Саша Донецкий 1 страница

Саша Донецкий

Шлемазл Довлатов

Вымысел, основанный на реальных воспоминаниях

Пьеса-кино

Вместо задника - огромный LED-экран, на который посредством нескольких видеокамер с разных точек транслируется все, что происходит на сцене; то есть спектакль - это одновременно видеофильм, который создается прямо на глазах у зрителей. Наряду с живой трансляцией режиссер использует короткие видео-фрагменты, снятые и смонтированные заранее.

Персонажи:

Довлатов, живущий в Нью-Йорке, популярный в эмиграции журналист и писатель, 48-ми лет, и Довлатов, живущий в СССР, молодой непризнанный автор

Первая жена Тася

Вторая жена Лина

Гражданская жена Таня

Лара, американская любовница Довлатова

Мама

Друзья, подруги, поэты, писатели, журналисты

Почти все постоянно курят, как это было принято в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века.

Стандартная меблированная комната в американском многоквартирном доме где-то в Бронксе, в Нью-Йорке. Белые стены, белая мебель, антресоли, кресла, стол, телевизор. В центре — диван, на котором, накрывшись пледом, задремал некто Довлатов.

Окна плотно закрыты жалюзи, но сквозь стекло и шторы доносится шум большого города: сирены полицейских машин и карет скорой помощи, скрип тормозов, выкрики прохожих, музыка из портативных магнитофонов.

Вдруг Довлатов издает стон и изображает некоторое шевеление под пледом. На минуту замирает, вытянув одну ногу вверх. Резко сбрасывает плед и садится. Вид его отображает последнюю стадию тяжелейшего похмелья.

Он скручивается и хватается за живот, по-видимому, испытывая сильнейшую боль. Потом неуверенно встает и начинает медленно, словно зомби в голливудских фильмах, двигаться по квартире, открывая шкафы, шаря по антресолям, заглядывая под диван. Он явно ищет спиртное. В одном из ящиков находит бутылку виски, но она пуста. Тем не менее он переворачивает бутылку над стаканом и пытается извлечь хотя бы каплю. Безнадежно. Довлатов бросает бутылку в мусорное ведро. Раздается звон разбитого стекла.

Довлатов. (Хрипит). Где же? Где же она, холера? Ведь должна же где-то быть! Ну, Лара, сучка, спрятала.

Довлатов тянется к телефону-трубке и трясущимися, как у параноика, пальцами пытается набрать номер. С третьей попытки ему это удается. На том конце провода слышны короткие гудки.

Довлатов. О, мэрд!

Он пытается снова набрать номер, и соединение наконец налажено.

Довлатов. Алло. Алло! Лара? Да, я. ГДЕ? Да жив, жив. ГДЕ?.. Я спрашиваю, ГДЕ?! Где водка? Не еби мне мозг! Ты погибели моей хочешь? Понятно.

Кладет трубку и, снова двигаясь, как зомби, пробирается к окну, где за жалюзи обнаруживает бутылку польской водки. На дне бутылки болтается грамм пятьдесят.

Довлатов. Блядь! А еще меньше нельзя было оставить? Кусочница! Сквалыга! Жидовка проклятая.

Он наливает дозу в стакан и залпом выпивает. Доза явно не достаточна. Писатель в досаде и раздражении снова набирает номер телефона.

Довлатов. Алло. Лара, где? Где, я спрашиваю! Ты что, издеваешься? Ты смерти моей хочешь? Лара, где? Где, ебит твою мать?! Где, падла, где?.. Ага. Ясно.

Подходит к мусорному ведру и трясущимися руками начинает извлекать из него бутылочные осколки. Наконец достает бутылку «Столичной» с отколотым горлышком. На дне бутылки плещется грамм 150-200.

Довлатов. Фак ю! Хотя... это уже что-то!

Он медленно, снова будто недобитый зомби, достает из буфета воронку и марлю и осторожно процеживает водку от возможных осколков, сливая содержимое в пивную кружку.

Затем садится на диван, долго смотрит на дно кружки и наконец отпивает грамм сто, занюхивая выпитое кулаком. Его лицо светлеет, ему явно становится лучше. Он берет пульт от телевизора и начинает переключать каналы. Мелькают американские новостные и развлекательные телепередачи. На каждом писатель задерживается секунд на десять-пятнадцать. Наконец он натыкается на MTV. Транслируется видеоклип группы «R. E. M. » - «Losing My Religion». Довлатов тупо всматривается в экран и внимательно слушает текст песни, стараясь вникнуть в содержание.

Довлатов. (Подпевает). But that was just a dream! That was just a dream...

Выключает телевизор, откидывается на диване и мгновенно засыпает. Примерно через полминуты он, переворачиваясь, задевает кнопку телевизионного пульта, и телевизор включается. Изображение дублируется на LED-экран. В кадре — пожилые женщины, почти старушки, которые вспоминают свою студенческую юность.

Первая женщина. Мы называли его: «Наш Омар Шариф». У его приятелей была игра. Когда шли по Невскому, считали, сколько девушек обернулось на нашего Омара. Он был очень милым молодым человеком. Жаль, несвободным.

Вторая женщина. Да он был артист с погорелого театра! Огромный, под два метра амбал. Боксер. Поэт. Рассказчик. Вообще, замечательно одаренная личность. Виртуоз разговорного жанра. Не хуже Райкина. Наши девки ходили за ним стадами, когда он был в ударе.

Первая женщина. Его родители были театральными деятелями. Давно в разводе. Мама — армянка, бывшая актриса, работала корректором. Папа — известный эстрадный режиссер. Разумеется, еврей. У Омара была отдельная комната в коммуналке на Рубинштейна, что по тем временам считалось большой роскошью.

Вопрос (за кадром). И хорошие у студента Довлатова были стихи?

Вторая женщина. Обычные. Его талант вовсе не в версификации. Мало ли у нас на филфаке слонялось гениев? Хлопни газетой - двух точно прибьешь.

Вопрос (за кадром). Тогда в чем его талант?

Вторая женщина. В общении, в экспромте. Говорю же, чистый КВН, получше Райкина! Как начнет что-нибудь рассказывать, хохмить, - толпы зевак собираются. Некоторые девочки не выдерживали — падали в обморок. Ну, и Омар — это ООО! Представьте, такие темные восточные глаза. Вкрадчивый баритон...

Первая женщина. Я в юности была очень эффектная. Как с обложки польского журнала моды. А ему определенно требовалась романтика! Ремарк, Хемингуэй — его кумиры. Он был из тех, кто подчинял свою жизнь литературе, искусству. Так интересней. Роковая несчастная любовь. Ранняя трагическая смерть.

Вторая женщина. Я с ним общалась исключительно «на вы». У меня спрашивали: «Что за жеманство? » И я объясняла. Понимаете, он же жлоб! Скобарь! Перейди с ним на ты, с утра проснешься, а он тебе заявит: «Тася, ты что, дура? Да? ». Нет! Только «на вы».

Довлатов на диване стонет во сне, дергает ногой, задевая пульт, — телевизор и светодиодный экран тут же отключаются.

Затемнение. Вспышка.

Ленинград, июнь 1961 года, филфак ЛГУ имени Кирова.

Довлатов. Так кому тут нужен верный четвероногий друг чистейших кровей? Девушка, вам?

Тася. Верный друг — это роскошь, а вот рублей пять совершенно бы не помешали!

Довлатов. (Смущаясь). О! Это вы?

Тася. Я. (Протягивая руку). Тася.

Довлатов. Серж. (Неуклюже жмет руку, еще больше смущаясь). То есть, Сергей. Довлатян. Точнее, Довлатов.

Тася. Да ну? Вы армянин?

Довлатов. Не совсем. Скорей полукровка.

Тася. Я тоже.

Довлатов. По паспорту — еврей. В душе — русский. Вас так интересует пятый пункт?

Тася. Да нет. Но сразу бы хотелось полной ясности.

Довлатов. Я не против. Как говорил Набоков, язык писателя — вот его настоящая национальность.

Тася. Ах, вы еще и писатель?

Довлатов. А как же? Начинающий.

Тася. То есть — молодой и прогрессивный?

Довлатов. Не без этого.

Тася. Типа Евтушенко?

Довлатов. Фи, Тася! У вас неважно со вкусом.

Тася. Не судите пристрастно юную девушку.

Довлатов. Я не сужу, я констатирую.

Тася. Да, а Набоков разве не запрещен в СССР?

Довлатов. Строго говоря, запрещен только один его порнографический роман. Остальные просто не разрешены. Хотя, по существу, это одно и то же. Знаете, мы все тут под цезурой ходим: и всемирно знаменитые Набоковы, и никому не известные Довлатяны.

Тася. Грустно, наверное, под цензурой?

Довлатов. Да. Не сладко. Но ничего, прорвемся!

Тася. Ну что? Идем гулять?

Довлатов. Идем!

Довлатов следует за Тасей, весело прыгает по ступенькам, но вдруг останавливается.

Тася. Что случилось? Вы передумали?

Довлатов. (В замешательстве). Видите ли, Тася... Имеется одно досадное обстоятельство.

Тася. Какое? Вы, как рыцарь печального образа, верны своей девушке?

Довлатов. Не совсем. В соседней аудитории сдают немецкий язык, с которым, увы, я на вы. Как, впрочем, и с любым другим языком. Кроме русского. В общем, позвольте интимный вопрос... как у вас с немецким, Тася?

Тася. Без ложной скромности — владею почти в совершенстве.

Довлатов. Аллах акбар! Да мне вас послало провидение! (Достает из портфеля книгу). Нужно перевести небольшой отрывок. Страниц на пять. Сможете?

Тася. Легко. Герман Гессе? Но... вы как, будете записывать?

Довлатов. Зачем? На пять страниц текста моего ресурса памяти вполне достаточно.

Тася. Да ну?

Довлатов. Не верите?

Тася. Не верю.

Довлатов. А давайте попробуем?

Тася. Да вы фокусник! Давайте!

Они подходят к подоконнику; Довлатов раскрывает книгу.

Довлатов. Вот, от сих до сих.

Тася. (Переводит вслух с немецкого). Жизнеописание магистра Игры Иозефа Кнехта. Призвание. О происхождении Иозефа Кнехта нам ничего не известно. Как многие другие ученики элитных школ, он либо рано потерял родителей, либо был вырван из... (пауза) неблагоприятной среды и усыновлен Педагогическим ведомством. Во всяком случае он не знал того конфликта между элитной школой и домом родителей...

Вдруг звучит музыка; Довлатов, подпевая, увлекает Тасю танцевать, и они вместе кружатся в танце под песню Elvis Presley «It's Now Or Never».

Довлатов (поет, танцуя):

It's now or never,

come hold me tight

Kiss me my darling,

be mine tonight

Tomorrow will be too late,

it's now or never

My love won't wait.

When I first saw you

with your smile so tender

My heart was captured,

my soul surrendered

I'd spend a lifetime

waiting for the right time...

Тася. О! А вы неплохо знаете английский!

Довлатов. Говорю же: так себе. Просто у меня стопроцентный музыкальный слух. Наследство от мамы. Не пройдет и получаса, как я снова окажусь в вашем распоряжении. Если, конечно, вы согласитесь провести эти тридцать минут здесь. В тоскливом ожидании меня.

Давлатов с книжкой стремительно удаляется; Тася остается ждать его, присев на скамейку.

Затемнение.

Снова квартира в душном Бруклине и спящий на диване похмельный Довлатов. Он начинает стонать во сне и рефлекторно хватается за живот. Потом, очнувшись, вытаскивает из под столика таз и пытается проблеваться. Ничего не получается. Тут он падает на пол и пытается встать. Не выходит. Вроде бы поднявшись, тут же падает.

Довлатов. (Хрипит). Черт! Господи! Шит! Да что же это такое? Говно какое! Подыхаю, блядь. (Удивленно). Ведь вправду подыхаю! Блядь! Блядь! Блядь! Вот оно, оказывается, как... Как жалко это, ничтожно. Сдохнуть тут, в поту, в говне, в блевотине. Ааа!.. (Опять хватается за живот и почти кричит). Ааа. Вот кишки-то крутит!

На карачках двигается в кухню, к холодильнику. Еле-еле встает на слабых ногах, держась за ручку двери. Трясущимися руками достает бутылку с молоком. Передвигается к столу и, сняв крышку, пытается налить молоко в стакан. Расплескивает. Тогда он осторожно берет бутылку двумя руками и, запрокинув голову, начинает пить молоко. Получается это с трудом. Захлебывается. Молоко течет по подбородку и капает на футболку, на грудь и пузо. Однако, пересиливая себя, Довлатов продолжает вливать в себя молоко, видимо, полагая, что это хотя бы ненадолго спасет его от похмелья. Застывает в немой позе с бутылкой в руках, как бы пародируя скульптуру «Самсон, разрывающий пасть льва» в Петергофе.

Затемнение. Вспышка.

Довлатов. (Помахивая зачеткой). Вот так! У нас — зачет!

Тася. Поздравляю. А я успела соскучиться!

Довлатов. Это признание в любви с первого взгляда?

Тася. Нет. Просто такое впечатление, что я знаю вас сто лет. Это поразительно! Со мной такого еще не случалось.

Довлатов. Так может перейдем на ты?

Тася. Ни в коем случае. Вы у меня в долгу!

Довлатов. Люблю быть в долгу. И все-таки - почему нет? Что за старосветская учтивость? В наше время это выглядит искусственно.

Тася. Пусть! Да, пусть это выглядит неестественно, даже манерно, но мне хотя бы немного хочется чувствовать себя дамой, а не подружкой однокашника.

Довлатов. Хорошо. Будем на вы. Вы спасли меня от неизбежного хвоста по-немецкому и пригласили на прогулку. А я вас приглашаю в гости. Угощу вас сытным кавказским обедом.

Тася. Отлично! Путь к сердцу девушки лежит через желудок? А где вы живете?

Довлатов. Неподалеку. На улице Рыбин-штейна, 23.

Тася. Почему «рыбин»?

Довлатов. Там у нас популярный рыбный магазин.

Тася. Так идем же!

Довлатов. Идем! Маршрут следующий. Мост лейтенанта Шмидта. Александровский сад. Невский. Рыбинштейна.

Тася. А вы знаете, что до революции мост назывался Николаевским?

Довлатов. За кого вы меня принимаете? Разумеется, знаю. А еще раньше он назывался Благовещенским. Тася, я что, выгляжу, как второгодник?

Тася. Не обижайтесь, но есть немного.

Довлатов. Ну и хорошо. Пишут, что при первом знакомстве Хемингуэй производил впечатление недалекого парня.

Тася. Расскажите что-нибудь. О вас на факультете ходит слава великого сказителя.

Довлатов. Сильно преувеличено. Кхе-кхе. Я прямо смущен.

Тася. Не кокетничайте.

Довлатов. Ну что я могу рассказать филологической барышне? Чехов потерял девственность в 11 лет в публичном доме и всю жизнь трахал все, что движется. Маяковский был импотентом. А Есенин — психопатом и бисексуалом.

Тася. Да ну! Не придумывайте. Откуда такие подробности?

Довлатов. Все - чистая правда. Имеются соответствующие признания, дневники, письма, мемуары жен и друзей. Лиля Брик и Мариенгоф. Знаете, кто такой Мариенгоф?

Тася. Знаю. Имажинист, друг Есенина. А вот что такое бисексуал, представляю плохо.

Довлатов. (Смущаясь). Ну, это когда... делают любовь равно и с женщиной, и с мужчиной.

Тася. Одновременно?

Довлатов. Нет, по очереди. Одновременно — это уже называется свальный грех. Групповуха.

Тася. Откуда вы все это знаете?

Довлатов. Ну, я же среди людей живу. А еще имеется одна книженция. Перевод с английского. «Техника секса». На первой странице — введение. Уже интересно. Хотите, дам почитать.

Тася. Лучше прочтите свои стихи!

Довлатов. Зачем?

Тася. Должна же я понимать, с кем имею дело.

Довлатов. Нет, свои я читать отказываюсь. Читать свои стихи вслух — дело ответственное. Сродни мужской инициации в племени каннибалов. Я еще не готов. Не уверен в качестве. Вдруг вы их, пардон, обосрете?

Тася. Тогда прочтите чужие. Вы же любите стихи?

Довлатов. Еще бы! Как их не любить? В двух-трех строфах можно выразить то, чего не скажешь целым романом.

Тася. Выразите что-нибудь.

Довлатов на ходу читает стихотворение Бродского, артистично, чуть утрируя, нараспев, пародируя оригинальную манеру исполнения автора.

Довлатов. Мимо ристалищ, капищ,

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Тасю начинает шатать, будто у нее кружится голова или она мгновенно запьянела; включается «минусовка» с ритмом в стиле хип-хоп, и далее Довлатов читает стихи под «минус».

Довлатов. Увечны они, горбаты,

голодны, полуодеты,

глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

За ними ноют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды встают над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, останется прежним,

ослепительно снежным

и сомнительно нежным,

мир останется лживым,

мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

Тася. (Издает звуки, будто занимается сексом): Ах! Ой! Ммм...

Довлатов. И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

... И, значит, остались только

иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам,

и быть над землей рассветам.

Удобрить ее солдатам.

Одобрить ее поэтам.

Некоторое время они молча, в тишине, нежно, с обожанием, смотрят друг на друга, и, взявшись за руки, продолжают движение по мосту.

На сцене возникает эффект «строба»: идущие навстречу люди, как будто натыкаясь на невидимую преграду или сияние, исходящее от пары, расступаются, оглядываясь в легком ошеломлении.

Вдруг пешеходы неожиданно превращаются в пилигримов из стихотворения Бродского. На лицах Таси и Довлатова — восторг и удивление.

Затемнение

Фильм на LED-экране

Общая кухня в коммунальной квартире на Рубинштейна, 23, где в двух комнатах обитают мать и сын Довлатовы. Довлатов снимает крышку с огромной кастрюли.

Довлатов. Так, что там у нас сегодня бог послал? О! Нам повезло. Солянка. Тася, вы любите солянку?

Тася. Я сейчас все люблю!

Довлатов. И меня?

Тася. Прямо проглотила бы целиком! Но пока все же лучше солянку.

Вспышка.

Декабрь 1961-го года, вечер. Отдельная двухкомнатная ленинградская квартира неподалеку от Варшавского вокзала. За окном мягко падает снег. Студенты готовятся к пьянке. Накрывают на стол, разговаривают.

Федя. Чего ждем?

Игорь. Не чего, а кого.

Федя. И кого?

Игорь. Серж Бродского пригласил.

Дима. Кто это?

Игорь. Поэт.

Дима. Зачем?

Игорь. Стихи нам прочтет. Типа поэтического вечера. Девушки захотели. Не банально ж нажираться!

Дима. Стихи я и сам могу прочесть.

Федя. Ребята, давайте накатим. Семеро одного не ждут. Даже пусть и поэта Бродского. Водка греется.

Андрей. Да, давайте по полрюмки. Девки будут?

Федя. Тася, Света, выпьете с нами?

Тася. (Входит в комнату с огромным блюдом грецких орехов). Что за плебейские привычки? Неужели нельзя подождать?

Света. (Входит с винегретом). Все, закуска готова. Мясо дойдет примерно через полчаса. Можно начинать!

Тася. Выпить разрешается, а закусывать — нет. Нехорошо. Дождемся Бродского с Довлатовым.

Андрей вытаскивает из стоящего на полу ящика бутылку водки.

Света. Зачем вы целый ящик водки купили? Не многовато?

Андрей. Да нормально. Из расчета литр на рыло.

Света. Что за лексикон?

Андрей. Чтоб к таксистам не бегать. Вам с Тасей мы купили «Улыбку».

Разливает по рюмкам водку и вино.

Света. Лучше бы Шампанского.

Андрей. «Улыбка» слаще. Как у Чеширского кота.

Ребята выпивают, запивая водку лимонадом «Буратино» и закусывая колбасой и сыром.

Тася. Э-э! Закуску не таскайте.

Федя. Да все будет прилично. Где эти гении хреновы?

Света. Включите музыку. Игорь, у тебя есть что-нибудь современное?

Игорь. А то! Тут по случаю дернул возле Пассажа пластинку у одного финна. За бутылку экспортной «Столичной». Зацените!

Ставит на проигрыватель радиолы диск. Включает. Звучит композиция «Man of Mysteru» группы «The Shadows». Ребята танцуют. Раздается звонок в дверь.

Федя. О! Дошли.

Света. А вы не дотерпели, плебеи.

Федя. Бог терпел, но нам не велел.

Игорь открывает входную дверь и встречает гостей. Входят Довлатов и Бродский, стряхивая снег.

Бродский. Добрый вечер! (Протягивает бутылку «Советского» шампанского).

Андрей. Привет, Иосиф. Надо же! Вы прямо владеете ясновидением. Это то, чего нам не хватало.

Бродский. Где тут у вас нужник?

Андрей. Да вот налево. (Бродский снимает пальто и устремляется в туалет.

Довлатов. Чуть не околел под фонарем, пока ждал.

Игорь. Ночь, улица, фонарь, Довлатов...

Андрей. Девочки, шампанское! Полусладкое.

Федя. Можно устроить «северное сияние».

Тася. А это что?

Федя. Коктейль. Убойная штука. Выпьешь и у тебя в мозгу начинается «северное сияние».

Андрей. Иллюминация.

Тася. Правда, что ли? Я хочу.

Игорь. Значит, по второй?

Довлатов. А мы по штрафной!

Из ванной комнаты появляется Бродский.

Бродский. Лично я не против. Пойти в штрафбат по такому случаю.

Федя разливает напитки по рюмкам и бокалам.

Бродский. Какая у вас музыка модная. Это что?

Игорь. Английский ансамбль «Шэдоуз». Электрогитары.

Бродский. Да? Не слышал. Я все-таки больше предпочитаю джаз. И еще есть один рок-энд-ролльный американец. Элвис. Заводной чувак.

Довлатов. Нужен тост!

Бродский. Ну, разумеется, за девушек!

Федя. Гусары пьют стоя.

Довлатов. Федя, не произноси пошлостей.

Федя. Где тут пошлость? У всех нолито?

Игорь. Да, он сказал «поехали»!

Бродский. Девушки, за вас!

Чокаются и выпивают. Закусывают.

Довлатов. Люблю такие моменты.

Бродский. Мент повесился.

Федя. Да, предвкушение экстаза.

Андрей. Друзья! Игорь, выруби музыку. Так вот, друзья. Тася, Света! Если кто еще не знаком, имеем честь познакомить. Иосиф Бродский. Поэт. Молодой, но уже неофициально признанный. Надежда русской литературы.

Бродский. Между первой и второй...

Федя. У нас уже третьей.

Игорь. Перерывчик... небольшой.

Света. Ребята! Куда вы гоните? Мы что, напиться собрались?

Довлатов. Не без этого.

Света. Это безнадежно банально!

Довлатов. Что общеизвестно, то неправда.

Игорь. А я считаю наоборот.

Дима. Да! Мы пришли послушать свежие стихи Иосифа! Иосиф! Просим! (Экзальтированно хлопает в ладоши).

Бродский. Вот так сразу?

Дима. А чего тянуть? Салон, так салон.

Света. Не хами! Чего ты хамишь?

Бродский. Впрочем, я не против.

Дима. Поэту только дай дорваться до аудитории. Заманает своими виршами.

Бродский. Я не целка.

Дима. Сиповка?

Бродский. Королек!

Тася. Дим, уймись! Иосиф, извините его. Он уже надрался. Да, мы, конечно, готовы вас послушать. Ребята, тишина!

Все рассаживаются вокруг стола. Иосиф отходит к окну и начинает читать. Одновременно Федя начинает артистично таскать из блюда грецкие орехи и с треском колоть их, быстро проглатывая ядрышки.

Бродский. Все это было, было.

Все это нас палило.

Все это лило, било,

вздергивало и мотало,

и отнимало силы, (хрясть! )

и волокло в могилу,

и втаскивало на пьедесталы,

а потом низвергало,

а потом – забывало,

а потом вызывало

на поиски разных истин (хрясть! смешок),

чтоб начисто заблудиться

в жидких кустах амбиций,

в дикой грязи простраций,

ассоциаций, концепций и –

просто среди эмоций. (хрясть! )

Но мы научились драться

и научились греться

у спрятавшегося солнца

и до земли добираться

без лоцманов, без лоций,

но – главное – не повторяться. (Хрясть! Кто-то громко икает).

Нам нравится постоянство.

Нам нравятся складки жира

на шее у нашей мамы,

а также – наша квартира,

которая маловата для обитателей храма. (Хрясть! )

Довлатов. Ну ё-моё!

Бродский. Нам нравится распускаться.

Нам нравится колоситься.

Нам нравится шорох ситца

и грохот протуберанца,

и в общем, планета наша,

похожая на новобранца,

потеющего на марше.

Тася. Ребята! Ну нельзя же так!

Хрясть!

Дима и Федя истерически хохочут.

Бродский. Прошу запомнить этот вечер!

Стремительно выходит из комнаты. За ним бросаются Довлатов и Андрей.

Андрей. Иосиф! Не обращайте внимания на дураков. Они просто подвыпившие юные животные.

Бродский. Спасибо за вечер, но я ухожу. Не хочу метать бисер перед этими свиными рылами.

Довлатов. Иосиф. Не воспринимай столь серьезно. Останься?

Бродский. (Надевая пальто и перчатки). Да? Когда это мы, Сергей, успели перейти с вами на ты?

Довлатов. Останьтесь! Будет весело. Обещаю!

Дима. (Из комнаты). Не унижайся, Серж!

Бродский. Весело? Да этот жалкий плебс, это быдло даже... не достойно моего восприятия. Счастливо повеселиться!

Довлатов. Вас проводить, Иосиф?

Бродский. Я не барышня. Это будет лишним.

Уходит. Андрей и Довлатов в недоумении возвращаются в комнату.

Довлатов. Поздравляю! Сегодня вы обосрали гения!

Дима. У гения совершенно нет чувства юмора.

Федя. Ага! Возомнил из себя! Его вообще где-нибудь печатали?

Довлатов. А Христа печатали?

Федя. Сравнил хрен с пальцем.

Довлатов. (Тасе). Зачем ты принесла эти орехи?

Тася. Ну я ж не думала, что Федя начнет их колоть и жрать, как голодный сорок седьмой.

Света. Это была намеренная обструкция.

Игорь. Да ладно! Успокойся. С кем не бывает? Случается, и гениев обсирают. Тем более, он никакой не гений. С чего вы взяли?

Довлатов. Да, трудно признать, что твой современник — гений.

Света. Особенно, если он твой ровесник.

Довлатов. Что б вы понимали! Иосиф — особенный, специальный человек. Он как Мафусаил. Ему в шестнадцать было уже за сорок.

Света. Не создавай себе кумира, Сережа.

Довлатов. Без кумиров не жизнь, а скотство.

12 3 4 5 6 Следующая ⇒