Послесловие автора 12 страница

Дибс склонился над своим городом и передвинул тюрьму.

— Тюрьма прямо напротив дома мисс А, и она говорит, что не любит тюрьмы, и убирает ее далеко, и закапывает ее в песок, и здесь больше нет тюрьмы ни для кого. — Дибс закопал тюрьму в песочнице. — Теперь эти два дома. Твой дом и мой дом, и они начинают медленно отъезжать друг от друга, — он медленно отодвинул дома. — Мой дом и дом мисс А становятся все дальше и дальше друг от друга — примерно на милю. И сестра теперь — маленькая девочка мисс А. Теперь она приходит к мисс А. — Он поставил сестру и мисс А вместе, рядом с домом.

— Сейчас раннее утро и большой Дибс идет в школу. У него в школе есть друг. Этот маленький мальчик — маленький Дибс. — Он взял фигурки в руки и внимательно их рассмотрел. — Этот маленький мальчик очень болен. Он идет в больницу и исчезает. Он становился все меньше и меньше, пока совсем не исчез. — Он пошел и закопал фигурку в песок. — Нет теперь маленького мальчика, — сказал он. — Но большой Дибс — большой, сильный и храбрый. Он больше не боится. — Он посмотрел на меня.

— Большой, сильный, храбрый и больше не боится, — сказала я.

Он вздохнул.

— Мы сегодня попрощаемся, — сказал он. — Я долго не вернусь. Ты уедешь, и я уеду. У нас будут каникулы. И я больше не боюсь.

Дибс пришел к соглашению с самим собой. В своей символической игре он выразил свои обиды, чувства и обрел ощущение силы и безопасности. Он отправился на поиски самого себя, чего требовала его гордая личность. Сейчас он начал строить образ самого себя, который был в большей гармонии с его способностями. Он достиг личной интеграции.

Чувства вражды и мести, которые он выразил по отношению к своему отцу, матери и сестре, ненадолго вспыхнули, но они не поддерживались ненавистью и страхом. Он изменил маленького, незрелого, испуганного Дибса. Он научился понимать свои чувства. Он научился справляться с ними и управлять ими. Дибс больше не был погруженным в чувства страха, злости, ненависти и вины. Он стал личностью, уверенной в своих собственных правах. Он обрел чувство достоинства и самоуважения. И теперь он мог без опаски принять уважение других людей. Он больше не боялся быть самим собой.

Глава 23

Я вернулась из отпуска только первого октября. Меня ожидало несколько сообщений. Одно было от матери Дибса. Я позвонила ей, желая поскорее узнать, что нового принесло это лето этой семье.

— Дибс хочет прийти к вам еще раз, — сказала она. — Первого сентября он сказал мне, что хочет сходить к вам, но я объяснила, что вы не вернетесь до октября. Он не упоминал об этом до первого октября. Первого числа он сказал: «Мама, сегодня первое октября. Ты сказала, что мисс А вернется в это время. Позвони ей и скажи, что я хочу прийти к ней еще раз и потом больше никогда не приходить». Вот, я позвонила. — Она тихо засмеялась.

— Он был замечательным, — сказала она. — У нас было замечательное лето. Я не сумею рассказать, как мы были счастливы и как нам было приятно. Он не похож на прежнего ребенка. Он счастливый и спокойный. Он прекрасно общается со всеми нами. Он все время разговаривает. На самом деле ему нет особой нужды приходить к вам. И если вы очень заняты, просто скажите, и я объясню это Дибсу.

Не нужно говорить, что я не была настолько занята, чтобы не встретиться с Дибсом еще раз. Я назначила встречу на следующий четверг.

Дибс вошел в комнату уверенной походкой с сияющей улыбкой на лице. Он остановился и поговорил с секретаршами в соседнем офисе, которые печатали и переписывали рукописи. Он спросил их о том, что они делают, и нравится ли им их работа.

— Вы счастливы? — спросил он их. — Вам следует быть счастливыми!

В нем произошли заметные перемены со времени его последнего визита. Он был спокойным и счастливым. В его движениях была грация и непосредственность. Когда я вышла в приемную, чтобы встретить его, он ринулся ко мне и протянул руку, чтобы поздороваться.

— Я хотел увидеть тебя еще раз, — сказал он. — И вот я пришел. Пойдем сначала в твой офис.

Мы вошли. Он остановился посредине комнаты и осмотрелся. На его лице сияла улыбка. Он быстро прошелся по комнате, дотрагиваясь до стола, металлического шкафа, кресел, книжных полок. Он вздохнул.

— Какое замечательное, счастливое место, — сказал он.

— Тебе было приятно находиться здесь, правда? — заметила я.

— О, да, — сказал Дибс. — Очень, очень приятно. Здесь так много замечательных вещей.

— Каких замечательных вещей? — спросила я.

— Книг! — сказал Дибс. — Книги, книги и книги. — Он легонько пробежался пальцами по книгам. — Я люблю книги, — сказал он. — И разве это не смешно, что маленькие черные метки на бумаге могут быть такими полезными. Несколько листов бумаги, малюсенькие черные метки — и у вас готов рассказ.

— Да, — ответила я. — Это замечательно.

— Это правда, — сказал Дибс.

Он посмотрел в окно.

— Хороший денек. И такое замечательное окно, чтобы смотреть в него.

Он сел за стол, потянулся за картотекой, изучил карточки и широко улыбнулся.

— Ты оставила его только для тебя и Дибса! — воскликнул он. — Здесь больше никого нет в этой коробке, только ты и я. Только мы двое.

— Разве ты не говорил, что тебе этого хочется? — спросила я.

— Да. Именно так. Ты что, выбросила все остальные карточки? — спросил он.

— Нет. Я положила их в другую коробку. Вот в эту.

— Но эта останется только для нас?

— Раз ты сказал, что тебе этого хочется, — ответила я.

Дибс откинулся в кресле и долго смотрел на меня. На его лице было задумчивое выражение.

— Вот так это было всегда, — сказал он медленно. — Раз ты сказал, что тебе этого хочется, — повторил он. Потом улыбнулся. — Раз я сказал, что мне этого хочется! — воскликнул он.

Он протянул руку и взял чистую карточку. Взял карандаш и что-то написал на карточке. Потом протянул мне.

— Прочти это, — попросил он. — Прочти это мне.

— Прощай, дорогая комната и милые книги. Прощай, дорогой стол. Прощай, окно и небо за этим окном. Прощай, картотека. Прощай, дорогая хозяйка этой замечательной комнаты, — прочитала я ему.

Он потянулся за карточкой.

— Я хочу добавить еще немного, — сказал он. Написал что-то на обороте и вернул мне. Там было написано: «Раз ты сказал, что тебе этого хочется. Раз я сказал, что мне этого хочется. Раз мы сказали, что нам этого хочется».

После того, как я прочитала это, он положил карточку между нашими двумя и все это засунул в ящик.

— Пойдем в игровую, — сказал он. — Пойдем! Пойдем скорей! Пойдем!

Он влетел в игровую стремительно, размахивая руками и смеясь.

— О, как здорово! Как здорово! Как здорово! — кричал он. — Какая замечательная комната.

Он подбежал, открыл кран с водой на полную мощность и отскочил, весело смеясь.

— Вода. Вода. Вода. Лейся и выплескивайся. Разбрызгивайся вокруг. Веселись! — Потом он выключил воду, улыбнулся мне и пошел к мольберту.

— Привет, краски! — сказал он. — Вы все перемешались? Ага. Я это вижу. — Он взял баночку с желтой краской и повернулся ко мне. Знаешь, что? — сказал он.

-Что?

— Я хочу вылить ее на пол, специально.

— Ты хочешь вылить ее на пол, специально?

— Да, — сказал Дибс. — Более того, я это сделаю.

— Ты не только хочешь это сделать, но и сделаешь это?

Дибс отвинтил крышку. Он наклонил баночку, и краска медленно полилась на пол.

— Получится большая лужа краски, — сказал Дибс.

— Тебе она нравится, правда?

— Мне нравится ее выливать, — сказал он. — Мне нравится ее портить.

Когда баночка опустела, Дибс поставил ее на раковину.

— Есть ли хоть одна причина, по которой краска должна быть использована только для рисования? Здесь, в игровой? — спросил он меня. — Я никогда не поступал так с желтой краской, и я почувствовал себя очень хорошо, когда вылил ее всю и избавился от нее. Теперь я возьму тряпку и вытру ее. — Он достал тряпки для уборки и вытер лужу желтой краски так хорошо, как только смог.

Потом Дибс подошел ко мне.

— Я не смогу выразить все, — сказал он.

— Что ты не сможешь выразить? — спросила я.

— Все это. И тебя. Ты — не мама. Ты — не учительница. Ты — не член маминого бридж-клуба. Что ты такое?

— Ты не можешь выразить, что я за человек, да? — сказала я.

— Да, не могу, — сказал Дибс. Он пожат плечами. — Но на самом деле это ничего не значит, — сказал он медленно, смотря мне прямо в глаза. Внезапно он опустился на колени, дотронулся до моих ног и вблизи рассмотрел узор на моих колготках. — Вы — женщина с тысячью малюсеньких дырочек на чулках, — сказал он, рассмеявшись.

Он вскочил, подбежал к столу и взял детскую бутылочку.

— Детская бутылочка, — сказал он. — Дорогая успокаивающая детская бутылочка. Когда-то ты была нужна мне, ты помогала мне успокоиться. — Он немного пососал из бутылочки. — Я опять был ребенком, и мне нравилась бутылочка. Но шестилетнему Дибсу ты теперь не нужна. Прощай, детская бутылочка, прощай.

Он огляделся и нашел то, что ему было нужно — железную батарею.

— Прощай, детская бутылочка, прощай. Ты мне больше не нужна. — Он с силой швырнул бутылку в батарею, и бутылка разбилась на множество кусочков. Вода из бутылки разлилась по полу. Дибс подошел и посмотрел сверху. — Я покончил с этим, — сказал он.

— Тебе больше не нужна детская бутылочка, и ты избавился от нее? — заметила я.

— Да. Правильно! — сказал Дибс.

Он пошел к песочнице и стал энергично копать песок.

— Закапывать вещи. Закапывать вещи. Закапывать вещи. Потом опять их откопать, если тебе этого захочется, — он засмеялся. — Песок, скажу я тебе, прекрасный материал. Из него можно сделать много всего. Из него даже можно сделать стакан. Я читал об этом в книге.

Он пошел к кукольному домику. Взял кукольную семью и посадил их всех в гостиной.

— Маленькие знакомые человечки. Я прощаюсь с вами. Я посадил вас здесь, в гостиной, и вы будете сидеть и ждать, пока другой маленький ребенок не придет играть с вами. — Он повернулся и посмотрел на меня. — После того, как я уйду, придет другой ребенок и займет мое место, правда? — спросил Дибс.

— Другой ребенок придет в игровую, — сказала я.

— Ты занимаешься с другими детьми так же, как и со мной, да? — спросил он.

— Да. Я занимаюсь с другими детьми.

— Это делает их счастливыми, — сказал он.

Он подошел к окну и открыл его. Он высунулся наружу и понюхал воздух.

— Из этого окна я увидел мир, — сказал он. — Я увидел грузовики, деревья, самолеты, людей и церковь, на которой колокола звонили «один, два, три, четыре», когда приходило время идти домой.

Он подошел ко мне и сказал почти шепотом:

— Даже если я не хотел идти домой, это все равно был мой дом.

Он взял меня за руки и долго смотрел на меня.

— Я хочу посмотреть эту церковь. Мы можем пойти и прогуляться вокруг нее, а потом зайти в нее и посмотреть?

— Я думаю, мы можем, — ответила я. Это была необычная процедура, но и просьба была необычна. Было достаточно важно в нашу последнюю встречу удовлетворить такую просьбу.

Мы вышли из Центра и прошлись вокруг церкви. Дибс смотрел вверх, потрясенный ее размерами.

— Давай теперь зайдем внутрь. Давай осмотрим ее изнутри, — попросил он.

Мы поднялись по ступеням. Я открыла огромные двери, и мы вошли внутрь. Дибс казался очень маленьким под величественными сводами. Он медленно прошел в центр по проходу между рядами, сделал еще несколько шагов, остановился и посмотрел вокруг с выражением благоговения и изумления на сияющем лице. Он был поражен великолепием собора.

— Я чувствую себя очень, очень маленьким, — сказал он. — Я думаю, наверно, я уменьшился. — Он медленно повернулся и посмотрел на великолепие, его окружавшее.

— Бабушка говорит, церковь — это дом Бога,

— сказал он. — Я никогда не видел Бога, но он, должно быть, очень, очень большой, если ему нужен такой большой-большой дом. А Джейк сказал, что церковь — это святое место.

Внезапно он побежал по проходу к алтарю. Он откинул голову и протянул обе руки вверх, к большому витражу. Он повернулся и посмотрел на меня, онемев на секунду.

Именно в этот момент органист заиграл на органе. Дибс подбежал ко мне и схватил мою руку.

— Пойдем! Пойдем! Я боюсь! — закричал он.

— Тебя напугала музыка? — спросила я, когда мы пошли к двери.

Дибс остановился и оглянулся.

— Слушай. Подожди, давай не уходить пока, — сказал он.

Мы остановились.

— Я испугался величины и я испугался шума, — сказал Дибс. — Но здесь так красиво, что я сам наполняюсь сиянием и красотой.

— Ты боишься, но одновременно тебе нравится? — спросила я. — Это очень красивый собор.

Дибс отпустил мою руку и опять прошел по центральному проходу.

— Что издает этот странный шум? — спросил он.

— Это человек играет на органе, и этот шум — органная музыка.

— Ох, — сказал Дибс. — Я раньше никогда не слышал такой музыки. У меня от нее мурашки бегают. — Он опять крепко взял меня за руку. — Я никогда не видел ничего красивее, — прошептал он. Солнце сияло сквозь стекла витража, и вокруг нас лежали цветные блики.

— Пойдем на улицу, — тихо сказал Дибс. Мы пошли к двери. Дибс оглянулся через плечо. Около двери он опять остановился. — Подожди минутку, — прошептал он. — До свидания, Бог. До свидания!

Мы вышли из церкви и вернулись в игровую. На обратном пути Дибс не сказал ни слова. Когда мы вошли в игровую, он сел на стул рядом со столом и улыбнулся мне.

— Это было очень здорово, — сказал он.

— Сегодня я был в доме Бога. Первый и единственный раз я был в доме Бога.

Он долго молчал, глядя на свои стиснутые руки.

— Скажи мне, — спросил он вдруг, — почему некоторые люди верят в Бога, а некоторые не верят?

— Я не думаю, что знаю ответ на этот вопрос, Дибс, — ответила я.

— Но это правда, что некоторые люди верят, а некоторые — нет?

— Да. Я думаю, что это так.

— Бабушка верит. А папа и мама — неверующие. И Джейк верит. Он говорил мне об этом.

— Я думаю, каждый поступает по-своему,

— сказала я. — Каждый человек решает сам для себя.

— Интересно, на что похож Бог? — спросил Дибс. — Бабушка однажды сказала мне, Бог — наш небесный Отец. «Отец» это не то, что папа. Я бы не хотел, чтобы Бог был таким, как папа. Потому что иногда мне кажется, что папа не любит меня. А если бы я верил в Бога, как бабушка, мне хотелось бы, чтобы он любил меня. Но бабушка говорит, что папа любит меня. А если любит, то почему я не чувствую этого? Бабушка любит меня, и я люблю ее, я это знаю, потому что чувствую это глубоко в себе. — Он приложил руки к сердцу, посмотрел мне прямо в глаза, тревожно нахмурившись.

— Такие вещи трудно выразить, — решил он после долгого молчания. Подошел к окну и посмотрел на церковь.

— Это дом Бога, — тихо сказал он. — Бабушка говорит, Бог есть любовь. И Джейк говорит, он верит в Бога. Он говорит, что, если он молится, это значит, он говорит с Богом. А я никогда не молился. И мне кажется, мне понравилось бы разговаривать с Богом. Мне бы хотелось услышать, что Он говорит. В школе в моем классе есть мальчик, который верит в Бога. Он католик и верит в Бога. Есть еще один мальчик, он иудей, и он ходит в синагогу —- это дом, который евреи построили для Бога. — Он повернулся и посмотрел на меня. Протянул ко мне руки, раскрыв ладони. — А папа и мама — неверующие люди, поэтому и я тоже. Поэтому я чувствую себя одиноко, оттого, что у меня нет Бога. — Он начал ходить по комнате взад и вперед.

— Бабушка — хорошая женщина. Она ходит в церковь и поет песни о Боге. Она верит.

— Он подошел ко мне, взял мою руку, вглядываясь страстно в мое лицо. — Скажи мне,

— сказал он, — почему некоторые люди верят в Бога, а некоторые не верят?

Это был трудный вопрос.

— Каждый решает сам для себя, когда становится старше, — сказала я. — Каждый человек решает сам для себя, во что ему верить. Но тебя сейчас это смущает, да?

— Да, — сказал он. — Очень смущает. Мы долгое время молчали.

— Знаешь, чем я занимаюсь сейчас? — спросил он меня.

— Нет. Чем?

— Я стараюсь научиться играть в бейсбол. Папа пытается научить меня. Мы вместе ходим в парк. Но папа тоже не умеет играть. По мячу очень трудно попасть битой. И мяч трудно бросить туда, куда ты хочешь. Но я научусь это делать, потому что все мальчишки в школе играют в бейсбол, и я хочу играть с ними. Поэтому я должен уметь. Я очень стараюсь. И я научусь. Но мне бейсбол не очень нравится. Я умею играть в казаки-разбойники и люблю бегать через двор старой миссис Генри. Тогда она кричит на меня.

Прозвенел звонок. Мама Дибса пришла забрать его.

— Прощай, Дибс, — сказала я. — Была очень рада познакомиться с тобой.

— Да, я тоже, — ответил Дибс. — Прощай.

Мы прошли в приемную. Он подскочил к матери и схватил ее за руку.

— Привет, мам, — сказал он. — Я больше не приду сюда. Сегодня мы попрощались насовсем.

Они ушли вместе: маленький мальчик, который получил возможность выразить себя в игре и оказался счастливым, одаренным ребенком, и мама, которая поняла и признала своего очень одаренного ребенка.

Глава 24

Года два с половиной спустя я как-то сидела дома в гостиной и читала. Моя квартира была на первом этаже. Окна были открыты, и голос, очень звонкий, веселый голос, очень знакомый детский голос донесся из открытого окна.

— Я сказал, Питер Мей, спускайся сюда и посмотри на мой двор. В моем дворе двадцать семь разных кустарников и растений. Иди и посмотри!

— Двадцать семь чего, а?

— У меня во дворе разные кустарники и растения.

— Ух, ты.

— Иди и посмотри.

— Видишь, что у меня есть?

— Что это? О, мраморные шарики!

— Да. Давай меняться?

— Давай. На что ты хочешь меняться?

— А что у тебя есть? Что у тебя есть, Дибс? Да. Это был Дибс с другом.

— Я скажу! Я скажу тебе! — кричал Дибс возбужденно. — Ты мне дашь этот голубой шарик со змеиным глазом, а я дам тебе одного из первых весенних червяков.

— Правда? Где они?

— Они прямо здесь! — Дибс порылся в кармане и достал стеклянную баночку, отвинтил крышку с дырками и осторожно извлек одного червяка. Он положил его на грязную ладонь Питеру. Он улыбался. Питер был поражен.

— Помни, — сказал Дибс заботливо, — это первый настоящий весенний червяк.

Очевидно, Дибс недавно переехал в большой дом с садом, дальше по улице. Через несколько дней я встретила его на улице. Мы улыбнулись друг другу. Дибс улыбнулся широкой улыбкой, подошел и взял меня за руку.

— Привет, — сказал он.

— Привет, Дибс.

— Я знаю, кто ты, — сказал он.

— Правда?

— Да! Ты хозяйка замечательной комнаты, — сказал он. — Ты — мисс А.

Мы присели на парапет здания поговорить.

— Да, — сказала я. — А ты — Дибс.

— Я теперь взрослый, — сказал он. — Но я помню, когда я был очень, очень маленьким и первый раз пришел к тебе. Я помню игрушки, кукольный домик и песочницу, а еще мужчин, женщин и детей в мире, который я построил. Я помню колокола, и время, когда надо было уходить, и грузовик. Я помню воду и краски, тарелки. Я помню кабинет, и книги, и магнитофон. Я помню всех людей. И еще я помню, как ты играла со мной.

— Во что мы играли, Дибс?

Дибс пододвинулся ко мне ближе. Его глаза засияли.

— Все, что я делал, делала и ты, — прошептал он. — Все, что я говорил, говорила и ты.

— Да, так и было, — сказала я.

— Да. «Это твоя комната, Дибс», — сказала ты мне. «Это все для тебя. Играй, Дибс. Играй. Никто тебя не обидит. Играй». — Дибс вздохнул. — И я играл. Это было самое замечательное время в моей жизни. Я построил вместе с тобой в игротеке свой собственный город. Помнишь?

— Да, Дибс. Я помню.

— А в последний раз я был у тебя два года, шесть месяцев и четыре дня назад, считая с четверга. Я помню это очень хорошо. Я вырвал из календаря лист и обвел эту дату красным карандашом. Я вставил его в рамку, и он висит на стене в моей комнате. Совсем недавно мне стало интересно, и я подсчитал, как давно это было. Два года, шесть месяцев и четыре дня, считая с четверга.

— Значит, эта дата кажется очень важной для тебя, — сказала я. — И ты обвел ее и повесил на стену. Почему ты это сделал, Дибс?

— Я не знаю, — сказал Дибс. — Я никогда не забуду ее. Даже если пройдет очень много времени. — Последовала длинная пауза. Дибс пристально посмотрел на меня. Глубоко вздохнул. — Поначалу игровая казалось очень, очень большой. И игрушки не были добрыми. И я боялся.

— Ты чего-то боялся там, Дибс? -Да.

— Почему ты боялся?

— Я не знаю. Сначала я боялся, потому что не знал, что ты будешь делать, и я не знал, что буду делать я. Но ты просто сказала:

«Это все твое, Дибс. Играй. Никто тебя здесь не обидит».

— Я так сказала?

— Да, — уверенно сказал Дибс. — Ты так сказала мне. И постепенно я поверил тебе. Так и было. Ты сказал мне идти и сражаться с моими врагами до тех пор, пока они не начнут просить прощения за то, что обижали меня.

— И ты так и сделал?

— Да. Я понял, кто мои враги, и сразился с ними. Но, когда я понял, кто мои враги, я больше уже не боялся. Я понял, что я не чувствую себя несчастным, когда чувствую любовь. Теперь я большой, сильный и не боюсь. Еще я помню церковь, в которую мы ходили, когда я приходил последний раз. Помню, я узнал, что Бог очень большой. Там была очень большая дверь. И потолок был очень высоким, почти касался неба. И когда внезапно заиграла музыка, у меня забегали мурашки. Мне хотелось уйти, и одновременно мне хотелось остаться. Я потом еще раз приходил туда. Я поднялся по лестнице к двери. Дверь была закрыта. Я постучал в дверь и крикнул в замочную скважину: «Кто-нибудь есть дома сегодня?» Но, наверное, никого не было, потому что никто не открыл, и я ушел домой.

Я могла только представить Дибса, поднимающегося по ступеням и робко стучащего в эту массивную, резную дверь.

Внезапно, он вскочил.

— Пойдем посмотреть мой двор, — закричал он. — Мой двор очень, очень большой и в нем такое множество растений и кустарников. Угадай, сколько?

— Ну, двадцать семь разных видов?

— Да, — закричал Дибс. — Как ты угадала? Я пересчитывал их две недели, пока их все не пересчитал. Ты когда-нибудь была у меня во дворе?

— Нет. Я никогда не была у тебя во дворе, — ответила я.

— Тогда как ты узнала? Как ты узнала! Ты скажешь, как ты это узнала?

— Ты думаешь, я не могла узнать об этом как-нибудь по-другому?

— Но, — сказал Дибс раздраженно, — это гораздо труднее, чем просто подсчитать. Ты должна внимательно рассмотреть каждое растение и увидеть, чем они отличаются. Потом ты выясняешь, что это за растение. Только после этого ты считаешь их. Записываешь название и местоположение каждого растения. Это не так быстро и не так просто сделать. Это не то, чтобы просто предположить. И если ты никогда не была у меня во дворе и никогда этого не проделывала, тогда как же ты узнала, что там именно двадцать семь различных видов растений?

— Хорошо, Дибс, я скажу тебе, — согласилась я. — На днях я сидела дома и читала у открытого окна, и я слышала, что ты сказал Питеру: «У меня в саду двадцать семь разных растений и кустарников». Это было в тот день, когда ты дал ему первого весеннего червяка.

— Ох! — воскликнул Дибс. — Ты живешь поблизости. Неужели, мисс А, мы теперь соседи!

— Да. Мы теперь соседи.

— Это хорошо, — сказал Дибс. — Тогда пойдем и посмотрим на мой сад.

Мы пошли к Дибсу, и он показал мне все двадцать семь различных разновидностей.

Несколькими днями позже я встретила на улице его мать и отца. Мы обменялись приветствиями, и они оба опять поблагодарили меня за ту помощь, которую я им оказала. Они сказали, что Дибс продолжает поразительно изменяться, что сейчас это хорошо приспосабливающийся, счастливый ребенок, что он делает успехи. Теперь его перевели в школу для одаренных детей, и ему там очень хорошо.

Как раз в этот момент Дибс выехал из-за угла на велосипеде, вопя, как индеец.

— Дибс, — позвала его мать. — Дибс, иди, посмотри кто здесь. Ты помнишь эту женщину?

Дибс подошел, ухмыляясь.

— Привет, — крикнул он.

— Привет, Дибс, — сказала я.

— Твоя мама задала тебе вопрос, Дибс, — сказал его отец.

— Да, папа. Я слышал, — сказал Дибс. — Она спросила, знаю ли я эту женщину. Конечно, я знаю ее. Она мой самый первый друг.

Папа казался немного смущенным.

— Ну, раз ты слышал маму, почему ты не ответил ей?

— Извини, папа, — сказал Дибс. Он моргнул.

— Очень рад был встретить вас, — сказал папа мне. — Извините, но мне нужно идти. — Он направился к машине.

Дибс крикнул ему вдогонку:

— Я не ответил вам с мамой, потому что я встретил мисс А пять дней назад.

Папа покраснел, быстро сел в машину и уехал.

Мама выглядела немного расстроенной.

— Не нужно так, Дибс, — сказала она. — И почему ты не называешь ее полным именем? Почему всегда мисс А?

Дибс вскочил на велосипед.

— Мисс А. Мисс А. Особенное имя для особенного друга, — крикнул он. Пронесся по улице, воя, как пожарная машина.

Да. Дибс изменился. Он научился быть самим собой, верить в себя, быть свободным. Теперь он был спокоен и счастлив. Он мог себе позволить быть ребенком.

Эпилог

У Дибса были сложные периоды, и какое-то время его жизнь была омрачена. Но у него была возможность выйти из темноты и найти себя, чтобы справиться с темнотой и светом в своей жизни.

Наверное, в жизни больше смысла и красоты, когда ослепительный солнечный свет смягчен узорами теней. Возможно, взаимоотношения становятся глубже, если случаются бури. Опыт, который никогда не расстраивает, не опечаливает и не взволновывает чувства — стерильный опыт, в котором мало откликов и оттенков. Возможно, когда мы испытываем смелость, уверенность и надежду, мы видим, как воплощаются в нас чувства внутренней силы, отваги, мужества и безопасности.

Все мы — индивидуальности, которые растут и развиваются в результате нашего опыта, взаимоотношений, мыслей и эмоций. Мы — общий итог всех составляющих частей жизни.

Почему я считаю, что историей о Дибсе стоило поделиться? Я представила часть этих материалов студентам на лекциях, которые читала в университете и на курсах.

И однажды я получила письмо от бывшего студента.

«Я отнимаю у вас время тем, что пишу вам. Я был одним из сотен ваших студентов, и, возможно, вы даже не видели меня в лицо, но, поверьте мне, я вас внимательно слушал. Сейчас я за океаном — снова в униформе, — и ожидается, что мы скоро передислоцируемся. Недавно ночью, в казарме я невольно подслушал один разговор, и все американское, домашнее вдруг нахлынуло на меня. Я помню, вы часто говорили, что есть важные вещи, которые мы помним даже после того, как забудем все остальное. И прошлый опыт может заставить нас собраться. Как-то ночью мы были здесь — лишенные мужества, подавленные, и удивительно, не знаю, что, черт возьми, это было, но Дибс оказался здесь. Парень за столом напротив меня

рассказывал про Дибса. Вы можете вообразить, что это было для меня? Я не дал ему закончить.

— Откуда, черт возьми, ты узнал про Дибса? — спросил я его.

Он рассказал мне. Мы не были с ним в одной группе; мы не учились с ним в один год; мы даже не были в одном и том же университете. Но он говорил о том же самом ребенке. Я не стал объяснять ему, как много это значило для меня, — не только для меня, но для всех, потому что вместе мы рассказали эту историю всем остальным. Дибс стал для нас символом всех тех ценностей — человеческих ценностей, которые мы с таким трудом старались сохранить. И тогда кто-то сказал: «С Дибсом мы не можем проиграть».

(Книга из библиотеки сайта Вишнякова Андрея - http://ki-moscow.narod.ru)

Но больше всего меня поразило то, насколько реален был Дибс, какую силу он имел, и что он стал частью меня. Я учился на администратора, и я не очень силен в психологической терминологии. Я уверен, я упускал все психологическое содержание случая этого пациента, но, Бог свидетель, Дибс — единственный реальный человек, которого я встретил в аудитории и который смог научить меня, что значит быть цельной личностью, — и даже больше. Я никогда не забуду эти три строчки: «Раз ты сказал, что тебе этого хочется. Раз я сказал, что мне этого хочется. Раз мы сказали, что нам этого хочется». Я думаю, Дибс хотел того же, чего хочется нам всем в этом мире. Возможности почувствовать то, что стоит почувствовать. Возможности быть человеком желанным, уважаемым и принятым как человеческое существо, заслуживающее это высокое звание».

Семья Дибса переехала в пригород, и я потеряла с ними всякую связь. Прошли годы. Однажды мой друг, который преподавал в школе для одаренных детей, показал мне письмо из школьной газеты. Оно было адресовано директору и всему преподавательскому составу школы. Мой друг ничего не знал о Дибсе. Но он знал, что я интересовалась любыми критическими замечаниями, которые делали дети. И которые ясно показывали, как много понимания и мужества они способны привнести в нашу каждодневную жизнь, если им будет дана возможность оставаться самими собой. Я прочла открытое письмо в школьную газету:

Это открытое письмо направлено против возмутительного исключения из школы одного из моих товарищей по классу и моего друга. Я действительно возмущен вашей черствостью и недостатком понимания и сочувствия. Говорят, что мой друг был «лишен права посещать школу с позором», потому что был пойман на жульничестве во время экзаменов. Мой друг сказал мне, что он не жульничал, и я верю моему другу. Он сказал, что он проверял одну дату — важную дату нашей истории, — он хотел убедиться в правильности указанной даты, и в таком случае она действительно должна была быть проверена. Я думаю, вам не всегда удается понять причины того, что мы делаем. Вы вменяете в вину то, что человек пытался проверить точность? Или вы предпочитаете, чтобы он запятнал свою репутацию невежеством? Каково же тогда назначение экзаменов? Они увеличивают наши достижения в учебе? Или они инструмент, приносящий страдания, оскорбления и глубокую обиду человеку, который так старается преуспеть?

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 121314 15 Следующая ⇒