POV Стас. POV Настя

POV Стас

Я всегда чувствовал, с самого первого дня появления сводной сестры в нашем доме, что хочу права на эту девчонку. Даже тогда, когда еще не понимал себя и раздражение к ней зудело в крови обидой и ненавистью. Хотел, чтобы она смотрела на меня, только меня замечала и только я был вправе прикасаться к ней. Я и никто другой. И неважно, что мое желание обжигало ее болью. Это право уже в школе я готов был выгрызть зубами у кого угодно, даже у лучшего друга. Бывшего лучшего друга, решившего вдруг стать на моем пути. То, что я видел в ее глазах, – сводило меня с ума и ломало, пока в конце концов не поставило на колени, лишив надежды.

В том, что сердце Стаса Фролова однажды остановилось, был виновен я сам.

А затем она вернулась в мою жизнь, и сердце забилось снова. Застучало в груди, и чтобы почувствовать эту жизнь, за ее полную меру и близость Эльфа, сегодня я оказался готов платить всем.

– Хватит, Фрол! Я понял.

Эти слова Воропаев выплюнул на песок вместе с кровью, но я все равно повторил над ним, не чувствуя боли в пальцах и силы державших меня рук. Не слыша собственного хриплого дыхания и звона натянутых жил. Готовый ударить в любую секунду.

– Забудь ее, Серый. Забудь! Или в следующий раз твои друзья не остановят меня. Она моя! Всегда была! Я думал: мы с тобой это однажды выяснили! Не подходи к ней и не говори! Никогда! Запомни: я всегда буду на шаг впереди! Навредишь – убью!

А потом… Увидев чертового француза в доме – испытал шок.

Всего мгновение назад я верил, что смогу вернуть своего Эльфа. Несмотря на фотографии и все сказанные слова. Смогу! В последние две ночи я понял многое. Но увидеть его собственными глазами, да еще и обнимающего девчонку – оказалось хуже боли. Еще никогда соль ревности кислотой не разъедала душу.

Я сдерживаюсь, как могу, но кипучую, тихую злость сложно удержать в руках и не выплеснуть. Потому что Эльф рада ему, потому что ей хорошо с ним, потому что этот дом, мать твою, и ее тоже! И потому что светловолосый парень – не я.

Что‑ то хрупкое ломается в пальцах и падает на пол.

Я наблюдаю в окно, как они выходят в открытую дверь ворот и как ласково он касается ее волос. Смеясь, легко обнимает за талию.

– Стас, успокойся. Этот мальчишка что‑ то значит для Насти. Она не простит, если ты его обидишь. Дай ей разобраться в себе, еще немного времени, и вам обоим станет легче. Большая часть пути к возвращению уже пройдена. Никому не будет лучше, если ты решишь дать волю рукам.

– Мать, ты знаешь, кто он для нее? Насколько ей дорог?

– Достаточно дорог, чтобы обрадоваться его приезду, а нам – принять его в доме как гостя.

– Я не о том. Ты знаешь…

– Я тебе, сын, уже однажды сказала, что не стану вмешиваться. Есть вещи, которые должна решить сама Настя. Арно ее близкий друг, это все, что я действительно знаю об этом мальчишке. И он очень тепло к ней относится, сам видишь. Нам с Гришей этого довольно, чтобы успокоиться и доверять парню. А вы сегодня с сестрой как сговорились оба. Ушли в своем лесу за пределы сотовой связи и не предупредить о новости ни ее, ни тебя. Уж извини…

Действительно новость. Да такая, что сносит крышу. Мне так сложно устоять на шаткой почве бессилия и не закричать, а это чертов блондин словно нарочно испытывает терпение. Пляшет передо мной, трясет голой задницей. Прыгает как мартышка, лепечет что‑ то на французском, улыбаясь, как будто знает, что именно съедает меня. Не понимает даже тогда, когда я за шею волоку его из дома, насколько близок к тому, чтобы растерять по дороге все зубы.

Мне остается выдохнуть и успокоиться, пока не наворотил дел. И понадеяться, что не все потеряно. Только не это…

Нет, этот парень или сумасшедший, или точно решил сдохнуть! Он только что коснулся моего подбородка, погладил меня, словно я какое‑ то домашнее животное! Рука действует быстрее осознанной мысли, сжимаясь в кулак, и вот уже на пол тугой каплей падает кровь.

– Черт… Настя, я не хотел.

Надеюсь, мой взгляд ясно говорит французу, что я ни о чем не жалею.

– В следующий раз не будет трясти голыми яйцами! Мог бы и одеться.

– Он не с голыми, и не мог. Он мне позирует для рисунка, который просто горит, как надо сдать. А теперь что? Как прикажешь быть?

Как? Я смотрю на блондина, что валяется на моем диване, обиженно дергая кадыком, чувствуя в себе готовность его придушить. Терпеливо слушая, как на лестнице затихают шаги Эльфа.

– Т‑ ты! – едва мы остаемся одни. – Что у тебя с ней?! Отвечай!

Черт! И ведь даже схватить не за что. Скользкий и голый, зараза! Вот разве что за яйца. И оторвать.

– Парень, ты меня ударил, и это серьезно! – еще смеет возмутиться.

– Кажется, я тебя спросил… – нашего общего на двоих знания английского едва хватает, чтобы объясниться.

– Это пусть тебе крошка Белль сама расскажет «что», если захочет, – не тушуется блондин, выглядывая из‑ под компресса. – Извини, но я не при делах. А ты что же, – расплывается в глупой улыбке, и мой кулак замирает у его зубов, – ревнуешь, милашка?

Что? Милашка?! Он сказал cutie? Серьезно?!

Я откатываюсь назад, угрожающе наводя на француза сложенную в форме пистолета ладонь. Клянусь, еще немного, и весь мой запас прочности слетит к чертям. И плевать, гость он или нет.

– Что? – округляет парень глаза, глядя на мой палец. Спрашивает, изображая изумление: – Предлагаешь за него укусить, Стейс?! Прости. Но я немного не в форме, красавчик. Придется подождать.

Нет, не получится у нас разговор. Если я останусь с этим придурком еще хоть секунду, я врежу. На этот раз вдавлю до хруста, ссыпав зубы во рту.

Он не кажется худым, напротив – жилистым и ловким, но мне легко удается найти его шею и хорошенько за нее встряхнуть, прежде чем снова откинуть на подушку.

– Если хочешь жить, оставайся здесь, Бонне! И я не шучу!

Я пересекаю холл, поднимаюсь по лестнице на второй этаж и направляюсь в комнату сводной сестры. Открываю дверь, захожу в спальню, не думая, что намерен сделать и что сказать. Просто иду к ней, потому что не идти не могу.

Она стоит у мольберта, положив ладони на щеки, и смотрит на пустой лист. Худенькая, стройная, немного взъерошенная после прогулки и перепалки внизу. В недлинном сарафане, оголившем плечи и руки. Ее красивые волосы собраны в небрежный узел на затылке, губы чуть приоткрыты… Глаза такие же ясные, как в первый день нашего знакомства. Если бы только она позволила, я бы мог смотреть в их синеву вечность.

– Стас? – встречает меня удивленным взглядом, стараясь спрятать смущение, но не прогоняет. Молча наблюдает за тем, как я подхожу к ней, медленно вскидывая голову.

У нас есть целая минута, в которую мы смотрим друг на друга, прежде чем я все‑ таки спрашиваю, продолжая вспоминать, какие мягкие и податливые у нее губы:

– Скажи, что мне нужно сделать, чтобы помочь тебе с рисунком? Я готов занять место француза.

– Что? – вот теперь чувства на ее лице отражаются в полной мере, а в синих глазах я вижу растерянность. – Ты ведь не серьезно это говоришь?

– Почему? Напротив. Не хочу, чтобы у тебя были из‑ за меня проблемы. Ты права, это я виноват, что твой… что он остался внизу.

– Стас, нет…

Но я не намерен отступать.

– Я не подхожу, Эльф? Скажи: недостаточно хорош для тебя?

Мы оба понимаем смысл сказанных мной слов, и она отводит глаза.

– Вовсе не поэтому.

– Тогда почему? Если тебе нужно, я буду для тебя кем угодно, сестренка. Натурщиком, цепным псом, сторожем. Думаю, я справлюсь. И не уйду, пока не согласишься.

Она колеблется, вновь взглядывает на меня, смотрит с тоской на лист.

– Мне нужно, чтобы ты разделся, – говорит глухо, опуская руку на мольберт. – Только торс, пожалуйста.

Помнится, блондин расхаживал перед ней в одной набедренной повязке.

Ну так ты, Фролов, и не ее блондин. Вот только смириться с этим невозможно.

– Эльф, мне нечего стыдиться. Если нужно, я покажу тебе и все остальное. Можешь не переживать, что это смутит меня. Я не привык стесняться своего тела, пусть и не танцор. Никакой его части. Кажется, так поступают натурщики?

– Нет, не нужно, – она краснеет и отводит глаза. – Это совсем ни к чему.

– Хорошо, как скажешь. Я сужу по французу.

– Арно не так меня понял, а я не стала ничего менять. Не уверена, что и сама знаю, чего хочу.

– Так расскажи мне, – я наблюдаю, как кончики ее пальцев, вздрогнув, ложатся на поверхность бумаги. Медленно скользят по ней, словно оценивая шероховатость. – Попробуй начать со слов.

Она поднимает голову, чтобы снова взглянуть на меня. На этот раз другим взглядом – задумчивым, чуть отстраненным, в котором появляется надежда.

– Со слов?

– Да. У тебя все получится, Эльф.

– Снова, Стас, ты называешь меня этим глупым прозвищем…

Моя улыбка выходит горькой, но ее глаза отвечают. Загораются светом, и я в первый раз вижу, как она улыбается мне. Для меня. Еще робко, чуть приподняв уголки нежных губ. Впрочем, тут же вздыхает, рассеянно пряча волнистую прядь волос за ухо.

– Хорошо, я попробую объяснить, – соглашается, – насколько смогу. Мой Бродяга – молодой мужчина, однажды потерявший то, что уже не вернуть. Я не знаю, что это за потеря – человек ли, дом, родина, но это совершенно точно не смерть, иначе горе бы забрало жизнь Бродяги, я так чувствую… Понимаю вот здесь, – прикладывает ладонь к груди, глядя сейчас гораздо дальше моих глаз, – а уловить настроение не могу. Снова и снова пытаюсь, и все впустую. Будь он старше, я бы попробовала отразить печаль. Согнувшее плечи смирение. Возможно, долгожданный покой, наконец отпустивший сердце. А так… я сама не знаю, чего хочу.

– Не знаешь?

– Нет. И дело не в одежде или ее отсутствии. Просто детали отвлекают, а я и так не вижу, куда идти. Не могу ответить на вопросы. Просто чувствую, что должна дать ему жизнь. Вот здесь, на этом бумажном листе, понимаешь? Это не просто урок и не просто рисунок для меня. Это я сама, вот потому все так сложно.

Господи, до чего же хочется дотронуться до нее. Вновь, как на берегу, распустить длинные волосы, зарыться в них пальцами, найти ее губы, крепко прижать к себе и не отпускать. Больше никогда от себя не отпускать.

Сколько же ошибок я сделал и как теперь все исправить?

Черт! И откуда только взялся этот смазливый француз? Откуда выскочил между нами, ударив меня о себя, как о стену? Легко размазав Стаса Фролова по ней улыбкой, адресованной Эльфу, впитавшей ее ответный счастливый взгляд. Сейчас я бы без сожаления вырвал ему руки уже за то, что они касались ее. Что познали ее тело.

Любит ли она его?.. Хочет ли быть вместе?.. Была ли уже близка с ним в этой самой комнате?!. И раньше. Много раз до этого раньше.

Думать о близости Эльфа с другим – невыносимо. Так больно, что душа кровоточит, а взгляд тянется к ней за помощью. За исцелением и слабой надеждой услышать: «Твоя. Я твоя». Признание, услышать которое не заслужил. Когда‑ то я так хотел ее, что боялся дышать вблизи от худенькой юной девчонки, чья нежность кожи и взгляд сводили с ума. Злясь на себя, не понимая, как могла эта тощая незнакомка вдруг стать для меня всем? Теперь же расплачиваюсь за прошлые ошибки еще большим желанием, на этот раз твердо зная, что хочу ее видеть своей.

Так неужели она любит другого и то, что я прочитал в ее глазах на берегу, что почувствовал в прикосновении, когда руки нашли меня… что услышал в словах, – всего лишь отклик на прошлые чувства? На то признание, что однажды вспыхнуло в груди огнем и осталось гореть, по сей день выжигая меня.

Господи, Эльф, это действительно подобно смерти, и ты это увидишь.

Твой Бродяга. Ты права, я всегда был только твоим. С тех самых пор, как ты вошла в мою жизнь.

Я отворачиваюсь, понимая, что сейчас одним движением разрушу все. Терпение – не про меня, кому, как не матери, знать своего сына, но страх потери сдерживает похлеще стальных оков.

Впрочем, не уверен, что продержусь долго.

Она просит сесть на стул у стены и подступает к мольберту. Я замечаю неуверенность в ее пальцах, метнувшихся к виску.

– Я постараюсь закончить быстро. Не хочу, чтобы ты устал.

– Брось, Настя. Ты же знаешь: я могу смотреть на тебя вечно.

Это правда, и наши взгляды вновь скрещиваются. Я отступаю спиной вперед, вскидываю руки и стягиваю футболку. Бросаю ее в сторону, позволяя Эльфу рассмотреть себя, прежде чем опуститься на стул…

POV Настя

– Как мне лучше сесть? Вот так нормально?

Никогда бы не думала, что я на это способна – задержать дыхание от вида крепкого мужского пресса и темных подмышек, мелькнувших перед глазами. От вида сбегающей к паху дорожки волос, исчезнувшей за поясом низко сидящих на бедрах джинсов. Почему? Ведь я столько раз до него видела полураздетых парней.

Я смотрю на грудь Стаса, и у меня заходится пульс и пересыхает горло. Так происходит всегда, когда мы остаемся одни, но сейчас… Я едва чувствую пол под собой, настолько удивлена увиденным.

– Да, хорошо. Просто… Просто откинь плечи. Обопрись о стену и смотри на меня…

Секунда… Две… Три…

Господи, я слышу, как оно мерно тикает – наше время, вновь оказавшееся здесь. Раздвинувшее границы вокруг нас до бесконечности! И в этих границах снова есть только мы и притяжение – вязкое, горько‑ сладкое, которому противиться все сложнее.

Он делает, как я прошу. Откидывает плечи и упирает затылок в стену. Вытянув ногу, вторую подгибает под себя, оставляя руки свободно лежать на бедрах. Смотрит прямо, без вызова, без стеснения позволяя рассмотреть свое красивое и сильное тело. Тело молодого мужчины, в отличие от юркого красавчика Бонне. Слишком гибкого и жизнерадостного, чтобы отыскать в нем нужные черты.

Расслабленная поза. Обманчиво‑ расслабленная, если не знать, не чувствовать, как он напряжен. Сейчас за него говорят глаза. Мне достаточно смотреть в них, чтобы отобразить своего Бродягу на выступе скалы. Одинокого как ветер, что треплет его темные волосы. Застывшего в соленых брызгах зимнего океана. Мелких, болезненно‑ колючих, ледяных, как застывшая память, что разъедает само сердце.

Да, именно таким я рисовала своего Бродягу в воображении. Именно эти глаза искала и не могла найти. Такими видела его плечи, шею, грудь, подставленные стихии. Только в моих видениях на оголенной груди не было надписи и поразивших меня слов. С левой стороны. Там, где бьется…

Я снова и снова смотрю на парня, отказываясь верить.

«There is only Elf in my heart», – на гладкой, загорелой коже.

«Только Эльф в моем сердце», – каллиграфическим шрифтом. Витиеватым в названии прозвища. Красивая работа.

– Господи, Стас, ты с ума сошел. Это же… это татуировка?!

– Нет.

– Но как же…

– Для меня – нет, Эльф. Это моя жизнь и мое сердце.

Я не знаю, что сказать, но откликаюсь всем существом. Не понимая Стаса, – того жестокого и злого мальчишку, когда‑ то ненавидевшего меня, – не понимая себя.

Ведь не искал, забыл, тогда почему? Так глубоко, по живому – почему?

Я опускаю глаза, снова смотрю в лицо, на лист и рисую. Рисую, когда становится темно и приходится включить свет. Когда небрежный узел волос распускается, и я спешу отвести его набок скорой рукой – потому что не до него, не сейчас, после. Когда вместо слов говорит вдохновение.

– Стас, я хочу тебя спросить. О личном. Можно?

Я почти уверена, что он откажет. Не про Стаса песня об откровении. Прогоняю смущение от своей смелости, но оно все равно выступает пятнами на скулах.

– Спрашивай. Но только вопрос за вопрос. И честный ответ. И я спрошу тебя первым.

– Хорошо.

– Где ты познакомилась с французом? На самом деле.

Неожиданно. Неужели не поверил?

Я продолжаю накладывать грифелем мелкие штрихи.

– Во Франции, в Версале. Все так, как я и рассказала за столом.

– Как быстро вы стали жить вместе?

Это второй вопрос, голос Стаса твердеет, но я боюсь, что он раздумает отвечать, и после небольшой паузы признаюсь:

– В первый же день знакомства.

– Господи, Эльф…

– Ты просил ответить честно. У нас с Арно была общая квартира неподалеку от архитектурной школы. Это все.

Он молчит, и я не могу не спросить, потому что чувствую то же самое – обиду и горечь.

– А ты? Сколько тебе требовалось времени, чтобы…

Смелости не хватает договорить, но он понимает меня.

– Нисколько. Я просто переступал и шел дальше. Твоя очередь.

Да, моя, но задавать вопросы все труднее. Нам нечего предъявить друг другу, но есть о чем спросить.

– Когда ты сделал татуировку? Зачем? Это же видят многие.

– Не помню точно. Кажется, на третий день после того, как ты уехала. Я плохо помню то время, но татуировщика нашел самого лучшего. Твое имя было достойно красивого шрифта.

– Это не мое имя.

– Твое, Эльф. Ты это знаешь.

– Но зачем?

– Чтобы больше никогда себя не обмануть. И мне безразлично, что скажут другие.

– Однажды ты можешь понять, что ошибся. И что тогда? Кому‑ то это причинит боль.

– Однажды я уже это понял и никому не давал пустой надежды, даже себе. Но ты вернулась.

– Ты изменился, Стас. Я еще помню тебя другим.

– А ты нет.

– Что, все такая же Скелетина?

Он не спешит отвечать, не отпуская взглядом мое лицо. Приподнимает уголок рта в печальной улыбке, но глаза оживают, и я тянусь к ним всем чувством, что еще живет во мне.

– Все такая же сказочно‑ красивая девчонка, нежная и хрупкая как стекло, которую я едва не разбил. Скажи, Эльф, ты когда‑ нибудь жалела о тех словам, что я заставил тебя сказать? В тот наш последний вечер?

Мне не требуется время, чтобы подумать. Это время необходимо, чтобы справиться с горячей волной, опалившей горло, и унять забившееся сердце от нахлынувшего воспоминания, с каким неистовым отчаянием он целовал меня. Хоть немного, хоть чуть‑ чуть.

Если бы я могла об этом забыть. В тот день во мне боролись два чувства, и оба были настолько яркие, что несли боль.

– Нет, никогда.

– А я жалел, что не сказал. О многом жалел, но было поздно.

И наконец тот самый вопрос, который мучил меня с первого дня.

– Откуда у тебя шрамы?

– Где, Эльф?

– На руках.

– Не знаю, о чем ты говоришь.

– Перестань. Ты обещал быть честным.

– У меня была сложная юность, не помню.

– Стас, я серьезно.

– Эльф, я не вижу их. Они часть меня. Я не прошу тебя принять их, просто не замечай.

– Не могу.

Потому что я вижу. Вижу их! Затянувшиеся, блеклые, множественные, исполосовавшие крепкие запястья.

Не знаю, куда исчезает карандаш и разделяющие нас метры. Как я оказываюсь перед ним. Я просто беру его за руку, и ток прошивает меня. Искрит на пальцах, едва касаюсь его, глажу запястье… И снова трудно дышать. Всегда, когда мы рядом, нам трудно дышать.

– Ты хорошо пахнешь, Эльф.

– Не придумывай. Я не пользовалась парфюмом.

– Тебе не нужен парфюм, чтобы нравиться мне.

Горячая ладонь ложится на поясницу, притягивая меня к парню. Губы шепчут теплой волной в живот:

– Настя, почему… Ты любишь его, скажи? Любишь? Ты моя. Я всегда так чувствовал. Только моя!

– А ты, Стас? Для кого ты? Как быстро переступишь через меня и пойдешь дальше? Оставив без надежды смотреть тебе вслед? Пожалей, я не смогу выжить второй раз, – но пальцы незаметно вплетаются в темные волосы. Гладят затылок, спускаясь на шею. – Наверно, было ошибкой вернуться сюда. К тебе.

Где‑ то за спиной открывается дверь, звучит громкое «Вау! », и радостный возглас Арно заставляет меня отпрянуть от парня.

– Стейси, детка! Не верю своим глазам! У тебя получилось! Вот это да!

Арно, взъерошенный и сонный, стоит на пороге спальни и смотрит на мольберт. Подходит ближе к рисунку и только тут замечает нас. Разглядывает со странной смесью чувств на лице – удивления и недоверия.

– Извини, малышка, кажется, я уснул. Твой сводный брат здорово меня вырубил. Но не волнуйся, после недели репетиций и перелета это именно то, что надо.

– Чувак! – обращается к Стасу. – Ты в следующий раз хоть пледик на гостя набрось, а то родители вошли, а я практически неглиже, неудобно. А все по твоей вине!

– Родители вернулись, – перевожу я слова француза, чувствуя, что полыхаю под взглядом друга как маков цвет. Возвращаюсь к мольберту, продолжаю рисовать, не зная, на кого из парней первым поднять глаза.

Арно и близко не знакомо смущение. Он проходит по комнате, под носом у Стаса натягивает джинсы, футболку и снова становится по левую руку от меня. Наблюдает за моей работой, спрашивает тихо:

– Ты ему рассказала? О нас?

– Нет.

– Стейси, посмотри на меня, – просит так ласково, что глаза сами невольно поднимаются навстречу голубому взгляду. – Он? – спрашивает с удивленной улыбкой. – Неужели он? Потому что этот парень, кажется, не просто так ревнует тебя.

– Арно, ты не все знаешь…

– А мне и не надо. Видела бы ты сейчас себя со стороны. Малышка, ты живая и светишься! Я все вижу вот здесь, – показывает рукой на рисунок, – я могу чувствовать не только музыку. Стейси‑ Белль, послушай дядюшку Бонне – не делай ошибок. Ты в этой жизни никому ничего не должна.

Я отвожу взгляд, понимая, о ком Арно говорит.

– И тем более ему. Ты живешь один раз, будь честна с собой, иначе никогда не станешь счастливой.

– Не могу. Я дала слово. Он был против того, чтобы я вернулась сюда.

– Тогда он настоящий козел, что заставил тебя его дать. Иначе какая разница, он или я? Зануда Фабьен? Со мной по крайней мере ты была бы свободной. Черт, детка! Когда любят, не обязывают! Как мне достучаться до тебя?!

– Я слышу, Арно. Правда, слышу, иначе не была бы здесь. И все же мне сложно тебе объяснить. У нас со Стасом есть своя предыстория. Не самая счастливая, если в двух словах. Давай не сейчас, пожалуйста… Возможно, когда‑ нибудь я расскажу.

– Хорошо, Стейси, я буду ждать. Сегодня ты меня здорово удивила.

Я вижу что‑ то лукавое, мелькнувшее в глазах Бонне, когда он смотрит на Стаса, и спешу его предупредить:

– Арно, не вздумай!

Но блондин уже смеется, легко падая на кровать.

– Поверь, детка, твоему милашке будет полезно повертеться ежом на иголках! Больше ценить станет! Вам обоим нужны действия! А расскажешь ты мне все потом! Обязательно расскажешь! Представляешь, он меня внизу чуть не расстрелял! Ставлю свой затертый франк «на удачу», что вылечу из этой комнаты меньше чем за минуту!

– Арно, нет!

Но блондин уже закидывает руки за голову, потягиваясь на постели котом.

– Крошка Белль, как думаешь, если я вежливо попрошу твоего братца сделать нам парочку сэндвичей, он согласится? Я голоден как волк! Кстати, малышка, ты еще долго? Я требую внимания! Не надейся, что сегодня ночью я дам тебе уснуть. Мы еще столько всего не обговорили!

Сумасшедший, он говорит это на английском, специально, чтобы смысл слов дошел до Стаса, и тот не заставляет себя ждать.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒