Кровавая свадьба» 1 страница

Стр 1 из 12Следующая ⇒

ББК 85.33(3) С 36

Рецензенты:

доктор искусствоведения, профессор А. Г. О б р а з ц о в а, кандидат филологических наук Л. С. Осповат

4703000000-232 ,

^С ~042(02)-89 ²¹⁹'^{89 (Д}°^П-^{) ББК 85}-³³(³)

ISBN 5-02-012659-4 © Издательство «Наука», 1989

Лорка начинает

Федерико Гарсиа Лорка родился 5 июля 1898 г. неподалеку от Гра- рады в поселке Фуэнте Вакерос, в самом благодат- РОМ краю Андалусии — в Веге. Среди гор эта долина » своего рода оазис, подобный зеленой реке, сдерживаемой скалистыми берегами: на юге ее стерегут суровые

*ершины Сьерра-Невады, сияющие белизной снегов, Ма севере высятся бурые отроги Сьерра-де-Мадрид, ^й Сьерра-де-Обейлар, Сьерра-де-Когольос — каменистые

^т холмы, поросшие редким пыльным кустарником, серые

скалы и крутые страшные обрывы. В долине же розовеют цветы миндаля, золотятся апельсины, зеленеют грядки лука и чеснока. (Лорка вспомнит в романсе «Погибший из-за любви»:

Луна, чесночная долька, тускнея от смертной боли, роняла желтые кудри на желтые колокольни. . .‘)

Любовью к родной Веге пронизаны и стихи и многие письма поэта. «Каждый день я все больше и больше убеждаюсь, сколь чудесен этот край», — напишет он 2 августа 1921 г. Адольфо Саласару, вспоминая, как слушал в деревне женскую песню, зазвучавшую после того, как «зеленовато-фиолетовая луна взошла над синим туманом Сьерра-Невады», и продолжает: «Я не могу выразить, какое огромное чувство вызывает во мне эта долина и белый поселок среди темных тополиных рощ. . . Я сомневаюсь, чтобы в Индии были столь наполненные ароматом и столь необыкновенные ночи» ².

Действительно, в являющейся сплошным благоухающим садом долине «жизнь кажется вдвойне жизнью. Непрестанно бурлящая Природа дает о себе знать в тянущейся вверх траве, в жужжании насекомых, в галопе коня и в песне женщины» ³. Вега открывалась подрастающему художнику как чудо естества. Да и где процветать языческой вере в волшебство природы, как не в долинах Андалусии, где «яблоко — завязь соблазна», где «распутством пьяного лета рожден виноград мясистый», где «айва золотится кожей» и пламенеет сочное ядро апельсина. . .

Андалусия для Лорки как гранат — «лоно плодов грядущих», «светоч жизни», «вместилище неутолимой страсти земного света» ⁴. Фуэнте Вакерос (по-испански —- Пастуший Источник) — одно из самых богатых мест Андалусии. Федерико — «истинное дитя Фуэнте Вакерос» ⁵, — скажет его брат Франсиско, вспоминая плодоносную землю вокруг поселка, находящегося в центре равнины Сото-де-Рома, лежащей, в свою очередь, посередине Веги. Real-Soto — Королевский Лес — так исстари назывались эти места, когда-то поросшие лесами, полными фазанов и прочей дичи, на которую охотились мусульманские короли Гренады. Roma, по всей видимости, происходит от арабского Romilla, т. е. христианская, во времена Лорки Сото-де-Рома называется ближний поселок, и возлюбленного Аделы в «Доме Бернарда Альбы» будут называть Пепе Романо, т. е. Пепе из Сото-де-Рома⁶. После победы над Наполеоном испанский двор пожалует эти земли герцогу Веллингтону и его потомкам, посылавшим сюда своих управляющих.

Англййский консул также обоснуется в Гранаде — это найдет причудливое отражение в лорковском романсе «Пресьоса и ветер»:

На скалах солдаты дремлют в беззвездном ночном молчанье на страже у белых башен, в которых спят англичане ⁷.

Фуэнте Вакерос, или попросту Ла Фуэнте (Источник), был обязан своим названием обилию воды. «У каждого дома — свой колодец, и достаточно копнуть землю на метр с небольшим, чтобы дойти до богатых источников воды. Оросительные каналы окружают поселок, самый главный из них, Атаног, проходил поблизости нашего дома и был местом сбора детворы, — вспоминает Франсиско Гарсиа Лорка. — Влажная зелень трав и посевов, изгибающиеся тропинки.. . ежевика, тростник и колючий кустарник, ивняк на отмели, потаенные заводи, утренний бриз, устраивающий в роще перекличку тясячи стеклянных бубенцов, лунные сосульки на воде проникают в жизнь и поэзию юного Федерико» ⁸. «У меня долг признательности этому прекрасному поселку, в котором я родился и в котором протекло мое счастливое детство, — писал сам Федерико. — Он воздвигнут на воде. Повсюду здесь поют каналы. И радуют высокие тополя, из которых летом ветер извлекает нежные музыкальные звуки. В сердце его беспрестанно журчит источник, а над его крышами выглядывают синие горы Веги, далекие, отодвинутые на изрядное расстояние, как будто не желающие, чтобы их скалы достигли здешних мест, где сластолюбивая и богатейшая земля побуждает цвести всевозможные фруктовые деревья» ⁹.

Он назовет себя «сыном воды», призванным воспеть «великую Жизнь Воды», «размышления и радость воды», ее «хмельную музыку», ее муки и страсти, «сновидения реки». .. «Какие еще глубокие и живые чудеса можно рассказать о воде. . .» 10. И вода запоет, чувственная и прекрасная, в его стихах. В журчании ключа Лорка слышит «сладостную мелодию, льющуюся за пределы душ». Предвестие Лорки-драматурга в том, что не пейзаж часто вторит драме поэта, а поэт — драме пейзажа, проникая в намерения дороги: «Никогда твоя пика не вонзится

в горизонт. Гора — это щит, который его охраняет» ”. Писатель дает высказаться ветру, воде, самой почве, по которой он ступает. Источник среди трав для него — рождающееся «Слово земли»; Слово Лорка пишет с большой буквы, как в Евангелии от Иоанна, будто собираясь создать Евангелие Живого Космоса, которое, как утверждает девятнадцатилетний поэт в стихотворении «Вопросы», не постичь при помощи отвлеченных мудрствований:

Сидят на лужайке кузнечики чинно.

— Что скажешь, ты, Марк Аврелий,

об этих философах с тихой равнины?

Мысли твои не созрели!

Река по равнине узоры чертит.

— Скажи мне, Сократ, что смог

увидеть ты в водах, несущихся к смерти?

Твой символ веры убог!

Осыпались розы и в грязь упали.

— Скажи мне, святой Хуан,

о чем лепестки их тебе шептали?

В сердце твоем — туман ¹².

Тайна земли глубже всех философских тайн; земле были обязаны всем его предки, это она позволила семье Лорки купить просторный прочный дом, дать Федерико образование и возможность играть нашсуплен- ном,)г_салшш ле.. Фальи, тшанино. ,■.

Земледелие и музыка шли в роду бок о бок; Лорка с детства ощущал органическую связь культуры и земли; он приобщался к знаниям и музыке не в тишине и не в затхлом воздухе пыльных библиотек, но под журчание Дарро, шелест лавров и акаций. Слово рождалось в нем не как звено в цепочке рациональных рассуждений, но как свежий росток жизни. Оно изначально принадлежало не бумаге, а упругой, полнокровной материи бытия, дышало и пело в общем хоре со звуками природы, с переборами гитары. Нетрудно понять, почему не все, созданное художником, записано им на бумаге и почему он так неохотно публиковал свои рукописи — напечатанное оказывалось оторванным от неукротимой, не приведенной к какому-то однозначному знаменателю импровизации. Здесь же сокрыты и истоки театральности поэта. Образ для него порожден эмоциональной средой и возвращается в эту среду, заставляя ее резонировать, вступать в перекличку.

Все это — черты наследственные. «Мои предки, — писал с гордостью Фредерико в обращении к жителям Фуэнте Вакерос, — отдавали душу этому поселку, и много распеваемых вами мелодий и песен создано кем-либо из принадлежащих нашему роду поэтов» ¹³. Человеком с творческой жилкой, устроителем деревенских празднеств и любителем-музыкантом был дед Федерико Энрике Гарсиа. Фуэнте Вакерос давно слыл поселком, в котором живут люди образованные, склонные к веселью и свободомыслию. Дом Энрике Гарсиа был одним из очагов культуры. Бабушка Федерико Исабель Родригес была прекрасной чтицей, читавшей вслух домашним и соседям стихи испанских и французских романтиков — Соррильи, Эспронседы, Ламартина, Дюма и Гюго, чей бюст стоял в ее комнате. Романтические увлечения Федерико, так явно проявляющиеся в его ранних стихах, вошедших в сборник «Книга стихов» (1921), и в письмах, вызревали в лоне семьи.

У Энрике Гарсии и Исабель Родригес было три сына. От брака старшего Федерико с Висентой Лоркой, кстати тоже поклонницей музыки, и родился

' Писатель. Причем дон Федерико-старший, как расска- Мла подруга раннего детства поэта Кармен Рамос Известному французскому испанисту Куффону, «был большой любитель гитары и фламенко, и часто по вече- L рам, когда заканчивались работы в поле, все собирались дома, чтобы поиграть и попеть. В многочисленной Семье Гарсиа у каждого были свои увлечения.. .

Щ' Так, с первых наших детских лет Федерико и я могли Исполнить весь репертуар андалусского фольклора: ЙКгирийи, поло, мертинете, солеарес, петенеры, Сваты. . .» ^|4. Ничего удивительного, что природная и Культурная среда воспринимались будущим писателем £jUK нечто единое — с книжной поэзией он встречался |р детстве реже, чем с поэзией устной, звучащей в ВвСНях, романсах, коплас, в деревенских хорах, детских ййнталочках и заговорах. Одаренным сочинителем коп- ЛШС был дядя Федерико, Бальдомеро Гарсиа, — таких рвродных поэтов-певцов не только в средние века и в щоху Ренессанса, но порой и в XIX в. называли в Испа- ИИН хугларами. Хугларом сочтут и Федерико. Гильермо Дкас Плаха и Хосе Гуарнидо Мора так назовут главы а ОПОИХ книг, ему посвященных ^|5.

Ь’ О несравненных исполнительских способностях т!орки к импровизации говорили все, близко его знав- Ще. Выдающийся кинорежиссер, меткий и ироничный Йвблюдатель Луис Бунюэль, вспоминая на старости лет У КНИге «Мой последний вздох» своего друга, напишет: ^гйИа всех живых существ, которых мне довелось видеть, первое место я ставлю Федерико. Я говорю сейчас о его драматургии или поэзии, говорю о нем самом. Маю даже, что вообще трудно найти ему подобного, дился ли Федерико за пианино играть Шопена, провизировал ли пантомиму или короткую театраль- Ю сценку, он был неотразим. . . В нем была страсть, дость, молодость. Он был как пламя» ¹⁶.

Гильермо де Торре назовет Лорку «догутенберговским поэтом», «ибо Федерико владел чудесным искусством современного хуглара — мы, его друзья, тогда в шутку называли его последним аэдом — он стократно увеличивал силу своих стихов чтением... Прибегая к минимальным средствам актерского искусства, поэт достигал предельной лирико-пластической выразительности» '⁷.

Отметим с самого начала важнейшую особенность этого сходства с хугларом: между словом, музыкой и жестом, между поэзией и театром у Лорки не было четких границ, его искусству был присущ синкретизм, свойственный фольклору.

Связь Лорки с фольклором была чрезвычайно многообразной и на редкость живой и непосредственной. Лорка рос в долине среди лимонных, апельсиновых, миндальных садов и оливковых рощ, в деревне, в которой из уст в уста передавались легенды о знаменитых разбойниках, о «драматической борьбе сельских Мон- текки и Капулетти — Марфилов и Арисов из Монте- Фрио или Уренья и Санчесов из Пинос Пуэнте» ¹⁸, о чудесах башен Альгамбры, о руке и ключе, изображенных над входом в крепость: когда рука коснется ключа, откроется клад мавританского короля. Вокруг него звучали детские и праздничные хороводы, песни паломников и землепашцев. Была у Федерико и своя Арина Родионовна — няня Долорес, о «врожденйой склонности к социальной справедливости» и доброте которой вспоминаёт Франсиско Гарсиа Лорка: «Не было ярмарки, прогулки, цирка, представления или процессии, на которые она не порывалась бы нас повести. . . Ее, неугомонную, веселую и словоохотливую, прозвали в деревне Щеглихой, и это прозвище шло ей. Совершенно неграмотная, она хранила предельную близость стихийным ценностям народной культуры, столь привлекавшим моего брата. Когда он говорил о воспитательной роли служанок и о том, как они становятся посредницами между городской детворой и народной лирикой, Песнями, сказками, романсами, поговорками и оборотами живой речи, то прежде всего думал о Долорес» ¹⁹. Позднее Лорка скажет, что благодаря таким людям, Йак Долорес, он прикоснулся к «народной правде и Народным чувствам» ²⁰.

Фольклорность — первый из тех краеугольных кам- ней, на которых основывается творчество Лорки. Однако Прежде всего привлекал Лорку фольклор и культурные традиции его родной Андалусии, он осознавал их уникальную специфику и неповторимость.

* * *

«Однажды, — скажет Лорка в лекции „Теория и Игра демона" (в русском переводе „Теория и игра веса"), — андалусская певица Пастора Павон по прозвищу Девушка с гребнями — сумрачный испанский гений, равный по силе фантазии Гойе и Рафаэлю Эль Гальо, — пела в одной таверне Кадиса. Она играла Своим грудным голосом, тягучим, как расплавленное олово, мягким, будто утопающим во мху; она гасила его В прядях волос, окунала в мансанилью, уводила его В далекие, угрюмые заросли. Но все было бесполезно: слушатели молчали.

Там был Игнасио Эспелета, красивый, как римская черепаха, которого однажды спросили: «Как это ты не работаешь?" — а он ответил с улыбкой, достойной Аргантонио: „Как же я могу работать, ведь я из Кадиса". Там была Элоиса, пылкая аристократка, севильская куртизанка, из прямых потомков Соледад Варгас; в возрасте тридцати лет она не пожелала выйти замуж за одного из- Ротшильдов, потому что не сочла его равным себе по крови. Там были братья Флоридас, люди считают их мясниками, но на самом деле они — жрецы, уже тысячу лет приносящие быков В жертву Гериону. А в углу сидел важный скотопромышленник дон Пабло Мурубе с лицом, напоминающим критскую маску.

Пастора Павон закончила свою песню при полном молчании. Только какой-то человек, похожий на тех резвых чертенят, что вдруг выскакивают из водочной бутылки, саркастически произнес тихим голосом: „Да здравствует Париж!¹¹ — как бы говоря: здесь не нужны ни способности, ни техника, ни мастерство. Нам нужно другое.

Тогда Девушка с гребнями вскочила в бешенстве, волосы ее спутались, как у средневековой плакальщицы, она залпом выпила стакан огненной касальи и снова запела, без голоса, без дыхания, без оттенков, обожженным горлом, но. . . с бесом. Ей удалось смести все украшения песни, чтобы проложить дорогу яростному, огнедышащему бесу, побратиму песчаных бурь, который заставил зрителей рвать на себе одежды почти так же, как рвут их, столпившись перед образом св. Варвары, антильские негры-сектанты» ^2|.

Париж, бывший Меккой и Мединой европейских художников, Париж — образец и законодатель вкусов, «арбитр элегантности», играет здесь роль ругательного слова. Оно звучит так уничтожительно, что обжигает сильнее анисовой водки, оскорбляет, как пощечина. То, что затем, задыхаясь от обиды, творит Девушка с гребнями, должно показать, что ее опорочили понапрасну, что в связях с Парижем она неповинна и близка к географической точке, прямо Парижу противоположной, — дальним антильским островам: выше общепризнанного центра западноевропейских творческих исканий ставится негритянская окраина.

«Антипарижские» настроения дают о себе знать и у испанцев — современников Лорки. Против «парижской моды» резко выступал Унамуно, считавший, что

она чужда страстности и импровизационности и слишком далеко отстоит от «первовещества» жизни . 12 Следование ей, говорил саламанкский мыслитель, «в высшей мере пагубно для нашей литературы» ²³. Во Франции дон Мигель видит явные симптомы кризиса западной цивилизации, в которой буква убивает дух. Ссылаясь на Унамуно, Хосе Бергамин в 1930 г. в эссе «Упадок неграмотности» с пафосом парадоксалиста противопоставляет цивилизацию и природу, находя в последней источник естественной человечности. Бергамин вовсе не перечеркивает классическое литературное наследие — он только противопоставляет традиции выхолощенной традицию живительную, прежде всего традицию народного искусства Андалусии, связанной с Востоком. Восток же в ряде отношений традиционнее Европы. И симпатии к нему свидетельствуют, что у многих крупнейших художников XX в. новаторство может зиждиться на архаике и на размыкании границ Европы. Когда Лорка говорил, что ему ближе африканское, а не парижское искусство, он был прав в самом буквальном смысле — Андалусию, родной край поэта, отделяют от Парижа тысячи верст, от Африки же — лишь пролив, имеющий в самом узком месте 14 километров. Южная провинция Испании, продуваемая огненными ветрами Сахары, резко отличается от кастильского плоскогорья, между тем как путешественников, прибывающих из Африки, поражает, насколько поросшая субтропической растительностью андалусская земля похожа на марокканскую.

Андалусия играла особую роль в Европе, оказываясь в сфере не столько западного, сколько восточного влияния. Восточная культура находит здесь самый щедрый прием; она не только «воспринимается», но и творится и обогащается. Древнейшие ее пласты на юге полуострова можно обнаружить едва ли не в любом месте. Пастора Павон, вызывавшая восхищение Лорки, поет в Кадисе, основанном финикийцами в XV в. до н. э., финикийцы и назовут колонизованную ими страну

пан, или Испания, что означает «неизвестная» или даленная». Позднее Испания испытывает мощное здействие других восточных азиатских и африканских, том числе египетской, цивилизаций и вместе с тем )являет свой независимый нрав. Лорка вспоминает Аргантонио — короле легендарного Тарсесоса (вет- 13аветный Таршиас, нынешняя Андалусия), который, •ласно Геродоту, был родом из Кадиса и в VI в. до н. э. ;пешно сражался с финикийцами. Живущие здесь ‘Племена турдетанов и турдулов гордятся своей поэзией летописями, в которых тысячелетиями исчисляют -'■СВОЮ историю²⁴. В V—IV вв. до н. э. в Испании |*чинают хозяйничать греки, построившие на ее территории немало театров и основавшие в Андалусии Академию Асклепиада. Затем страна становится ареной 'сражения римлян и карфагенян; рабы Ганнибала «сооружают великолепные дворцы и храмы. Во время «римского господства в провинции Бетис, т. е. Андалусии, врастут города, развивается литература и искусство 'зЦИЭ Кордовской школы риторики и поэзии выходит 'Люций Анней Сенека).

Вандалы, свевы и готы, вторгающиеся с севера и - ЮГа, встречаются друг с другом и перемешиваются ^!*Н Испании. Именем же своим Андалусия обязана арабам. На первых порах название Аль-Андалус (по-арабски — «западная земля») обозначало всю мусульманскую Испанию, представлявшую собой к X в. Один из наиболее развитых регионов Европы ²⁵. Позже г Название закрепилось за Андалусией в нынешних ее > Границах: она первой — в 711 г. — попала под арабское владычество и последней — в 1492 г. — от него избави- ■ Лась. В эту пору создаются ласкающие глаз своей и Нарядностью дворцы и храмы, на рынках кипит жизнь — •Торгуют кордовским хрусталем и кожей, позолоченной ■Посудой из Малаги, толедским оружием, изделиями из рного янтаря и слоновой кости. Слух знати услаждают лучшие певцы и музыканты, прививавшие публике утонченные вкусы. В IX в. знаменитый иранский певец Зириаб «сообщил кордовцам наиболее сложные рецепты багдадской кухни... Стало считаться недопустимым подавать кушанья как попало, а следовало начинать с подачи супов, затем подавать первые мясные блюда, а после них курицу, приправленную пряностями, и заканчивать сладкими блюдами, пирожными из ореха, миндаля и меда или фруктовыми тортами с ванилью, начиненными фисташками и орехами. . . Он показал, что бокалы из ценного стекла лучше сочетаются с сервировкой стола, нежели золото и серебряные кубки. Он открыл в Кордове настоящий институт красоты, в котором обучали искусству краситься, удалять волосы, употреблять зубные пасты, причесываться» ²⁶. «Европе, которая прозябала, несчастная и опустошенная, — пишет крупнейший историк Клаудио Санчес Альбор- нос, — следует противопоставить великолепную цивилизацию мусульманской Испании» ²⁷.

Цивилизацию, подчеркнем еще раз, обладавшую огромной синтезирующей силой. Как справедливо заметил Уолдо Франк, на вопрос: «Что сделал ислам с Испанией?» — можно ответить, лишь поняв, «что Испания сделала с исламом», — на радостной средиземноморской земле происходят диковинные вещи: арабы изучают Аристотеля, словно позабыв, что вся мудрость заключается в Коране, и разрешают строить христианские монастыри, здесь появляются «арабские вельможи, чей род смешался с вестготами. . . христианские епископы, в чьих жилах течет кровь жителей Йемена и Берберии, еврейские поэты, рожденные женщинами, жившими взаперти в гареме» ²⁸. Сын первого завоевателя Испании Мусы, Абд-аль-Азиз, женится на вдове последнего короля готов Родриго, Эгилоне, христианскую принцессу сватает и знаменитый арабский полководец Аль-Мансур, христиане вместе с му
сульманами справляют Иванов день и Новый год и бок о бок стоят в храмах, в которых молятся различным богам. Своеобразные черты обретает в Андалусии древняя арабская поэзия, в которой можно обнаружить образы и темы, предвосхищающие Лорку. Так, у севильского поэта ИбнХамдиса (XI—XII вв.) поражает активность антропоморфной природы: «Ветки юные ломает

о 9Q и

повеса ветер озорной» , вода живет своей жизнью и расточает жизнь вокруг.

Появляется и самобытная форма арабо-андалусской поэзии — зиждаль. Как пример зиждаля, представляющего собой «свидетельство многовекового общения мавританских и христианских певцов» ³⁰, Рамон Менендес Пидаль приводит восходящую к XV в. песню о «Трех юных мавританках» — именно эту песню будет неоднократно исполнять Федерико Гарсиа Лорка, он обработает ее, стремясь воскресить наиболее древние особенности исполнения³¹. Это лишь одно из свидетельств того, как привлекало Лорку испано-арабское искусство Андалусии. В 1922 г. он изучает газели великого перса Хафиза, собранные в его «Диване» (XIV в.), восхваляет Ибн Зиати, проникается верой, что в вилле Уэрта де Сан Висенте, принадлежащей его семье, некогда жил арабоандалусский поэт Тамарит — свой поздний сборник он назовет, следуя восточным поэтам, «Диван Тамарита». В Андалусии, скажет он, по-прежнему «под покровом ренессансного стиля мавританская кровь приносит свои первозданные плоды». «Похоже, что Гранада до сих пор не заметила возвышающихся в городе дворца Карла V и великолепного собора. Здесь не прижились ни традиция цезарей, ни традиция колоннад», зато традиция арабесок Альгамбры влияла «на всех художников нашего края» ³². Иными словами, наследие антикизиро- ванного европейского Возрождения кажется поэту чем-то чуть ли не инородным, зато кровно близким представляется арабо-андалусское наследие: в Гранаде «все напоминает об арабах. Почерневшие, ржавые арки, приплюснутые, невысокие дома с кружевами галерей, таинственные пещеры, хранящие конфигурацию Востока, женщины, кажущиеся беглянками из гарема. . .» ³³.

Лорка будет неоднократно возвращаться к названному им «поэтическим стержнем города» ³⁴ дворцу Альгамбра, в котором он провел немало часов ³⁵, впитывая дух утонченной и чудесной восточной культуры, восхищаясь устланным белым мрамором двором, колоннами, напоминающими стройные королевские пальмы, их капителями, схожими с мраморными сотами, рассыпанными по потолку созвездиями, воспетыми Абен Замра- ком в стихах, вьющихся куфической вязью на стенах зала Двух сестер: «Сколько радостей здесь для глаз! . . Плеяды служат амулетом. . . сверкает великолепный купол! Покоренные Близнецы протягивают к нему руки, и ведет с ним беседу Луна. Звезды хотят быть тут запечатленными и не вращаться больше на небесном колесе» ³⁶, — все это вместе образует художественносовершенную модель Вселенной.

Отправившись в 1927 г. в небольшой курортный городок к югу от Гранады, Лорка пишет Себастьяну Гашу: «Здесь, в Ланхероне, я работаю. Мавританский акцент слышен в говоре каждого. Дует ветер с Африки, чьи туманные берега видны невооруженным глазом. . .» ³⁷ В горах «странной и берберийской» Андалусии, прибавляет поэт, можно почувствовать себя «в самой сердцевине африканской души». И все же, подчеркивает Лорка, «Андалусия — это и не Европа и не Восток!» ³⁸ — это встреча Европы и Востока, язычества и христианства.

Именно так будет воспринимать Лорка сызмальства андалусские праздники и обряды.

* * *

Когда Федерико был еще маленьким, его семья переехала из Фуэнте Вакерос в соседний поселок Аскеросу (Asquerosa — по-испански «отвратительная», вскоре стала называться Вальдеррубио), а затем, в 1908 г., — в Гранаду, оставаясь в пределах все той же Веги — долины, воистину «переполненной до краев традициями, легендами и удивительными обычаями»³⁹. В годы юности Лорки в деревнях гранадской провинции крестьяне справляли целый ряд древнейших ритуалов. При вылущивании кукурузных зерен девушка, нашедшая красный початок, ударяла легонько ножом по голове всех парней, а нашедший такой початок юноша обнимал подряд всех девушек. В дни карнавала устраивалось факельное шествие, вокруг церкви носили шкуру лисы или зайца и после шутейной проповеди зарывали ее в землю, что, по всей видимости, символизировало похороны старого года. На плоских крышах жгли костры, поджаривая кукурузу. По улицам ходили ряженые, «мавры» и «великаны» на ходулях, молодые люди на одной из повозок гротескно изображали парочку, предающуюся любовным утехам ⁴⁰.

Процессии в Святую неделю в Испании, в особенности в Андалусии, — ярчайшее театрализованное зрелище, до недавнего времени, несомненно, самое популярное среди широких слоев населения. В соседней с Гранадой андалусской провинции Хаэн, в городе Баэсе в Святой четверг в полдень на центральной площади встречаются помосты с Христом и Вероникой. Благодаря хитроумным механическим приспособлениям Вероника обнимает Христа, вытирает ему платком лицо и показывает публике отпечатавшийся на платке лик страдальца ⁴‘. (Белый платок Вероники, которым вытирают окровавленное лицо Сына Человеческого, — один из любимых поэтических образов Лорки.)

В 20-е годы в селениях неподалеку от Гранады можно было наблюдать, как, начиная с Вербного воскресения, умолкали песни и возгласы, все погружа- лось в тишину. Ночью Святого четверга статую распятого Христа, освещая себе дорогу факелами и свечами, уносили из церкви в оливковую рощу на холме. Вечером другого дня положенного в стеклянный гроб Христа молча доставляли обратно в церковь. Ночью старухи совершали крестный ход вокруг церкви и пели саэты. В субботу в десять утра раздавался колокольный звон, возвещавший о чудесном воскресении. Процессия, несущая статую Богоматери, увидев пустую могилу в церкви, отправлялась искать Христа и находила его, воскресшего, на площади. Мария трижды поклонялась сыну, при помощи веревок статуя Христа раскидывала руки и опускала их ей на плечи. Крики «Да здравствует Пречистая!», «Да святится Господь!» служили сигналом к началу весеннего ликования. Били в барабаны, дудели в трубы, стреляли ракеты, звучали народные

напевы, молодежь устраивала игры на качелях .

У Лорки рано проявилось критическое отношение к религиозным догматам. Его юношеские сочинения, написанные в 1917 г. и хранящиеся в семейном архиве, полны инвектив против жестокого и несправедливого бога. Молодой писатель отвергает церковь, обогащающуюся в то время, когда бедняки умирают с голода, благословляющую господствующий строй и охраняющую его военщину, «заставляющую целовать позорный крест, образованный знаменем и шпагой, т. е. крест мрака и насилия» ⁴³. Но в большинстве андалусских религиозных праздников он видит торжество не церковного, а народного духа. В очерке «Святая неделя в Гранаде» писатель рассказывает о том, какое огромное впечатление произвели на него эти праздники, открывающие красоту Андалусии, когда у розово-серых и шафрановых стен Альгамбры темный мох и пение соловья будит в душе тоску, когда восточный воздух «столь прекрасен, что почти оборачивается мыслью» и «наполняется кедрами, цикорием, источниками» ⁴⁴. Это, «одчеркивает писатель, настоящие праздники весны, которая «трепещет в стволах деревьев» и «швыряет Желтые лимоны в испуганно бегущий вверх по склонам ■Снег». Он с любовью вспомнит «старую Святую неделю детских лет», когда «весь город был чем-то подобным Медленно вертящейся карусели, входящей и выходящей УЗ храмов удивительной красоты» ⁴⁵. В этих праздниках ‘Лорка видит глубочайшие языческие слои, по его собственному выражению «лишь на поверхностный взгляд переплавленные христианством» ⁴⁶, и не обманывается в этом.

Старинные праздники—праздник Тела Господня, например, был официально учрежден в 1264 г. — хранили древние формы народной культуры, и именно к ним оказался столь привязанным Лорка, неоднократно видевший, как статуя Девы Марии — юной смуглянки в шитых золотом и жемчугом богатейших одеждах, разукрашенной драгоценными камнями красавицы с настоящими волосами, с золотой короной на голове — плывет над толпой, встречающей ее возгласами: «О сладостная Дева! Иди к нам, наша маленькая красотка!», «Сладчайшая Дева, если ты настоящая, брось мне несколько своих бриллиантов!» ⁴⁷

Лорка с полным правом скажет, что Святая неделя в Севилье притягивает «вакхантов», и отметит «чувственность» праздника, во время которого «кровь сладостно пульсирует в губах» ⁴⁸.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒