Саша Донецкий 2 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 6Следующая ⇒

Дима. Ой! Да ты сам пишешь не хуже Бродского.

Федя. Иосиф - неуч.

Андрей. Он автодидакт. Самоучка. Но любому выпускнику филфака фору даст.

Дима. Да хрен с ним! Гуадеамус игитур! Федя, разливай!

Света. Что с вами, обалдуями, еще остается? Только пить.

Дима. И танцевать стриптиз.

Света. Не дождетесь.

Федя. Правильно, наливай и пей! Что еще нужно в этот чудный вечер?

Довлатов. Не наливай мне в этот наперсток. Налей нормально — в фужер.

Тася. Сереж, не напивайся сегодня.

Довлатов. Хорошо. Буду сдержан. Но сейчас, после того, как обосрали Бродского, желаю выпить.

Дима. И наконец-то закусить! Где там ваше горячее?

Света. И потанцевать!

Дима. Кому что. Кому — пожрать, кому — задницей потрясти.

Света. Какой же ты, Митька, невыносимый хам!

Довлатов. Митька помирает, ухи хочет. Это защитная реакция на чужую одаренность. Ну что? Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, мой друг, очнись и поддадим!

Все выпивают и дружно закусывают.

Тася. Федя, передай мне винегрет.

Федя. Тася, как ты изящно трескаешь!

Довлатов. Сейчас я покажу вам трюк, на который не способен никто в мире!

Тася. Да ну! Телепортация?

Довлатов. Почти.

Берет стул за ножку и поднимает вверх.

Довлатов. Вуаля! Видели?

Федя. Делов-то!

Тоже берет стул за ножку и поднимает над головой.

Тася. (Довлатову). Ну вот. А ты утверждал, что уникален.

Довлатов. Это была поэтическая гипербола. И я не знал, что Федя тоже может.

Федя. Я и не то могу.

Федя ставит два стула на расстоянии своего роста и ложится, упираясь затылком и пятками в сиденья.

Игорь. Вот это пресс!

Федя. Девчонки, садитесь!

Света. Куда?

Довлатов. Не на лобок же. На туловище.

Тася. Фу, Довлатов! Какой же ты пошлый.

Довлатов. Скабрезный. Так вернее. Пошлый означает «банальный».

Тася и Света садятся на Федю и болтают ногами.

Довлатов. А и Б сидели на трубе.

Федя кряхтит. Девушки соскакивают.

Федя. (Вставая). Вот так вот!

Довлатов. Ну раз вы считаете меня пошляком... Музыка!

Андрей снова включает радиолу. Звучит Lilly Wood & the Prick (Robin Schulz Remix) «Prayer in C».

Довлатов наливает в фужер водку и ставит себе на лоб. Потом вместе с фужером приседает и ложится на пол, затем встает и выпивает.

Довлатов. А! Кто сможет повторить?

Никто не решается на повторение трюка.

Андрей. Удивительно! Все уже в зюзю.

Довлатов. Ничего подобного!

Игорь. Света, так ты будешь «северное сияние»?

Света. Ты хочешь меня напоить и исподтишка воспользоваться моим бездыханным телом?

Игорь. Ну что ты! Как можно! Просто пьяная ты такая веселая.

Света. Ты тоже. Мне с тобою, пьяным, весело. Смысла нет в твоих рассказах.

Довлатов. (Танцуя). Не покину я товарища. И беспутного, и нежного!

Дима. Пьяная баба манде не хозяйка!

Андрей. Тася, когда вы с Сергеем поженитесь? Весь филфак ждет, затаив дыхание.

Федя. Филолохия, бля!

Тася. Когда? Да никогда!

Андрей. Почему?

Тася. Да ты посмотри на него! (Довлатов смешно танцует в одиночестве). Да это же несерьезный человек. Паяц! Клоун! Он живет исключительно для внешних эффектов.

Андрей. Не это ли тебя в нем привлекло?

Тася. Привлекло. Не спорю. А теперь отвратило. Надоело смотреть на то, какой он пустой. Как девок завлекает. А главное, ничего нового! Все его трюки я выучила наизусть. Он меня достал. Довлатов! Ты достал меня со своей женитьбой!

Андрей. Он правильно действует. Зачем отказываться от того, что работает?

Тася. Каждый день канючит. Выходи да выходи.

Андрей. На улицу?

Тася. Замуж.

Довлатов. Тася, тебе не идет браниться! Предлагаю пари. Если ты сейчас в один присест выпьешь из горла бутылку водки, то я навсегда отказываюсь от своих притязаний. И на руку, и на сердце.

Федя. И на всё другое прочее тоже.

Довлатов. Да! В противном случае — мы завтра же идем в ЗАГС.

Тася. А что? Я выпью!

Андрей. Да ты что? С ума сошла? Не соглашайся. Это опасно!

Федя. Да, Таська, это не шутки! C2H5OH - смертельно опасный яд.

Тася. А я все-таки выпью твою бутылку! И ты, Довлатов, не только навсегда оставишь меня в покое, но и донесешь Федю на закорках до Варшавского вокзала.

Довлатов. Идет!

Света. Тася, не смей!

Тася. Попрошу выключить музыку.

Игорь. Это безумие! Сергей! Федя!

Тася. Спокойно! Значит, еще раз! Я выпиваю бутылку, и Довлатов оставляет меня в покое. Навсегда.

Федя. И тащит меня до Варшавского вокзала!

Тася. Да!

Андрей. Твою мать!

Тася вытаскивает из ящика бутылку водки, вскрывает ножом пробку-бескозырку, запрокидывает голову и большими глотками начинает пить водку из горлышка. Все, как завороженные, смотрят на нее. Допивает. Опрокидывая бутылку вниз горлышком, демонстрирует, что не осталось ни капли, и падает на пол без сознания.

Андрей. Твою мать!

Довлатов. Блядь! Блядь!..

Игорь. Мне тут только трупа не хватало! Предки меня четвертуют!

Федя. Тащите ее в ванную.

Довлатов берет Тасю на руки и бежит в ванную комнату.

Довлатов. Что делать?

Андрей. Надо вызвать рвоту. Быстрей!

Федя. Опрокидывай ее в унитаз. Башкой вниз!

Света. Засунь ей пальцы в рот!

Довлатов. Да как тут засунь? Сами попробуйте!

Андрей. Ну, ёб твою мать!

Тася вдруг приходит в себя, и у нее начинается страшная рвота. Довлатов пытается засунуть пальцы поглубже в рот. Тася сопротивляется, но блюет.

Игорь. Ну, слава Богу! Жить, похоже, будет.

Тася. (Хрипит). Ты проиграл, Довлатов. Ха-ха-ха!

Довлатов бросает Тасю, и она, словно тряпичная кукла, проваливается головой в унитаз.

Довлатов. Федя, собирайся. Донесу тебя до Варшавского.

Довлатов надевает пальто, Федя - куртку. Федя встает на табуретку.

Федя. Тпру, коняшка! Ко мне! (Запрыгивает на спину Довлатова). Но!

Довлатов. Игорь, открой дверь. Таську лечите. Пусть пьет как можно больше воды и блюет. Я скоро буду.

Выходит с Федей на закорках за дверь.

Затемнение.

Комната Довлатова на Рубинштейна, позднее утро. Довлатов и Тася на тахте кувыркаются под одеялом и хохочут.

Довлатов. А еще я тебя вот сюда поцелую!

Тася. Ой, не надо! Мне щекотно.

Довлатов. И сюда!

Тася. Ой!

Довлатов. И вот сюда.

Тася. А-а. О. (Стонет). Сережа, не, не надо! Я стесняюсь!

Довлатов. Чего? Да будут муж и жена одна плоть!

Тася. Довлатов! (Выскакивает, голая, из-под одеяла). Да ты извращенец!

Довлатов. (Полусидя, поудобней устраивается на подушке). Если любовь — извращение, то да. (Приподнимает одеяло. ) А я люблю тебя! Иди ко мне!

Тася ныряет под одеяло и кладет голову на грудь Довлатова.

Довлатов. Ну как настроение? После первой брачной ночи?

Тася. Честно?

Довлатов. Ну а как же?

Тася. Замечательно! Я думала, будет больно.

Довлатов. Это глупый девичий стереотип.

Тася. И не предполагала, что будет так долго.

Довлатов. Ты так стонала, что я постоянно заводился.

Тася. Мы трахались, как кролики?

Довлатов. Скорее, как свиньи.

Тася. Фу! Почему свиньи?

Довлатов. Потому что у свиньи один оргазм длится тридцать минут.

Тася. А я сперва испугалась.

Довлатов. А я то как испугался! Чуть не поседел.

Тася. В какой момент? Не заметила.

Довлатов. Когда ты вчера бутылку водки за две минуты выжрала и в обморок хлопнулась. (Целует Тасю в макушку). Не повторяй такого больше никогда.

Тася. А ты Федю-то до вокзала донес? Или смухлевали, как всегда?

Довлатов. Допер. До самого, до вокзала.

Тася. Не верю.

Довлатов. Не верь. Мне теперь все равно. Ты - моя.

Тася. Не правда. Я - своя.

Довлатов. Но в какие-то счастливые моменты ты моя!

Тася. Нет, это ты мой! А я — своя, собственная.

Довлатов. Ты всегда будешь со мной спорить и устраивать соревнования?

Тася. Всегда.

Довлатов. А зачем?

Тася. Потому что я свободная, независимая женщина.

Довлатов. Свободная женщина ближнего Востока?

Тася. Не важно, Запада или Востока. Свободная.

Довлатов. Свободная женщина ресторана «Восточный».

Вдруг распахивается дверь и на пороге появляется мама Довлатова.

Мама. Сережа! Доброе утро! Твоя блядь будет котлеты с зеленым горошком?

Довлатов. Мама, ты зачем так врываешься, почему не стучишь?!

Мама. Дверь надо запирать. Так будет или нет?

Довлатов. Нет!

Голый Довлатов вскакивает и, прикрываясь подушкой, выпихивает мать из комнаты.

Тася. Почему это нет? Опять ты за меня решаешь! Пускай я и блядь, но страшно проголодалась!

Затемнение

И снова Нью-Йорк, Бруклин, квартира Лары. Довлатов лежит на диване без движения и тихо постанывает.

Довлатов. Ах ты тошно. Что за жизнь! Кажется, помираю.

Хватается за живот, садится, задевая ногой пустую бутылку, которая шумно и долго катится по полу. Довлатов напряженно всматривается в темный угол, откуда вдруг выходит материализовавшаяся галлюцинация - Тася в летнем легком платье.

Тихо, будто из соседней комнаты, звучит песенка Brian Hyland «Itsy Bitsy Teenie Weenie Yellow Polka Dot Bikini». Довлатов морщится, будто кто-то бьет его по голове. Звук становится громче. Тася танцует под музыку, медленно расстегивая молнию на спине и снимая платье через голову. Потом бросает платье в Довлатова, который ловит его.

Тася остается в белых хлопчатобумажных трусиках и бюстгальтере, и неловко, по-любительски танцует стриптиз.

Довлатов. Тася?

Тася. Да, Сережа.

Довлатов. Что ты тут делаешь?

Тася. Давно не виделись. Вот! Захотелось повидать своего первого мужчину. А что нельзя?

Довлатов. Можно. А почему ты такая юная? Будто тридцать лет назад?

Тася. Догадайся, почему.

Она медленно снимает бюстгальтер и приближается к сидящему Довлатову, который пытается ее поймать, хлопая ладонями, но у него ничего не получается. Она всякий раз ускользает от его рук.

Довлатов. Ты моя галлюцинация?

Тася. Может, да, а может, и нет. Как живешь?

Довлатов. Худо. Совсем.

Тася. Да вижу. Я всегда говорила, что тебя погубит водка и бабы. Чья это квартира?

Довлатов. Одной хорошей знакомой.

Тася. Ну! Ничего нового! Тебя погубят крашеные блондинки.

Довлатов. Ты знаешь, мне кажется, я умираю.

Тася. Да, выглядишь ты ужасно.

Довлатов. Как покойник?

Тася. Я всегда говорила тебе, что ты похож на разбитую параличом старую гориллу.

Довлатов. Ага. Помню. Которую демонстрируют в зоопарке из жалости.

Тася. Так вот. Я, конечно, тогда преувеличивала. Но сейчас моя гипербола сбылась. Кинг-конг мертв. Ты действительно похож на разбитую параличом дряхлую обезьяну.

Довлатов. Тася, объясни мне одну вещь.

Тася. Да? Какую?

Довлатов. Зачем ты испортила мне жизнь?

Тася. Разве? А по-моему, ты сам себе ее испортил! У тебя было всё. Хорошая семья, добрые товарищи, тетка — влиятельный редактор, связи в литературной среде. Наконец, талант! А ты взял и все профукал.

Веселую песенку сменяет меланхоличная «Bang Bang (My Baby Shot Me Down)» в исполнении Nancy Sinatra.

На сцене вдруг появляется пилон, включается иллюминация, и Тася показывавет несколько акробатических упражнений.

Довлатов. Ну почему же профукал?

Тася. Можно сказать, просрал!

Довлатов. Не используй бранных слов. Тебе не идет.

Тася. Нафига тебе была нужна эта сраная Америка?

Довлатов. Я издал здесь двенадцать книг. Меня печатает «Нью-Йоркер».

Тася. Ну и что? Кому ты тут нужен? Евреям, которые плохо говорят по-русски?

Довлатов. Моим читателям.

Тася. На Брайтон-бич?

Довлатов. Хотя бы.

Тася. Твои настоящие читатели в России.

Довлатов. Меня начали издавать в СССР. «Огонек», «Звезда», «Радуга»... Скоро в Ленинграде книжка выходит.

Тася. Поздно.

Довлатов. Ты думаешь?

Тася. Да. У Бога добавки не просят.

Довлатов все-таки встает на ноги и пытается снова поймать танцующую на пилоне Тасю.

Довлатов. Про Бога это, между прочим, я сам сказал. Ты украла мою фразу.

Тася. Естественно, украла. Ведь я — твоя галлюцинация.

Довлатов. Ты украла мою жизнь!

Тася. Ну вот, опять! Ты сам у себя ее украл.

Довлатов. Я любил тебя, а ты меня предала!

Тася. Вот только не надо опять начинать!

Довлатов. Куда ты все время исчезаешь?

Тася. Я что, крепостная? Я — свободная женщина.

Довлатов. Востока?

Тася. Нет! Западного побережья. Как хочу, так и поступаю.

Внезапно Тася исчезает. Довлатов остается один, садится на диван и с удивлением треплет в руках летнее платье и лифчик.

Затемнение. Вспышка.

Комната Довлатова на Рубинштейна, 23.

Довлатов. Куда ты все время исчезаешь?

Тася. Вот только не надо опять начинать! Надоело!

Довлатов. Но ты снова не ночевала дома! Разве так можно?

Тася. Я ночевала у родителей.

Довлатов. Не ври! Я был у них ночью. Тебя там не было!

Тася. Ну что ты хочешь услышать?

Довлатов. Где ты была, блядина? Проститутка!

Тася. Зачем тебе знать, где я была?

Довлатов. Все-таки я твой муж!

Тася. Объелся груш.

Довлатов. Пусть объелся. Кто на этот раз?!

Тася. Ну что за быдляцкая ревность?

Довлатов. Кто?

Тася. Дед Пихто и с боку крантик.

Довлатов. Кто? Я убью тебя!

Тася. Ха!

Довлатов. Я не шучу.

Довлатов подходит к двери и запирает ее на ключ. Потом извлекает из-под тахты охотничью двустволку.

Тася. Где ты взял ружье?!

Довлатов. Не важно. Оно заряжено. (Взводит курок).

Тася. Сережа, не дури!

Довлатов наводит дуло на девушку; Тася мечется по комнате.

Тася. А! Да ты с ума сошел?!

Довлатов. Кто? Кто он?

Тася. Сережа! А-а! Что в таких случаях нужно кричать? Караул, убивают?

Довлатов. Кричи, что хочешь.

Тася. Зачем ты в меня целишься, мудак? В себя стреляй!

Довлатов. Считаю до трех. Раз!

Тася. (Испуганно и тихо). Караул.

Довлатов. Кто он? Два!

Тася. (Еще тише, как бы мяукнув). Убивают...

Довлатов. Кто?

Тася. Вася Аксенов.

Довлатов. Ты предпочла меня этому пижону? Этому дешевому фраеру?

Тася. (Мстительно и громко). А что ты удивляешься? Вася — успешный модный писатель. Его печатают миллионными тиражами! А ты... Ты - никто и звать никак!

Довлатов. Ах вот как!

Тася. Да, так! А ты как думал?

Довлатов. Ну ты и сука!

Тася. А ты говно! Говно вонючее!

Довлатов стреляет в Тасю, но промахивается. Тася в ступоре, Довлатов - тоже. В дверь начинают громко стучать: это - мама.

Мама. Сережа! Что там у вас происходит? Что за шум? Немедленно открой дверь!

Довлатов медленно подходит к двери и проворачивает ключ.

Мама. (Врываясь в комнату). Что это такое? Откуда у тебя ружье. (Бросается к Тасе). Тася, с тобой все в порядке?

Тася. (С изумлением оглядывая свою тело, руки и ноги; ощупывает грудь, живот). Да вроде все... Нормально. Жива.

Мама. Сережа, ну разве можно так шутить?

Довлатов. А я и не шутил!

Тася. Он хотел меня застрелить!

Тася убегает из комнаты.

Довлатов. Я и вправду хотел ее убить.

Мама. Отдай сейчас же ружье! Ужас какой! Ты хоть понимаешь, что ты натворил? Это же уголовное преступление!

Довлатов. (Отдает ружье). Знаю. Осторожно, оно заряжено.

Подходит к стене и начинает внимательно изучать дыру от пули.

Довлатов. (Ковыряется в стене). Надо извлечь пулю. Это жакан. Пуля на кабана. Мама, принеси из кухни нож.

Мама. О, Господи! Тебя посадят!

Довлатов. За что?

Мама. За покушение на убийство! Боже, какой дурак мой сын!

Довлатов. Мама, успокойся. Слава богу, все живы!

Мама. Боже, какой дурак мой сын! Какой дурак!

Довлатов. Мама, нож!

Мама кладет ружье на стол и выходит из комнаты. Довлатов внимательно смотрит на ружье, быстро берет его в руки, взводит курок и приставляет ствол к подбородку, зажмуривает глаза. Пауза.

Мама. (Бросается с порога к сыну). Сережа-а-а!!! Не-е-ет!

Ствол соскальзывает с подбородка, выстрел, пуля уходит в потолок, сверху сыплется штукатурка. Мама падает на колени и крепко обхватывает ноги сына. По лицу Довлатова катятся крупные, обильные слезы. Довлатов бросает ружье, склоняется, обнимает мать и громко, навзрыд, по-бабьи плачет.

Затемнение

В центре темной сцены — двухэтажная армейская кровать; на втором этаже — безмятежно спит рядовой Довлатов. Включается шумный, трескучий кинопроектор; на экране начинается черно-белый любительский фильм об армейских буднях в Республике Коми: живописные пейзажи, лесоповал, поселки бесконвойных зеков, солдаты с автоматами Калашникова, колючая проволока, сторожевые вышки, бараки, казармы, зона...

Довлатов просыпается, спрыгивает с койки, потягивается, достает из тумбочки, бумагу, ручку и садится к столу. Пишет. Звучит его голос.

Довлатов. Милый, дорогой папа, здравствуй! Мне крайне нужен обычный перочинный ножик, из самых дешевых, но чтобы в нем обязательно были шило и штопор. Портящихся продуктов не присылай, ибо посылки лежат на почте по неделе, а то и дольше.

Знай, что я совершенно сыт, и иногда позволяю себе даже некоторые пищевые изыски. Было бы отлично, если бы ты прислал мне три банки гуталину и какое-нибудь средство для чистки медной бляхи. У нас тут отчего-то этих нужных вещей нет, и все тянут друг от друга.

Штук десять безопасных лезвий сделают меня счастливейшим человеком в мире! Да, и пришли, пожалуйста, витаминные драже в баночках типа «Ревит», а то старослужащие пугают нас цингой. На этом всё, а то мои аппетиты что-то сильно раздулись. Огромное спасибо!

Сообщать о своей жизни какие-то подробности я не могу, но поверь, здесь есть, на что поглядеть! Многому меня здесь уже научили. Например, мыть полы. А одеваюсь я по полной форме за 45 секунд.

Здесь я понял, насколько люблю Ленинград. Будь моя воля, я никогда не уехал бы из этого города. Ленинградцев тут много. Мы иногда собираемся вместе и вспоминаем. Разные места, рестораны, кино и магазины. Ленинградцы очень отличаются от других людей.

Может быть, можно что-то сделать, чтобы меня перевели поближе к Ленинграду? Может, Соловьев мог бы помочь? Если нельзя, то обойдусь. Как-нибудь перетерплю. Хотя сейчас я понимаю, что свалял изрядного дурака. Надоело все безмерно.

Спасают меня стихи. Пишу по одной штуке примерно в два дня. Накопилась уже целая тетрадка. Как-нибудь вышлю тебе на рецензию.

Милый папа! Я действительно начал курить, но немного. Выкуриваю штук пять в день, курю, когда волнуюсь. Сигареты есть, ничего присылать не надо. В принципе, я доволен. Это невозможно объяснить, но именно тут я начал понимать границы своих возможностей. Я изучаю свою натуру, недостатки и слабости, вижу, где мне недостает мужества и твердости. И меня очень радует, что среди самых простых людей, подчас жлобья или гопоты, я пользуюсь настоящим авторитетом.

Я нисколько не преувеличиваю. Иногда буквально одним словом мне удавалось пресекать стычки, грозившие чуть ли не поножовщиной. Конечно, иногда я попадаю в смешные ситуации, но кроме доброй усмешки, я ничего от этих людей не видел. Потому что они прежде всего ценят искренность. А я здесь стараюсь быть всегда естественным и правдивым. Кажется, это самое главное.

Как там Тася? Она пишет, что восстановилась в университете, нашла работу. Это значит, что во всем страшном был виноват все-таки я один. Она присылает мне удивительно добрые письма.

Шлю тебе стих про ленинградцев в Коми. Когда я его читаю вслух, треть присутствующих ревут. Это — ленинградские ребята. Звучит песня под гитару на популярный блатной мотив, «под Высоцкого».

«И эту зиму перетерпим, охры,

И будем драться.

Мы с переулка Шкапина, мы с Охты,

Мы — ленинградцы.

Мы так и не научимся носить

Военной формы.

Мы быстро отморозили носы,

Отъели морды.

Я помню воздух наших зим

И нашу сырость.

И профиль твой, что так красив,

И платья вырез.

Мне б только выбраться живым,

Мне б только выжить.

Мне б под ударом ножевым

Себя не выдать».

Вспышка.

Ленинград, ноябрь 1967 года. Вечеринка по поводу дня рождения жены известного питерского литератора перешла в стадию «танцы». В большой комнате, прихожей и в кухне — человек тридцать гостей. Разговаривают, допивают, курят. Стол с остатками закусок и выпивкой сдвинут к стене. Из динамиков радиолы звучит песенка Ирмы Сохадзе «Первые шаги (Топ топ топает малыш)», под которую танцуют пары. Довлатов в джинсах, клетчатой рубашке и рыжем пиджаке, сидит на письменном столе с рюмкой в руке и в некоторой отрешенности. Хозяйка квартиры Маша подводит к Довлатову Милу Штейн.

Маша. Сережа.

Довлатов. Да, Маш!

Маша. С тобой желает познакомиться одна молодая интересная женщина.

Довлатов. Да неужели!

Мила. Это я! Наслышана о ваших талантах. Мила.

Довлатов. Довлатов моя фамилия. (Выпивает). Зачем вы стреляли в Ленина?

Мила. (Смутившись). В смысле?

Довлатов. Ваша фамилия не Каплан? Шучу. Что пишете, - стихи, прозу?

Мила. Моя фамилия Штейн. Ничего не пишу. Я геолог. Занимаюсь почвоведением.

Довлатов. Ах вот как! В таком случае вам срочно нужно прочесть мои рассказы.

Мила. Я готова. Собственно, для этого я с вами знакомлюсь.

Довлатов. Это ценно. Тогда... Может быть, незаметно исчезнем?

Мила. Предупреждаю. Я замужем.

Довлатов. Ну а я женат! Когда это нас останавливало?

Мила. Кого это вас?

Довлатов. Нас! Людей творческих, рисковых и решительных.

Мила. Я, увы, трусиха.

Довлатов. Мы это исправим! Доверьтесь мне.

Мила. Поздно. Я уже взрослая.

Довлатов. Никогда не бывает поздно навсегда. Всегда есть шанс.

Мила. Что ж. Давайте попробуем.

Довлатов. О! Разговор не девочки, но мужней жены. Тогда обещаю не напиться, вести себя прилично и произвести приятное впечатление.

Мила. Это не так тяжело. С вашей-то голливудской наружностью.

Довлатов. Мила! Никогда не говорите мне о моей наружности! Всех, кто обсуждает мою внешность, я презираю.

Мила. Ой! Тогда извините, больше не буду.

Довлатов. На первый раз прощаю. Ну, что, на посошок, и я вас провожаю?

Мила. Согласна! Только часа через два.

Довлатов. Да хоть через три!

Довлатов и Мила танцуют под песню Salvatore Adamo «Tombe la neige», медленно перемещаясь из квартиры на лестничную площадку, затем в лифт, спускаются вниз и выходят на улицу.

Пара танцует на ночном Невском и в итоге оказывается на скамейке в саду Юсуповского дворца.

С неба начинают падать крупные, нарочито бутафорские, хлопья снега.

Мила. Какая волшебная ночь!

Довлатов. Да, погода не без спецэффектов. Театральщина.

Мила. Вы не любите театр?

Довлатов. Ненавижу. У меня мать бывшая актриса, и отец — бездарный режиссер. Нагляделся на дешевые эффекты.

Мила. На аффекты? Но вы весьма артистичны!

Довлатов. Что значит «весьма»? По жизни что аффекты, что эффекты — в принципе, одно и то же. Я вынужден жить с этим, словно с геморроем. Выдавливать по капле, как Чехов — раба.

Мила. И все-таки снег чудесный.

Довлатов. Я рад, что вам нравится. Открою вам маленькую тайну. Ведь это я попросил режиссера, чтобы он включил снег.

Мила. Какого режиссера?

Довлатов. Ну, этого всего... В смысле — попросил Бога.

Мила. А вы верите в Бога?

Довлатов. Ну, как? На современном этапе познания никто точно не знает, существует ли Бог. Может, он есть, а может, и нет. Даже физики сомневаются. Поэтому, на всякий случай, нужно исходить из того, что Бог все-таки имеется. А вдруг? Это просто здравый смысл, и не более.

Мила. Вы всегда так расчетливы?

Довлатов. Я как-никак занимаюсь словесностью. То есть искусством. А настоящее искусство без точного математического расчета невозможно.

Мила. А как же вдохновение? Муза? Романтический порыв?

Довлатов. Туфта на постном масле. Утешение для дилетантов, бездарей и графоманов. Нет никакого вдохновения! Есть талант и труд. Джек Лондон говорил, что над рассказами надо работать с таким же упорством, будто трудишься на конвейере.

Мила. Вот! Все-таки талант вы не отрицаете.

Довлатов. Глупо отрицать очевидное. У кого-то руки золотые, а у кого-то из задницы растут. У одного есть литературные способности, а у другого нет. Это уж кому как повезет. Но на самом деле для художника все это не существенно.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 Следующая ⇒