Книга 4, глава 1 1 страница

Глава 2

{Часть 1. Проповедь Жана для Иззи}

{Жан встретил служителя с бутылкой}

Жан Живучка, как я был недавно уведомлен, далее остановился, чтобы перепустить дыхание, когда первая ходультимативная ножка его ночешествия позволила водить её за носок, и чтобы ослабить (пусть же сын божий ныне смотрит свысока на бедного виноходца! ) обе его потёртые портянки, что просто были сделаны немного ранее, чем его ногавици, на плотине у Проезда Лазаря (ведь везде и всюду, широкий и бодрый по натуре, он был известен своим гуманным обращением с любым видом порченой обувки), речь о расстоянии, может быть, в девятью двадцать или около того по бочковым часам, которые он истинно заслуживал совершить. Он был там, вы могли планиметрически видеть, когда я присмотрелся к нему ближе, далече говоря (с прочей помощью, при такой скорости возрастания наше вечорошнее дитя колыбели вскорости заполнит пространство и разразится системами – мгновение не временит! ), премного видоизменённый к лучащему, хотя по-прежнему изваяние собственной скандалёзной личности, какой он был, потевший, зато и счастливый, несмотря на то, что его сонные ноги за ним не поспевали, так он думал, клянусь святыми януарскими, он бил копытом как валух в котурнах, с его большими пальцами, такими замечательными, во всей Ирландии непревзойдёнными, большеротый подмейстер, подпёртый, почтстоятельный, против маслобрысого смотрителя мира, некоего кварстамбульного Сигурдсонныча (и где же лучше, чем так, подобному стройвыходцу отдыхать от пересекания жентльместа этого черночинца? ), который, похороненный вертикально как Осборны, в козомоторном уставании, рухнул сонвременительно на покой на ночном дежурстве позади станции консервирования, уравнотрескавшийся среди объятий монополизированной бутыли.

{Девушки танцуют, пьяный служитель спит}

Итак, было целых двадцать девять огородских дочерей из народной вечерней школы Бенента Святой Бригантии (ведь, казалось, они помнили, что всё это оставалось старой доброй четырёхлеткой), изучая их дополуденный урок жизни, под его древом, на его стопсигнале, усадчивые, как они и были, на прудобережье, привлечённые вредкосным зрелищем первого человеческого желтокаменного межевого знака (сам бур, сам бурый и самый дурень, сэр Горемыка, слуга его был в топколужьях! ), пока они гребли прочь, выдерживая ритм магнетически их восемью да пятьюдесятью педалюшками, исполняя «баранотаран, отворян воротан», свята мечта-почта, о столь младоодёжно, все едва ли в их початьростковом возрасте, описывающие очаровательную дактилограмму ноктюрнов, хотя и отталкиваемые храпениями того бревна, что выглядело привязанным к почве, как по безвременьям, когда напузырится (страв! ), оно мурмычало сурдопомрачительно на его родном голодранском, очевидно нетронутое, над его найденным кладом для короны: «Одр жён раздолье, маета товста прыгожа пляшка! »

{Жан следит за Иззи}

Жан (после того, как он первым делом скинул шляпу с упроченным венцом и поклонился всем прочим в том хоре похвал благосклонных девочек за то, что они вели себя по-пчеловедчески, которые все они были девочки, все ройсдувально спешащие к почте, бджеловоя, как бы ни было трутно, чтобы прочитать его целуйруки, громчавшись кругом, спеша и делая громадный дивошум вокруг него очертя годного, их юного любовника с его розоветреной улыбкой, смешивая его вьющиеся волосы и чучеловеческие кудри на нём, все, кроме той одной; фееличность Финфрии, покрытой любописьменами как полная подноска морошковых тарталеток (разве они не отличные, премилые, премило отличные и почтенные? ), млеюще веющих, пара к паре рядышком, широкие для ширеротных и узкие до узеньких, милые благоухарства, что сходили с него запаханными кожицами (мило! ), что было просто ягельски, смакуя дикий чабрец и петрушку, смешанную с хлебными крошками (как мило! ), и сочувствуя его толстому мешку за него столь тактно, и позвякбивая его желеорудиями, ведь, хотя он выглядел юным цациком сикснаксцати лет, они могли счесать по его мужественному челу, что он был просто самый любийственный ледихватский сердцекрад, теперь вы, Жан, спрашивая дружелилией (привит, милочки! ), как они наконец живут-могут с теми из их хрясторанцев (а где агнец Агафьи? а как наши церквеголубки Бернадетты? а беризайцы Юлиенны? а дерисенцы Евлалины? ), далее он продолжил (в самсусамый раз! ), бросив несколько шальных замечаний по поводу их личных наружностей и противоположенных вкусов, выказываемых в их тугих кошкоушниках и их элегантных спадкоблузках, спрашивая жеманскую оную после желанской оной, читала ли она ирландские леггиндсы и нежно упрекая оную, что рай её кроя можно видеть ниже её края, и шепча другое в сторону, как навариант, что игры её граней были тылточку открыты у неё сзади для намётанного бокового глаза, гладя (и всё, конечно, просто чтобы заполнить форму из чистой человеческой доброты и из леших побуждений), ведь Жан, кстати говоря, был путём заманивания (как я думаю, я надеюсь, что был) самым чистым человеческим созданием, что когда-либо звали человеком, с любовью то вверх, то вниз по всей вселенной от моськи Самаисона до кильки Ионса и от Всевиршей Царицы до последних интрузорий), Жан, после тех нескольких вступишек, разобрал через его эроскоп привидение его дорогой сестры Иззи, когда любовь свою он знает, валволны как с неё струятся, и всё она ему покажет, и как нужнежно устыжаться, и он не мог забыть её так чертянски легко, как всё прочее, ведь он был вдобраток её бенедиковинным крёстным отцом, и только небо знает, он всюду, что ни день, чтоб целовать ей руки попрошанья (бураво! ), бедный, добрый, правый Жан!

{Жан вспоминает письмо Иззи}

– Дражайшая сестра, – Жан предоставил себя с заметной сердечностью, отмеченной ясностью произношения и генеральной доставкой, когда он начал бросать свою сколастику сразу, чтобы выиграть время, с глубоким чувством, – мы честно верим, что вы с болью будете скучать по нам, как только мы отойдём, однако мы чувствуем словно мученик на вероисполнении всех обязанностей, что уже подошло время, клянусь Большим Гарри, чтобы мы убрались блуждать в наше долгое последнее путешествие, чтобы не быть грузом для вашенских. И вот валовые выручки от ваших учений, в которых мы были взращены, вы, сестра, что часто писала нам безмерно милые письма для презентации и рассказывала нам сестрократ (вполне хорошо, как мы обычно припоминаем про себя) твои старосветские истории про домоткание, и сломиголову, и диускоренение, и попичкивание, те истории, которые неоднограмотно взбадривали наши сердца, когда ты читала их, малочка, до безупречности, наша всеобщая любимица воспитанников ритметического класса и подспорщица нашего эригенального дома, в то время, когда мы, пара младеточек, мило потряхивали себя (о Феб! о Поллукс! ) в кровати, будучи уложены с маслом Кастора на сиропе Пэрриша (та ночь, что мы будем помнить), чтобы делить наш тяжёлый набор чувств с тобой.

{Жан читает проповедь для девушек}

Я восстаю, о милое собрание! Консуммиция. Итак, после этого входного вступления, мои гордополётчицы, соотносительно указаний для курслужниц, я спрашивал его совета, под трезвотайной завесой, у Фатера Майкла, П. П., моего ораторского доминиканца и исповедного доктора, С. С. Д. Б. (жажду птичек, он говорил, пихая меня под рёбрами, в его псалмоведовании в качестве отщедрения и доверения промежду парочки таких как мы многими такими-сякими неразпорчеными словами про то, как он бракосовещался нежнонебойчиком с двумя нетронутыми бойдевками, и какую страшную жизнь он вёл, надрывской пуп, произнося мессу для свиты меринов, и какой страдный день это был, там и тогда, для заключения с возлиянием и где, манной ларчиков али пернаток, право, клонясь сводысподним, он возьмёт меня в жёны в любое время старых добрых сплочений, быстролётнее, чем посмотрит на меня) и я ныне капризно вверяюсь вам снова в словах стиля даром приношения, евоный михсовет, аже пестерь располагает, как прежде он возвращался в свой приход, те глаголы, что он говорил мне. Самый преосвященный из епархопальных епископов Дублунытика для всех его мельтешонок в Девбейлизне. Приидитевседымечтадамочки, удосаживайтесь и послаженней! Следуйте за мной ближе! Не теряйте меня из виду! Прочноумствуйте мои помилочки! Что по проведнической точке знания благослужащего вольмонаха, так будьте же как джентльмен без пылесборника перед поломенторшей с тихой стёжкой. Теперь. Во время нашего короткого апсудствия от этого скрытного сыроводного сезона, следуйте, насколько это вероятно, десяти заповедям, касающимся очищений и отпущений, и в конце концов они окажутся для вас лучшим указанием на вашем пути с правой милостью. Где же среди лизьёмлений мы находимся и что нужно исполнить в певчую очередь? Это рубрики, мандатрывы, пасхвили, или вердидады имеют место быть, или синяками багровые индокрушения чрезморной везделютости, и (влюби мя, сонносложение), вперяв или незнант, где же те неги, что стоит оныть? Через несколько возгрешений после путеблуждатницы. Лучше бросить того больного пономаря в ту самую минуту, когда я благословляю его. Чем силиться смягчить его виногрехи. Осмотрительность в движениях – се длю я. Это как приставать с нуждой к горним, выдирая любого слитого по каналдырам. От ординария для Огнятия Пурпуристового до проприя Франциска Ультрамерина, последний пекла, третье снежного, терророплошаем, доброт выдай. Вот она, Звонобелла, что слыла на небе как, девобелая, Безотрицатница, Викиззи Манонна. Долу с миром! Это или подобное должно вежливо соблюдаться в доверенных диетцезах Бравого О'Тула и Гвендолин де Хмурей (слышится датский! ) от понедельника причастия до фестивальной сиесты скидайских домино. Слова, принятые с триумфом, моё нежное сострадание, от правосклонного пера нашего Джиманника, того исчернокнижного милитариста, от той тростинки за ухом.

{Заповеди для Иззи}

Никогда не пропускайте вашу поздномётную мессу из-за пары Майлсов, что вы образучены невестослужению. Никогда не режьте свиристящего хряка, что вредно для вашего ножа великой пятницы. Никогда не позволяйте взгорному взвепрю попирать стопою ваше бельё линии Киллини. Никогда не предавайтесь женским забавам ради столба святого. Никогда не теряйте радость сердца прочь, пока не вернёте его бриллиант. Возьмите себе за строгое правило никогда не задирать ваши охвести выше завёрнутого края софы в Кафетерии Дуб-Хлад-Кельи, трубя сомнительные песенные оказии в коммивояжёрских курительных, эти ночные увеселения амуропадких сказок, вроде «Белоликая красотка – покоряй! » или «Манской была Малявка, но Мурри Жантильмен». И, к сдобе сказать, не вы лихо бродите, напеченяясь Г-дами Власавами, ЗАО, и потом кидаете ишнюю коробку до кучи? Как же, жестянка почти пуста. Во-первых, тебе не следует улыбаться. Во-вторых, тебе не следует любить. В-поскудных, тебе не следует совмещать кумировнимание. Ограничители чресл помогают раскаянию. Никогда не паркуйтесь вашими буфами к мужским удобствам. Никогда не чистите ваши чашечки вашими грязными ражтычками. Никогда не спрашивайте его первое лицо, где ваш кратчайший путь к нашему последнему месту. Никогда не позволяйте обетованной руке любопользоваться вашим однодейственно сакральным. Пришлобеда – отворот топора! Моток верёвки, хитроспутана дочка, краса на кусте превратили первое человекозабавство в безусмешливое сбивство. О чудливая чета! Ах, бес шанскостей! Никогда не кунайтесь в фолио, пока штатовалит катерок. Никогда не давайте серебряному ключу проскользнуть через ваши врата золотого века. Сталкивайтесь с мужами, сговаривайтесь с деньгами. Пока не уплыли, отложите мои ценности. Будьте смотробдительны, где вы овиваетесь, и семь раз примерь, один раз отлей, дорогая. Никогда не крестите медородные яблоки, пока не завидите светлину. Промочите терпким там, где венец, и вам станет тернисто, боярышни-писаницы. Особенно опасайтесь, пожалуйста, приёма участия в любой деморализующей домашней жизни. Так пройдоха ухайдокан. Держите холодную веру в твёрдости, имейте кров тёплой надёжи и начинайте с собственности дома, чтобы не расточать любвеобилия. Там благородней пищей подкрепляться, где просчёт-пострелы яросудии. Пропавшие поцелуи оживите; возвратите оборы кожзамшевые. Соберите вновь те жутковалкие углорозы, что слишком часто расстраивают зелёных диводушек, Роудорозку и Дородарку, как только они оседлают своего качалконька, играя под брюководством Бесси Сюдлоу в панталомах телесного цвета, вместо того чтобы закопаться в угольный подвал, пытаясь сварить наганонерский обед. Заслонные ноги к забору прибивши, наш чёрт ферторогий тут метко счертился. Чреслочета чувствовала, как оно светолучилось, зато Вейс, Зонингем и Гробинсон клялись, что это яйцо. Незадуйка! Остановитесь, всесознайте и попростите это! Помните горечь горечарования, что я проливал ночной службой, хороня наш Пир Шмарлотки от бедной г-жи Манген из Британского Суда на праздник Мари Магдаливневой. Ах, кто же вытрет её плакальник насухо, перед тем как скрепить узцы? Проданная в своём зените, положенная на солому, купленная за одну резаную грушу. Мораль: если вы не можете навестись на лилии узоры, убирайтесь к чёрту в хотьбыхнычихи! Принимайтесь за дело со вспухшей ноги с фулярскими пневмоническими рассмешонками, что несивместимы с истинным жинским смихстрастием, и с кружевом была тесьма, но лимерник бесчестится. Конечно, то, что в целом лишь дырки, сшитые вместе, простейшие и прозрачные вашинходки, чтобы показать, что Лола Любоглядная трусишек тороватее? Кантор Слаксов вальновалит ваши ногавицы и сердечки, полные пустошения. Позор тщеславию и не позарьтесь на чессловие! Диозвон! Китовые усы и задколки могут ранить вас (тычадевверней! ), значит, никогда не разоблачайте вашу грудную тайну (проездикие планы! ), чтобы был Иона рад в той дельфиньей тачке с вашим сборищ другом, Девгидом Крошкофилом, что позвращал истокупленные спазмы между подползамлениями к жжёнке Улики и паре отворниц из старой давки нежностей. Там ваши померкшие глаза уставятся на автоката быстренького возовья, зато здесь пока вы не мартиморфизируетесь, пожалуйста, сидите спокойно лицом к лицу. Ведь если сподницы вашей спадницы спустятся к его коленям, скажите, сколь дошлым он будет глядеть, пока не поднимется? Не прежде, чем страшный спех заручится. Затем снова появляется Аутист Алджи, ясноокунь и ветроявный исполнитель, слаще говоря, г-н Смуть, как сообщают вице-крестоносцы, ведомый каждой бездельницаце в и возле суеграда Беллас-Аэрес, ведя вас в театр во время чумы, чтобы посмотреть пьесу «Венерианский срамец», и спрашивая с нашёптываемыми предложениями очень слабым подбородым голосом, с аккуратненько премилой манерой и в очень аккуратненько премодном стиле, не будете ли вы моралью художника, чтобы позировать в одном бельяже как местная эстетика перед многославными старыми мастерами, познакомив вас, слева направо компания составляется, с такими боровиконтами как Бочкотелли, и Тыквореппо, и Ветронеже, и Курраджо с их сверхподручным Мастаччо, плюс обычная дюжина уличника дрянькамерепортёров. Не без тычков лома Буйлана, наприкрыть! И филлисофии утископа Балкли. Ох эти веснауськанные вертушки нововременности! Есть множество льдополярных глобальных топоршественников, обуреваемых самой горячей точкой ниже экватора, как Нямврот, мясца охочий, вечно егерствующий желанием сунуться. С прекрасным тылосложением, разоблачённый боговидец! И сюзимиленькие модницы с их тёмноголубыми дунайцами! Увыилях! Випера вероломный враг! Уберите этого старого человека, не отходя от купели, и сразу же займитесь томновоздыхателем за спиной. Пусть ваш низбыток ускользнёт от касаний и пусть парадриз будет вашей целью. Ну кожа, ну рогожа, отобратите ваш старт! Засуньте веское себе в ухораковины, когда слышите голос подсказителя. Посмотрите на боа во всём его благолепии и вы никогда больше не будете носить ваши земляничные листья. Храните хозяйство. Какого бы соузника вы ни связали на земле, я обязуюсь, чтобы это был союз и в поднавесье. Кто с грёзой встал, тот червяще урвал. Приготовьте киску для её ночнушки и проводите её крючкохвостики весь путь до Страны Млений. Смотрите, маленькая поискушка она ужснулая. Высидев ваши поповторения, вы уже знаете, что случается, когда кидок набрасывается на жупанию. Делите ложе сна с птичником, вы понимаете, и потрясайтесь с млекаришкой. Сальные стервяшонки рыщут в округе. Тресвятая Гилирозница. Тобаккам табу и тобогган на заднем плане. Тайные торжища и онанимные письма делают всё пристальнородье таким же дурным, как их лучшие. Ни в коем случае не съезжайте с кадушек по поводу вездепущепринятой окурошной привычки к посещению и сожительствуя в обнимку с парочкой в прихожих г-на Тоннели (вломить бы), закручивая с насекомцами, и брюколазами, и вампиршами, и грымзунами, с конечной целью совершать поступки промежсумрачной непристойности как между вьюницами и тесноподвязками, печаткопальцы на ласколюбимцах, под комендантский занавес. Но чалым, ногооббегающее но! Ваша высоконапряжённая весомая вострушка не задумываясь пробьётся через целую свиту бездымных мужей. Три минуты, я рассчитываю вас. Ирааааааз. Не подманывать! Дайте мне это, когда я скажу вам! Юнотка-воровка! Разве это подходящее место, чтобы проносить его мадамовы яблоки? Коварная кобылка. На скачих но! Клянусь голубыми, мне нравится, что они заготовсмятку. Держи, режь, жарь, жги это порозное чувство от двоюрчеломкания дисгиенически в запретительных пределах дозволенного, как науськанная Пэг Популяции или как парка посекретничком знай себе делает с Томом Поманщиком, что требовал ответконцы на братанском и раздражался прошательствами как дайглядчица. Пока есть браненосцы в видах, будут и люботруженицы в доме нор. Любовь по обычным каналам, цистернобордельно, когда подобающе дезинфицировано и прибрано генеральным манером после отхода на боковую в компании названого мужа или другого респектабельного родственника положенного пола, не та любовь, что ведёт на поводу, как я предчуял, но канализируемая любовь, вы понимаете, пойдёт зловещему на пользу, в подсмотренности если у него вяловеликая печень, зато я не устаю втолковывать это со всей пылкостью (и после образседаний опыта я говорю по вдохновению), что зловонные настои это похититель вылечений, так что никаких ваших близкопробных вишнёвых накидок, дочь мая! У Кота с Кроликом или у Пятнистой Собаки. И на Улице Десятников 2/2. Когда стороны надираются друг за друга, они теряют всё уважение взаимно. По вони её фиаско и по тому, как она бает былицы, узнаете дрянную драчливую дублинскую девицу. Вы заплатите за каждую паскудную заботнюю ночь каждым прескудным наскрестным утром. Когда светить майственной ночью луна как самая конная взвилась. Мы не найдём местце за Наван-склоном, пока вы не попробуете оставить Кельехейм зол безнадёжных с носом. Луг или лог, берлога или Гаага! Петушественники храбры на дорогах к Древохраму, осторожней будьте, дамы, чтоб вам не попасть на свадьбу. Средь любовных ласк, смотри, прахгалдейка – испорть друга сердца ночкой, но пожалей его сорочку! Просто прядью прянь на плечи, отступай от осмелевших, дуй домой, не дав надежду, но случись вам вздумать план, поднимать канкан-скандал, я вам враз намылю шею, скуку теша. Лазлюбовь не лозвяжете, гастрогибчий гимнаст. Также вы не должны пропускать того, чтобы накрепко закрутить крышку на всей этой твистотряске и крутить вперёд. Гонки со столкновениями по ровному и по маршруту с препятствиями. Праворуливая там распутьедорожно вверх по ветреному Ямтёсовскому Подъёму и взбудодразнивая мятежных северян перед фертом града Дунлиб. Потом свободным бреретоном курсируя с вашими трубокуриными напевами и вашими пятками на ручках руля. Штангельцирковое носоводство! Нет, прежде чем ребро вашего корселяжа раскромсядется, иначе словами, если у вас упущение внутренностей, я к тому, что принимая во внимание ваше беспокойство там, где был брюшностенный зазор, и печёнка ком-в-ком, винвин, винвин, или если вы почувствуете, в сорочке, как будто вам не хватает здоровых фиктических упразднений, чтобы промыть ваши почки, вы понимаете, и освободить вашу двенадцатиперстную кишку вместе с оттягочающим её червём, девчушка, и потеть свободно, просветите вашего причетника в приёмной и, вот, выходите мимо привратника прямо на грунтовую дорогу и прыгайте! Будьте спортивней. Общайтесь с Природой, этим продуктовым универсумом, и регулярно платите ежемесячные. Ваша «Влага лица» Пунта только в лавке шапочного разора возле развонюхи резвенницы. И более важно, чем воздух, я хочу сказать, чем питание воздухом (фуп, я никогда не разеваю ворот, но всё равно могу съесть калошу) и стимулирует естественный эмоцион. Затопчите, если вышло всмятку. Почему так много пирогов оказываются неудовлетворительными, как говорит Диетолог в Брошюре о Благах Бытия, и почему так часто готовка окажется на помойке. Если бы мы могли растолстеть на вылизатесте, у нас не было бы зубов как у гиппопотамианцев. Хорошо. Кроме того, будь я в вашей обёрточной рубашке, я бы держал флюгер петушком по ветру насчёт ваших меблированных постояльцев, что платят за еду в кредит компанией и мелодиями на пианино. Вы только компроманкируете себя! Один друг слишком дружественного типа, Мазурикович или какая-то подобная враженёнковещь, который оный грядёт от древлей Паннонии с оным стремглавием, насчёт которого суд заискался насчёт разнежды соплуга и женчана, что плутничал себя как дома в месте музыки и который долбит по слоновьим клавишам очень мило для этого вашего Мистро Мелосличности МакЖара МакЖжёнса, возможно, скоро удостоверит вашу гибель и проклятие в течение последующих лет дождя, если вы, покамест Жана нет дома, привыкните нежиться в его низлюбовнообъятьях, с недостатно одетым, усощекочущим, когда рукоуединялись вместе за запертыми дверями, настойчиво целуясь (безвкусница, это не та самая вещь, вы же понимаете! ), с телячьи нежным себялюбом, под влиянием женских паров, подбираясь к вам, спутывая ваши скромности, и шаря своими фортелапами в вашем корсете за вашей любовной тресьмой, когда первое спадает (осторожнее, если собираетесь передумать и выдать меня! ), и продолжая выказывать его себеумие каждый раз, когда вы давали ему шанс подобраться теснее и крутить крючком-пяточком, премного ценя вас, чепухогородя как последний слюнтяй, уси-посягуси, про вашу гладиатласную шею, и круглый глобус, и белое молоко, и алые ягоды-малинницы (о сполошник! ), копаясь ещё глубже, чтобы попытать его счастливую руку насчёт чреватых вопросов о наших прошлых жизнях. Как спето к нему доносится? В следующий лаз, когда вы соберётесь присестдать на дыру-хранительницу, выворачивая кувшины стекать для прославления старого Кладодатчанина, постверователи «Чёрной стражи» будут тайком подглядывать из «Куста Скитальцев». И наш местный надоеда, что мелет от пустобрешности. Пуще прежнего! Из культистых в раббожьи! Это было бы совершенно простихудшее состояние дел для красноподдентов газетопечатных эпопей, Пётр Параграф и Павел Пудр (я пирчествую их, чтобы они закрывали мои концерты), чтобы заполучить их воздушные шары и застрелить вас лично врасплох, рассуждая о падении женитьбы в этом нефтяном веке, и о занудствах по три шиллинга за пинту, и про женское пятое-тридесятое, когда домашние пороченные катастрофы и мороченные свежеснесённости для двадцати двух тотчас на взятьсядь две тысячи вялым маршем цивилизации, если вы, становясь виновной в нелыкоприятном опьянении, чтобы иметь и владеть, чтобы прозябать и оплачивать прямые связи, в качестве посредника, с выдающимся женатым членом отдела нравов вечнокуролесов и как следствие тамошних повестушек смутитесь до второй степени, становясь одной их тех ненависнущих, что водят знакомства с ночесветками Лучинки. Что угодно, только не это, ради блага и страха денег! Раз и навсегда, я не потерплю модников колледжа (вы понимаете, я умудрённый шёпотом насчёт арсенала любви и её увертюр от шарогонных хлипчиков до шалогульных дивочек, так что у меня есть все основания знать ту преступную галерею ночных пташек и псицеведов, тёмных плутов и светлых лирников, кичливых гамильтонов и драчливых гордонов, потчуемых, пользуемых и прочих, перепутывая юбки, и как их подползнамеренья выглядят, вы должны сами порешить насчёт этого), посягая на вашу опасную зону в танцевальные годы. Если я когда-нибудь уличу вас за этим, попомните, вы так и останетесь уличанкой! Я займусь вами, чтобы вы почувствовали, сколько в вас сидит чертей. Ружьеправый, я отделаю вас на чём огонь, вода и медные трубы стоят прежде, чем вы решите се дать! Или пусть проклятия Страхосносца падут как крапива на отца белых монахов, которые обратили от ночкоголизма приёмную мать первой неженконсерваторки, которая убежала за тромбондуром, который покалечил мелодии Мура и так вскружил дурью башню звездочадного журналописца, чтобы вдохновить премьер-задиру повалить ему пихту, из которой Купор Лежебок выстрогал крышку пивной бочки, на которую мой древдушка пахатнейше сажал своё седалище немудрости вместе с балованной сестрой моей всётушки, его удовольствия ради! Олунь.

{Ещё советы}

Пуф! Вот вам и пуф, клянусь голубыми, целые россыпи, что я вкруг оторочу всегласно! Слава и по всему свету преставленье! Вдоволь со всех нот, вдаль не перечесть! Валендивный воксхализм Великолепного Вала Вуздема. И пусть чело мне застит мглой, росится песнь моя с листа. И высоконотное доставление, что вы ожидали, будет с моими пенсопенями! Предупреждение о Данухью от дяди Хью. Да ну? Насчёт чего я озадачиваюсебыть, ведь есть сильная тенденция, говоря мягко, если делать меня медиумом. Я чувствую, как духи распутия выёрзываются из меня отовсюду, и есть только сила травмбивки в моей руке, чтобы дать им отпор, черночь лишь разберёт, что и кто будет говорить о следующем. Хорошо. Итак, прежде моего оперотического рогистра кое-что миленькое. Итак? Дорогая Сестра, выражая чувства разнежения, снова я говорю, примите вобратский совет и держите его при себе, что мы, Жан, первый от нашего имени, здесь и сейчас превращаем всё в хранилища, без лишних цен. Низзлись, моя дорогая, если вас будут пощипывать, не говорите ничего или кивайте. Никаких щекощекотаний с пареньком-резвунком, вы и ваш последний свершиннолюбимчик, и падре в исподвидальне, подсчитывающий вам его панацеи. Будьте мнительны насчёт тех бдительных, которые оставят вас поверять белое на чёрное. Уединяйтесь для психической профантактики так же, затем избегайте призхитительных. Подпалю я книги ваши, что печалят вас весьма, и зажгу алоскандирский раскрастёр, что субфраппировал бы Томми Подсветского или Сожженорольню. Перечтите в заместку вашу «Простачную Правду», наш совращательный орган, что ярославится всем печатничеством. Приложите ваши пять чувств к четырём самопоследним. «Трактатъ о Миракуле или Смотрящий Засмертно от Истребителя Священников» Арсидевила по-прежнему первый на горизонте, несмотря на замки баров, Вильям Арчер урывски-каталогический отличник и он покажет вам подъём к нашей насьональной бадейколейке. Перелистайте «Ход с Папствой через Пекло» (в основном парни) от божественного комедиографа Дантиста Аллигатора (распрещая ваш индекс) и найдите хохму в хоре наилепших насмевок от шмуцтитула до фатерджонсона. Причитайте благой клятвой на праведном вымысле, вроде тех «Познаний Постхлёбки» Карнавала Коллена, или «У Проси Уинна» нашего С. Дж. Финна, или «Пир да горох» Военноцелителя, лицензированные и переладанные нашими самыми колоритными прелатами, Их Райностями Чечевидцем и Горошанином, епископами Гибернитов, смирным изволением, для распространения в помещении, два лидера продаж на рынке в этом счастливейшем году, как установлено Нэшем отцом, тиражируемо Нэшем сыном и незатишно распространяемо внешнеряшливым другом. Завяжите шапочное знакомство ради нашей доктрины с работами старой г-жи Трот, старшей, и Мануэля Татя, младшего, и Лаподея Неги, яхонта дикции. Раньше я следил за мелкотешащими рассказами Милы Умерлиддельноягни, в присыпанности с эмоциомятным соусом. Просеянная наука полезна для ваших низмышлений. «Яйцо, отложенное бывшим петухом» и «С флаголётами во все Фантазмконцы». В основном девочки. Шагните за священным чаем в долгие жизни наших святых и свещумников, с виньетками, врезанными в инструктивные буквари специально уполномоченными людьми для вкусовершинствования ваших разрыхлений. Не дай зряпасть сотрясунам. Зажгите спичку за бедную старую Контраскверну и пошлите немного плодмасла для сшизматиков. Нет рубашки теплей, чем в нужде от друзей. Помни, дева, в прах пыль неси, но затем Золушкой ты должна возвратиться (зачем вы подрываете её рукав, Руби? и втяните ваш язык, Полли! ). Спишите это сами детскость раз, все вы. Как дружку друг, что шарил в марах, взял в девы, хоть милкройщик мал. Как смеете вы смеяться из вашего медовустья на отсутствие этого? Будьте хладнокровнее с вашей свежей невинностью, и чем дальше, тем дольше. Скорее, чем расставаться с тем вестовечным изумрудом первостепенной важности, что дошёл до меня через многих в нашей семье, что вы храните столь сокровенно, где крайности сходятся, нет, влагооплакивающийся, лучше пусть вся ойкуменическая вселенная принадлежит мощномеренному Халу и делает всё, что его Марии благоугодно. Когда гонг раздаётся в честь оводосовместной свадьбы, облачайтесь в свои узы и раскройте признание ничтожности. Остановим жентщету! Лишь бурным править спешный бег, весёлым в тернии мчаться. Спускайте сехтантские, чёрный, зелёный и серый, и поднимайте михличную муть с опилками. И вроде разодетый, но в одних раздёвках? Попочто не след затерять, будет и для наших белая полоса. Стишь! Блаженна она, что с Горемыковой прогулкой проблем не ведала, ведь он её чудоутолил. Идите! Вы можете насыщаться нацедками, если немного налапшитесь, и стельной солонинкой тоже, в своё либидовольствие, на зельеширотах, если у вас есть родители и вещи, о которых заботиться. Вот что прилипло к Графине Кантилене, пока она выпячивала сласти прелюдогубок, чтобы кормить её дискантуженных балладовестных, и поэтому оно ассоциируется с её именами. Нам сцедки! Ниц, едоки! Неповторимое, переседеющее непоправимое! Нет ничего, что это напоминает, как нам впинают, если только она не захочет полоротье белого пудинга, ведь желание в её розе марины и в её глазах, столь голодом сиявших, поэтому, когда вы гладите скалку, напишите моё имя на пироге. Охраняйте это сокровище, Сисси, как перл, что редок и сияет красотой, говорит он. В этом хладном древлем мирозвании кто почувствует это? Хум! Об этом сокровище много трещали, но мало кому суждено обрести, ведь теперь нет ничего, только крепа палантины и развозка им под стать. Позвони ему песней. Придвинься пониже. По вам томясь, Нитонисеевна моя-с. Что нашёл. Шок на шоу. Шинкарна. Шепотков. Шумн.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒