Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Первый день 3 страница



Когда пробила полночь, танцы прекратились, и го­сударь в том же порядке повел всех к ужину. Танцую­щие, сидящие и проходящие через одну из зал часто поднимали глаза на хоры, показывали на молодую, кра­сивую даму и о чем-то перешептывались. Я заметил, что государь часто смотрел на нее, ласково улыбаясь. Это и была княгиня Юрьевская.

Граф Лорис-Меликов часто покидал залу. Возвра­щаясь, он каждый раз подходил к государю и что-то докладывал ему. По-видимому, темой его докладов были те чрезвычайные меры охраны, которые были приняты по случаю бала. Их разговор заглушался пением артистов Императорской оперы, которые своей программой, со­ставленной из красивых, но грустных мелодий, усили­вали напряженность атмосферы и навевали тоску. Как бы то ни было, но низким басам и высоким сопрано не удалось согнать бодрой улыбки с лица государя.

Государь удалился сейчас же после ужина. Танцы во­зобновились, но моя дама заснула. Я пробежал по за­лам, чтобы поговорить по душам с бывшим адъютантом моего отца, только что прибывшим из Тифлиса. Я жаж­дал услыхать новости о милом Кавказе, где можно было спать спокойно. Двухмесячное пребывание в С. -Петер­бурге приучило меня слышать взрыв в каждом подозри­тельном шорохе.

Губительное влияние княгини Юрьевской явилось те­мой всех разговоров зимою 1880/81 года. Члены импера­торского дома и представители петербургского общества открыто обвиняли ее в намерении передать диктаторские полномочия ее любимцу графу Лорис-Меликову и уста­новить в империи конституционный образ правления.

Как всегда бывает в подобных случаях, женщины были особенно безжалостны к матери Гоги. Руководимые уязвленным самолюбием и ослепленные завистью, они спешили из одного великосветского салона в другой, распространяя самые невероятные слухи и поощряя кле­вету. Факт, что княгиня Юрьевская (Долгорукая) при­надлежала по рождению к одному из стариннейших рус­ских родов Рюриковичей, делал ее положение еще более трудным, ибо неугомонные сплетники распространили фантастические слухи об исторической вражде между Романовыми и Долгорукими. Они передавали легенду, как какой-то старец 200 лет тому назад предсказал преж­девременную смерть тому из Романовых, который же­нится на Долгорукой. В подтверждение этой легенды они ссылались на трагическую кончину Петра II. Разве он не погиб в день, назначенный для его бракосочетания с роковой княжной Натальей Долгорукой? И разве не бы­ло странным то, что лучшие доктора не могли спасти жизнь единственному внуку Петра Великого?

•* Напрасно наш лейб-медик старался доказать суевер­ным сплетникам, что медицинская наука в восемнадца­том столетии не умела бороться с натуральной оспой и что молодой император умер бы так же, если бы обру­чился с самой счастливой девушкой на свете. Сплетники выслушивали мнение медицинского авторитета, но про­должали свою кампанию.

Начало романа государя с княжной Долгорукой об­щественное мнение связывало с выступлениями ниги­листов.

— Мой милый доктор, — говорила одна титулован­ная дама с большими связями, — при всем моем уваже­нии к успехам современной науки я, право, не вижу, как ваши коллеги могли бы воспрепятствовать нигилис­там бросать бомбы в направлении, указанном нашим великим диктатором?

Последнее относилось к графу Лорис-Меликову, при­миренческая политика которого вызывала бурю негодо­вания у сановников без постов и у непризнанных спаси­телей отечества. Карьера и деятельность Лорис-Мелико­ва являлись неисчерпаемой темой для разговоров в свет­ских и политических салонах. Храбрый командир корпу­са и помощник моего отца во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг., граф Лорис-Меликов, по мнению своих врагов, стал послушным орудием в руках княгини Юрьевской. Назначенный на пост канцлера империи, Ло­рис-Меликов пользовался полным доверием царя, и его глубокая привязанность к монарху была очевидна. В смер­тельной схватке с террористами пред его глазами часто возникал образ двух влюбленных из Зимнего дворца, которые молили не нарушать их идиллии. Классическая фраза про человека, который знает хорошую дорогу, но предпочитает идти по плохой, как нельзя более подхо­дила к этому честному солдату. После долгих колебаний он решил внять мольбам влюбленной женщины и про­тянутъ руку примирения революционерам, что и уско­рило катастрофу. Революционеры удвоили свои требова­ния и стали ірозить открытым восстанием. Люди, пре­данные престолу, возмущались и уклонялись от деятель­ности. А народ — эти сто двадцать пять миллионов крес­тьян, раскинутых по всему лицу земли русской, — гово­рил, что помещики наняли армянского генерала, чтобы убить царя за то, что он дал мужикам волю.

Удивительное заключение, но оно представлялось вполне логичным, если принять во внимание, что, кро­ме С. -Петербурга, Москвы и нескольких крупных про­винциальных центров, в которых выходили газеты, вся остальная страна питалась слухами.

Правитель страны, обладавший известным политичес­ким цинизмом, мог бы легко использовать эти народные настроения для поддержания принципа абсолютной мо­нархии, но питомцы военной академии никогда не изу­чали тонкое искусство политического цинизма. Накануне нового, 1881 года Лорис-Меликов представил на утверж­дение Александра II проект коренной реформы русского государственного устройства, в основу которого были положены принципы английской конституции.

Было бы слишком слабым сравнением, если бы я сказал, что мы все жили в осажденной крепости. На вой­не друзья и враги известны. Здесь мы их не знали. Камер- лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов. Со времени ноябрьского взрыва каждый истопник, входящий к нам, чтобы вычистить камин, казался нам имеющим при себе адскую машину.

Ввиду значительности пространства, занимаемого Петербургом, полиция не могла гарантировать безопас­ности всем членам императорской семьи за пределами их дворцов. Великие князья просили государя переселить­ся в Гатчинский дворец, но доверчивый Александр II, унаследовавший от своего отца его храбрость, наотрез отказался покинуть столицу и изменить маршрут своих ежедневных прогулок. Он категорически настаивал на неизменности обычного образа жизни, включая прогул­ки в Летнем саду и воскресные парады войск гвардии. То, что мой отец должен был неизменно сопровождать государя во время этих воскресных парадов, приводило мою матушку в невероятный ужас, а отец подсмеивался над ее страхами, ссылаясь на непоколебимую верность армии. Но женский инстинкт оказался сильнее логики.

— Я не боюсь ни офицеров, ни солдат, — говорила мать, — но я не верю полиции, в особенности в вос­кресные дни. Путь к Марсову полю достаточно длинен, чтобы все местные нигилисты могли видеть ваш проезд по улицам. Я ни в коем случае не могу рисковать жизнью детей, они должны оставаться дома и не ездить на парады.

В воскресенье 1 марта 1881 года мой отец поехал, по своему обыкновению, на парад в половине второго. Мы же, мальчики, решили отправиться с Ники и его мате­рью кататься на коньках. Мы должны были зайти за ними во дворец после трех часов дня.

Ровно в три часа раздался звук сильнейшего взрыва.

— Это бомба! — сказал мой брат Георгий.

В тот же момент еще более сильный взрыв потряс стек­ла окон в нашей комнате. Мы кинулись на улицу, но были остановлены воспитателем. Через минуту в комна­ту вбежал запыхавшийся лакей.

— Государь убит! — крикнул он. — И великий князь Михаил Николаевич тоже! Их тела доставлены в Зимний дворец.

На его крик мать выбежала из соседней комнаты. Мы все бросились к стоявшей у подъезда карете и помчались в Зимний дворец. По дороге нас обогнал батальон л. -гв. Преображенского полка, который, с ружьями напере­вес, бежал в том же направлении.

Толпы народа собирались вокруг Зимнего дворца. Женщины истерически кричали. Мы вошли через один из боковых входов. Вопросы были излишни: большие пятна черной крови указывали нам путь по мраморным ступеням и потом вдоль по коридору в кабинет государя. Отец стоял там в дверях, отдавая приказания служащим. Он обнял матушку, а она, потрясенная тем, что он не­вредим, упала в обморок.

Император Александр II лежал на диване у стола. Он был в бессознательном состоянии. Три доктора суети­лись около него, но было очевидно, что государя нельзя спасти. Ему оставалось несколько минут жизни. Вид его был ужасен: правая нога оторвана, левая разбита, бес­численные раны покрывали лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой — смотрел перед собой без всякого вы­ражения.          і.

Каждую минуту входили один за другим члены импе­раторской фамилии. Комната была переполнена. Я схва­тил руку Ники, который стоял близко от меня, смер­тельно бледный, в своем синем матросском костюмчике. Его мать, цесаревна, была тут же и держала коньки в дрожащих руках.

Я нашел цесаревича по его широким плечам: он сто­ял у окна.

Княгиня Юрьевская вбежала полуодетая. Говорили, какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать ее при входе. Она упала навзничь на тело царя, покрывая его руки поцелуями и крича: «Саша! Саша! » Это было невыносимо. Великие княгини разразились рыданиями.

Агония продолжалась сорок пять минут. Все, кто тог­да там был, никогда не могли ее забыть. Из всех присут­ствовавших никого, кроме меня, теперь не осталось в живых. Большинство из них погибли 37 лет спустя от руки большевиков.

, Комната была убрана в стиле ампир, с драгоценны­ми безделушками, разбросанными по столам, и много­численными картинами по стенам. Над дверями была повешена увеличенная фотография моих братьев Нико­лая, Михаила, Георгия и меня, снятых на уроке артил­лерии у орудия в Тифлисе. Вид этой картины разрывал мое сердце.

— Спокойнее держись! — прошептал наследник, дот­рагиваясь до моего плеча.

Прибывший градоначальник сделал подробный ра­порт о происшедшей трагедии. Первая бомба убила дво­их прохожих и ранила казачьего офицера, которого зло­умышленник принял за моего отца. Император вышел из экипажа невредим. Кучер умолял его вернуться боко­выми улицами обратно во дворец, но государь стал ока­зывать помощь раненым. В это время какой-то незнако­мец, который все время стоял на углу, бросил вторую бомбу под ноги государю. Это произошло менее чем за минуту до появления моего отца; его задержал визит к великой княгине Екатерине Михайловне. Задержка спас­ла ему жизнь.

— Тише! — возгласил доктор. — Государь кончается!

Мы приблизились к умирающему. Глаз без всякого выражения по-прежнему смотрел в пространство. Лейб- хирург, слушавший пульс царя, кивнул головой и опус­тил окровавленную руку.

— Государь император скончался* — громко промол­вил он.

Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала как подко­шенная на пол. Ее розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью.

Мы все опустились на колени. Слева от меня стоял новый император. Странная перемена произошла в нем в этот миг. Это не был тот самый цесаревич Александр Александрович, который любил забавлять маленьких друзей своего сына Ники тем, что разрывал руками ко­лоду карт или же завязывал узлом железный прут. В пять минут он совершенно преобразился. Что-то несоизмери­мо большее, чем простое сознание обязанностей монар­ха, осветило его тяжелую фигуру. Какой-то огонь свято­го мужества загорелся в его спокойных глазах. Он встал.

— Ваше Величество, имеете какие-нибудь приказа­ния? — спросил смущенно градоначальник.

— Приказания? — переспросил Александр III. — Ко­нечно! Но, по-видимому, полиция совсем потеряла го­лову! В таком случае армия возьмет в свои руки охрану порядка в столице! Совет министров будет собран сей­час же в Аличковом дворце.

Он дал рукой знак цесаревне Марии Федоровне, и они вышли вместе. Ее миниатюрная фигура подчеркивала могучее телосложение нового императора.

Толпа, собравшаяся перед дворцом, громко крикну­ла «ура». Ни один из Романовых не подходил так близко к народным представлениям о царе, как этот богатырь с русой бородой.

Стоя у окна, мы видели, как он большими шагами шел к коляске, а его маленькая жена еле поспевала за ним. Он некоторое время отвечал на приветствия толпы, затем коляска двинулась, окруженная сотнею донских казаков, которые скакали в боевой готовности, и их пики ярко блестели красным отблеском в последних лучах баг­рового мартовского заката.

Из комнаты почившего вынесли бесчувственную кня­гиню Юрьевскую в ее покои, и доктора занялись телом покойного императора.

Где-то в отдалении горько плакал маленький Гога.


Глава V

ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР III

Бесчисленные огни высоких свечей. Духовенство в траурном облачении. Хоры придворных и митрополичь­их певчих. Седые головы коленопреклоненных военных. Заплаканные лица великих княгинь. Озабоченный шепот придворных. И общее внимание, обращенное на двух монархов: одного, лежащего в гробу с кротким, изра­ненным лицом, и на другого, стоящего у гроба, сильно­го, могучего, преодолевшего свою печаль и ничего не страшащегося.

В течение семи дней мы присутствовали два раза в день на торжественных панихидах в Зимнем дворце. На утро восьмого дня тело торжественно перенесли в собор Петропавловской крепости. Чтобы дать возможность на­роду проститься с прахом царя-освободителя, был из­бран самый длинный путь, и, таким образом, траурная процессия прошла по главным улицам столицы.

Нервы наши были напряжены до последней степени. Физическая усталость в соединении с вечной тревогой довела нас, молодежь, почти до истерического состоя­ния. Ночью, сидя на кроватях, мы продолжали обсуж­дать катастрофу минувшего воскресенья и спрашивали друг друга, что же будет дальше? Образ покойного госу­даря, склонившегося над телом раненого казака и не думающего о возможности вторичного покушения, не покидал нас. Мы понимали, что нечто несоизмеримо большее, чем наш любимый дядя и мужественный мо­нарх, ушло вместе с ним невозвратимо в прошлое. Идил­лическая Россия с царем-батюшкой и его верноподдан­ным народом перестала существовать 1 марта 1881 года. Мы понимали, что русский царь никогда более не смо­жет относиться к своим подданным с безграничным до­


вернем. Не сможет, забыв цареубийство, всецело отдаться государственным делам. Романтическая традиция прошло­го и идеалистическое понимание русского самодержа­вия в духе славянофилов — все это будет погребено вме­сте с убитым императором в склепе Петропавловской крепости. Взрывом в минувшее воскресенье был нанесен смертельный удар прежним принципам, и никто не мог отрицать, что будущее зависело теперь от исхода неми­нуемой борьбы между новым русским царем и стихиями отрицания и разрушения.

К счастью для России, император Александр III об­ладал всеми качествами крупного администратора. Убеж­денный сторонник здоровой национальной политики, поклонник дисциплины, настроенный к тому же весьма скептически, государь вступил на престол предков, го­товый к борьбе. Он слишком хорошо знал придворную жизнь, чтобы не испытывать презрения к бывшим со­трудникам своего отца, а его основательное знакомство с правителями современной Европы внушило ему впол­не обоснованное недоверие к их намерениям. Император Александр III считал, что большинство русских бедствий происходило от неуместного либерализма нашего чинов­ничества и от исключительного свойства русской дипло­матии поддаваться всяким иностранным влияниям.

Через 24 часа после погребения Александра II Алек­сандр III особым манифестом дал перечень намеченных им реформ. Многое подлежало коренному изменению: методы управления, взгляды, сами сановники, дипло­маты и пр... Граф Лорис-Меликов и другие министры были уволены в отставку, а их заменили люди дела, взя­тые не из придворной среды, что вызвало немедленное возмущение в петербургских аристократических салонах.

— Наступили дни «черной реакции», — уверяли безу­тешные сторонники либеральных реформ, но биографии новых министров, казалось бы, опровергали это пред­взятое мнение. Князь Хилков, назначенный министром путей сообщения, провел свою полную приключений молодость в Соединенных Штатах, работая в качестве простого рабочего на рудниках Пенсильвании. Профес­сор Вышнеградский — министр финансов — пользо­вался широкой известностью за свои оригинальные эко­номические теории. Ему удалось привести в блестящее состояние финансы империи и немало содействовать промышленному развитию страны. Заслуженный герой русско-турецкой войны генерал Ванновский был на­значен военным министром. Адмирал Шестаков, выс­ланный Александром II за границу за беспощадную критику нашего военного флота, был вызван в Петер­бург и назначен морским министром. Новый министр внутренних дел граф Толстой был первым русским ад­министратором, осознавшим, что забота о благососто­янии крестьян России должна быть первой задачей го­сударственной власти.

С. Ю. Витте, бывший скромным чиновником управ­ления Юго-Западных железных дорог, обязан был своей головокружительной карьерой дальнозоркости импера­тора Александра III, который, назначив его товарищем министра, сразу же признал его талант.

Назначение Гирса, тонко воспитанного, но лишен­ного всяческой инициативы человека, на пост министра иностранных дел вызвало немалое удивление как в Рос­сии, так и за границей. Но Александр III только усмехал­ся. Охотнее всего он предпочел бы самолично быть рус­ским министром иностранных дел, но так как он нуж­дался в подставном лице, то выбор его пал на послуш­ного чиновника, который должен был следовать наме­ченному им, монархом, пути, смягчая резкие выраже­ния русского царя изысканным стилем дипломатичес­ких нот. Последующие годы доказали и несомненный ум Гирса. Ни один «международный властитель дум и сер­дец», ни один «кумир европейских столиц» не мог сму­тить Гирса в его точном исполнении приказаний импе­ратора. И, таким образом, впервые после вековых оши­бок Россия нашла свою ярко выраженную национальную политику по отношению к иностранным державам.

Сформировав Совет министров и выработав новую политическую программу, Александр III обратился к важному вопросу обеспечения безопасности царской се­мьи. Он разрешил его единственным логическим спосо­бом — переехав на постоянное жительство в Гатчинский дворец. Гордость царя была задета: «Я не боялся турецких пуль и вот должен прятаться от революционного подпо­лья в своей стране», — говорил он с раздражением. Но император Александр Ill осознавал, что Российская им­перия не должна подвергаться опасности потерять двух государей в течение одного года.

Что же касается его государственной работы, то она только выиграла от расстояния, отделявшего Гатчину от С. -Петербурга. Это расстояние дало Александру III пред­лог для того, чтобы сократить, сколько возможно, обя­занности по представительству, а также уменьшить ко­личество визитов родственников. Император томился на семейных собраниях. Он находил бесцельной тратой вре­мени бесконечные разговоры со своими братьями, дя­дями и двоюродными братьями. Он не имел ничего про­тив самых маленьких — Сергей и я почти ежедневно по­сещали Ники и Жоржа (Георгия Александровича), но для взрослых, осаждавших его вечными проблемами, у царя не было ни терпения, ни времени.

В продолжение царствования Александра III Гатчин­ский дворец стал наконец тем, чем он должен был быть, — местом трудов самого знатного человека России.

Мы обязаны британскому правительству твм, что Александр III очень скоро выказал всю твердость своей внешней политики. Не прошло и года по восшествии на престол молодого императора, как произошел серьез­ный инцидент на русско-афганской границе. Под влия­нием Англии, которая со страхом взирала на рост рус­ского влияния в Туркестане, афганцы заняли русскую территорию по соседству с крепостью Кушка. Командир военного округа телеграфировал государю, испрашивая инструкций. «Выгнать и проучить как следует», — был лаконический ответ из Гатчины. Афганцы постыдно бе­жали, и их преследовали несколько десятков верст наши казаки, которые хотели взять в плен английских инструк-

3 «Великий князь... »

торов, бывших при афганском отряде. Но те успели скрыться.

Британский посол получил предписание выразить в С. -Петербурге резкий протест и потребовать извинений.

— Мы этого не сделаем, — сказал император Алек­сандр III и наградил генерала Комарова, начальника пограничного отряда, орденом Св. Георгия 3-й степени. — Я не допушу ничьего посягательства на нашу террито­рию, — заявил государь.

Гире задрожал.

— Ваше Величество, это может вызвать вооруженное столкновение с Англией.

— Хотя бы и так, — ответил император.

Новая угрожающая нота пришла из Англии. В ответ на нее царь отдал приказ о мобилизации Балтийского фло­та. Это распоряжение было актом высшей храбрости, ибо британский военный флот превышал наши морские во­оруженные силы по крайней мере в пять раз.

Прошло две недели. Лондон примолк, а затем пред­ложил образовать комиссию для рассмотрения русско- афганского инцидента.

Европа начала смотреть другими глазами в сторону Гатчины. Молодой русский монарх оказался лицом, с которым приходилось серьезно считаться Европе.

Виновницей второго инцидента оказалась Австрия. Венское правительство противилось нашему «непрерыв­ному вмешательству в сферу влияния Австро-Венгрии» на Балканах, и австро-венгерский посол в С. -Петербур­ге угрожал нам войною.

На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив царя, посол начал обсуждать докучливый бал­канский вопрос. Царь сделал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол разгорячился и даже намек­нул на возможность, что Австрия мобилизует два или три корпуса. Не изменяя своего полунасмешливого вы­ражения, император Александр III взял вилку, согнул ее петлей и бросил по направлению к прибору австрий­ского дипломата.

— Вот что я сделаю с вашими двумя или тремя моби­лизованными корпусами, — спокойно сказал парь.


— Во всем свете у нас только два верных союзника, — любил он говорить своим министрам, — наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас.

Это мнение Александр III выразил однажды в очень откровенной форме на обеде, данном в честь прибыв­шего в Россию князя Николая Черногорского, в присут­ствии всего дипломатического корпуса. Подняв бокал за здоровье своего гостя, Александр ПІ провозгласил сле­дующий тост:

— Я пью за здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единственного искреннего и верного союзника России вне ее территории.

Присутствовавший Гире открыл рот от изумления; дипломаты побледнели.

Лондонская «Таймс» писала на другое утро «об уди­вительной речи, произнесенной русским императором, идущей вразрез со всеми традициями в сношениях меж­ду дружественными державами».

Но в то время как Европа все еще обсуждала послед­ствия инцидента под Кушкой, русское императорское правительство сделало новое заявление, заставившее лондонский кабинет запросить по телеграфу Петербург о достоверности полученной в Лондоне ноты. Не при­знавая условий позорного Парижского мира 1855 г., по которому России запрещено было иметь на Черном море военный флот, Александр III решил спустить на воду несколько военных кораблей именно в Севастополе, где коалиция европейских держав унизила русское имя в 1855 году. Царь выбрал для этого чрезвычайно благоприятный момент, когда никто из европейских держав, за исклю­чением Англии, не был склонен угрожать войною Рос­сии. Франция злилась на Англию за ее невмешательство в войну 1870—1871 годов. Турция еще помнила урок 1877— 1878 годов. Австрия была связана политикой Бисмарка, который мечтал заключить с Россией союз. Проект «Же­лезного канцлера» был бы несомненно осуществлен, если бы Александр III не чувствовал личной неприязни к молодому неуравновешенному германскому императо­ру, а Вильгельм II и Бисмарк не могли понять характера русского императора. Во время их визита в С. -Петербург з*

они оба вели себя совершенно невозможно. Вильгельм II держал громкие речи, а Бисмарк позволил себе прочесть Александру III целую лекцию об искусстве управления империей. Все это окончилось плохо. Бисмарка постави­ли на место, а Вильгельма высмеяли. Оба монарха — рус­ский и германский — представляли своими личностями разительный контраст. Вильгельм — жестикулирующий, бегающий взад и вперед, повышающий голос и изверга­ющий целый арсенал международных планов; Александр III — холодный, сдержанный внешне, как бы забавляю­щийся экспансивностью германского императора, но в глубине души возмущенный его поверхностными сужде­ниями.

Те из нас, которым пришлось быть свидетелями со­бытий 1914 года, склонны упрекать Александра III в том, что в нем личные чувства антипатии к Вильгельму II взяли перевес над трезвостью практического политика. Как могло случиться, что русский монарх, бывший вопло­щением здравого смысла, отклонил предложения Бис­марка о русско-германском союзе и согласился на рис­кованный союз с Францией? Этому можно найти очень простое объяснение. Не будучи провидцем ошибок, до­пущенных в иностранной политике в царствование Ни­колая II, и последствий неудачной русско-японской вой­ны и революции 1905 г., Александр III, кроме того, пе­реоценивал наше военное могущество.

Он был уверен, что в Европе воцарится продолжи­тельный мир, если Россия морально поддержит Фран­цузскую республику, предостерегая таким образом Гер­манию от агрессивности 1870 г. Возможность вмешатель­ства Франции в решительную борьбу между Англией и Германией за мировое владычество на морях просто не приходила царю в голову. Если бы он остался долее у власти, то с негодованием отверг бы роль франко-анг­лийского парового катка, сглаживающего малейшую неровность на их пути, — каковая роль была навязана России в 1914 году.

Он жаждал мира, сто лет ненарушимого мира. Только открытое нападение на Россию заставило бы Александ­ра III участвовать в войнах. Горький опыт XIX века на­учил царя, что каждый раз, когда Россия принимала участие в борьбе каких-либо европейских коалиций, ей приходилось впоследствии лишь горько об этом сожа­леть. Александр I спас Европу от Наполеона I, и след­ствием этого явилось создание на западных границах Российской империи могучих Германии и Австро-Венг­рии. Его дед Николай I послал русскую армию в Венг­рию для подавления революции 1848 г. и восстановления Габсбургов на венгерском престоле, и в благодарность за эту услугу император Франц Иосиф потребовал себе политических компенсаций за свое невмешательство во время Крымской войны. Император Александр II остал­ся в 1870 году нейтральным, сдержав таким образом сло­во, данное императору Вильгельму I, а восемь лет спус­тя на Берлинском конгрессе Бисмарк лишил Россию плодов ее побед над турками.

Французы, англичане, немцы, австрийцы — все в разной степени делали Россию орудием для достижения своих эгоистических целей. У Александра III не было дру­жеских чувств в отношении Европы. Всегда готовый при­нять вызов, он, однако, при каждом удобном случае да­вал понять, что интересуется только тем, что способству­ет благосостоянию 150 миллионов населения России.

Двадцать шесть месяцев, протекших между убийством Александра II и коронацией Александра III, отмечены прямо магическим улучшением международного поло­жения России. Мудрый гатчинский самодержец нанес сокрушительный удар. Большинство русских революци­онеров были арестованы и понесли наказание. Другие спрятались в подполье или же бежали за границу. «Новая эпоха для крестьян», провозглашенная с высоты трона, означала, что царь понимал необходимость тесного об­щения с русским народом. Учреждение должности земс­ких начальников в 1882 г. заполнило пробел, оставлен­ный освободительной реформой. Действуя в качестве представителей власти на местах, земские начальники значительно способствовали упорядочению русского крестьянского быта. Они разрешали споры по вопросам крестьянского землевладения и землепользования, от­правляли функции судей первой инстанции по маловаж­ным делам, способствовали переселению малоземельных в Сибирь и в Туркестан и содействовали развитию сель­ской кооперации. Но самое главное — это то, что они повели беспощадную борьбу с подсознательным духом анархии среди крестьянства, являвшимся последствием исторических процессов — как-то: татарского ига, пуга­чевщины и крепостного права.

Чтобы оценить эту реформу Александра III, нужно иметь в виду, что русское крестьянство любило монар­ха, а к правительству относилось с недоверием. Еще не сознавая государственной необходимости какого бы то ни было правительства, наша деревня взирала на власть, как на аппарат принуждения, высасывающий из народа соки и ничего не дающий взамен. Правительство требо­вало рекрутов, взимало подати, поддерживало автори­тет запретительных мер и мало поощряло народные мас­сы. Пока русские крестьяне находились в крепостном со­стоянии, они сознавали, что помещики, как бы плохи они ни были, охраняли их от нажима власти. Получив в 1861 году вольную, русские крестьяне не могли больше надеяться на опеку своих прежних господ и сделались добычей революционных агитаторов, обещающих золо­тую эру свободы и безначалия по ниспровержении са­модержавия.

Вполне понятно, что вначале введение института зем­ских начальников было встречено в левых русских кругах враждебно. Русское «общественное мнение» находило, что правительство в лице земских начальников учредило на местах должности правительственных шпионов. К тому же задача новых должностных лиц оказалась непосильно тяжелой: кроме больших знаний и опытности должность земского начальника требовала от вновь посвященных большого такта и даже дипломатических способностей. Шаг за шагом должны были земские начальники завоевать до­верие крестьян.

Император Александр III с большим интересом сле­дил за успехами своих посланников, аккредитованных при «их величествах мужиках». Конечной целью задуман­


ной реформы было увеличение площади крестьянского землевладения. К сожалению, преждевременная кончи­на государя помешала ему осуществить его заветную меч­ту: создание в России крепкого класса крестьян — мел­ких земельных собственников. Тем не менее введение института земских начальников имело для сельского на­селения России положительное значение, лучшим дока­зательством чему явилась та враждебность, с которой отнеслись к реформе революционные круги. Разговари­вая с делегацией крестьян во время коронационных тор­жеств в мае 1883 г. в Москве, царь просил их высказать свое откровенное мнение об учреждении должности зем­ских начальников. В этой делегации участвовало свыше десяти тысяч крестьян со всех концов необъятной Рос­сии. И старые, и молодые — все высказались единоглас­но в пользу новых царских чиновников, которые отно­сились к сельскому населению с большой заботой и дру­желюбием, причем крестьяне даже просили, чтобы су­дебные функции земских начальников были по возмож­ности расширены.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.