Часть первая 8 страница

Две мины были в скором времени использованы с хорошими результатами. А одна еще оставалась дома у Крыживца. Хотя в семье Юлиана не было верующих, для маскировки достали икону и повесили ее в маленькой боковой комнатке. За иконой обычно прятали листовки, а на этот раз положили мину.

Домик Крыживцов стоит на краю улицы Чкалова, в окружении таких же маленьких домиков. Густые сады закрывают их почти со всех сторон. Однажды, как только Юлиан пришел после работы, к нему, запыхавшись, прибежал соседский хлопец и крикнул еще с порога:

— Обыск!

У Юлиана захолонуло сердце: мина! Она лежала за иконой.

Бережно держа в руках сверток с миной, он выскочил на кухню. Перепуганная, побледневшая теща стояла там, беспомощно опустив руки, и смотрела в окно.

Гестаповцы зашли уже в соседний домик. Еще несколько минут, и они будут здесь. Вдруг Юлиан приказал:

— Мать! Быстренько раздевайся, раскудлачь волосы да ложись в постель! Быстрей, быстрей!

Обычно ласковый, вежливый со старухой, он сейчас почти силой втолкнул ее в боковушку.

— Скорей, скорей, пока они не вошли!

Дрожащими руками перепуганная женщина сорвала с себя верхнюю одежду, взлохматила волосы и залезла под одеяло как раз в тот момент, когда фашисты застучали сапогами на ступеньках крыльца. Юлиан сунул мину под подушку.

— Документы! — грозно крикнул старший гестаповец.

Юлиан быстренько достал паспорта всей семьи, аусвайсы. Брезгливо, двумя пальцами офицер взял документы, перелистал.

— Где работайт?

— На железной дороге.

Офицер повернул голову к боковой комнатке. Через открытую дверь увидел на подушке взлохмаченные волосы и бледное лицо старухи.

— Что с ней?

Юлиан немного помолчал, а затем жалобно проговорил:

— Ти-фу-с...

Гестаповца будто шилом пырнули в бок. Швырнув документы, он рывком повернулся к двери, а за ним бросились и остальные.

— Вставай, мать, спектакль кончился, — весело позвал Юлиан тещу, когда немцы по узенькому переулку почти бегом выскочили на улицу Чкалова.

— Нет, я еще полежу, — часто дыша, слабым голосом сказала старуха. — Дрожит во мне все — думала, умру со страха...

После пережитой опасности и у самого Юлиана сердце отошло не сразу. Вдруг нестерпимо захотелось есть. Хлебая затирку, напряженно думал. Хорошо, что пронесло лихо. Нужно найти какое-нибудь другое место для мин. А эту необходимо завтра же пустить в ход. Нечего откладывать. Тем более, что поезда стали чаще проходить на восток через Минск.

На следующий день вместе с Иващёнком, взяв инструменты и мину, пошел на товарную станцию. У обоих были аусвайсы железнодорожников. Да и так их хорошо здесь знали, поэтому никто не обращал на них внимания. А они долго шныряли между составами, выбирая, в какой положить мину. Самым подходящим оказался состав, нагруженный бочками с бензином. От знакомых железнодорожников, дежуривших в то время, узнали, что с товарной этот поезд должен отойти с минуты на минуту: паровоз под него уже подан. Мина рассчитана на взрыв через два часа. Все это очень подходило. Выбрали в середине состава платформу, на которой стояло больше всего бочек, подошли к ней, будто бы проверяя исправность колес, постучали для порядка молоточками и, улучив момент, когда часовой повернул в другую сторону, сунули мину между бочками.

Состав двинулся с товарной. Крыживец, Иващёнок вздохнули с облегчением. Однако радоваться было еще рано: поезд неожиданно задержали на пассажирской. Подпольщики следили за ним и напряженно ждали, когда же наконец он выйдет из города. А он все не трогался с места. Хотелось замедлить бег времени, чтобы дать этому поезду выбраться из города. Там, в поле, ему сподручней вспыхнуть пламенем. Взрыв же здесь, на станции, весьма опасен и для жителей города, и для самих подпольщиков — он вызовет подозрение гестапо. А сделать они уже ничего не могли...

Ровно через два часа глухо содрогнулась земля, и над станцией поднялся огромный столб багрового огня и черного дыма. Пожар мгновенно перебросился на другие вагоны. К составу нельзя было подступиться. Рвались все новые и новые бочки, разливая вокруг бурливое море огня.

Гитлеровцы приказали русским машинистам отгонять составы, стоявшие поблизости.

Несколько часов над станцией бушевал огонь, слышалась стрельба. Вокруг метались эсэсовцы, ища диверсантов. По городу поползли слухи, что на Минск сброшен советский десант и на железнодорожном узле идет бой...

Где бы в эту минуту ни были подпольщики, они с радостью любовались, как полыхает огнем вокзал. Значит, хорошо потрудился кто-то из их товарищей!..

Группа, работавшая в депо, не только радовалась успеху товарищей, но и сама делала все для того, чтобы паровозы чаще портились. Держались подпольщики вместе — слесари Шкляревский, Шатько, Девочко, Богатель, техник Нитиевский. Легче организовать диверсию, если рядом только свои.

В депо пригнали неисправный паровоз. Нитиевский, осмотрев его, нашел поломки даже там, где в действительности их и не было. Чем больше простоит локомотив в депо, тем меньше военных грузов перевезет он на фронт.

Работали не торопясь. Правда, делали вид, что все очень озабочены, суетились, даже покрикивали друг на друга — подгоняли, а паровоз все стоял...

Когда задержка стала очень подозрительной, кое-как отремонтировали поврежденные детали. Но перед самой отправкой Константин Девочко насыпал в подбивки букс песку.

Через два дня тот же паровоз снова притащили в минское депо.

— Что с ним? — удивленно, будто бы ничего не зная, спросил Нитиевский немецкого машиниста.

— Около Бреста буксы сгорели, — ответил тот.

Снова начался затяжной ремонт.

И так почти каждый день — если не песок, то металлические стружки, наждак каким-то таинственным для немцев образом попадали в масло или прямо на паровозные буксы, в подбивки, то вдруг в пути масло загоралось. Правда, такие диверсии не вызывали столько шума и суеты у гитлеровцев, как взрывы мин, но в общем деле и они что-то значили.

Борьба непрерывно нарастала, принимала все новые и новые формы. Тесней становилась связь железнодорожников-подпольщиков с партизанским отрядом Василя Воронянского, где комиссаром был Макаренко. Словно челнок, сновал между отрядом и железнодорожным узлом партизанский связной Саша.

О нем нужно сказать особо.

... Сколько еле приметных партизанских тропинок, проложенных совсем детскими ногами, скрывали от вражеских глаз родные белорусские леса и дубравы, пущи и перелески! Сколько раз в жару прятались в их тени юные разведчики и связные! Какими манящими, желанными и любимыми были они, леса и пущи, для партизан и зимой, когда приходилось пробираться из оккупированного города!

Среди тех, кто горячо любил родные дубравы, пущи и перелески, был и юный партизанский связной Саша. Мне неизвестно, жив он теперь или нет. Может быть, работает где-нибудь на родной земле, которую заслонял тогда своей исхудалой грудью подростка, и только иногда, в свободное время, рассказывает теперь своим детям о боевых годах. А может, погиб в бою или в застенках СД? Ни фамилии его, ни откуда он родом никто из бывших подпольщиков не знает. Только осталось в их памяти имя Саша.

Был он невысокого роста, всегда подтянутый, ловкий. Перешитая, с чужого плеча шинель его была подпоясана широким военным ремнем, из-под сдвинутой немного набок буденовки светилось круглое личико с пытливыми, любопытными глазами. Вот таким он и остался в памяти подпольщиков — маленький храбрый солдат великой партизанской армии.

Всякий раз, когда нужно было привести из города новое пополение, Александр Макаренко посылал своего юного тезку и был уверен, что все обойдется хорошо. Саша знал адреса явочных квартир. Приходил в город, устраивался и ждал, пока подпольщики подготовят и соберут людей для отправки в лес. Обычно группа подбиралась небольшая — человек семь-десять надежных, хорошо проверенных рабочих. Всем им заготавливались документы, необходимые для выхода из города. Отправка приурочивалась к базарному дню. Тогда в общей толпе крестьян и выходили в лес железнодорожники.

Саша шел впереди. Маленький, до смешного серьезный, он и походкой своей хотел быть похожим на военного. Тайна, которую он должен сохранять, сложность обстановки, в которой он действовал, придавали романтическую окраску его детским чувствам, и порой он сам, видно, не мог разобрать, то ли он действительно воюет, то ли играет в большую, тяжелую и опасную игру. Взрослые подпольщики нередко видели, как ухарски задорно блестят его глаза, как хочется ему выкинуть по-мальчишески какую-нибудь штуку. Но сложная жизнь вынуждала держать себя в узде, и мальчик быстро гасил свой задор и опять становился по-взрослому серьезным и рассудительным.

Особенно подтягивался и настораживался он при встрече с полицейскими постами и патрулями. Ни одного лишнего слова не срывалось с его губ, ни один мускул на его круглом личике не выдавал внутреннего напряжения. Смотрел Саша в глаза полицейским открыто, смело, не моргая, отвечал на все их вопросы бойко, решительно, не задумываясь, но коротко, скупо.

— Куда прешься? — хватал его за воротник полицейский.

— Пусти, дяденька, домой иду, — пытался он выскользнуть из цепких лап.

— Где живешь?

Саша называл деревню, расположенную километрах в пятнадцати — двадцати от Логойска. У него на всякий случай даже бумаги были за подписью старосты деревни. Не теряя времени, он вытаскивал из кармана свой мандат и показывал полицаю.

— Зачем в город приходил?

— Тетка у меня здесь есть, к ней приходил.

— Где живет твоя тетка?

Саша называл один из адресов, где его, в случае надобности, могли бы признать за племянника.

Не заметив ничего подозрительного в этом худом, наивном мальчике, полицейский отпускал его. Вырвавшись, Саша, с виду спокойно, шел дальше. А мальчишеское сердце наполнялось гордостью при одной мысли о том, что взрослые, серьезные и смелые люди идут по его следу. Комиссар отряда товарищ Макаренко не каждому поручает такое ответственное дело!

Говоря Крыживцу, что он исчезнет на некоторое время, Балашов ничего не выдумывал. Действительно, горком предложил ему целиком отдаться делам подполья. Их уже набралось много.

На железнодорожном узле работала группа военнопленных. Измученные, обессиленные, они мечтали только о том, как бы вырваться на волю и снова взяться за оружие. Железнодорожники постепенно сошлись с ними, сблизились.

— Хлопцы, помогите убежать! — просили пленные рабочих. — Ведь вы здешние, знаете и дороги и леса. Нам только бы добраться до леса да кое-какое оружие добыть...

Сначала подпольщики не открывались, отвечали неопределенными обещаниями. Но вот от Славки поступил приказ готовить наиболее надежных к побегу, — делать это с большой осторожностью, чтобы не завалить дело.

— Скорей бы только, — просили пленные. — Нас могут внезапно вывезти в Германию. Мы уже и сухарей сберегли...

Голод грыз их исхудалые тела, и все же пленные откладывали часть своих мизерных пайков, чтобы продержаться некоторое время после бегства. Люди жили надеждой... Неужели друзья-железнодорожники не помогут им вырваться из этого пекла и стать в строй народных мстителей?..

Балашова отозвали с работы, чтобы ускорить побег пленных. К нему пришла смуглая Леля — хозяйка квартиры, в которой жил Казинец, и сказала:

— Славка дал нам одно поручение. Пошли.

Они уже хорошо знали друг друга, поэтому Апанас Балашов не стал допытываться, куда его позвали. Оделся и пошел за Лелей, на некотором расстоянии от нее. Пришли на улицу Мясникова, неподалеку от Дома правительства. Остановившись на секунду, Леля сделала Балашову знак рукой, чтобы подождал, а сама исчезла в подъезде.

Апанас начал медленно ходить по тротуару. Далеко от подъезда, куда нырнула Леля, не отходил, но и не останавливался возле него. Нужно было остерегаться, чтобы не нарваться на шпика. Однажды он уже стоял под дулами автоматов, знает, что это такое...

... Случилось это еще в первые дни оккупации Минска. Немцы приказали Балашову вести состав в Борисов. Доехали до станции Минск-Восточная. Состав остановился, но локомотив, конечно, работал. Фашистский надзиратель, стоявший рядом, не знал, как устроен тормоз на наших паровозах.

— Поехали! — приказал он Балашову.

Манометр показывал полное давление, а поезд стоял. Перевел реверс и раз, и другой, и третий — ни с места. Фашистский контролер то на приборы глянет, то к колесам кинется — ничего не понимает.

— О, доннер веттер! — выругался он и стукнул прикладом автомата о стенку будки.

В этот миг Балашов неуловимым, но резким движением снял тормоз. Паровоз рванулся изо всей силы, и гитлеровец стукнулся головой о стенку. Где-то затрещал, заскрежетал металл, поезд помчался вперед.

— Хальт, хальт, русиш швайн! — заорал гитлеровский надсмотрщик.

Поезд остановился возле небольших кустиков. Но это был уже не состав, а половина его. Вторая половина, оторванная, осталась по инерции на месте.

Сзади к паровозу бежали с автоматами гитлеровцы, сопровождавшие состав. Они что-то злобно кричали, размахивали оружием.

«Ну, будет сейчас... » — подумал Апанас.

Поговорив о чем-то между собой по-немецки, они приказали Балашову идти вперед, к кустам, а сами наставили на него автоматы.

«Вот и отгулял я на белом свете... »

Согнувшись, будто держа на плечах непосильную ношу, он шел навстречу смерти.

Сзади послышался окрик. Приказали идти назад, к поезду. На душе стало легче: «А может, передумают, не застрелят? » Около паровоза дали в руки лопату и приказали:

— Копай! Здесь мы тебя пуф-пуф!

Уже надвинулась ночь. Под тусклыми огнями красных фонарей песок, который Балашов неторопливо выбрасывал из ямы, казался окровавленным. Нога вяло нажимала на лопату. Железо громко скрежетало о камни, скользило по ним, не хотело лезть в землю.

Когда яма была выкопана по колено, гитлеровцы неожиданно приказали:

— Бери зубило, молоток и ремонтируй! Не отремонтируешь — капут!

Провозился всю ночь.

— Нужно бросить оторванные вагоны и ехать дальше, — предложил Балашов.

— Работай, а то яма готова!..

На рассвете взяли сцепку, закрепили кое-как за буферный брус и поехали в Борисов.

Ехали чуть не ощупью.

Движение на этой линии было задержано.

Так начал Балашов свою полную тревог и опасностей жизнь подпольщика. Теперь у него уже был какой-то опыт. Научился не только смотреть смерти в глаза, но и обманывать смерть.

... Минут через двадцать из подъезда показалась Леля. Двое дюжих парней тащили за ней санки с большим узлом. По сигналу Лели Балашов подошел к ним.

— Берите и везите, — тихо сказала она. — Для пленных...

Те двое вернулись, а он потащил. Леля проводила его до Западного моста, потом также отстала. Одному тащить было тяжело: местами на мостовой не было снега, и санки с грузом скрежетали по камням. Пока добрался до Вирской улицы, даже вспотел.

Там встретили свои люди. Втащили груз на второй этаж, развязали. Из-под одеяла на пол вывалились шапки-ушанки, перчатки, белье, бинты, медикаменты. Все это Славка с помощью подпольной организации гетто собрал для пленных, которые готовились убежать в лес.

Кузнецов тут же приказал Балашову отнести медикаменты в депо и раздать пленным, подготовленным к побегу.

Как раз начался обеденный перерыв. Идти обедать и пленным и рабочим было некуда. С их пайками — ничтожными кусочками хлеба или сухарей и совсем крохотными ломтиками твердого, состоящего из одних сухожилий мяса — расправиться можно было самое большее за пять — десять минут. А тут целый час отдыха. Пленные незаметно группировались возле железнодорожников-подпольщиков, готовые в любой момент по их команде рвануться или в бой, или из города. Они жадно ловили каждое слово Нитиевского, Девочко, Шкляревского. Балашов быстренько рассовал всем по карманам бинты, медикаменты и приказал беречь пуще своего глаза.

— Нам это не легко достается, каждая крупинка лекарства на счету, — предупредил он. — Если кто не сбережет, пусть не рассчитывает на дальнейшую нашу помощь.

— Зачем об этом говорить, сами понимаем, — отозвались пленные. — Но когда все же выведут нас отсюда? Мы готовы в любой момент придушить конвоира...

— Не в конвоире дело, — ответил Балашов. — Нужно будет — придушите. А относительно отправки в лес ждите приказа. Видите, готовимся. Одежду уже имеем, а оружие еще нужно искать. Если вам что попадет под руку — не упускайте случая, все прячьте: нож, пистолет, винтовку, еще лучше — автомат. Все пригодится.

Да, трудней всего было добывать оружие. Балашов всегда удивлялся, как это Славке удавалось достать столько пистолетов, автоматов, гранат. Всякий раз, когда из леса приходил маленький связной Саша, Славке сообщали об этом, и он давал адреса, где хранилось оружие для тех, кто идет в партизаны.

Сам Апанас также ходил в Старосельский лес, на то место, где в первые дни войны шли бои красноармейцев с фашистами, и принес оттуда несколько неисправных пистолетов и гранат-лимонок. Сколько поработать пришлось, чтобы отыскать их! А здесь — пистолеты целыми дюжинами...

А разве все знал Балашов? Откуда он мог знать, что совсем недавно из квартиры комсомолки Лиды Драгун, которая жила на Надеждинской улице, представитель отряда Владимира Ничипоровича Иван Рябышев забрал целый ящик гранат и мешок медикаментов и перевязочного материала, пишущую машинку, много бумаги, теплую одежду и даже листовки, напечатанные подпольщиками. А сколько оружия и медикаментов регулярно отправлялось в отряды Воронянского, Ничипоровича и во многие другие отряды, которые опирались на минское подполье! Горком действовал неутомимо, энергично, но тайно.

Особенно много одежды, медикаментов и продуктов собирал Казинец в гетто. Там была крепкая партийная группа во главе с Михаилом Гебелевым и Григорием Смоляром.

Всего этого Балашов не знал, ведь он был только исполнителем распоряжений горкома. Но и то, что приходилось ему видеть, удивляло молодого хлопца. Какой силой нужно обладать, чтобы даже в жутких условиях фашистского гнета и преследований иметь такое влияние на людей и пользоваться их беззаветной поддержкой! А над тем, что сам он рискует жизнью для общего дела, Балашов как-то не задумывался. Ведь иначе и быть не могло!

Только успел он распределить медикаменты и одежду, как получил новый приказ: перенести оружие с Брилевской улицы на западную окраину Минска, откуда пленные будут пробираться к партизанам. Перед самым выходом из города они вооружатся и тогда смелей пойдут к своим.

Как всегда, Апанас надел рабочую одежду, натянул на плечи спецовку-бушлат, прицепил на рукав рабочую повязку, взял сигнальные флажки, а в карман сунул пистолет и нож. Шел на явочную квартиру не торопясь, зажав под мышкой флажки. Так ходят на работу и с работы все железнодорожники.

На явочной квартире уже ждали его. Обменявшись паролями, хозяин и Апанас пошли в небольшой хлев. Разбросав стружки, обрезки досок и разное тряпье, хозяин вытащил тяжелый ящик.

— Вот они, забирай!

В ящике лежали лимонки-гранаты. Апанас расстегнул бушлат и начал нанизывать гранаты на пояс. Пять, десять, пятнадцать... Ремень, застегнутый на последнюю дырку, еле выдерживал такую тяжесть.

— Хватит, — сказал хозяин, — а то еще оборвется, наделаешь беды. Лучше другой раз придешь или кого другого пришлешь по этому паролю.

— Ничего, ремень солдатский, должен выдержать, — успокоил Апанас.

Запахнувшись бушлатом, он пошел к Юбилейной площади. От нервного напряжения сильно захотелось курить, а в кармане ни крошки махорки. Уже на Бетонном мосту глянул вниз, на Суражский рынок, и не вытерпел: «Пойду куплю курева. Это же недолго... »

Шумливый, горластый рынок кишел людьми. Они сновали взад и вперед, кричали, торговались, ругались и божились, расхваливая свои товары. Какой-то парень совал под нос Апанасу поношенные ботинки и клялся, что лучших ботинок во всем Минске не найдешь и стоят они очень дешево. Но Апанас отмахнулся от него и окинул взглядом ряды, где мог быть табак. В дальнем углу, возле забора, увидел махорку. Протиснувшись туда, выбрал пачку, спросил цену и свернул цигарку. Махорка была хорошая. Заплатил деньги и еще не успел положить махорку в карман, как его сильно толкнули и на базарной площади загудело:

— Полиция! Облава!

Сначала Апанас совсем растерялся. Ноги будто приросли к земле. Но спустя мгновение инстинктивно бросился он в сторону Суражской улицы. Туда стремглав, толкая друг друга, мчались все, кто только мог бежать.

Никогда не думал Апанас, что базарная площадь такая большая: бежал, бежал, а ей все конца не было. Перед глазами мелькали прилавки, брошенные с перепугу товары, куски бумаги, тряпки... Все это сливалось в одну серую массу и летело ему навстречу.

А сзади раздавались, словно подстегивая бегущих, женский крик, мужская ругань, визг поросят, кудахтанье кур.

Только добежал до забора, отделявшего рынок от Суражской улицы, как нечаянно стукнулся о чью-то широкую спину и получил хорошего тумака сдачи.

— Чего прешься на человека? — рявкнула на него бородатая пасть.

Связываться еще с этим типом в такой момент было бы совсем глупо, и Апанас кинулся в сторону, стараясь быстрей пробраться к забору. Но оттуда, от высокого забора, навстречу мчались ошалелые беглецы с криками:

— На Суражской полиция! Рынок окружили!

Что делать? Куда деться? Снова помчался к рынку.

На глаза попалась уборная, и, не задумываясь, он забежал туда, заперся. Сердце лихорадочно колотилось. Что же делать? Отбиваться гранатами и отстреливаться? Нельзя, погибнет много невинных людей. Это вызовет у населения не сочувствие, а негодование. Отдать оружие полицаям? Ни в коем случае. Выбросить все в уборную? А что скажут товарищи, как потом смотреть в глаза Славке? С таким трудом добыты гранаты и пистолет...

Невольно осмотрел себя. Под бушлатом гранаты совсем не видны. Рабочая повязка на месте, и флажки не бросил в суматохе. Паспорт и аусвайс в кармане. Даже махорка не рассыпалась.

А что, если?..

И он пошел. Решительным, смелым шагом шел прямо на полицаев, которые группой стояли около ворот, ожидая, пока ошалелая от страха толпа не поймет, что она окружена.

Приближаясь к воротам, Апанас становился все спокойней и спокойней. Не то что ему было менее боязно. Страху, пожалуй, еще прибавилось. Но это уже был не тот звериный страх, который гонит жертву на охотника и который заставил Апанаса сломя голову лететь к забору. Теперь он уже шел на риск с открытыми глазами. Нервы были собраны в кулак. Сердце билось так, что, казалось, его удары могли услышать враги. А они стояли и внимательно смотрели на Балашова. Среди них выделялся длинный широкоплечий офицер в высокой серой шапке. Он, видно, только что опохмелился: от него несло сивушным перегаром. Балашов рассыпался перед ним мелким бисером:

— Пан начальник, я — железнодорожник. Выскочил на минуту с работы, купить махорки... Вот видите, даже закурить не успел... А вот мой аусвайс, паспорт... Через пять минут отходит поезд, мне нужно торопиться... Пропустите, пожалуйста...

Офицер тупо глядел на документы, на махорку, бросил взгляд на рабочую повязку. Секунды тянулись очень долго. Что взбредет ему в пьяную голову? А что, если скажет отойти туда, где уже стояли несколько задержанных? Стрелять сразу или подождать, пока поведут? Однако офицер кивнул в сторону улицы:

— Иди, не шлындай в рабочее время...

У Балашова заняло дух от радости.

— Спасибо, пан начальник, — поклонился он и трусцой пустился к товарной станции. Добежал до железнодорожной больницы и только оттуда потихоньку направился на явочную квартиру. Но сердце долго не могло утихомириться.

Серебрянкой называли район за Червенским рынком, где жила Лида Драгун. Почему Серебрянкой? А кто его знает. Ну, скажем, Комаровка так называлась потому, что выросла она на болоте, над которым некогда тучами вились комары; Слепянка когда-то выделялась своими убогими, подслеповатыми хатами, Сторожевка получила свое название, видимо, еще в древние времена, когда здесь выставлялись сторожевые дозоры. А вот название Серебрянка объяснить трудно. Может, потому назвали ее так, что украшали этот район серебристые тополи, а может, когда-то Свислочь была здесь чистая, как серебро, и щедро бросала отраженные от воды солнечные лучи на прибрежные дома. И уже никак нельзя подумать, что жители Серебрянки ходили в серебре и золоте...

На руках у Лиды Драгун совсем маленький ребенок. Куда подашься с ним? Не возьмешь же в одну руку ружье, на другую сына и не пойдешь воевать. Но и стоять в стороне, забиться в свой угол она не могла, сердце не позволяло. Город постепенно поднимался на врага. Руины стреляли в упор, жгли фашистов огнем листовок, рвали минами. Полиция безопасности и СД, которая в первые месяцы рассчитывала на спокойное, привольное житье, бросалась из одного конца города в другой, надеясь напасть если не на самих подполыциков, так хотя бы на их след, а в крайнем случае — найти изменников, которые пролезли бы в подполье. Активным подпольщикам нужно было хорошо скрываться. На долю Лиды Драгун и выпала задача спасать их от фашистских когтей.

Однажды, еще в конце августа, в квартиру Драгун кто-то постучал.

— Лида, открой, — сказала мать.

— Кого это несет к нам? — насторожилась Лида. — В такое время не каждый гость к столу.

Открыла дверь — и растерянно отступила в сторону. Перед ней стоял невысокий человек в заплатанной одежде и хитро усмехался в густую бороду.

— Пожалуйста... — несмело предложила она бородатому пройти в переднюю комнатку.

— День добрый в хату, — знакомым голосом, чуть заикаясь, поздоровался человек.

— Ай, дядя Арсен, — обрадовалась Лида. — Вот не ждала... Так вас же мать родная не узнает...

— Насчет матери не знаю, а вот если ты не узнала — это хорошо. Значит, я очень изменился, так и нужно было. Даже в дом не хотела пускать...

— Нет, — оправдывалась Лида, — я просто растерялась...

Встречались они последний раз перед войной. Лида не знала, куда забросили ее родственников бурные волны событий.

Едва Арсен Викентьевич Калиновский поздоровался со всеми в квартире и сел возле стола, как в дверь опять постучали. Лида снова вышла и вернулась с пухленькой беленькой девчиной, которая бросила на Арсена Викентьевича любопытный, чуточку насмешливый взгляд. На пунцовых губах ее вспыхнула невольная улыбка. Видно, девушке почему-то показалась странной широченная борода на еще моложавом лице Арсена Викентьевича.

— Знакомьтесь, — сказала Лида. — Это моя подруга Валя Соловьянчик. Живет в соседнем доме. А это мой дядя...

Лида не знала, можно ли назвать имя Арсена Викентьевича. Помолчав немного, сказала:

— Дядя Арсен.

Пожимая руку Вале, Арсен Калиновский внимательно к ней присматривался: можно ли говорить при ней открыто или нет? Взгляд у нее смелый, решительный, держится свободно — видно, не из пугливых... Но вид бывает обманчив. На лбу ведь не написано, что на душе у человека. Поэтому спросил осторожно:

— Ну, так как, девчата, живете?

— Как горох при дороге, — первая ответила Валя. — Не живем, прозябаем.

— А как бы вы хотели жить?

— Удивительный вопрос, — снова не стерпела Валя. — Сразу на него и не ответишь. Хотели бы жить лучше. А как лучше — сами не придумаем. Может быть, посоветуете?

— Нужно подумать, — не то отказался посоветовать, не то пообещал Арсен Викентьевич. Чуть помолчав, добавил: — Я советчик не очень сильный, но знаю людей, которые могут кое-что подсказать.

Девчата загорелись:

— Дядя Арсен, познакомьте нас с ними...

— Ого, какие вы быстрые! Так с налета и познакомить. Серьезные дела таким образом не делаются, дорогие вы мои. Выдержку нужно иметь и осторожность.

— Вы не бойтесь ее, — догадалась Лида, показывая на Валю. — Мы все равно что одна душа: я ей доверяю, как себе, а она — мне. Мы ведь комсомолки...

— Арсен Викентьевич, эта девушка надежная, — вступила в разговор Лидина мама. — Мы ее хорошо знаем.

— Ну, если так, то познакомлю. Но сначала давайте договоримся между собой. Не согласитесь ли вы работать в городском комиссариате? Ну, хотя бы в заявочном бюро.

— Почему это вы, дядя Арсен, начали заботиться о заявочном бюро? — настороженно спросила Лида.

— Не о бюро забочусь, а о наших делах. Нам нужны там свои люди. И документы получать оттуда, и людей своих устраивать... Одним словом, дело ответственное. Если боитесь — сразу скажите. Предупреждаю, жизнью придется рисковать... И не только своей жизнью...

Лида посмотрела на маленького сына, который сладко спал в люльке, причмокивая надутыми губками. Видно, одно мгновение она колебалась, а затем решительно махнула рукой:

— Согласна.

— И я согласна, — поддержала ее Валя.

— Тогда пойдем, я познакомлю вас с интересными людьми.

— Иди, Валя, одна, мне сейчас сына кормить. Потом вместе сходим. Хорошо?

Сразу же из квартиры Драгунов Арсен Калиновский и Валя Соловьянчик пошли на Комаровку.

Добраться туда можно было только пешком. Многие улицы были загромождены камнем, узенькие тропинки, проложенные пешеходами, причудливо вились между кварталами руин. Около двух часов добирались Калиновский и Соловьянчик на улицу Чернышевского.

Володя Омельянюк ждал их. Арсен Викентьевич предупредил его, что придет, возможно, не один, а с молодой женщиной, если удастся склонить ее на подпольные дела. Он имел в виду Лиду Драгун. Саша Макаренко, присутствовавший при их разговоре, сказал:

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒