Часть первая 10 страница

И Рудзянко запоминал. Шутить с этим толстяком не будешь. Теперь ему ничего больше не оставалось делать, как только слушать и выполнять приказы.

— Не торопитесь, — продолжал майор, а за ним и зондерфюрер. — Работайте спокойно, так, чтобы вам действительно верили и открывали свои души. Не скупитесь на выражения, пусть они почувствуют, что вам очень противны и мерзки теперешние порядки в городе. Таким образом попытайтесь залезть в души врагов Германии и разоблачайте их, особенно людей, оставленных здесь для подпольной работы против нас.

Говорили долго. У Рудзянки аж темнело в глазах. Потом ему выдали карточки для питания на фабрике-кухне и в столовой на площади Свободы. Зондерфюрер дважды пересчитал карточки — чтобы не дать лишнюю.

— А это — свидетельство, что вы зачислены на службу в Центральное торговое товарищество «Восток», — сказал зондерфюрер, вытащив документ из бокового кармана кителя. — Находится товарищество возле Западного моста. Наведывайтесь туда. Хотя вообще быть там не обязательно. Через две недели снова явитесь сюда с докладом.

Майор брезгливо кивнул головой и повернулся широченной спиной к Рудзянке. Зондерфюрер коротко объяснил:

— Все. Идите...

Низко поклонившись толстому заду своего шефа, а затем и долговязому зондерфюреру, Рудзянко направился к двери. Он шел весь напрягшись, ожидая, что вот-вот шеф снова остановит его. Кружилась голова, больно ныла рана, хотелось скорей присесть. Теперь он на все согласен, лишь бы его не трогали, оставили в покое. Что ему люди, если самому так тошно...

Приковыляв на сквер, он сел на скамейку, отдышался. На свежем воздухе ему стало легче. Старался собраться с мыслями. Нужно начинать службу... Да, службу. Хозяева спросят, оправдал ли он свой хлеб.

Несколько дней он терся среди людей на рынке, прислушивался, принюхивался. Люди попадались всякие, и разговоры у них тоже были разные. Случалось сорвется у кого-либо неосторожное слово. Борис Рудзянко — тут как тут.

— Ого, немцы! — горланил он, чтобы слышали другие. — «Культурная нация»... Я сам так думал, пока собственными глазами не увидел. Это же самые настоящие живодеры, проклятые, в них человеческого ничего нет...

Люди удивленно смотрели на чересчур смелого оратора и боком, боком отходили прочь. Очень уж подозрительно говорил этот хромоногий скелет.

Не поймав ни одной жертвы, Рудзянко скверно ругался и шел дальше, забирался в толпу и снова прислушивался да приглядывался.

Только однажды клюнуло.

Рудзянко, как всегда, пришел на фабрику-кухню обедать. Еще от порога присмотрел в углу столик, за которым сидел лишь один человек. Потирая с мороза руки, направился туда. По привычке под мышкой держал свою палку, которая теперь уже и не нужна была, — нога давно зажила. Палку поставил рядом у стены, а сам опустился на стул, всматриваясь в соседа.

Бросив беглый взгляд на кисть его левой, простреленной руки, Рудзянко тихо вскрикнул:

— Га, неужели это ты?

— Как видишь, братец Обломов, я. Самый натуральный я...

— Ну и ну! — удивился Рудзянко, который в госпитале назвал себя Обломовым и на эту фамилию потом подделал себе документы.

Перед ним был один из тех, кто лежал с ним в госпитальной палате, Бобровский.

— А ты как оттуда выбрался? — спросил у него Рудзянко.

— Убежал, как и ты.

— Чем занимаешься? — обрадовавшись находке, почти шепотом спросил Рудзянко.

— Ничем, братец Обломов... Пока что ничего интересного не нашел. Все еще присматриваюсь, — так же тихо ответил Бобровский.

— А как у тебя с документами? — еще тише, почти упираясь лбом в лоб соседа, снова спросил Рудзянко.

— Ого, здесь братец, у меня ажур! — уже громко ответил Бобровский, а потом, спохватившись и перейдя на шепот, продолжал: — Может, и тебе нужно сделать? Ну, скажем, паспорт или военный билет? Могу...

— Где ты берешь бланки? — не ответив, поинтересовался Рудзянко.

— Бланки военных билетов нашел в подвале военкомата на площади Свободы. Много! А паспорта покупаю в одном месте. Недорого! Ну, так как же, сделать тебе?

Рудзянко растерялся. На это он не рассчитывал. Шеф тоже не давал инструкции, как быть в таком случае. Нужно как-то выкручиваться самому.

— Денег пока что нет...

— Нет, так будут. Ты же не калека, найдешь... Если деньги достанешь, то ищи меня здесь. Я часто тут бываю. Ну, пока, до встречи!

Помня о своей службе, Рудзянко поспешил на явку. Шеф у него теперь был новый — высокий брюнет с грубыми чертами лица. Ходил всегда в штатском желтом кожаном пальто и такой же шапке-ушанке. Этот, видать, был из прибалтийских немцев, говорил по-русски, хотя и с заметным акцентом. Ему и рассказал Рудзянко о своей встрече.

— Документы закажите, — приказал шеф. — Но этого мало. Нужно узнать, кто с Бобровским еще занимается подделкой. Он ведь сам признается, что не один действует. Кто-то продает ему бланки, оформляет документы, ставит печати и подписи... Все, все выведайте. А потом нужно вашего Бобровского арестовать. Вот вам записка — получите четыре литра водки. Это чтобы заплатить за документы...

Бобровский очень охотно согласился за четыре литра водки сделать паспорт и военный билет на имя Обломова. Но он ничего не сказал о своих сообщниках.

— Это, братец, дело, можно сказать, деликатное, и чем меньше людей знает о нем, тем лучше. Тебе нужны документы? Пожалуйста, сделаем первоклассные! Твоим друзьям? Тоже можно, если ты за них поручишься, под твою личную ответственность... Ведь здесь головой можно поплатиться...

Понимаю, понимаю...

— Но выручать честных советских людей нужно? Нужно! А кто это сделает, если не мы? — Немного помолчав, Бобровский спросил: — Есть у тебя еще знакомые, которые нуждаются в документах?

Рудзянко ответил не сразу:

— Надо подумать, — может быть, и найду.

— Только ты осторожней, братец Обломов... — еще раз предупредил Бобровский. — А твои документы будут через неделю. Встретимся здесь, получишь.

Через неделю действительно он ждал Рудзянку на фабрике-кухне. Когда уселись за стол, молча достал завернутые в газету паспорт и военный билет и подал. Простреленная рука его заметно дрожала.

— Спасибо, — выдавив на худом лице улыбку, сказал Рудзянко. — Сейчас пойдем ко мне, получишь водку.

— Во, хорошо! — обрадовался Бобровский. — Тогда можно будет и пообедать. Пошли!

Едва они сошли с крыльца, сзади подскочили трое в штатском и подхватили их под руки: двое — Бобровского, один — Рудзянку.

— Спокойно, вы арестованы! Идите так, будто ничего не случилось... Мы — старые знакомые. Веселей, веселей...

Немного в стороне стоял шеф Рудзянки. Он сделал вид, что не понял того, что здесь произошло, и ждет кого-то из фабрики-кухни. Но одним глазом искоса следил за каждым движением своих подчиненных.

Арестованных повели по глухому переулку к Советской улице. Вдруг Рудзянко, как было условлено с шефом, изо всех сил бросился наутек. Агент, шедший рядом с ним, с криком побежал вслед. За углом Рудзянко бросился на улицу Берсона, а конвоир его умышленно отстал.

Теперь уже Рудзянко шел на явку с уверенностью, что заслужил похвалу хозяина. Видно, Бобровский — птичка довольно важная, если может фабриковать документы. Верно, у него есть крепкая подпольная организация. Встретившись с шефом, Рудзянко несмело спросил:

— Ну, как Бобровский? Признался?

Шеф поморщился и буркнул:

— Казус получился... Бобровский — агент шуцполиции. Он сам хотел поймать тебя. Они практикуют такое: продают документы с еле заметным надрезом на определенном месте, а потом во время проверки или прописки арестовывают владельцев таких документов.

Рудзянко стоял, как мыла съевши. Даже сам шеф начал успокаивать его:

— Ничего, случается... Недоразумения могут быть. На первый раз мы прощаем тебя. Но впредь будь более внимателен. Ищи, настойчиво ищи... Есть сведения о подпольном большевистском горкоме. Тебе нужно пролезть в него.

Некоторое время Рудзянко бродил по городу, обдумывая, через какие щели протиснуться в подполье. Но так ни до чего определенного и не додумался. И только спустя несколько дней ему неожиданно повезло, — проходя по улице, он заметил знакомое лицо. Остановился, схватил человека за руку:

— Подожди, подожди, дружок, чего зазнаешься?

Тот моргал глазами, не веря себе:

— Так и ты здесь? Вот это диво! Чудесно, что мы встретились!

Рудзянко узнал Никиту Гуркова — человека, с которым также долго лежал в госпитале. Они даже вместе выбрались оттуда с помощью Ольги Щербацевич. Но Никита как-то отбился тогда от их компании. Сейчас они наперебой старались расспросить друг друга: как, да что, да какие у кого планы...

Неуравновешенный Никита Гурков не умел держать язык за зубами. Давно ли он только мечтал выбраться из-под надзора госпитальной стражи, а удачно выскользнув на волю, держался так, будто вокруг на сотни верст — ни одного фашиста.

Теперь, после долгих прожитых лет, в мирных условиях, мы можем сурово осудить многое из того, что тогда делалось подпольщиками. Мы можем жестоко упрекнуть их за чрезмерную доверчивость, за неумение соблюдать элементарные правила конспирации, за многие организационные промахи в работе. И все это будет справедливо.

Ошибались? Да, ошибались, и довольно часто... Дали пробраться в подполье фашистским шпионам и провокаторам? Да, недосмотрели, доверились, дали... Поплатились за это? Конечно, поплатились.

Но кого винить? Тех, кто ошибался? Так они же ошибались потому, что не знали, с какой стороны подступиться к делу. Разве кто-нибудь даже за день до войны догадывался, что ему придется самому возложить на себя бремя ответственности за судьбу родины? Или думал кто-нибудь из них, скажем, в первую неделю войны, что такое подпольная работа в тылу врага? Им, коммунистам, честным советским людям, никто не говорил — создавать подпольную организацию, никто их не учил методам подпольной борьбы. Всё они делали сами, по зову своего сердца, по своему собственному разумению. И ошибки, которых они совершили немало и за которые расплачивались кровью, — не их вина, а их беда.

Среди многих ошибок самой тяжелой была та, которую допустил Никита Турков. Увидев Рудзянку, он радостно воскликнул:

— Вот хорошо, что мы встретились!

Оба направились в тихий переулок.

— Ну, как ты зовешься теперь?

— Документы имею на Обломова...

— Вот и хорошо. Кое-как перебиваешься?

— Перебиваюсь. Научился сахарин добывать, торгую понемногу, тем и живу.

Здесь он не соврал. Новый шеф сразу же после их знакомства предложил Рудзянке торговать сахарином. Даже станок передал для расфасовки сахарина. Большая доля выручки шла шефу, но и себя Рудзянко не обижал. Спекуляция сахарином давала ему возможность шнырять по рынку и подслушивать.

— И много зарабатываешь?

— Обижаться нечего. Деньги есть. Продукты тоже. Одним словом, кое-как приспособился... Только жить вот так скучно, без настоящего дела...

— Я понимаю тебя, — доверчиво сказал Никита. — Но это можно поправить. Я познакомился с одним интересным человеком. Он — член подпольного партийного центра. Кличка его «Клим». Партийный центр организует партизанские отряды, направляет туда людей. Надеюсь, со временем будет возможность и нам пойти в отряд. А пока надо помогать подпольщикам всем, чем только можно...

От радости у Рудзянки даже дыхание захватило. Он замахал руками:

— Подожди, подожди, друг, зачем ты так открыто говоришь мне об этом? Ты же не знаешь, кто я и что я... А может, я продам тебя вместе с твоей организацией? Может, я провокатором стал за это время?

Никита возмутился:

— Как тебе не стыдно говорить такое? Я не верю! Разве мог ты после того, что испытал от фашистов, стать их холуем? Нет, так люди не меняются... Я верю тебе, поэтому и открылся.

Впалые щеки Рудзянки расплылись в улыбке.

— Это, конечно, хорошо. Нельзя тратить веру в своих людей. Без веры в людей ничего не сделаешь.

На прощание они условились, что встретятся снова в воскресенье. Никита придет к Рудзянке в гости.

— Обязательно приходи, угощу. Ты ведь, должно быть, давно по-людски не ел.

Но Гурков не пришел. Рудзянку это очень обеспокоило: не переиграл ли он снова, не пронюхал ли Никита что-нибудь? А шеф уже знал, что Рудзянко напал на след подпольщиков, очень обрадовался и приказал ни на минуту не упускать жертву из поля зрения.

Никита, между прочим, во время встречи с Рудзянкой сказал, что работает сапожником на улице Свердлова. Рудзянко направился к нему. Мастерская помещалась в одноэтажном деревянном домике. В одной половине его кто-то открыл пивную, а в другой была та самая мастерская, где работал Никита. Еще до войны он был хорошим сапожником, и это очень пригодилось теперь, в тяжелую минуту. Кто бы мог подумать, что вот этот грязный, взлохмаченный, сутуловатый мастер совсем недавно был командиром Красной Армии?

Войдя в мастерскую, Рудзянко поздоровался с Никитой, как со старым знакомым. Попросил его забить пару гвоздей в каблук. Затем Никита вышел проводить Рудзянку.

— Что же ты не пришел, как обещал? А я и угощение приготовил неплохое...

Никита смутился:

— Что-то давно Клима не видел. Не приходил он ко мне. А без него я не хотел идти...

— Ну ничего, такую беду поправить можно. Жду тебя в следующее воскресенье...

— Хорошо. Однако наверняка обещать не буду. Если он заявится ко мне, тогда и придем.

— Договорились... Всего!..

Нужно сказать, Рудзянке очень везло на таких, как он сам. Шатаясь по рынку, он встретил еще одного из тех, кто лежал с ним в госпитале, — низкого, курносого, с круглым лицом, в черном пальто и черной шапке. Встретились они как родные, тискали друг другу плечи, хлопали по спине.

— Давай отойдем немного в сторону, — предложил курносый, — здесь слишком ушей много.

«Порядок! — обрадовался и Рудзянко. У него от неожиданной удачи приятно защекотало под ложечкой. — На ловца и зверь бежит... » Они сошли с рыночной площади и направились в сторону вокзала.

— Ты извини, друг, я забыл твою фамилию... — виноватым голосом сказал курносый.

— Обломов... Однако быстро ты забываешь...

— Что поделаешь, война отбивает память... С этими выродками поживешь, так и свое имя забудешь...

— Кого ты имеешь в виду? — осторожно спросил Рудзянко.

— Га, ты еще спрашиваешь! А тебе разве не опротивели эти надутые морды, которые унижают тебя на каждом шагу?

— Я никогда не думал, что немцы такие подлюги...

— А я разве иначе думаю? — заверил его Рудзянко. — Да я готов им зубами горло перегрызть. Всю жизнь искалечили, поломали... Сколько горя и слез человеческих... Бандиты, настоящие бандиты... А прикидываются создателями нового порядка...

Пока дошли до Добромысленского переулка, наговорились вволю. А сколько бранных, оскорбительных слов было сказано в адрес фашистов!

Однако своей квартиры Рудзянко все же не хотел показывать новому приятелю. Он подвел курносого к дому, в котором ночевал только раза два или три, и сказал:

— Я тут живу...

— Зайдем?

— Нет, не стоит... у хозяйки сегодня беда: дочка померла. Другим разом как-нибудь соберемся, поговорим. Давай через два дня встретимся на том же месте...

— Обязательно приду.

И они крепко пожали друг другу руки. А на следующий день хозяйка квартиры, о которой говорил Рудзянко, разыскала его и сообщила, что какой-то курносый в черном пальто приводил полицаев СД и все добивался, где Обломов.

«Будь они неладны, — ругался Рудзянко. — Куда ни ткнешься — везде шпики... Разве так можно работать?! »

Под Москвой гремели пушки.

Минчане не слышали этого гула, но видели его результаты — эшелоны с ранеными фашистами непрерывно тянулись на запад. Подпольщики старательно считали их и передавали сведения в партизанские отряды.

Наступление Красной Армии под Москвой окрылило подпольщиков. Руководители Военного совета партизанского движения Рогов, Антохин, Белов совсем забыли о реальной обстановке, в которой приходилось работать. В самом центре Минска они созывали совещания командиров партизанских отрядов, установили дежурство в штабе, ввели письменную документацию — приказы, донесения... И это буквально по соседству с СД. Фашистская служба безопасности ничего бы не стоила, если бы не обратила на это внимания.

Сколько раз Славка говорил Рогову:

— Не слишком ли смело вы играете в войну и в военных? Зачем вся эта помпа, с какой вы проводите совещания командиров партизанских групп? Этак недолго одним махом загубить весь командный состав, который партийная организация подбирала в тяжелых условиях...

— Да что вы все дрожите?! — фанаберисто отвечал Рогов. — Если боитесь, можете отойти в сторону и заниматься себе втихомолку агитацией. Мы взялись воевать, а не играть в конспирацию, военное дело разрешите нам вести...

— Вы ошибаетесь — партийная организация решает все: и агитацию, и материальное обеспечение, и военные дела...

От этих слов Рогов поморщился, будто от оскомины. Хотя он был только майором-интендантом, но держался так, словно был великим военачальником. И вдруг какой-то гражданский начинает учить его.

— Когда вы станете маршалом, тогда будете командовать, — вскипел он. — А теперь все, что касается военных операций, будем разрабатывать мы, в Военном совете...

Рогов пользовался поддержкой некоторой части подпольщиков из числа военных. Им импонировали его показная храбрость, соблюдение военного ритуала, умение выставить себя «настоящим командиром». Даже создание многих партизанских отрядов в Минской зоне они приписывали не партийной организации, а исключительно Рогову и его соратникам — Белову и Антохину.

Обострять отношения со «штабистами» Славка не хотел — это могло ослабить силы подполья. Но и полностью полагаться на них рискованно: при таком поведении очень легко попасть в когти СД. Поэтому он держал Рогова, который был представителем Военного совета в горкоме, в стороне от многих дел.

— Где это «Вестник Родины» и листовки печатаются? — спросил его однажды Рогов.

— Зачем это вам?

— Да так, интересно.

— Есть старое правило конспирации: подпольщик не знает больше, чем он должен знать.

— Опять конспирация... — недовольно проворчал Рогов. — Щит для трусов.

— Можете думать, что хотите, но лишнее знать вредно. Для того же человека и вредно, который будет знать. Попадет в СД, не выдержит — и все расскажет. И чем больше будет выдавать, тем больше будут бить, чтобы еще что-нибудь вытянуть.

— Вы так говорите, будто самому пришлось испытать...

— Не пришлось, но представляю, что ждет меня, если попадусь.

Такие споры между ними происходили довольно часто. Но и Рогов не отваживался идти на раскол с партийной организацией. Как ни переоценивал он свои силы, однако понимал, что без партийной организации он ничего не сделает и партизанские командиры слушают его потому, что считают Военный совет отделом горкома.

Провалы начались с Военного совета. Канцелярская пунктуальность в работе штабистов оказала большую услугу гестаповцам: они захватили списки и другие документы, которые оформлялись в Военном совете по всем бюрократическим правилам.

Члены Военного совета Рогов, Белов, Антохин, схваченные первыми, сразу же начали выдавать друг друга, а затем и других знакомых подпольщиков.

Об арестах Славка узнал в тот же день. Вместе со своей квартирной хозяйкой Аленой Ровинской он перешел на новое местожительство. Едва успели уйти, как на прежнюю их квартиру приехали одетые в штатское полицаи с Роговым. Но им осталось только понюхать горячие следы. Славка и Леля сидели у надежных людей. До них доходили вести о все новых и новых арестах. Схватили Георгия Глухова, Петра Алейчика, Николая Герасимовича, Николая Демиденко, десантников Ефима Горицу и Осипа Ковалевского.

Рогов все доискивался, где лежит раненый партизан, лейтенант Александр Грачев, и кто его лечит. Он слыхал, что какой-то профессор и женщина-врач под носом СД открыли партизанский госпиталь, и теперь хотел выслужиться перед фашистами — выдать советских патриотов.

Не выдержав пыток, Рогов, Белов и Антохин выдавали всех, кого только могли выдать. Застенки СД пополнялись все новыми и новыми жертвами.

Фашистское кольцо сжималось вокруг Славки. О себе он не думал, но каждое известие об арестах боевых друзей ранило его в самое сердце. Как это он недосмотрел, не уничтожил с корнем беспечность, небрежность, как не распознал в фанаберии Рогова, Белова и Антохина обыкновенной позы? Зачем было допускать их к такому великому и святому делу?

А вести приходили все более и более тяжелые. Предатели выдали Степана Зайца, Георгия Семенова, Николая Иванова (Андрея Подопригору)... Что ни фамилия, то, кажется, еще один кусок сердца, вырванный из груди!

Славку многие знали. Ему нельзя было показываться на улице. А товарищей, которые еще не были схвачены СД, необходимо было предупредить о предательстве Рогова и его сообщников.

Уже несколько человек прямо на улице попали в западню СД. Рогов ходил в сопровождении переодетых в штатское гестаповцев. Увидев знакомого подпольщика, он бросался ему навстречу, протягивая руку для приветствия. Стоило тому подать руку в ответ, как его хватали гестаповцы и тащили в СД.

— Леля и Тоня, — попросил Славка Ровинскую и новую хозяйку квартиры, Антонину Мелентович, — нужно предупредить товарищей, которые еще не попались.

Женщины, одетые так, чтобы их не узнали даже знакомые, пошли на явочные квартиры. Случалось, что еще издали они видели около домов, где жили подпольщики, черные невысокие машины СД. Тогда молодые женщины быстренько сворачивали в сторону и торопились в другие дома. Сколько раз они чуть не попали в лапы гестаповцев!

Группа железнодорожников во главе с Кузнецовым должна была первой выбраться из города. На 29 марта Славка назначил встречу с Кузнецовым на Суражской улице, возле завода имени Мясникова, чтобы обсудить детали отправки группы из города. Тоня и Леля пошли на Суражскую — направить Кузнецова на квартиру Мелентович, где ждал его Славка. Просидели целый час, но Кузнецова все не было.

— Может быть, он у Жоржа на Кооперативной улице, — высказала предположение Тоня.

— И действительно, может, поостерегся идти сюда и там задержался.

На Кооперативной улице также была явочная квартира, где довольно часто встречались подпольщики. Однако и там Кузнецова не было. Зато хозяин квартиры Жорж сообщил, что в город пришла связная из отряда Василя Воронянского. Партизаны уже услыхали о предательстве Рогова, Белова и Антохина и предлагали подпольщикам, которые еще оставались на свободе, немедленно уйти в отряд.

— Саша Макаренко очень обеспокоен положением в городе, — передавал Жорж слова связной. — Он настойчиво требует прятать людей в лесу.

Весть, что в городе связная из отряда, обрадовала Антонину и Лелю. Они поспешили домой и рассказали Славке о всем услышанном и увиденном.

— Это очень, очень хорошо! — обрадовался и он. — А я все время беспокоился, как отправить людей в лес без проводников. Теперь все в порядке. Леля, дорогая, сходи еще раз на Кооперативную и постарайся сама поговорить со связной. Расспроси обо всем. А ты, Тоня, снова сходи к тем, кого фашисты еще не схватили, и предупреди — пусть собираются идти в лес. Пусть будут готовы отправиться в любую минуту. Потом мы скажем, когда и куда идти.

Нелегко пройти под неусыпным надзором врага через весь город и передать десяткам людей приказ. Но Антонина не вымолвила ни слова. Молча надела старенькое пальто, укуталась большим платком так, что видны были только затуманенные печалью глаза, и, сгорбившись будто старуха, пошла. Где сама заходила в явочные квартиры, где просила других, таких же, как и она, скромных рядовых подпольной армии, передать распоряжение горкома. И каким жутким ни казался разгром, жизнь шла — живые не могли не бороться с врагом. Приказ горкома передавался по назначению.

Леля вернулась раньше, чем Антонина. Она принесла приятную новость: разговаривала со связной, и та согласилась вывести из города столько людей, сколько предложит горком. Так приказал Макаренко. Но связная просила Лелю прийти в шесть часов вечера и дать подробные сведения, сколько подпольщиков пойдет в лес, где собираться и когда. Просила не затягивать очень, так как есть подозрение, что и за этой квартирой начали следить. Как бы не провалиться...

— Хорошо, я немного побуду один, — сказал Славка. — Ты извини, мне нужно собраться с мыслями...

Леля вышла в другую комнату, а он глубоко задумался. Что еще знают предатели? Кого они еще могут выдать? Какие явочные квартиры им еще известны? Напрягая память, снова и снова уточнял, когда и где были Рогов, Белов, Антохин, с кем они встречались, что знают. К сожалению, знали они слишком много.

Еще и еще раз упрекал себя Славка: почему не послушал тогда разумных советов Григория Смоляра, опытного конспиратора, прошедшего большую школу подпольной борьбы в Западной Белоруссии? За его плечами такой богатый опыт партийной работы! А здесь неумелые люди взялись за дело и тыкались туда и сюда, как слепые котята. Ведь говорил же Смоляр: «Зачем вы связались с этим Военным советом? И что это за организация такая? Почему они играют в войну? »

Казалось тогда Славке, что не от мудрости так говорит Смоляр, а от боязливости, стараясь перестраховаться.

И вот жизнь показала, что Смоляр говорил правду. Не прислушались к его словам члены комитета — и теперь расплачиваются... Еще неведомо, какова будет эта расплата, сколько крови прольется...

Но сделанного не вернешь. Только бы сохранить хоть часть подпольщиков. Теперь стало ясно: работу подполья необходимо организовать иначе. Дорого обходится такая наука, очень дорого...

И что еще нужно учесть, чтобы спасти людей от ареста? Где лучше собраться? В какое время?

Под вечер Тоня вернулась домой. А Леля надела ее зимнее пальто, завязала платок и собралась уже выходить.

— Подожди, Леля, вместе пойдем, — вдруг сказал Славка, выйдя из своей комнатки.

— Что ты надумал? — набросилась на него Тоня. — Жизнь тебе надоела? На улице аж черно от фашистских собак — и в форме, и штатских. Сразу видно... Только выйдешь — схватят...

— Так уж и схватят! — засмеялся Славка. — Хоть и смелые вы женщины, а тоже дрейфите. Поймите, я должен сам идти и договориться, как и что. Не могу я решать судьбу людей, словно князь, через полномочных послов. Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Пошли, Леля! Будем идти, как муж с женой, кто обратит внимание на нас?

— Ой, еще как обратят! — не сдавалась Тоня. — Я сама видела, как шныряют глазами эти гадюки на всех улицах. Послушай меня, Славка, останься здесь. Ты ведь знаешь, что Леля обо всем может договориться и без тебя...

— Действительно, зачем тебе рисковать? — поддержала Леля. — Или ты мне не доверяешь?

— Э-э, что ты глупости выдумываешь! — разозлился Славка. — Как это не доверяю тебе?! Но не могу поручить другим за меня решать дела. У нас нет времени вести дипломатические переговоры, нужно действовать. Пошли!

Солнце уже склонилось над крышами товарной станции, когда Славка и Леля подходили к явочной квартире, где их должна была ждать связная. На улице Славка радостно вздохнул полной грудью. Даже здесь, где все пропахло паровозной гарью, хорошо чувствовалось веяние весны. Ноздреватый и ломкий снег еще более почернел. Кое-где на припеке уже булькали живые ручейки. Чистое небо манило к себе. Казалось, вот-вот за плечами вырастут крылья, и тогда, с наслаждением взмахнув ими, можно будет взвиться в бездонную голубизну.

— Дай только вырваться на простор! — взволнованно сказал Славка Леле на ухо. — Эх и заживем! Хочется почувствовать в руках автомат... Так, чтобы он дрожал, трепыхался от выстрелов...

Леля остановила его возле дома, в который они шли.

— Ты оставайся здесь и жди, — сказала она, — а я зайду на квартиру и посмотрю, все ли там хорошо. Когда выйду, тогда ты войдешь.

Он взял ее за плечо и осторожно отстранил от себя:

— Какая ты стала боязливая...

И размашистым шагом направился к дому. А она стояла растерянная, будто приросла к земле, и тревожно глядела ему вслед. Почему он сегодня какой-то не такой, как всегда: возбужденный, порывистый, резкий?..

Как только за ним закрылась дверь, оттуда вдруг послышался грохот. Еще мгновение — и от сильного удара дверь распахнулась, и большой клубок человеческих тел с хрипом и стоном выкатился из дома. В самом центре клубка мелькали то разодранный кожушок Славки, то его кудрявый черный чуб, то багрово-синий от напряжения кулак. Гестаповцы, будто овчарки, вцепились в него, а он поднатужился, распрямился и так тряхнул их, что двое или трое фрицев кувырком полетели в снег. Но другие продолжали висеть на нем, ломали ему руки, выкручивали их за спину. Он бил их ногами, колотил головой, грыз зубами. Из дома выскочили полицаи на подмогу, снова всей кучей навалились на него враги, прижали к земле, придавили и наконец скрутили руки и ноги.

Все это произошло за какие-нибудь три-четыре минуты. Окровавленный, связанный веревками Славка лежал на снегу.

Леля, как только увидела, что из распахнутых дверей вывалились гестаповцы и Славка, бросилась на квартиру к Ватику Никифорову, жившему тогда на улице Чкалова. Там было еще несколько подпольщиков, и они спешно перебрались на запасные квартиры, о которых не знали ни Рогов, ни Белов.

Через несколько дней большая группа железнодорожников-подпольщиков во главе с Кузнецовым выбралась из города к партизанам.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒