ручку радиоприемника «VEF12», натыкается на песню «Есть только миг» в исполнении Олега Ануфриева.

Призрачно все в этом мире бушующем,

Есть только миг, за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим,

И именно он называться жизнь!

Затемнение. Вспышка.

Довлатов и Валера на лестничной площадке, Довлатов жмет на звонок. Дверь открывается. На пороге Тася с махеровым шарфом на горле.

Довлатов. Привет!

Валера. Вот это да! Тася, это вы? Неужели?

Тася. (Сипит). Валерий?

Довлатов. Вы что, знакомы?

Тася. (Сипит). Да.

Валера. Да, пересекались в разных компаниях. По юности. Вот так сюрприз!

Довлатов. Тася, так мы войдем? Я принес вам с Марьяной алименты.

Тася. В кои-то веки сподобился. Входите.

Довлатов. Вот тебе двадцать рублей. Чем могу... Мы посидим с Валерой?

Тася. (Забирая деньги). У меня ангина. Скоро придет доктор. Идите на кухню.

Довлатов. (Снимая пальто, приоткрывает дверь в комнату). Валера, смотри!

Валера. Это кто?

Довлатов. Моя младшая дочь Марьяна. Правда, хорошенькая?

Валера. Слушай, вылитая ты. Сущий ангел!

Тася. (Закрывает дверь). Не пяльтесь на ребенка. Плохая примета.

Довлатов. Ну дай подержать ее на руках!

Тася. Сережа, ты пьян. Идите на кухню и допивайте своё.

Довлатов. Ладно-ладно.

Перемещаются на кухню. Выставляют на стол бутылки и закуску.

Валера. Старик, как?!.

Довлатов. А вот так! Оказывается, жизнь полна неожиданностей.

Валера. Я не понимаю, старик, а как же Лина?

Довлатов. А так.

Валера. И что это такое? Как назвать?

Довлатов. Да я и сам, признаться, не врубаюсь. Наверное, я просто очень ее люблю.

Валера. Кого, Тасю или Лину?

Довлатов. Таську...

Валера. А как же Лина?

Довлатов. И Лину люблю. Понимаешь, я всех их люблю! И женщин своих, и дочек. Вот такой я человек.

Валера. Но это ж как-то... Не вписывается...

Довлатов. В нормы морали?

Валера. Ну, не мне тут о морали рассуждать. Но... да. Что скажет Лина? И мама?

Довлатов. И папа. Ответь мне, что в этой блядской стране вписывается в нормы морали? То, что молодой и талантливый мужик отирает пороги бездарных редакций? Что чувствует себя ничтожеством? Имея явные основания взяться за перо? Кому это надо? И что все это значит?

Валера. Сереж, не ори! Ребенок. Лучше выпей.

Довлатов. Спасибо, что напомнил. И ребенок этот... Что его здесь ждет? Несчастная девочка.

Валера. Знаешь, лучше об этом не думать. Вот сейчас выпьем. Где тут рюмки?

Раздается звонок в дверь.

Довлатов. (Достает рюмки из шкафчика). Это врач. К Таське.

Валера. (Прикладывает указательный палец к губам). Тшшш!..

Довлатов. (Вполголоса). Вот ты говоришь в щель пролезть, а если тебя в этой щели и склещит? Прищемит так за яйца, что уже не вылезешь. Сам Гранин — давно кастрат. И его счастье, что он этого не понимает.

Выпивают.

Валера. Ну ты суров! На самом деле вся эта верноподданническая халтура никому не нужна. И ты сам это понимаешь не хуже меня. Все, кто вменяем, держат фиги в карманах. Гонят крамолу. И знаешь, твой самиздат скоро станет престижней, чем публикация в каком-нибудь унылом «Октябре» или «Новом мире».

Довлатов. Что-то не заметил.

Валера. Заметь. Ты, Сережа, уж извини, иногда гонишь полную херню. Вкус тебе изменяет.

Довлатов. Это ты про что?

Попцов. Про твой «Русский самовар».

Довлатов. Я честно попытался написать юмористический роман под Ильфа и Петрова. Ну, не вышло. В моральном смысле неудача выше, чем успех. Ты не согласен?

Валера. Не согласен! Скажи это женщине, которую не удалось трахнуть. По причине того, что не стоял.

Довлатов. Слушай, Валер! Тебя по морде давно не били?

Выпивают.

Валера. Обиделся? А кто тебе еще правду скажет?

Довлатов. В искусстве нужно быть деликатным, будто обсуждаешь внешность чужого ребенка.

Валера. Ну ты загнул! Тогда бы никакого искусства не было.

Довлатов. Мама говорит, что у меня дурной вкус. Возможно, так оно и есть. Во всякому случае, я давно в себе подавляю желание носить на груди большой золотой крест. Наливай!

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒