Юй Хуа. Братья. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Стр 1 из 48Следующая ⇒

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Юй Хуа

Братья

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Взбрела в голову нашему миллиардеру Бритому Ли странная причуда: решил он потратиться на грабительскую сумму в двадцать лимонов долларов, чтоб слетать разок на российском корабле «Союз» поглядеть космос. Сидя на своем знаменитом на всю округу золоченом унитазе, он закрыл глаза и начал воображать, будто летит по космической орбите. Безлюдье кругом непостижимое, а Бритый Ли глядит с высоты, как вертится тихонько величественная Земля, и невольно защемило у него сердце да слезы на глазах выступили. Тогда только понял он, что остался на Земле этой один-одинешенек.

Когда-то была у него надежа и опора — брат Сун Ган. Простодушный и упорный Сун Ган, старше его на год, выше на целую голову, три года назад умер. Превратился в горстку пепла, уместился весь в крохотной деревянной коробочке. Когда Бритый Ли вспоминал о той коробочке, то много и тяжко вздыхал и думал про себя, что, ежели сжечь маленькое деревце, пепла и то выйдет больше, чем от брата.

Когда его мать была еще жива, любила твердить: «По отцу и сын». Говорилось это, конечно, о Сун Гане. Мать повторяла, что Сун Ган преданный и добрый — вылитый его отец, будто бы отец и сын — две тыквины с одной плети. А когда она говорила о своем втором сыне, то тут шли в ход не такие слова. Мать качала головой и говорила, что Бритый Ли и его отец ни капли непохожи. Так и шло, пока сыну не исполнилось четырнадцать лет и не схватили его на месте преступления, когда он украдкой подглядывал за женскими задницами в общественной уборной. Тогда мать вчистую переменила свое мнение. Тут она наконец узнала, что Ли и его отец на самом-то деле — тоже две тыквины с одной плети. Бритый Ли помнил, как его мать отвернулась, пряча от стыда глаза.

— По отцу и сын, — размазывая слезы, горько пробормотала она.

Своего родного отца он никогда не видел. В день, когда Ли родился, его отец в отвратительном смраде покинул этот мир. Мать говорила, что он утонул, а маленький Ли спрашивал где: в ручье, или в пруду, или в колодце. А мать в ответ не издавала ни звука. Только когда он попал, как кур в ощип, подглядывая за женскими задницами в нужнике — нынешним модным словцом, намутил делов, — и когда эти сортирные дела Бритого Ли всплыли на поверхность, а его худая слава разошлась по нашей Лючжэни, узнал он, что и сам, и отец его вправду две тыквины с одной плети, притом вонючие. Этот его родимый папочка, заглядевшись в нужнике на женские задницы, упал по недосмотру в сточную канаву, да и захлебнулся.

Наши лючжэньские, старые да малые, щеки надорвали со смеху, твердя на разные лады: «По отцу и сын». На всяком дереве есть листва, так и всякий лючжэнец во рту держал всегда наготове эту присказку. Даже молочные младенцы ее освоили. Люди, тыча в Бритого Ли пальцем, шептались и, прикрывая рты, хохотали, а он разгуливал по Лючжэни как ни в чем не бывало. В душе-то он ржал громче всех. Тогда ему исполнилось пятнадцать, и он узнал уже, что такое за фрукт — мужчина.

Нынче весь мир светит голой задницей: по телевизору, в кино, на VCD и DVD, в рекламе, в журналах, на шариковых ручках, на зажигалках… Какие душе угодно: импортные, доморощенные, белые, желтые, черные — даже шоколадные, — большие, маленькие, толстые, худые, ухоженные и не очень, молодые, старые, фальшивые, настоящие — такое богатство, глазом не окинуть! Нынче голая женская задница ничего не стоит, глаза протереть — и вот она, чихнешь — и точно попадешь на какую-нибудь, завернешь за угол — и наступишь. А раньше она была таким сокровищем: за золото, за серебро и за жемчуга не купишь. Раньше ее можно было лишь тайком углядеть в нужнике. Потому только и появился такой мелкий пройдоха, как Бритый Ли, тепленьким схваченный на месте преступления, и такой здоровенный пройдоха, как его отец, на месте преступления расставшийся с жизнью.

Тогдашние сортиры были не как теперь. Сейчас там и в перископ не углядишь женской задницы, а тогда мужчин и женщин разделяла одна тоненькая стеночка. Внизу была общая для всех порожняя канава, и звуки того, как ходят по нужде бабы, неслись из-за стены, дразня и заставляя сердце трепетать. Если всунуть голову в то место, куда по идее должен был садиться зад и, одуревая от желания, двумя руками крепко вцепиться в доски — ноги и живот прижмутся к крышке так, что вонь выбьет слезы из глаз. Но ты не гляди на мух, ты соберись — как пловец перед прыжком. Чем глубже ввинтишь баллу — тем больше увидишь.

В тот раз Бритый Ли одним махом сумел углядеть пять задниц: одну маленькую, одну толстую, две худые и одну не худую и не толстую, аккуратненько выставленные в рядок, точно пять кусков свинины в мясной лавке. Толстая была похожа на свежую свинину, две худые — на солонину, маленькая не стоила и упоминания. А понравилась Бритому Ли не худая и не толстая попка, прямехонько против его глаз. Из всех пяти она была самой круглой, такой круглой, что казалась литой. Сквозь ее туго натянутую кожу проглядывал слегка выпирающий копчик. Сердце Бритого Ли забилось с громким стуком, он захотел посмотреть еще на пушок с другого конца от копчика и из какого такого места вырастает этот пушок. Его тело стало просовываться дальше, а голова протискиваться ниже, и уж когда он должен был увидеть волосы на лобке женщины, его тепленьким-претепленьким схватили на том самом месте.

Человек по имени Чжао Шэнли в тот самый момент, как назло, вбежал в туалет. Был он одним из двух юных дарований нашей Лючжэни и, когда увидел всунутые вниз чьи-то голову и тело, тут же понял, в чем дело. Одной пятерней сгреб Ли за шиворот и, как редьку, выдернул его наружу.

Тогда Чжао Шэнли, то бишь Чжао по имени «Победа», было за двадцать. Он уже опубликовал в цветном журнале нашего уездного дома культуры одно стихотвореньице в четыре строки и получил свое прозвище — Стихоплет Чжао. Застукав в нужнике знакомца, Чжао весь аж покраснел от возбуждения. Он выволок четырнадцатилетнего Ли из сортира и пошел нудеть. Но и тут из него истекала сплошная лирика:

— Поля все в золотых цветах рапса — на них ты не глядишь; рыбки резвятся в воде ручейка — на них ты не глядишь; как хороши белоснежные облака в лазоревом небе — ты и головы не поднимешь посмотреть; в нужнике вонь несусветная, а ты опускаешь голову да еще и втискиваешь ее…

Стихоплет Чжао громогласно вещал у нужника, и прошло больше десяти минут, а из женского туалета не доносилось и шороха. Стихоплет разнервничался, подбежал к двери и принялся орать снаружи, чтоб те пять задниц, что были внутри, поскорей выходили. Тут он подзабыл, что был утонченным поэтом, и вопил без тени изысканности:

— Давайте завязывайте там ссать, ваши жопы тут обсмотрели со всех сторон, а вы ни сном ни духом, выходите уже!

Хозяйки пяти задниц в конце концов выбежали наружу, словно бросаясь в атаку: булькая от гнева, скрежеща зубами, визжа и заходясь плачем. Слезами обливалась как раз та малютка, что в глазах Бритого Ли и гроша ломаного не стоила! Девочка лет одиннадцати, закрывая лицо руками, ревела так, что все ее тело ходило ходуном, как будто не задница досталась на погляд Бритому Ли, а он ее саму поимел. Ли стоял с вцепившимся в него Стихоплетом, глядя на воющую девчонку, и думал про себя: «Ну че ты ревешь? По твоей недоразвитой жопе нечего и убиваться. Я, твою мать, одним глазком всего глянул, и то до кучи».

Последней вышла красивая семнадцатилетняя девушка. Лицо ее было красным от стыда. Она бросила на Бритого Ли быстрый взгляд, торопливо обернулась и пошла прочь. Стихоплет Чжао, надсаживая горло, все звал ее не уходить, звал вернуться, чтоб она не стеснялась, а поскорей внесла конструктивное предложение. А она даже головы не обернула и удалялась все быстрее и быстрее. Бритый Ли, глядя на то, как поворачивались при ходьбе ее ягодицы, сразу понял, что та круглая, словно бы литая, задница принадлежала именно ей.

Когда она отошла уже далеко, рыдающая малолетка тоже пропала, а одна из худых принялась честить Бритого Ли на чем свет стоит, оплевав ему все лицо. Потом пообтерла руками рот и тоже ушла. Бритый Ли следил, как она уходит, и приметил, что жопа у нее была худая, под брюками ее и вовсе не видно.

Оставшиеся трое потащили несчастного под конвоем в отделение: сияющий Стихоплет, толстая, как свежий филей, задница и в довесок еще худющая солонина. Они волочили Бритого Ли по нашему маленькому поселку, где не было и пятидесяти тысяч населения. На середине пути в дело вмешалось второе юное дарование Лючжэни — Лю Чэнгун.

Этому Лю Чэнгуну со звучным именем «Успех» тоже было чуть больше двадцати лет. Он тоже опубликовал в цветном журнале нашего уездного дома культуры свое творение — аж рассказ, убористым шрифтом занявший целых две страницы. По сравнению с четырьмя строчками Стихоплета Чжао, втиснутыми в шов переплета, две страницы Лю Чэнгуна гляделись куда важней, и он тоже заслужил себе достойное прозвище — Писака Лю. Писака прозвищем не уступал Стихоплету и во всем остальном перед ним не тушевался. Он держал в руках пустой холщовый мешок и, по правде говоря, собирался пойти в лавку за рисом, но, увидев, что Стихоплет сцапал Бритого Ли, пока тот подглядывал в нужнике, и вышагивает, надувшись, как индюк, Писака Лю подумал про себя, что не дело давать ему так тянуть на себя одеяло и нужно самому тоже поучаствовать. С видом подоспевшего спасителя Лю заорал:

— Иду на помощь!

Стихоплет и Писака были собратьями по перу, и Лю соловьем разливался, нахваливая четверостишие Чжао, а тот басенной кукушкой нахваливал двухстраничный рассказ Писаки. Поначалу Стихоплет тянул за собой Бритого Ли, теперь же бурчащий Лю выдвинулся вперед, и Стихоплет отодвинулся влево, а место справа уступил Лю. Так два юных дарования нашей Лючжэни стакнулись вместе, бок о бок волоча за шиворот Бритого Ли, и волочили безбожно долго. Они в две глотки твердили, что надо свести его в отделение. Поблизости было одно, но его, как нарочно, вели не туда, а кружным маршрутом тащили в другое, дальнее, да не переулками, а самыми большими улицами, желая всласть накрасоваться. Они тащили Ли по поселку, и сами начали ему завидовать:

— Смотри ты, два юных дарования ведут тебя под конвоем, ты, шпана несчастная, — тот еще везунчик…

Чжао для полноты картины добавил:

— Это подобно тому, как если бы Ли Бо[1] и Ду Фу* конвоировали тебя…

Писака счел, что сравнение Стихоплета ни в какие ворота не лезет, Ли Бо и Ду Фу — оба поэты, а он, Лю, как-никак пишет рассказы, потому он подправил:

— Как если бы Ли Бо и Цао Сюэцинь* конвоировали тебя…

Бритый Ли, пока они тащили его по улицам, пялился во все стороны с выражением полнейшего равнодушия, но, услышав, как два наших лючжэньских дарования ставят себя на одну доску с Ли Бо и Цао Сюэцинем, не выдержал и загоготал:

— Я и то знаю, что Ли Бо — танский*, а Цао Сюэцинь — минский*, ну и как, интересно, мог один из танского времени столкнуться с другим из минского?

Народ, вышедший поглазеть на шумиху, зашелся хохотом. Все сказали, что Бритый-то прав и что два лючжэньских дарования, может, и многого добились в литературе, но в истории вот понимают не больше этой малолетней шпаны, что охотится за всякими интересными местами. Дарования от их слов покраснели, как помидоры, и Стихоплет Чжао, вытягивая шею, загундосил:

— Так это ж просто сравнение…

— Ну, сравнение и сменить можно, — сказал Писака Лю. — Все одно, поэт и писатель ведут. Как если бы Го Можо* и Лу Синь* конвоировали тебя, вот.

Толпа сказала, что на этот раз вышло удачнее, и Бритый Ли закивал головой:

— Ну, это еще куда ни шло.

Стихоплет и Писака больше уже не осмеливались говорить о литературе. Волоча свою жертву за ворот, они грозно порицали ее бесстыжее поведение и браво шли вперед. По дороге Ли увидел много людей: некоторых он знал, некоторых нет, но все хохотали… Стихоплет и Писака волокли его, не уставая повторять, что стряслось. Они были похлеще нынешних телеведущих, а женщины, которых опозорил Бритый Ли, были вроде как звезды в студии. Со Стихоплетом и Писакой они спелись — не разлей вода. На их лицах мелькали то гнев, то обида, то смесь из гнева и обиды. Так шли они, шли, и вдруг толстая тетка завопила, как резаная, — в толпе зевак увидела мужа и заорала:

— Он… мою жопу… увидел! А еще кроме жопы, не знаю, что он там видел — врежь ему!

Все, гогоча, обернулись посмотреть на мужика, который стоял там, хмуря брови, красный и неподвижный, как статуя. Тут уж Стихоплет и Писака не позволили Бритому Ли идти дальше. Вцепившись ему в ворот, они подтащили его к несчастному мужику, словно бросая собаке кость. Женщина с толстой задницей все выла и выла, все требовала, чтобы ее муж отделал Бритого Ли:

— Мою жопу всего один ты и видел, а теперь эта дрянь малолетняя все подсмотрела, так теперь уже два человека видели мою жопу. Что мне делать, а? Вмажь ему скорее! Вмажь ему в поганые зенки! Ну, чего ты стоишь, срамота-то какая!

Толпа кругом зашлась хохотом, даже Бритый Ли рассмеялся. Про себя он подумал, что позорище мужику устроил вовсе не он, а его толстозадая баба. Тут толстозадая как завизжит:

— Ты смотри, он еще лыбится, думает, дешево отделался — давай врежь ему! Срам-то какой! Что ты не врежешь ему?

Тот позеленевший мужик был знаменитым нашим лючжэньским Кузнецом Туном. Бритый Ли в детстве часто захаживал к нему в мастерскую посмотреть, как славно клубятся искры, когда он кует. Теперь же Кузнец лицом сам был темнее своих железяк, он поднял огромный кулачище и вмазал Бритому Ли по морде, словно бил по металлу. Тот, как подкошенный, рухнул на землю и на том самом месте потерял два зуба. В глазах запрыгали искры, пол-лица заплыло сплошным синячищем, а звон в ушах не смолкал ровнехонько сто восемьдесят дней. Эта оплеуха заставила Бритого Ли кой-чего почувствовать, и он поклялся, что ежели и встретит еще задницу Кузнецовой жены, то предлагай ты ему пусть золото, пусть серебро, а он плотно зажмурит глаза и все равно не станет на нее глядеть, хоть ты тресни.

Когда Бритый Ли получил затрещину, лицо у него опухло, из носа пошла кровь, а Стихоплет и Писака все волокли его по поселку, наматывая круги по улицам. Трижды проходили они мимо того самого отделения, и тамошние милиционеры трижды выходили поглазеть на толпу, а юные дарования все никак не заводили своего подконвойного внутрь. Стихоплет, Писака и две тетки тащили Бритого Ли, и не было их дороге ни конца ни края. Они доходились до того, что толстая, как парное мясо, баба потеряла всякий интерес, а худая, как солонина, тоже расхотела идти, и две пострадавшие вернулись домой. Стихоплет с Писакой прогулялись еще последний разок по поселку, пока у них у самих не заломило спину, не заболели ноги и во рту не пересохло, и тогда только свели они наконец-то Ли в отделение.

Там, как из-под земли, появилось пятеро милиционеров. Окружили Ли и стали допрашивать. Сначала выяснили, как звали тех пятерых женщин, а потом уже начали выяснять про каждую отдельно. Про маленькую совсем не спросили, зато на предмет всех четырех оставшихся был учинен допрос. Милиционеры словно справлялись о чем-то у своего арестанта. Когда он дошел до того, как глядел на задницу Линь Хун (ну, ту, не толстую и не худую, совершенно круглую задницу), все пятеро аж замерли от напряжения, словно слушали байку о привидениях. Круглозадая девушка по имени Линь Хун была знаменитой красавицей нашей Лючжэни, и пятеро милиционеров обыкновенно через ткань ее штанов мерили взглядом роскошные формы. Мужиков, оглядывавших через ткань штанов ее зад, в этом поселке было немало, а вот вживую видал его один только пройдоха Ли. Пятеро милиционеров, заполучив в лапы эдакую добычу, разумеется, не могли упустить своего шанса. Они спрашивали и так и сяк, а когда Бритый Ли дошел до тугой кожи и слегка выпиравшего копчика, их глаза засверкали, как электрические лампочки. Потом Бритый Ли сказал, что больше он и не видал ничего, и тут десять глаз потухли, словно в них выключили ток, а милиционеров перекосило. Стуча по столу, они хором заорали на Бритого Ли:

— Признавайся чистосердечно, не признаешься — будет плохо, думай давай, что ты еще видел?!

Ли, дрожа всеми поджилками, стал рассказывать, как он влез еще чуть ниже, чтоб посмотреть, чего такое у Линь Хун за пушок и из какого такого места растет. Душа у него ушла в пятки, и потому говорил он тихонько, а у милиционеров сбилось дыхание. Бритый Ли будто снова завел свою байку о привидении, но, когда оно уже должно было выпрыгнуть, история вдруг пшик — и кончилась. Ли сказал, что, когда он должен был вот-вот увидеть волоски на лобке Линь Хун, Стихоплет сгреб его, и в итоге он ничего не увидел.

— И ведь такой малости не хватило… — вздохнул Бритый Ли.

А милиционеры все пялились на него, пока не поняли, что пялиться не на что, байка осталась без конца… Лица у них так вытянулись, словно пятеро голодных чертей пучили глаза на улетающую прочь вареную утку. Один из милиционеров не выдержал и принялся честить Стихоплета:

— Этот Чжао не мог сидеть себе тихонечко дома и кропать свои стихи, на кой ляд он поперся в нужник?

Когда милиционеры из отделения почувствовали, что из Бритого Ли больше ничего не вытянешь, они решили: пусть его мать придет и заберет его. Ли сказал, что его мать зовут Ли Лань и что работает она на шелковой фабрике. Тогда один из милиционеров встал посередь улицы и заорал, спрашивая прохожих, не знает ли кто Ли Лань, ну, эту Ли Лань с шелковой фабрики. Милиционер поорал так минут пять-шесть и наконец нашел человека, который шел на фабрику. Тот спросил:

— А чего ищут Ли Лань?

Милиционер ответил:

— Да чтоб она шла в отделение, забрала своего паскудного сына.

Бритый Ли, как потерянная вещь, ждал хозяина, который заберет ее. Весь вечер он проторчал в отделении. Ли сидел на лавке и смотрел, как солнечный свет пробирался внутрь от ворот: сперва широкая, как дверь, полоса света ложилась на цементный пол, потом яркий свет на полу начал истончаться и стал узким, как бамбуковая палка, а потом уж ни проблеска не осталось перед глазами. Ли и не знал, что сам он тем временем стал знаменитостью и что все, проходившие мимо, забредали между прочим глянуть на него одним глазком. Мужики и бабы смеялись, как могли, и заходили потаращиться на того, кто подглядывал в нужнике, — посмотреть, каков он из себя. Когда никто не заходил поглазеть на него, не утратившие надежды милиционеры подходили ближе, стучали по столу и говорили страшным голосом:

— Подумай как следует, что ты еще не сообщил органам.

Мать Бритого Ли только с темнотой появилась у ворот отделения. Она не пришла сразу после обеда: боялась, что люди на улице будут показывать на нее пальцем. Пятнадцать лет назад родной отец Ли уже заставил ее сгорать со стыда, нынче же Бритый Ли заставил умирать от позора. Она дождалась темноты и, повязав на голову платок и надев марлевую повязку, бесшумно пришла к отделению. Войдя в ворота, она бросила на сына быстрый взгляд и тотчас же в панике отвела глаза. Боязливо встав перед милиционером, мать Бритого Ли дрожащим голосом сказала ему, кто она такая. Оставшийся милиционер, который давным-давно должен был уйти домой, принялся вымещать на ней злобу. Он сказал, что, мать твою, сколько времени уже натекало, что, твою мать, уже восемь вечера, что он, мать твою, не ел ни хрена, что он собирался вообще-то вечером в кино, в толпе у кассы и пихался, и толкался, и пинался, и ругался, и добыл таки этот билет, а сейчас хрен че посмотришь, сейчас, если на аэроплане полететь в кинотеатр, и то увидишь на экране одно слово — «Конец». Мать Бритого Ли, сжавшись, стояла перед милиционером и на каждое его ругательство кивала головой, так что в конце концов тот сказал:

— Хватит тут, мать твою, башкой кивать, валите, мне ворота запирать надо.

Бритый Ли вышел за ней на улицу. Мать, опустив голову, тихонько шла по той стороне, куда не доставал свет фонарей, а он, как ни в чем не бывало, топал за ней следом, уперши руки в боки, словно бы подглядывал в нужнике вовсе даже не он, а совсем даже она. Вернувшись домой, мать Бритого Ли без единого звука пошла к себе в комнату, и из-за закрывшейся двери так и не донеслось ни шороха. Ночью Ли чувствовал сквозь сон: она подошла к кровати и поправила, как всегда, сброшенное им одеяло. Несколько дней Ли Лань не разговаривала с сыном и наконец одним дождливым вечером, заливаясь слезами, сказала: «По отцу и сын». В тусклом свете лампы тусклым голосом она поведала Бритому Ли, что, когда его родной отец утонул в нужнике, подглядывая за женскими задницами, она чуть под землю не провалилась со стыда. Хотела повеситься, но его плач из пеленок заставил ее вернуться к жизни. Мать сказала, знай она раньше, что он станет таким, то помереть тогда было б намного краше.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒