Книга 4, глава 1 2 страница

{Часть 2. План Жана}

{Проповедь продолжается}

Разгласись, – вдруж вожгласил наш трудолюбивый Жан, пиная панель с дублем пополам и вопия вслух словно брамаамова ослица, а когда его голосоозверение вознеслось к верхнему, сжимая его региструки, муж какой он был высокорешительный, пока он всё теплее подавался к ней (там должна была быть прорва денномыканья в тех несолоных хлебавщах на сон тщедушный), – разведись за меня и скажи, где фамилилась моськожительствовать (если вы попадёте в неприятность со стороной, с которой вы навряд ли забудете его внешность) с любым наколенным щенком или нарукавным барбосом, что всё время брешет по дороге, сделать дыры в каждом цапуне (пусть полицеприятель родный нистормошит его с его шпик-пыром! ), и волонтёрами, чтобы забавляться с вашими округлостями за предложенные стаканы и харчи, женатая рука, от которой долго мучаешься, – даже не получая его правильный пасс от уполномоченной министрицы инодел с чёрным дружеземцем, тем врагом нашей страны, в чистовидном свете, – и меня не заботит ни на туманчивый грош, кто ж такой этот хуанхряк, ни на два фунта нуль зрения в углу, ни на три крика с холма (будь он даже моим настоящим константистым тезоимяреком, Молодчиной Нусладным, и весьма ханохожим на моих градоначальных предков, тех двух, что получают свои разводы в судейских округах Шутсбери, Тыловой Дядюшка Римус, баас Эборакума, и Старый Фатер Улиссабон Ногивбрючин, лайкосир Вулвергемптона, что касается их бристлингов), зато верней чем то, что есть подводы по ведомствам в двухвъездном Питербараке, и верней чем то, что домой мы приходим в небеский проспект с запада, на волне по расписанию (если я приду хоть немного быстрее, я вернусь прежде чем я отбыл), от земли нарушения обетования, где мантия Брендана убеляет Керрибразильское море, а мартовская галька поскрипывает под нашими ширешагиваниями, чтобы принести огонь и меч, можете застраховаться, ведь столь мы ценим само имя сестрахования, что как только мы сделаем, вероятно, уже будет незавидная перспектива, чтобы всестраховаться. Он стал барышничающим с того часа. И почему мы говорим это, вы можете экивочить меня? Это кивать? Угадать! Ты попробуешь? Думайте, думайте и ещё раз думайте, я настаиваю на вас. Промажь-ка. Непереварево. Вы недознайка! Потому что тогда, вероятно, мы немы шоу представить, каков есть путь Шона, как мы окольно подойдём к тому, чтобы проломить его лицо чужака за него за то, как он подкатывал к вам с его тебенесённым бальзамом Галаалых, и за его «спою тепеснь Арупии», судседательствуя лицо моей подопечной в убежище, перед тем как нащупывать двумя его измерениями ваше свадебное тамжество. Тьфутоге, ежели был я как Рыжбатька, я б дуэлиста пихпахгнул! Теперь мы расскажем вам, что мы сделаем, чтобы быть увеченнее вместо компенсации. Оныш переполнит нашееговое устье как Лири на Ленстерлик и онмый сведёт егонашенские примазки низше полбы. Откройте ж двери безмятежно, вас кто-то ждёт, друг дорогой! Позовёт он, вы услышите, бух-бабах, как молний блиц, громче муэдзина вечного в туркофеенную ночь. Давайте же, почтовый ящик! Я расправлюсь с вашими каракуличностями, трость надломленная! Вот так вот оно, и большим орпером не описать, даже если я, с моими служицами гопнуть и чикнуть, должен вылощить волости ветоши вокруг Скита Святого Патриса, чтобы приложить моей бахомучкой по его спиноношке как соледар. Мы навострили глаза. У меня есть его кворум образов, всё для моего ретивого окоружения, Миклух Мухомань. Размошнитесь! Кроме того, следом, чтоб мне пуще стыдно, если я не с уверенностью полагаю отдать этого брательного стража под опеку первому полицейскому бой-бобби, квартальной надирательше из Десантников Доры в открытом поле, на которую мне случится нашёлгнуться. Или вдобавок, к вашему сведению, если меня вгонит в тоску, неужели вы полагаете, что катя бочку гнева я не смогу даже включить в прогромму, на сладкое, совершение опрометчивого поступка, чтобы подключиться и ввернуть вашему совершенному незнакомцу на чудесном подгорье, а потом волочить по улицам этого шелестоногого, в ожидании передачи моих разбирательств в противостих живогарсону перед группой моровых судей и штатом из двенадцати кротких и баснословящих человек? Ничейный сын правдами и неправдами. Это должно оказаться более или менее событием и показать самого широкого выдералиста в моём котелке. Потом он получит сбережения за его сопереживания, вопия о мире. Красивые холомы я обещаю ему и бессчётнокс бырок за его тела. Друмглин, гудь сгимн. И в этом случае я не буду полон, борясь с похотью, пока я не задумал полуубить вашего Чарли, вы моя дорогуша, за вас и отослать его в Домовинзавод, этого алгебриста, прежде назначенного ему времени, особенно окажись он прожигателем ночной жизни, Ролло Подвохов, сын брившего полевого скомороха у Арнольффа, на подхвате идей, гораздо более пятидесяти шести или около того, антропоидных пропорций, возвышно, пять футов восемь, рядовой представитель Ш. Ш. З. З., рим. -кат., из Доброй Твердыни, чистых кларетов, не в племенной книге никоим аистом, усы щёточкой и зубопротирка, иначе усмешник через воротник, и конечно же никакой бороды, костюм оттенка мяса с горчицей, смоломешковатые слаксы, очевидно слишком просторные для него, половажные ботинки, стирающийся галстук, мостовая заколка Отца Мэтью, потягивает что-нибудь вроде Уитли или Росс за барным стулом с каким-нибудь завсехдатым с почкой Олафа Крепкого, вечно пытаясь понаскрести на движимость у недельных священников, чтобы сочленить новый дом вдобыток, сигарета в его держателе, с хорошей работой и пенсией в Биннессе, разговоры из разряда «что насчёт нашего путешествия в Нормандию» со случайным «говорят, что та художественная галакартинушка в инофеатре Смотроперл про Михана с его лицанжелочками раскупоркупажное соплеменниколепие», синеватозелёные глаза немного пенистые, развивая некоторые злые наплывы с некоторыми отсылками к Божеству, ищет утешение в алкоголе и прочее, генеральный трансобщественный персонаж со щепоткой железнодорожного мозга, иночехотный, с временными приступами хромоты, у которого его любимая многозлачная семья, достигающая десятка, из востроногих и сильнопорточных, в придачу и в отдачу, воисть.

{План Жана}

Так пусть там будут костяшки или локоть, сим я предостерегаю вас! Всё это может быть смех пополам, или налёт наповал, и пан или пропал на каждый удар, что у Мэри стоп-игра, чтобы Вил Влейтист взыграл. Рывком под руку, посторонись в сторону, лицом к стене. Невзначай нассужала судьба, сколько ж надо едать, детвора! И чтобы там не было никакой неплодотворности, Мисс Предполотница, насчёт того, на кого следует прицепить бракобязаловкача (триста и тридцать три к одному на «Проклят день! »), когда милый малый прокозник выхрипывает в своей улюлюльке, как грязный старый биггарист будет перескрипывать свой кашлефолк, вам лучше держаться прямоты ружейной трубочки насчёт росточерёдности, как я рекомандую вам (вы, цыганскоглазый багаж, вы слышите, о чём я молю? ), или, Плоший мой, если не подбивать мысли мне в голову, чтобы ухвостомериться, чей удар был пёршим или кто ударил обратклин, я собственнолишне брошусь вам в объятия горизонтально, как сказал висящий на ремне, за сбагривание меня с моим именем, и вас самих с вашим детмешком с такой приветликой жертвенностью под удар молотка ловцеводу третьего предложения дешевле, чем грязь черномазурика (на продажу! ), или я шлёпну по вашим фруктопахнущим ююбовым губам, по-быстрому, как мною ради вас замышлено, если вы не будете держать культурный язык за голубятней. Заботы нежности длятся лишь миг, зато с зароками бренности томятся целовечно. Я вам это припомню. Я научу вас напостойностям, платежом празден, чтобы вы проделывали ваши дочерносглазые танготрюки с сердцемяками, если я найду, что муруг влас буйный на вашем речноплатье, и что подбережье вашей грозодежды плутливо покрыто сеном-соловушками и обривками. Подымайтесь, Ал. Розмалюха и Уд. Опошлоломитва, ноне прав вдали? Я наднимаю вас, вы понимаете. Попросив Инновероанных доставить ваши посылки, и вы мечтаете о чистой славе. Вам не станется мориться с Вульфом Походов. Отчарлившись от капеллы, не так вы? И ходили на свидания с прощелыжниками в особых отелях, не так мы? Одинокая пошла исполнять вашу матушку, исоль? Вы были струзьями? Хап, вотще вильное чудчело! Помяните мерзослово! Я буду с вами насталхищным, Блудничка, несомненно как палатин в Лимерике, и, по стройной секреции, вот как. Хлысторати! Если вы двое вдаль пойдёте железной дороги, о, пожди, и я побужусь тратить время по кустякам! Не забывайте об этом! Раскрытка! Это зависит от вас. Шустрей шпикгончей буду шляпокрасть, где гуртом гурий гонят к городьбе. Отщёлка! Я разорву ваши плохфоны и запру все ваши распробушки в шкафу, да, и порежу вашу шелкожицу на подвязки. Вы бросите эти ваши приёмы Измарашки, когда я выставлю вас неимовихрем изящной. Наказав вас в цвет, приложив губы на рану! Я получу пленарное удавлетаврение, как прелатчествует, с вашими неравнодушными отпущениями, будимая родеодевчушка. Светлый муж и тёмное предложение. Есть много оказистого удовольствия, что на вас обрушит свой сбокуголосый удар, атласная г-жа Переперечница. Для вашего же блага, вы понимаете, ведь мужчина, который поднимает свою ручку на женщину, нежит с добротой и лаской. Вы пропомните ваш горб «Аветесен Рим» михоньки расторопнее в следующник. Ведь я просто достану моего иноходчика и дам вам один хлопбрысь по крупу, вы понимаете, что вызовет маков цвет стыда на вашей пионовой тыловине, пока вы не завизжите папапардон и не жарумянитесь вашими розосиндромами до писка гневокраскоболи (возник, соделал, пострадал – вы слышите меня сейчас, ложколизка, и, может, хватит смотреть на ваш кискосердечный поклон на плитке? ), чтобы вы не стушевались на большую часть текущего года, после неудачи дать отчёт о себе, если вы думаете, что я такой приамурошный как все прочие. Теперь погасите огни (пуф! ), сладких, утро вечера мудреней. Вот как я забутыльничаю по вашу ититьвпоту красотулицу для майтёлочной бодашки, ведь это у меня умытые руки, чтобы вы устраивали побойку. Между ними.

{Он вернётся изменившимся}

Без ведома вам яр вернусь из-за смотра, нунцием я возвращусь сюда. Сколько же (от великого до смешного) раз без счёта, будущее моё, если мы подумаем с глубоким чувством, с образумьем, с глазразутьем о тебе, затем далече в простынях я млею, вздыхая с принятцей над моими именами, в стаканы глядя напролёт, покамест ошаромыженный грохотом доппельдверовредителей. Наш гомрульдельный поэт для Остелинды, Фред Уэзерли, говорит это отчастучку лучше: «За мной, гляжу, вы майступали, только пока вам копи зашибал». Затейливая простумеля от Лиффидобреда (перекосменя! ), но затем вы заполните большой угол на этом неподдельном троне наших эмоций. Ветрожухлова моя прирученница, чтобы мы могли беззастельчиво многоножиться как сложители Амбархана! Небессемейно и семинебесно! Вышь для меня нешто! Бывшенские способы малооценить мя были замечательны, так что асмь в состоятельности послать вамс прекраснейшие прозовольные размысли касательно моих тычков в вас через малые тырки всяк галочки, столь мила арочная ночеспальная скрижаль. Если я удовлетворял ваше рассалливание деньками, как амунициозный человек, дайте увы, дайте удив, дайте увидеть ваши безотделки. Как я бы хотел, – если уцелею, да поможет мне единитель М. Д. Сердешных, раз я живу с надеждой на деянье, подменяя моинские блуждающие руководы под вышинские, что шустремляются ко мнению, – позитивно покрыть две чистые сластощёчки вашего миловидного изюмвзбитня вашими крем-безе, чаль эль и так даль, как я распугаю всех тараканов у чердаковатых любым лапчатым утром, честно, клянусь моей рьяной шавочкой за дверью дубовою, что так и сделаю, стань, что станет становиться, когда при смешении наших слиянных вод, милаш мираж, как массивные горы, чтобы не расставаться боле, вы там и тогда, в те счастливые моменты нашенашего нежного согласия, подождецелуете мне в спину, ради отличных оценок и оружий на плечо, и среди тех объединённых И. Р. Cтендистов, когда я приду (вонно! вонно! ) как диколетящий лис на своего собственного зеленогуся снова, ласк лапать любо, шесть одного за пол дюжины другого, пока они не отличат любого нашего от дербиморды, когда ягодки в следующий раз вернутся в Илинг, как с ними должно статься, как они должнили в их прошлом, как они должны к моему настоявшему сезону, как в дальнейшем они должны разъяхонтиться, сразу восследуя по моему безопасному возвращению к неведению и блаженству в моей бесконной Откидной Лошадности, через шурланды и норланды, страну королей и королев, с моими нитками жемчуга для игривых девочек, выменять знатней. Знались.

{Планы вычистить Дублин}

О юность, в мирной тесноте ютись со мной, как сошка, сулящая сама по себе! Очищением почты мы хотим заниматься, продажей рукоделий и общественной работой, сдарушка, завершая наш союз Абелита через усыновительство приёмышей. Это путь на Эвфонию! Вперёд, МакМорфель, Хенсон и О'Двайер, Блюстители Бойчестера! Я управлюсь в кратчайшую сорочку, если вы пробьётесь через вашу смену и между нами в одних холопностях, булавкой к бюстгальтеру и треплом к трюкачу, тогда мы вытянем нашу программу начинаний. Приди ко мне в сады союзны, чтоб от наезжих отдыхать! Мы кругообрезоним всю сторону Дублина. Давайте же мы, истинные Мы, все огнедымимся в нашем подготовительном учистилище как апоскалы и будем полезными для удоботребований, помочь нашим сёстрам Жардин вычистить свинарник и в генеральном смысле придать вещам остроты. Мелиоризм в массколичествах, разыгрывая поступления и деля тотализатраты, пока ось, спицы и ободья не начнут гудеть гимном. Сожгите только то, что ирландское, за испечением их углей. Вы успокоите коксочёрную желчь, что из Англичании и затронете то, что у Армурики в железной груди. Пишите мне ваши такточки, мои профессиональные школяры, затем моноходом, макая туда свой нос, не поминая Генриетту лихом, насчёт смерторождаемости в жизни судврейских и нечистот у Короля Хариустона в высшей точке, пробегая в бульварном смысле по всему в целом. Я бы написал всё это самоличиной, будь тут со мной мой черноюркий влагонос. Имейте в виду, клянусь Михаилом, вся провинциальная банановая кожура и яйца всех щебетушек составляли долгоместную людноигру вдоль улиц Генриха, Мура, Графа и Тальбота. Присмотритесь по Луке ко всем мимоподманкам, что он униваживал для хищных петиций, наш священник-мэр-царь-купец, усыпающий Откосокровную Дорогу, наваливая навоз сверху, докель не всплыли виды Уэльса, от верхнеоконных выступов Колотокостья до поворота у Давки, где одиннадцать братьев отцов Миристов против белых монахов, что вышли на молебный мальчишник. Сравните те самоспады кепилицых с Воротами Ветров в Красновидово, севвсточный дублинский любимый зюйдвестный водоплац, и как судите, так и скучите. Что вы имеете в виду под Жно Гражданином и что вы думаете о Жасе Язычнике? Сравняйте любоффь в большом Дырблике Пирса Игана с букой в Букерли у Сушки Ралли. Объясните, почему существует такое число орденов в религии Азиании! Почему такое число орденов предпочтительно перед любым другим числом? Почему какое-то число и чем оно неординарно? Итак? Как далеко расположен самый зелёный остров от чёрных краёв Ризпании? Перекладите на универсальный: «Я патрипёлка еси, и на моём перегребне». Стращавшись! Дайте же дорогу автоинтаксисакции нашего града скоплений фордов! Листобаньтесь с каким-нибудь пристоварищеским крюкопожимателем или, чтобы убедиться в фактах личиком, пробегитесь в дождливую погоду разок, потом доверьтесь, сядьте на краевокондровый трамвай и, одетая средительной запояской, одобренной иерархией, укомплектованной эккластиками, направляя ваши стопы, возьмите след и набредите на, скажем, Астон, я вам настоятельно рекомендую, приберёгши экземпляр Акта Посевов и Уборов, когда вы уже раздобыли один для себя, и направьте пристальный взгляд в любое окно магазина поблизости, что вы выберете по догадке, давайте предположим, домвышка под номером одиннадцать, «Портные для Света и Полусвета», и в течение тридцатидвухминутного срока продолжайте разворотворачиваться на колдоблуках в сторону предыдущего путепровода, и я действительно очень беспощадно ошибусь, если вы не будете стаивать как астонбеленелые, увидев, как вы будете тем временем чертихомутновидно полишинелены лепёшками шлякоти, что случаются от хлябеуличного перехруста с черносворачиванием транзитного транспорта. Увидеть Капеллу и ускакать. Покажите мне ту книгу жалоб. Где Кравская Каттирина, женщина с муть-граблищами? Когда вже военвычистят этот наш поросительно навозмутимый дубтлен, этот пиргам во весь срам (бесись, Кармен, с жиру), кишащий попрошавками в дырявых одеждах, и сделают его ненаглаженно белым как липун и манжестер? Когда начнётся то нацвеликое златокупленное ипподробнодерби с его благодельней рвотных средств для наших насносных матерей и носилками для их обезжизненных мужей? Что касается меня, я за свободу гона, но затем кто будет клеймить срамной водой Папское Авинью или кто макизгладит Опиеву Дорогу? Кто будет грайтонировать Грейвзгорье, и затравит Сударика Пристава, и никогда не расстроится от Лорканбурга? Буйные королевские комиссары! Кто не лелеет маков цвет, тот пожнёт бурьян. И этот труд достоин взыграний моих. Маслом оклад, батрачь за харч, и дело с сумой Иовтуристу. Если надежды на любовь не имею, какой мне ждать пользы? Никакой! Мои флаги врушничества это шишки неприятвестей, ведь это сказки Извергрима, чтобы удержать отца вихров от поворотов отворотов. Знаете что, мои умилительные полюбушки? В один из тех дней мне советовал улыбчивый избирателеискатель, который сейчас храпит во всеотлынивание, категорически бросить бродяжничать раз и навсегда, что мне нужно, чёртдери, обезделать, до тех времятоков, когда расположение будет получено по печать-малой разнарядке, чтобы добиться для меня прироста автомобензина, и обуви для тех бедных босоножек, и полную бурсу от Св. Наветрино для кюре в Раздунайви (хотя откуда оно должно прийти в этот раз – ), как я сатурально думаю сейчас, как пред Иоанном, для подналожного обихода, что граничит с кровожатвенным краем. Отым.

{Цели Жана}

Сестра дражайшая, – Жан добавил, гулосом чутьточку мрачнее, хотя это всё ещё фа, пущенное течь, пока он повернулся к ней спиннингом, чтобы быть почтительным к нему, и видлистал свои драгокнижки, чтобы передать ноту партии, фоноскопически нелюбопытчивый и меланхоличный всё это время, покель на буресводе, на который он глядел с надоявлением, его насатурноклончивые глаза со звездочерним влечением следовали как свиватель за вымышленной ластичкой (о бабочки, на лампочки! несись оно всё до лампочки! ), – бурсоналично, да поможет мне Грог, не то чтобы я сильно спешил. Если «дальше будет» упустило уток, то «тише едешь» нашло их. Я учую, что это голубоокий песец, с любыми причитальниками, что щурятся на свет земли, из любых, что идут мимо дырдороги, куцебаррикады или улицы Уилфреда, а затем я бы повернул назад, особливо не только потому, что я мог бы разживиться подавальщицей моего душевного назначения, Моной Верой Каликой Гипостилой, моей лионской леди, чтобы направлять меня согласно гастрономии под её охранной грамотностью. Мне это более по вкусу. Судьбы более чем любезны, чем оставаться там, где я есть, с моей жестянкой чая маловеток, по призыву Святого Джамаса Ханвея (Дий зонт всякому), камнепобитого, и Якобуса Персофона, посрезника, ради моего крестильщика, с Петром Рудоносом (то мой друг рассердечен, любим, ко дражайшей руке что прильнул), в этот проходящий момент по местному праву в птичьем заведении, среди моих фазанок, где мне снилось, что даны мне певчих казематы, где дрозд и чиж споют мне для души, спехоспешив, и мои куцики встали дыбом, и мои лапоухи аналогично, где рысканная чуть (что за лиса! ) выторапливается без промедления до глубочающей ночи испарений, выщипывая регулировочные драгоценности из плетней и хватая неоновенькие диаманты на краю моего болтателя, если бы не те осовевшие часы (чтоб им пусто быстро! ), что только что вторбурчали время, и бейдевихри, что носятся кругом Дроксхагена, что и чёрту мило не покажется. Я могу засесть от греха подальше до лая Святого Глухария весь удодовый период, до всезонного горисолнца, когда смех уж берёт от кудрявых зарниц, и сонно повернуть широчуткое ухо на трепихание перестрельщиков, слыша милые старые беспроводные Аэровы арфтемы, и почты через ночебережье (пиписк! пиписк! ), и жалобного козодойчика в трёх сосенках (свиристения! верещания! ), мироленивого как филопотам, и вальдшлёпание кадушек по лягляжкам, оставляя чай-лист для форели и бел-лук для усталых, пока я не последую моим воздымленным новоскопом за бейрегбийной луной, что кучевражисто дуговращается и зазря засыпает там туксреди облакостанища, чтобы посмотреть, как аккуратно моя полуночная гусематушка отложит своё новое золотое вонаяйцо для меня внизу на стороне пугливого востока. Чего я бы только не сварил, мою прибрежную залплату, мои пулярковые ботинки, мой бобровник (честно! ), да, и размягчил бы мой ремешок ради стаеприманки, пир плотвой, с теми финчушками, теми счастливыми горбушками в их мелюзгопадах, что сверкают в сторону морской саванны, прыгая вперёд склизков МакСигов, больших бублиц красноварищей и подбитых мошноветром фразанов, изрядных правцов поперечной рыбалки, что встали ко мне стерном, или, хотя я предпочитаю собственную компанию, когда оплясунул плодояд, чтобы склониться у водослива одиностанцем, мой т. б. ч. к. к моей ф. з. н. м., спичгармоника в моих лапушечниках и любимая латакия с благодушком для моих ностопырок, с завязьлистиками, увядающими от всего осерчанья, и сеньяблочным королём, что ниспускает свои поддонные ароматы для моего оцепенения, может подгрифтовать мне с поманкой, зажигает воду при копьесвете или ловит трофеи королевского колледжа монарха чирургов целыми охапками с выпечкой (ни пудинг, ни уха), пока гнездо сплести я рад бы в Палатах О'Пернатых, все павшие псицы Аделаиды токощекотали мне подпокровночно, я бы диапослал мой благощебет дорийских черногроздей хтонической сольфии с моей песни льющей пикколютни, чтобы трубодуть музыкзальные напевы с разномеренными феереакциями. Я дам, король, всё мне, она, один, вверх до, вот так, я дважды дам, пока вся рощица не станет ококутана в песне с ними. Ну разве это не мило? Я дам всё мне один, я тризны дам! У меня, возможно, нет настроения сопранвиться с тем фортебачением, что непроходиссимо, зато вы никогда не споймаете меня за неверным ключом. Звенчат в дали верхи напевов. Нотмарьо! Бемолли и дьесус! Ведь я щеголяю тем, что вам не по кормаку, в запасдальней части моих шнуровалов. И у того соловья, что я выпустил (оляля! ), такая же чепушистая фырфонетика как гармонь моих бубенчиков. Натурально, вы можете нижнерегистрировать меня как сердцедиссаккордного, затем что я один-утлонёшенек средь лиллетеней киллармий. Никаких полутонов. И подальше от пустошей, чтоб вас! Где плевелам мир, не выйдет компир. Смертоносы спрятали болиголовы среди чернотала. Робейте перед ракитником. Бросьте вредную стограммку! Бриония О'Бриония, твоё имя Белладама! Затем хватит уже всех этих шорохоистовых сплетен. Дело пастыря гнездится. Тебе ниш путь, значит, мне риск гнуть. А теперь сыграйте мне как по нонам. Во-второпервых, не покладая голову, я обойду все мои экзомины. И если какую чувствительную монету я обрету у Латушей, клянусь голубыми, я спущу все их суммарно, каждый дольный фартинг, капитал в облачениях, на субдоминальную сивуху по себестоимости, я готов держать альпари на свой шелкотный питьшанс против всей толики, что у вас несть на вашем заднем щитке (коль штатсдама без поддёвы, стужа, покарай дыханье! ), что я изгоготался, чтобы заставить заплатить как касса-автомат, надёжней, чем горшок на шесте. А кроме того, что оному клювонос, то неким лещ, сея мои дикие сливы, чтобы пожинать спелые пирогоизобилия медовухи, благодать сливянки, и гидромель, и метеглин, я выйду с моей волшебной нельмой, сокрытой временем, вольно, видно и весело, взмывая превосходством на рынке в качестве фактора. И я скажу вам, регбиктивы меня не удержат. Клянусь неусыпным Лососманом Аннадромным, сим божеством всех рыболовких, ничто меня не остановит, чтобы пайживиться, чтобы пойжениться, как те портовки и полёвки. Ни Ружья Ольстера, и Милиция Корка, и Пушкари Дублина, и рейнджеры Коннахта вместевзятием! Я прорублю шаннал, и брошусь за лиффборт, и выпью анчарную воду, что певчие мне на пути. Дык! Как вам такое мыто, мая прыгожая, для неразлучницы? Струхнуть суть совершенно петроестественно, стращать же бога воление. Узриньтесь! Как Вариан, что полметает позади меня. И прежде чем вы узнали, где вас не было, я ставлю свою изначадную судсказку, не теряясь ни на монету, я буду попирать человечность и буду с вами кататися, моя довручённая свиноснежка, в кислице и в сладости, со спокойным начётчиком метрономом, пойзорно, пойзорней, пойзорнейше. Святые парень и педель, я бы покорыстовался на любую вашу часть, моя шикарная Шалунья! Будь это всё пропито, лучше пропустить брютмочку шипучки и раскупорить несколько брагодушных, трясите же тот лёд игристый как дева с трепетом любви! На моей лайке сроду пятен нет, но выискать вы чувственны немного! За мной дело не станет, я вам обещаю. И, как первый парень на веселье, чьё языческое имя К. С., такое оно есть, я никогда не скажу передёрнуть прочь, пока мы не поепискотствуем и не плоттопим друг друга, мужпруга, до наших вех сближенства, где я посажу вас, моя иззлобливка, на электрической оттоманке купаться в распущенности буквольно без швов от изумляции, среди самых подкаблучших меблированных компактноментов с сибаритными комнатами, дайте мне только набить мошну приблизительно в миллион или около того ихними как первоклассный делец и прочее. Только ради одной вещи, это, если я стану премного более расхудалым, я бы ужасно тревожился, вы понимаете, насчёт мочигонятелей юнителей и поднимая тылвнимание ужасных сквозниманий, что завиваются кругом, с гедроликой в престудной амстофере, до того исхода, что изничтожит любого датчануса с его капитулом обстоятельств, чтобы черновредительствовать дражайшей половине моего перелирического здоровья, не считаясь с моей хлопушанкой, и это сущая правда из мешка квохтушки, доподлинно верная, и, помимо прочего, я никогда не мог сказать ложнейшей лжи, что истинно дала бы увольнетворение. И я не вешаю яблочное пюре на уши к твоеведению. Или чтобы закусить котелком. Я сурьёзно. Апочхи!

{Часть 3. Прощание Жана}

{Жан уходит, чтобы встретиться с королём}

Сиссибис дражайшая, как я читал себе не так давно у Тенниса Фланелса МакКортуа, в его корреспонтанцах, усидчивый на моём триместном и просто думая как тхофторр, как долго я бы хотел продолжением следовать во Входстеле Изольды, чтобы навестись на очагвидное и наскрести на подноготные размечтания, чтобы навострить уши под моё фоно на земле и наловить слухи от эхтово до эфтово, раз горем я узкокалечен средь этой ночи горделивой, как вы можете видеть по моему взмыванию и лбу, что занял всё лицо, чтобы выйти в свет, честный и прыгливый, под мелодию, от которой стихла прополка, из нашего безэтажного дома, по этому бенедиктинскому поручению, зато исторически это самая славная миссия, секретная или веская, через все анналы нашей, как вы часто определяли её, яросвежеокрашенной Ливобильной, в блаженнолепном покое среди тишины мёртвых, от фородальнего из следпервых до самого ветхорамседлого из худславных. Дорога Вико идёт вокруг да около, сходясь, где начинаются пределы. По-прежнему повелеваемые циклами и непорченые рекурсантами, мы чувствуем себя превосходно, не стоит волноваться насчёт наших сдвигов с мерной бочкой. Преисполненный моим размахом и гордостью (пустим благо веять, жив имярек! ), ведь это великая вещь (великолепная! ), собираться встретить короля, не какого-то еженощного короля, неннетушки, бой ты мой, зато верхоправителя Тудая-на-Сюдае всея Эрина, божистинно, я говорю. Прежде первого недоштопа Ирландии, уже жил один господин в Лукане. Мы лишь желаем, чтобы каждый был так же уверен хоть в чём-нибудь в этом водном мире, как мы во всём что угодно, в том влагосочетании, что уже проклёвывается. Теперь я выложу вам гинею за сено-солому. Скажите это матери. И скажите ей сказать её старухе. Это развлечёт её.

{Жан прощается}

В смысле, к дёрганому Аннанмизеру это всеабулическое дело! Ведь я объявляю пред Йушусом, что я начинаю страдать солнечной болезнью! Я не наполовину нордвершец не просто так. Рок ледяной доски весьма умеренный с нашепамятных времён, которые, увы, не так далеки, как вы бы хотели, чтобы застыло. Итак, теперь я спрошу с вас, чтобы вы не создавали сцен, чтобы этого и в моём бедном телогреющем помине не было. Я не хочу, чтобы вии вспучки барахтали, мориалкали и куроцапались на дуэлях, кулдык-тык-тык, надо мной, пока не начнёте харкать горькой, вы понимаете, после солёной макрели, хлюпая «пекитесь, сельди» с нахальными перебранками, бахвальство праздных баек, ни ваше страшно лимонхолическое нытьё про бытьё в швейном кружке, захватывая предметы женских костюмов с капитальными скидками, изнашивая ваши охи, сидя вкруг ваших ахов, сколачивая златовония где-то там, где я последний раз клал их, там же пора трубочищенья, гнездокровится, подрубашечное, наседает плотное, превращая зрявтыки в таявшие горечи и салонный чай, ни ваша мягкотелость на ваших креслах горячки над путебедствиями Болливара в тщетный понадейник, дымя вашими мокрыми костушками, моля Святое Запрещение с Иожёлчью Диспепстителя, пока Старый Клоковщик идёт лесом совместить с Прищемкой, надоедая шумными сбитостями за Прочего Лётного Парня, и Мистраль Вислонос обнимает своих дымочадных, когда в такт била спивачка, это мой гала-бенефикс, вырывая листы из моей рассказочной книги. Типун на мой разболтишко, если я когда-либо видел подобное повальное море маргдалин! Давал делов минувший хмель, со славного доброго хмеля, и прочее ваше порожнемельство! Просто обычные подводы у огня для отсутствующего По-вого Ш., и я собственнолично сделаю вам восточное спылушарие в тот самый момент, когда вы означите судьбы. Загляните под крышку балаки и вы увидите, как я паруспростёрся над пением, и на что вам нужны те укрощения, когда Париж внушил вам шляпокрой? Пойдымайте настройку всяк кругом, пустите ваших аляискуса и распрочих, пока я блуждаю, и пусть вам не причиняет огорчение это, даже если развенчанный обет будет весь низвергнут, на мою бедную головолю, даже если бы мы прозаклали нашу жизнь. Чу, благоприятные века ждут вас! В саду костей. Когда-нибудь очень скоро, теперь, когда дальние облака разбросаны после их сорока лет дождей, по вероятию, мы все будем вместе, гордо и в здравости, всякоммуникатистически, среди феерисейской полифонии, элита избранников, в земле избытия времени. Йоханнисбург это откровение! Складируйте алмазы, что никогда не умирают! Так что бросьте уже этот вздор про одиночество! Выпейте, дамы, пожалуйста, со всем изяществом опрокидывания! К чёрту десятницу! Хлопайте руками почтмастерски! Великопостье уже близко. Ваша подошва и майкрайщёк должны посему прекратить знакомство. Итак, впрошаг тебе наш век! Разлучаться праздник. Мой дар тебе, любимая, к лицу. В знак памяти монету раздаянья моя сума тебе преподнесла. Прощай, секстёрка, прощай! Гуль-гуляшка! Конечно, драгоценные, письмоносец знай себе часто думал читать вам между строк, которые не имеют никакого смысла. Я подписываю себя. С искренней любножкой. Несгибаемо ваш. Эн Пошт Лишённ. Продолжение следует. Поляжь!

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒