Эпилог. Благодарности

Эпилог

В детстве я давала себе обещание и скрепляла его молитвой: «Если я когда‑ нибудь выберусь, я буду благоговеть перед всем, что увижу. Я молю, чтобы голос моего отца оставался запертым в этом доме и не преследовал меня повсюду».

Думаю, я сдержала свое обещание, но иногда сомневаюсь, что моя молитва была услышана. Я часто приезжаю на полуостров Арнем‑ Ленд в Северной Австралии, ухожу далеко в буш[10] с австралийскими аборигенами и останавливаюсь у Макса Дэвидсона, рейнджера, который уже больше тридцати лет руководит лагерем в этой идиллической местности. Когда я была там в последний раз, мне снилось, что я живу в замечательном доме Макса, окруженная этими прекрасными пейзажами, которые всегда дарят мне острое чувство свободы. Потом фокус сна внезапно сместился, чудесная панорама стала головокружительно съеживаться перед моими глазами, пока не превратилась в маленький макет, стоящий на столе на веранде перед моим отцом. Он рассмеялся: «Ха‑ ха! Подумать только, все эти годы она думала, что находится снаружи, в то время как в действительности никогда не покидала этот дом». Мое тело закостенело от ужаса; я повернулась, чтобы взглянуть на Макса, который кивнул и сказал: «Да, я тоже считал все это реальным, но это был всего лишь макет». Я вздрогнула и проснулась.

К счастью, этот сон снится мне не слишком часто, но напоминает, что надо сохранять бдительность. Прошло тридцать восемь лет с тех пор, как я покинула дом моего детства, чтобы выйти замуж. После этого началась борьба за обеспечение моей эмоциональной свободы. Очень долго я не могла говорить о своем прошлом ни с мужем, ни с друзьями. Ни даже со своими психотерапевтами. Стоило зайти речи о моем воспитании, как я всегда начинала темнить. Да и кому это могло быть интересно?

На самом деле я скрывала свою историю, как постыдную тайну. Я боялась, что люди от меня отвернутся. Что они будут смотреть на меня с отвращением, как смотрел Реми, заметив мой шрам. Я была в ужасе от перспективы остаться в одиночестве – снова.

По большей части я была так счастлива, что сбежала из своей тюрьмы, что у меня не было никакого желания возвращаться к ней, пусть даже мысленно. Я ездила повидаться с родителями каждую неделю, испытывая всевозрастающий дискомфорт. Меня терзало чувство вины за то, что сбежала с тонущего корабля. Отец в конце концов привык к Ришару и перестал требовать, чтобы я с ним развелась.

Но, едва выйдя за ворота, я ныряла «солдатиком» в свою «реальную» жизнь с «реальными» людьми и «реальными» отношениями. У меня не было времени размышлять о своем прошлом. Лишь намного позднее мои похороненные страхи проявились снова, заставив меня разбираться с язвами моего детства.

А пока у меня были гораздо более срочные и гораздо более волнующие планы и стремления. Я хотела часами гулять, не ограниченная клетками заборов, бегать по пляжу, который тянулся к горизонту, зарабатывать на жизнь рука об руку с коллегами, путешествовать, переставлять мебель, ходить в книжные магазины и покупать любые книги, какие захочется, слушать «Битлз», смотреть кино, смеяться до упаду, плакать от души.

Однако мне пришлось учиться самым элементарным правилам жизни в обществе: разговаривать с незнакомыми людьми, находить дорогу в открытых местах, есть в ресторане с друзьями. Это может казаться кому‑ то очевидным, но как можно есть, пить, жевать, отвечать и глотать одновременно, не брызгаясь слюной и не давясь? Как разминуться с человеком на тротуаре, когда навстречу тебе идут люди? Как сказать «нет»? Или «да»? Я была слишком занята стараниями сориентироваться во всем этом, чтобы размышлять о прошлом.

Только после смерти отца в декабре 1979 года мое тело начало выражать страдание, которое я похоронила. Как только я оказывалась вне профессиональной обстановки, где все шло гладко, меня принимались мучить мышечные спазмы, обмороки и эпизоды, которые я по ошибке принимала за приступы астмы. Теперь я понимаю, что все это были классические симптомы состояния, известного как «общее тревожное расстройство». Я намертво сцепляла зубы и тащила себя вперед на чистой силе воли, как и учил меня отец. Кроме того, у меня не было никакого желания обращать внимание на эти признаки, поскольку я тогда только‑ только родила чудесную зеленоглазую девочку. Я то и дело повторяла себе: «Ты вырвалась, ты свободна».

Но «быть снаружи» оказалось недостаточно, чтобы сделать меня свободной. Я по‑ прежнему оставалась заперта за «воротами» своего воспитания: я чувствовала себя виноватой, если хоть минуту проводила в безделье; я всегда просыпалась раньше будильника и вскакивала с постели, даже не дав себе времени потянуться; я планировала свои поездки так, чтобы прибыть на встречу точно в назначенное время, вплоть до минуты. Я чувствовала, что невысказанные страхи детства рыщут в темных лесах моего разума, дожидаясь момента, когда смогут разорвать меня на части.

Эти страхи набросились на меня в тот день, когда я решила изменить свою жизнь, убраться подальше из прежних мест, раз и навсегда установив дистанцию между собой и отцовским домом. Мне было двадцать пять лет. Когда я ехала в машине к Парижу, у меня случилась паническая атака, которая едва не стоила жизни мне и моей дочери. Она была лишь первой из многих.

Внешне я была весьма успешным и продуктивным юристом в строительной фирме. Но внутри оставалась добычей тех ужасов, которые испытывают люди, страдающие паническими атаками: кошмарных снов, которые уносили меня обратно в подвал, кишащий крысами, где мне полагалось «сливаться» с мертвецами; фобий, которые делали простейшие задачи непреодолимо трудными; разрушительного обсессивно‑ компульсивного поведения; ритуалов для «самозащиты от числа три»; головокружений, обмороков и приступов страха.

Мои чувства пребывали в постоянном и ужасающем беспорядке: боли и покалывания, головокружение, ощущение удушья, чувство неминуемой смерти… Словно, удалившись от отцовского дома, я нечаянно выпустила на свободу завывающую стаю волков – моих детских страхов.

В то же время я начала испытывать другие физические побочные эффекты, часть из них были острыми. Я ни разу не была у стоматолога до восемнадцати лет, так что зубы у меня крошились, десны были полны абсцессов. Сутулая спина была склонна к разрывам мышц из‑ за бесчисленных падений, которые я перенесла в детстве, тренируя сальто. Обильное употребление алкоголя непоправимо повредило мою печень, которая выделяла гамма‑ глутамилтрансферазу и трансаминазу, как только вступала в контакт с такими обычными веществами, как парацетамол. Что касается шрамов на обеих сторонах моего тела, они приводили в недоумение врачей, которые сразу отмели данное родителями объяснение, что они «оставлены рентгеновскими лучами» или были результатом падения. Я и по сей день не знаю, что было их причиной.

Я чувствовала, что невысказанные страхи детства рыщут в темных лесах моего разума, дожидаясь момента, когда смогут разорвать меня на части.

В определенный момент я была настолько несчастна, что у меня больше не оставалось выбора: мне нужна была реабилитация. И тогда начался мой долгий путь в психотерапии, в конце которого я сама стала психотерапевтом.

Порой я балансировала на краю бездны, тщетно силясь найти подходящий мне вид помощи. У меня был аналитик фрейдистской школы, который встречался со мной на протяжении года и все это время не говорил почти ни слова: мне, столько настрадавшейся от молчания, казалось, что меня снова подвергают пытке отвержением. Был и другой психоаналитик, который упивался игрой слов и счел уместным на первом же сеансе огорошить меня «шуткой»: «Не может быть, это же Плакса Мод! »[11] Был излишне чувствительный психиатр, которого вконец расстроила моя история: он был убежден, что я совершу попытку самоубийства и что я не из тех, кому такие попытки не удаются.

Наконец, я нашла теплую сердцем женщину‑ психиатра, с которой у меня установились доверительные отношения. Свои первые настоящие «инструменты для жизни» я опять‑ таки нашла в книгах. Я прочла об Институте психических исследований в Пало‑ Альто, где движение ученых революционизировало психологию и психиатрию, открыв их для сотрудничества с антропологией и социологией, – и начала искать свой путь. Чтение само по себе было формой терапии: оно придало мне мужества, чтобы заново вскрыть раны, которые я старательно прятала, исследовать их спокойно, не представляя себя пациенткой лечебницы для душевнобольных в Байёле. Эти исследователи стали моими новыми товарищами, как были ими в прошлом герои романов.

Рождение второй дочери стало великой поворотной точкой в моей жизни. Я решила учиться, чтобы стать психотерапевтом и помогать другим людям находить пути к свободе. Пусть и окольно, но я осуществляла мечту, которую лелеяла в детстве, – мечту быть «хирургом по голове». Я страстно углубилась в психопатологию, когнитивные науки и исследования гипноза, учась в американских, канадских, потом французских университетах и проходя подготовку по широкому спектру терапевтических подходов. Отец был бы не слишком доволен: мои методы являли прекрасный пример «плохих корней». Я отказывалась «зарываться в грунт» в одной точке, прыгая вместо этого с одного участка на другой.

По мере того как прогрессировала моя учеба, я училась контролировать свои панические атаки, тревожность и фобии. И все же отцовский дом по‑ прежнему ухитрялся прокрадываться в мои сны каждую ночь: во сне ни с того ни с сего я пересекала бильярдную, или стучалась в дверь к матери, или направлялась в «бар». Чтобы положить конец этим вторжениям, я старалась «строить» собственный замок – место, где я буду не пленницей, а хозяйкой.

Я создавала комнаты для удовлетворения различных нужд или разрушения разных ментальных блоков. Так я могла назначить для каждой проблемы наиболее подходящий инструмент, позволив ему работать как лекарству, введенному в самое сердце проблемы. Отдельные комнаты также позволяли мне изолировать разные проблемы и не давать им «заражать» друг друга.

Этот терапевтический метод, который я назвала «За`мковыми хрониками», оказался очень полезным впоследствии, когда я начала помогать другим людям, которые, как и я, ускользнули из‑ под чужого психологического и эмоционального контроля.

В контролирующих отношениях такого рода всегда есть хищник, злой великан, который заботится лишь о собственном психологическом мире, нуждах и побуждениях. Другие люди – всего лишь инструменты или препятствия. Ловушка устанавливается, когда хищник находит жертву. Затем злой великан постепенно овладевает жертвой, постоянно заставляя ее поверить, что это любовь с большой буквы Л, но при этом обращаясь с жертвой как с презренной тварью, чья единственная ценность получена от самого хищника. Ловушка захлопывается, когда жертва начинает отождествляться с этим униженным представлением о себе.

Превосходный пример отношений психологического и эмоционального контроля – культ. Но было бы неправильно думать, что все подобные отношения следуют шаблону «гуру и толпа учеников». Существуют и «культы на двоих», пары, в которых один поглощает другого, или «семейные культы», где злым великаном является мать или отец, бабка или дед; иерархии на рабочих местах, искаженные хищником. Даже некоторые психиатры и коучи по личностному развитию бывают злыми великанами. Они еще более деструктивны, поскольку могут злоупотреблять мощными терапевтическими инструментами – такими как гипноз, которым злоупотреблял мой отец, – чтобы порабощать пациентов.

В своей практике я часто подбираю потерпевших крушение жертв таких порабощающих отношений. Их присылают ко мне обеспокоенные близкие или врачи. Некоторые случаи считаются безнадежными, но я знаю глубоко в душе, что выход есть всегда. Я часто говорю своим пациентам, что свобода способна струиться сквозь что угодно, проявиться в чем угодно: в кажущихся мелочами поступках, незначительных встречах, глупых мыслях, мелких жестах сопротивления, крохотных дозах прогресса. Все, что угодно, способно пригодиться в борьбе с контролирующими отношениями.

«Трехчленный семейный культ» моего детства демонстрировал практически все характеристики культа религиозного. Отец, который предостерегал меня насчет гуру в большом широком мире, сам был воплощенным гуру. Знакомство с оккультизмом и вера в «духовные силы» развили в нем вкус к доминированию, убедили, что он – «Избранный Дух», и подготовили к нарушению общепринятых правил. Разочарованный жизнью, он повернулся спиной к «падшему» миру, предпочтя ему все более иллюзорную утопию.

Я часто говорю своим пациентам, что свобода способна струиться сквозь что угодно, проявиться в чем угодно: в кажущихся мелочами поступках, незначительных встречах, глупых мыслях, мелких жестах сопротивления, крохотных дозах прогресса.

Мать была его первой жертвой. Он сделал ее зависимой и не способной к сопротивлению. Он не давал ей тех прав, какие были у него; для него она была всего лишь инструментом, обязанным служить его возвышенным целям – привести в этот мир и воспитать меня. Мать ощущала побуждение к бунту, но не смела противоречить своему «защитнику». Любая возможность восстания в зародыше подавлялась безжалостной и жесткой системой, установленной отцом.

Даже много десятилетий спустя мать остается жертвой отца. В культах люди принимают сторону гуру, даже когда ненавидят его. Я думаю, что мать до сих пор верит в теории отца, что делает ее «добровольным последователем». Это объясняет, почему мы с ней так и не смогли выстроить отношения. Сегодня мы едва поддерживаем контакт друг с другом, хотя я все еще надеюсь, что она примирится с тем фактом, что является жертвой. Вот почему я посвятила эту книгу ей.

И все же я в итоге нашла свой путь к свободе. Мне повезло: мне дарили безусловную любовь и нежность четверо замечательных животных – собака, два пони и селезень. А также некоторые люди – моя первая учительница фортепиано, запуганная парикмахерша, девушка‑ школьница, которая завалила свои экзамены за курс средней школы. Книги и музыка открывали мой разум для идей, чувств и воображаемых миров, которые бросали вызов моей психологической обработке.

Собравшись с мужеством, я выстроила собственный путь психологического бегства, камень за камнем, используя все возможные средства: изобретая воображаемых друзей, выкапывая тайник, сочиняя запретные истории и прибегая к намеренной лжи, чтобы утверждать свою автономию. Я была готова схватиться за руку моего спасителя, когда судьба, наконец, послала его мне навстречу, – это был мой учитель музыки, мсье Молен. Он был человеком бесконечной доброты, который видел прекрасное во всем и благоговел перед жизнью. Он был полной противоположностью моему отцу и живым доказательством того, что отец ошибался: на самом деле люди – выдающиеся существа.

Благодарности

Во время работы над этой книгой я вернулась в дом своего детства – впервые за тридцать лет. Я была потрясена, обнаружив, что он превращен в образовательный центр для девочек – своего рода тюрьму для несовершеннолетних правонарушительниц. Я предпочла бы видеть его восстановительным учреждением или домом отдыха… Однако на меня произвела глубокое впечатление замечательная работа педагогов, как преподавательская, так и воспитательная, и то, как они трудились вместе и подбадривали своих юных подопечных.

После выхода книги я еще раз приехала в этот дом, который был когда‑ то моей тюрьмой, чтобы произнести там речь: как ни иронично, темой ее была свобода. Моя искренняя благодарность учителям, которые пригласили меня и поделились своим опытом, особенно Марку и Северин. И сердечное спасибо юным девушкам – я была растрогана их красотой, любознательностью и способностью ценить чудеса мира.

Моя глубокая благодарность тем, с кем я повстречалась на своем пути. Одни из этих людей остались неизвестными – это те, кто улыбкой или добрым взглядом придавал мне мужества держаться в трудные времена. Невозможно переоценить, сколь многое способна изменить в жизни простая улыбка и как одно слово или один агрессивный взгляд способны омрачить этот мир.

Спасибо людям, которые были рядом со мной и продолжают оставаться со мной во время процесса исцеления. Я не могу назвать их всех; я никогда не забуду, как они демонстрировали свою поддержку и сочувствие.

Андре и Женевьев Молен, которые оставили ворота приоткрытыми и позволили мне выскользнуть наружу. Анри Ибару и Софи Рикверт, которые дали той совершенно потерянной маленькой девочке шанс в профессиональной жизни, которые водили меня на мои первые художественные выставки и пригласили в ресторан, где показали, как пользоваться ножом и вилкой. Музыкантам джаз‑ бэнда, которые пригласили меня в ансамбль как одну из «своих». Марку Жюльену, которому я обязана своими первыми комиксами, первыми походами в кино и замечательными годами, проведенными вместе. Мари‑ Жанне, первой женщине, которая по‑ матерински обняла меня: одним стремительным движением ты растопила айсберг, внутри которого я была, как мне казалось, погребена. Жану, в чьем сердце и глазах живет вся доброта этого мира.

Изумительным врачам и терапевтам, которые дарили мне внимание, преданность, доброту. Им я обязана тем, что жива сегодня: Доминику Верхаку – за то, что сказал мне: «Беги, у тебя впереди целая жизнь»; Жаку Пьери – за то, что разглядел истинные раны в глубине моего физического страдания; Мартине Бувье, первому психиатру, которая разговорила меня и помогла открыть двери моей внутренней тюрьмы; Франсуа Тиоли, который учил меня избегать других контролирующих отношений.

Превосходным учителям, с которыми мне повезло и которые верили в меня достаточно, чтобы включить в свои рабочие группы: Джеффри Зайгу – за то, что показал мне, что гипноз можно использовать во благо, чтобы освободить человека, и что выздоровление – это работа, которая делается минута за минутой; Эрнесту Росси – за то, что познакомил меня с психобиологией; Стиву де Шазеру, который учил меня связывать воедино музыку, эмоции и психотерапию; Стиву Андреасу, который показал мне этическое измерение нейролингвистики; Джону Грэю – за то, что научил меня приправлять юмором терапию для супружеских пар; Роджеру Соломону, моему неутомимому учителю, супервизору по ДПДГ[12] и другу.

Тони Роббинсу, который чуть больше двадцати лет назад сумел найти верные слова, чтобы показать мне, что такое радость. Меня восхищают его беспрецедентная энергия и способ, которым он использует ее, чтобы пробуждать мотивацию и жизнерадостность. Как и мой отец, он заставлял меня упорно трудиться, но – в отличие от отца – фокусировался на ослаблении моих психологических блоков, уча меня мало‑ помалу освобождаться от чувства вины и получать удовольствие от хороших сторон жизни. Когда мы вместе обедали в Финиксе в 2004 году, я смогла оценить путь, который прошла благодаря его поддержке.

Филиппу Дюверже, который так много рассказал мне об отрочестве. Мари‑ Роз Моро, которая помогала мне совершенствоваться в сферах психопатологии и психотерапии на протяжении пятнадцати лет. Мари‑ Роз, ты отличаешься редким сочетанием скрупулезности, справедливости и увлеченности и, я не устану повторять, ты для меня пример – как в профессиональном, так и в личном плане.

Преподавательским коллективам, столь милым моему сердцу: факультета медицины Университета Париж‑ 13, госпиталя Кошен, Дома подростков; а также коллективу психиатрического отделения больницы Авиценна и команде Института Милтона‑ Эриксона в Финиксе.

Моим партнерам по исследованиям, Джорджу Киршнеру и Марджори, – за то, что подбадривали меня всякий раз, когда я испытывала искушение бросить учебу в Соединенных Штатах.

Людям, с которыми у меня было так много увлекательных бесед: Рону Дэвису, который в те дни, когда моя речь была очень невнятной, ни разу не позволил мне забыть, что трудности могут быть и дарами; Анни Дюмон – которая, кроме того что она моя подруга, была замечательным соратником по исследованиям в неврологии; Тринху Ксуану Тхуану, который открыл мне галактику, хотя я до сих пор понимаю не все, что он говорит! Марилии Бейкер – за ее энтузиазм и время, которое мы провели с Элизабет Мур Эриксон; Дэвиду Серван‑ Шрайберу, по чьей дружбе и нашим разговорам я скучаю.

Моим австралийским друзьям, Деборе Рок и Рису Джонсу, – за то, что познакомили меня с трудной жизнью австралийских аборигенов; Максу Дэвидсону – за его борьбу против того, чтобы австралийских аборигенов загоняли в резервацию. Комитету аборигенов в Дерби, Тичикале, Арнем‑ Ленде и Маунт‑ Боррадейл, в том числе Чарли, моему «брату по коже», и Алексис Райт, которая всегда говорит, что «борьба – это вера в невероятное», и которая также верит, что «жизнь течет во всем».

Моим пациентам, которые каждый день делятся со мной самым сокровенным.

Тебе, Урсула Готье, моя сообщница и соратница в исследовании лабиринта моих воспоминаний. Ты преуспела в открытии моих внутренних дверей, которые, как я думала, были запечатаны навечно.

Всем книжным магазинам, которые я с таким пылом посещала с тех пор, как вышла «наружу», и которые своими советами помогали создавать мою свободу. Парижскому книжному «Открытое письмо», которого, увы, больше не существует.

Моим дочерям, которые сделали меня матерью и дали мне силы никогда не сдаваться. Мир становится прекраснее с каждым днем – благодаря вам.

Моему мужу, моему верному спутнику, который держал меня за руку, когда мой литературный труд пробуждал страхи из прошлого, и напоминал мне, что теперь я счастливая женщина.

Особое спасибо животным моего детства, которые учили меня быть хорошим человеком, и моим четвероногим друзьям, Твистеру и Трезору, которые терпеливо оставались рядом со мной, пока я писала эту книгу.

Дорогой Сюзанне Ли – спасибо за то, что ты привнесла свой свет, свое сердце и свою прекрасную энергию в эту книгу. Ты воистину солнечный луч.

[1] Консерватории в западных странах не обязательно являются высшими учебными заведениями. В частности, Лилльская консерватория – это музыкальная школа, где обучаются дети 5–12 лет. – Здесь и далее: Прим. перев.

[2] Очень популярная серия детских детективных книг английской писательницы Энид Блайтон.

[3] Сорокапятиградусный анисовый аперитив.

[4] В судьбе Шарля де Голля (Charles de Gaulle) несомненную роль сыграло созвучие его фамилии с древним названием Франции – la Gaule (Галлия).

[5] Буквально «К городу (Риму) и к миру» – торжественное папское благословение, с которого начинались важные объявления в Древнем Риме. Сейчас папа ежегодно провозглашает его на Рождество и Пасху.

[6] Убийца короля Франции Генриха IV.

[7] Это первая строчка из песни Мориса Шевалье «Шляпка Зозо». – Прим. авт.

[8] В данном случае это тоже не высшее учебное заведение.

[9] Консуммация брака – его довершение вступлением в половые отношения. Неконсуммированный брак расторгнуть гораздо легче.

[10] Обширные неосвоенные пространства, поросшие кустарником или низкорослыми деревьями (от англ. bush – куст).

[11] Имеется в виду созвучие имени Maude (Мод) слову maudlin (плакса).

[12] Десенсибилизация и переработка (травмы) движениями глаз (ДПДГ) – метод снижения тревоги за счет концентрации на ритмичных движениях глаз.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 23 24 25 26 2728