Annotation 18 страница

– Хорошо бы они остановились здесь, – мечтал Джузеппино.

Оба сына Марии-Грации обожали туристов, для мальчиков они были символом неведомых краев, им нравились резкие северные языки, связанные для них с городами, где все происходит очень быстро, поэтому и говорить тоже следует быстро. Не то что тягучий островный итальянский, неторопливый, к сути подбирающийся утомительными кругами.

Ходили слухи, что новый il conte выкупил старую ферму Маццу, которая превратилась в развалины за годы, минувшие после смерти старика и отъезда его последнего сына в Америку. От имени Андреа его мать наняла рабочих с материка, которые перекопали лучшее поле острова, самое ровное, с видом на бухту. Старая ферма Маццу была снесена.

– Думаю, они строят виллу, – жаловался Тонино, расстроенный тем, что его обошли с контрактом приезжие строители с бетономешалками. – Когда они закончат, я полагаю, туда переедет наш новый граф с матерью, а старую виллу снесут.

– Очень сомневаюсь, – сказала Пина. – Ведь половина туристов приезжает посмотреть на графскую виллу. Разве ты не знаешь, Тонино, что она норманнских времен, это одно из старейших зданий на острове?

Новое здание, как видение из розового бетона, вырастало постепенно. Рабочие трудились весь день под жаркими лучами солнца. У здания появились не только карнизы и балконы, но и плавательный бассейн в форме почки, голубой изнутри, сад с пальмами, обернутыми в коричневую бумагу, уберегавшую деревья от строительной пыли, а также асфальтовая площадка для автомобилей. Места на этой американской стоянке, как докладывала шпионившая за работами Кончетта, просторные, явно предназначены для заграничных авто, в два раза больше, чем малютки «Чинквеченто» или трехколесные фургончики «Апе», на которых ездили жители острова. И зачем гостям нового графа так много парковочных мест, ведь никто не навещает их с Кармелой, с тех пор как умер его отец? Здание возвышалось над рядами маленьких бетонных вилл, которые с веранды бара казались не больше спичечных коробков. К следующему лету новое грандиозное сооружение было готово.

Никто так точно и не понял, для чего оно предназначалось.

– Это новый летний дом для signora la contessa, – предполагала Агата-рыбачка. – В апреле она будет спускаться с холма к морю на своем авто и на этом каждый день экономить минут пятнадцать тряски по дорогам. – До сих пор Сантино Арканджело ежедневно возил Кармелу туда и обратно на немецком автомобиле к ее излюбленному месту в дальнем конце залива, где она сидела в одиночестве под зонтиком, втирая лосьон в свои высохшие руки.

– Никогда не поймешь, на что эти богачи решат потратить свои деньги, – сказал Бепе.

– Например, на телевизоры, – подколола его Агата-рыбачка.

– Это новый бар, – заключила Кончетта. – Il conte хочет нас разорить, как Арканджело.

На горизонте маячило розовое здание, его ворота были распахнуты, парковка пустовала.

– Это гостиница, – объявил Тонино, положив конец спорам в тот вечер. – Я видел вывеску и стойку регистрации с медным колокольчиком.

Никогда на острове не было столько работы, сколько ее появилось за несколько недель до торжественного открытия гостиницы. Нужно было прибираться в номерах, чистить и полировать все поверхности, поливать траву водой из шланга. («Бессовестная трата», – ворчала Пина.) Нужны были помощники заносить кровати, шкафы и столы, которые новый il conte заказал на материке; повара, чтобы готовить местные деликатесы и заморские блюда на огромной сверкающей кухне. Был нанят даже старый оркестр – для местного колорита. Проснувшись однажды утром, жители острова увидели, как над их бухтой навис, словно какое-то чудо, огромный белый лайнер, рассекавший спокойные воды залива. Дети со всех ног бросились на берег. Они скакали от восторга под островные мелодии, что нервно наигрывал оркестр. Гостей доставили на берег, они держались за свои чемоданы, сумки и коробки, словно потерпевшие кораблекрушение, и что-то бормотали на своих северных языках, неуверенные, стоит ли давать на чай паромщику или предложить мелочь детям.

Тут возникла реальная проблема. Новые туристы предпочитали кондиционированные салоны и залитую неоновым светом веранду «Прибрежного бара Арканджело» старомодному интерьеру «Дома на краю ночи». Компания il conte отгородила для них часть берега в заливе, где они могли лежать в пластмассовых шезлонгах. В прибрежном баре подавали американские коктейли и виски в хрустальных стаканах. Туристы нового поколения довольствовались роскошью гостиницы и кондиционированного бара Арканджело, им не было никакой нужды тащиться по жаре в город.

– Но я все-таки не понимаю, как можно предпочесть тот бар этому, – не успокаивался Бепе. – Арканджело берет сто пятьдесят лир за чашечку кофе, который на вкус как ослиная моча.

– Замани этих туристов, – убеждал Роберт Марию-Грацию, переживая за нее. – Пригласи их сюда. Они полюбят остров, как полюбил его я, когда впервые увидел. Только ты сможешь их убедить.

Однажды утром двое туристов из гостиницы все-таки отважились подняться в город. Их заметили на площади, вскоре после того как колокол отзвонил к мессе, они нервно топтались под пальмой. Мария-Грация, подбадриваемая близкими, подошла к двери.

– Добро пожаловать, – сказала она по-английски. – Заходите.

После довольно жаркого обсуждения пара переступила порог бара.

– Кофе? – предложила Мария-Грация. – Чай? Печенье?

Бледнокожие, светловолосые гости оглядели стариков-картежников, радиоприемник, настроенный на сицилийскую станцию, посмотрели на покрытые капельками влаги холодные шкафчики-витрины с рисовыми шариками и печеньем, на кофемашину. Мужчина сделал жест, как бы открывая книгу.

– Меню? – спросил он.

– Меню нет, – сказала Мария-Грация. – Мы приготовим, что вы захотите. Может быть, кофе? Рисовые шарики?

Мужчина покачал головой и в конце концов спросил, сколько стоит чай.

– Тридцать лир, – ответила Мария-Грация. – Три американских цента.

Но, еще раз напоследок изучив рисовые шарики, гости только переглянулись и вышли.

Цены в «Доме на краю ночи», как объяснил Бепе, были слишком низкие.

– У Арканджело двойные цены, – разъяснил Бепе. – Одна цена для туристов, другая – для рыбаков.

– Мы не можем так поступать, – сказал Роберт, возмутившись подобной попыткой поставить под сомнение честность жены. – «Дом на краю ночи» не такое заведение.

– Но туристы не любят, когда с них спрашивают меньше, чем они готовы заплатить. Вы сами видели, что делают все эти археологи, которые приезжают посмотреть на пещеры. Платят тридцать лир за кофе и восемьдесят лир оставляют сверху. Если вы просите меньше, чем они ожидают, они думают, что вы подаете им плохой кофе. Или они считают, что вы живете в бедности, как какие-нибудь козопасы дремучие, но в любом случае им от этого не по себе, Мариуцца.

– Но мы не можем объявлять две разные цены, – сказала Мария-Грация. – Это будет неправильно.

Арканджело, не испытывавший такого рода сомнений, процветал.

III

Амедео был прав, сказав, что у Роберта терпение, как у святой Агаты. Эта черта во всей своей очевидности проявилась, пока росли мальчики. Роберт, который три года провел в военной тюрьме, пять лет ждал возможности вернуться на остров и еще четыре года, чтобы стать мужем Марии-Грации, точно имел внутри стальной стержень, который было не сломать детскими потасовками. Когда его сыновья ссорились, он спокойно выслушивал каждую сторону, выносил справедливый вердикт и с полной невозмутимостью осуществлял наказание, непреклонный, как директриса школы Пина Велла, разрешавшая конфликты своих учеников. Даже после самого утомительного дня у него оставались силы обнять жену за стойкой бара и убирать со столов, напевая местные песенки, в то время как у Марии-Грации не было сил эти песенки даже слушать.

Возможно, в терпеливости Роберта и таилась проблема. Может, будь он менее терпим к дракам сыновей, менее невозмутим, они бы лучше себя вели. Хотя кто знает, все могло бы обстоять и хуже.

Амедео же крайне болезненно воспринимал вражду внуков, напрочь забыв о жестоких битвах, что вели его собственные сыновья во дворике и в коридорах «Дома на краю ночи». Он любил Серджо и Джузеппино сильнее, чем своих детей, за исключением, может быть, Марии-Грации, но они частенько ввергали его в бессильную ярость.

Четырехлетнего Серджо частенько можно было застать с дедушкиной красной книжкой. Его трехлетний брат тоже уже начинал разбирать буквы. Чтобы никого не выделять, Амедео читал им вслух на террасе, угощая мороженым и историями в равном количестве. Серджо слушал, устремив взгляд за горизонт, задумчиво поднося ложку с мороженым ко рту, иногда и мимо. Джузеппино, наоборот, пинал стул, отказываясь сидеть спокойно. Он продолжал сучить ногами, пока не доставал брата, и тогда рассказ деда прерывался воплями. Однако, когда после чтения Амедео расспрашивал Джузеппино, тот помнил все и мог воспроизвести большие отрывки: «Это было про попугая, он залетел в окно и поведал девушке про десять белых коней с десятью всадниками в черных доспехах, что направлялись на войну…»

– Этот Джузеппино – умный мальчик, – говорил Амедео.

– Они оба умные, – убежденно отвечала Мария-Грация. – Потому что одинаковые.

Сообразив, что задел материнские чувства, Амедео торопливо поправлялся:

– Si, si. Конечно, оба умные. Я не это имел в виду.

Но не крылась ли проблема в том, что с ними обращались одинаково? Временами казалось, что у них нет ничего общего и что братья они случайные, а вовсе не кровные.

Амедео старательно записывал все достижения мальчиков в свой блокнот. «Серджо – 65 сантиметров», – писал он и ставил дату. Или: «Джузеппино впервые ел твердую пищу – горошек и ложечку пюре из carciofo[83]». И позже, когда мальчики пошли в школу, где на братьев нарадоваться не могли: «Серджо получил 7 по арифметике (сложение и вычитание)», «Серджо назначен старостой в классе, 1961/62 год», «Джузеппино выиграл приз в соревнованиях по бегу». Во всем, кроме спорта, лидировал Серджо. Но именно Джузеппино, великолепный атлет, похожий в этом на своего отца, впечатлял интеллектом. Он добивался всего играючи, вполсилы, словно чтобы не затмить всех.

К первому причастию Амедео подарил внукам сицилийскую сказку «Два брата», которую он выписал из книжного магазина в Сиракузе и завернул в красную бумагу.

Серджо и Джузеппино полюбили эту историю, как Амедео и предвидел. Хотя им больше понравилось про морского змея и ведьму, чем про чудесное примирение братьев, Амедео надеялся, что сказка заставит их понять, насколько ссоры бессмысленны и бесплодны.

– Главный герой сказки – младший брат, – утверждал Джузеппино. – Это он проявил милосердие к рыбке и всех спас.

– Нет! – возражал Серджо. – Разве не старший брат с самого начала завоевал принцессу?

Как только дед дочитал сказку до конца, каждый из братьев пожелал владеть книжкой единолично. Они подрались, тащили книжку каждый в свою сторону, пока не разорвали ее на две половины. Амедео слишком поздно пожалел, что подарил им один экземпляр на двоих. Он заказал второй экземпляр, но было поздно – мальчики желали владеть «оригиналом» с дедушкиной надписью: «Серджо и Джузеппино по случаю вашего первого причастия. С любовью, дедушка Амедео».

Словом, воспитание протекало нелегко. И все же порой, в основном благодаря отцу, они подолгу вели себя вполне прилично, и Амедео удивлялся, почему он так всполошился. Пина соглашалась с ним.

– Подумаешь, дети немного подрались, – говорила она. – Я верю, что Мариуцца и Роберт правильно их воспитывают.

Как и люди в сказке о двух братьях, жители острова Кастелламаре с трудом различали Серджо и Джузеппино, несмотря на то что у Серджо черты лица были крупные, а у Джузеппино лицо более тонкое и подвижное. Однако мальчики засыпали и просыпались в одно время, у них была одна походка, они одинаково теребили челки, когда читали, и независимо друг от друга приняли решение поступать в один и тот же университет в Лондоне. Кто-то из них увидел его на картинке в энциклопедии Пины и загнул краешек страницы. По воскресеньям, погружаясь в море рядом с Робертом и оглядываясь на наблюдавших за ними мать и тетю Кончетту, они иногда снисходили до того, чтобы поиграть вместе. У Джузеппино, лучшего на острове бегуна и футболиста, не упускавшего случая унизить брата в спорте, имелся только один страх, крайне досадный, если учесть, что они жили на маленьком острове. Он боялся моря. Страх этот не отпускал Джузеппино никогда, хотя мальчик и тщательно скрывал его. Серджо, однажды все-таки заметивший неладное, когда они плескались в воде, взял брата за руку и осторожно вывел на берег. Видевшие это Амедео и Пина несколько дней обсуждали его поступок, считая, что это знак перемены в их отношениях.

К смятению Амедео, оба мальчика одинаково не любили остров. Как будто они родились не в том месте. Возможно, причиной тому был отец-англичанин, размышлял Амедео, но вслух никогда бы в этом не признался. Роберт – едва ли не ангел во плоти, сын, явившийся из морской пучины, когда их сыновья пропали, лучший муж, о каком только отец может мечтать для дочери. Но эта нелюбовь к родному острову должна иметь корни, терзался Амедео, начисто забыв о том, что именно неуспокоенность заставила его в свое время прибыть сюда. И что именно та же самая неуспокоенность отправила его сыновей на войну.

Внуки вечно на что-нибудь жаловались. Оба. Летом им было душно в баре, зимой в доме им мешали сквозняки, они ворчали, что не хватает книг, что на острове нет кинотеатра, а море вечно бушует и нет ему ни конца ни края. Кроме того, они оказались чувствительны к городским сплетням, их тревожили все эти курсировавшие по острову слухи, зачастую касавшиеся Эспозито. Например, люди болтали, что их дед был замешан в какой-то скандал с двумя женщинами, что отец их в войну повел себя неприглядно, что дядя Флавио сошел с ума и носился по острову в чем мать родила, с одной лишь боевой медалью на груди. Истории эти заплесневели за долгие годы, но они ранили Серджо и возмущали Джузеппино. Оба сгорали от жгучего желания поскорей покинуть остров. Серджо, повзрослев, стал говорить исключительно на литературном итальянском, а Джузеппино – только на английском. «Как будто, – сетовал Амедео, – наш диалект недостаточно хорош для них».

– Сейчас другие времена, – успокаивала мужа Пина. – Они постоянно видят автомобили и английских туристов. Они смотрели кино про то, как люди летали в космос. И совершенно нормально, что они хотят быть частью большого мира. Тебе не стоит принимать это так близко к сердцу, amore.

Но как же он мог остаться равнодушным, после того как его собственные сыновья покинули остров и больше не вернулись? И в голове Амедео начал складываться план.

– А что, если я обучу их управляться в баре? – предложил он. – Как научил наших сыновей. И сделаю их главными.

– Им это не понравится, – сказала Пина. – Кроме того, они хотят увидеть мир, и нам лучше позволить им сделать это, чем сопротивляться и оттолкнуть их навсегда.

Разумеется, как и во всем остальном, Пина была права.

Она уже почти не ходила и большую часть дня проводила на террасе, читая и перечитывая книги, которые полюбила, еще работая в школе, – Шекспир, Данте, Пиранделло. Теперь они могли заказывать на континенте и самые последние книжные новинки: роман Il Gattopardo и труд Данило Дольчи[84] о бедности в Палермо, читая который Пина цокала языком и радовалась, что они живут на маленьком острове в более благожелательной атмосфере. Ноги ее опухли и болели, так что прогулки остались в прошлом, зато книги уносили ее далеко-далеко, как Амедео уносили истории, которые он собирал. Ссоры Серджо и Джузеппино она пресекала одним лишь властным учительским взглядом, мигом приводившим их в чувство. Для внуков в детстве все могло сложиться гораздо хуже, если бы не пиетет, с которым все вокруг относились к бабушке Пине.

Тем не менее, когда старшему, Серджо, исполнилось одиннадцать лет, Амедео уже всерьез опасался, что между внуками зреет что-то по-настоящему недоброе.

Это проявилось во время Фестиваля святой Агаты в июне. Но на самом деле беда началась в феврале. Сразу после дня рождения Серджо мальчики впервые увидели снег. Когда они проснулись, вся площадь была припорошена белым. Подростки устроили сражения снежками, старики отказывались выходить даже во двор, а шесть автомобилей, съехав с холма, врезались в дома, стоявшие у его подножия. Зимний шторм затопил «Прибрежный бар Арканджело» – но с этой победой взрослые в «Доме на краю ночи» отказывались себя поздравлять.

Воздух был ледяной и колючий, словно в нем повисли мириады крошечных осколков. Амедео видел, насколько снег заворожил внуков. Как только солнце заглянуло во дворик, началась бурная капель – точно в какой-нибудь альпийской деревне. В газетах, разбухших от влаги, рассказывалось о непогоде в Англии, статьи сопровождались снимками английских домов, на крышах которых слоями, словно ricotta, лежал снег, а машины на дорогах занесло едва ли не целиком.

– Ну почему я не родился там? – воскликнул Серджо. – Почему я раньше не видел снега, ничего про него не знал!

Пока Мария-Грация разливала кофе к завтраку, Амедео, уязвленный словами внука, листал свою красную книгу в поисках историй про снег, выпавший на их острове. Но детям было не до историй. Они носились как угорелые, кидались снежками, забыв даже о завтраке. Роберт порылся в чулане, где хранились зимние вещи, и притащил охапку старых вязаных шапок, перчаток и муфт, уцелевших еще со времен молодости Пины и Амедео. Перед тем как выпустить сыновей на снежную улицу, он обрядил их в теплые одежки.

– Играйте мирно, не ссорьтесь, – крикнула им вдогонку Мария-Грация с оптимизмом, который Амедео находил удивительным, учитывая весь их предыдущий опыт.

И действительно, не прошло и получаса, как Джузеппино притащился в слезах, в сердцах сорвав с себя перчатки и шарф. Серджо шел следом за ним, пыхтя от возмущения, с разбитым носом. Как выяснилось, мальчики подрались из-за ведра со снегом.

– Он все забрал! – кричал Джузеппино. – Он пошел во двор и собрал весь снег вперед меня!

– Но ты собирался лепить из него снежки! – злился Серджо. – А я хотел слепить снеговика! Я собрал весь снег – со ступенек, с плитки, с листьев олеандра. А ты пришел и вырвал ведро, и оно упало в грязь!

– И где теперь этот снег? – спросил Роберт, вставая.

– Не-е-ету! – завопил Серджо.

– Ну и нечего реветь, как девчонка, – прошипел Джузеппино, пиная плинтус.

С трудом переставляя ноги, Пина ухватила внуков за уши, повела на место преступления и продемонстрировала, что драка из-за ведра снега разыгралась в окружении целых сугробов, по которым мальчишки катались, мутузя друг друга, пока не обратили в слякоть.

– Вот видите. Из-за своей драки вы и лишились снега.

– Ненавижу его, – прогундосил Серджо, шмыгая расквашенным носом. – Ненавижу! Я убью его.

Все то утро (уроки из-за непогоды были отменены) Амедео бродил по городу в поисках снега для своих безутешных внуков, которые сидели запертые у себя в комнатах. Но снег стремительно таял, растекаясь по улицам ручьями. После обеда Джузеппино уже позабыл про ссору, но в Серджо, заметил Амедео, что-то изменилось. Всю ту весну злость на брата кипела и пенилась внутри него, угрожая в любой миг прорваться наружу. Они дрались по любому поводу: из-за школьных оценок, места за столом, футбола. За всем этим, опасался Амедео, затаилось какое-то глубинное зло.

И дело было даже не в том, что Серджо ненавидел брата, нет, конечно же, это было не так. Просто им двоим не хватало места в скромном пространстве «Дома на краю ночи». Даже когда они были еще совсем малышами, в их первых стычках, из-за которых все так переживали, Амедео видел нечто куда более зловещее, чем просто детские ссоры. И его удивляло, почему никто из родных не замечает то, что очевидно ему. С самого начала было понятно, что братьев ждет то же, что ждало и всех прочих братьев и сестер, не покинувших остров, – совместное наследство, в их случае – в виде «Дома на краю ночи». Серджо любил бар, но если ему пришлось бы делить его с братом, то наверняка сошел бы с ума, как их дядя Флавио, и тоже метался бы по острову в одной ночной сорочке.

В тот год, накануне Дня святой Агаты, пришел scirocco. Ветер, принесший из Северной Африки гудящий песок, поднимал над городом красную пыль, от которой щипало глаза, а рот наполнялся саднящей сухостью. Песок проникал под одежду, мешал дышать, из-за него даже лестницу преодолеть становилось тяжкой задачей. Потолочный вентилятор в баре отказался работать, холодильники трудились с такой натугой, что из них вытекала вода, хромированные детали новой кофемашины потускнели. Мальчишек, не дававших взрослым покоя, отправили к морю, чтобы можно было спокойно закончить приготовления к празднику. Даже их неизменный союзник Роберт, занятый инвентаризацией запасов в кладовке, велел не мешаться под ногами.

Сев на одинаковые красные велосипеды, на которые Мария-Грация выделила деньги прошлым летом (как будто они какие-то чертовы близнецы, кипел про себя Серджо), они пустились по извилистой дороге к бухте. Ветер обдувал лица на каждом повороте, не принося облегчения.

Даже море было в тот день беспокойным, набрасываясь темными волнами на покрытые красным налетом скалы. У Серджо от грохота прибоя разболелась голова. Братья переоделись в самодельные купальные шорты, которые, намокнув, неприлично топорщились. Серджо прыгнул в воду недалеко от пещер. Немногочисленные туристы, отдыхавшие на пляже, подставляли солнцу свою белую кожу. Джузеппино сидел на берегу, со скукой глядя на неспокойное море, и швырял в волны камешки.

Серджо продефилировал мимо, демонстрируя идеальную технику.

– Эй! – крикнул он. – Давай ко мне! Кончай трусить, Джузеппино. Плыви ко мне, ну же!

Недалеко от них на песке расположилась группа туристов. И девочка с золотистыми волосами, неловкая и тощая, в малюсеньком розовом купальнике, обернулась в их сторону. Желая уязвить брата посильнее, Серджо говорил по-английски. Девочка отделилась от соплеменников и подошла поближе. Робко бросила в море камешек.

– Многие боятся воды, – проговорила она по-итальянски, глядя на Джузеппино. У нее был южный акцент, в то время как мальчики говорили на северный манер. Но для Серджо ее слова прозвучали прекраснейшими звуками на свете.

– Сколько тебе лет? – спросил Джузеппино, явно солидарный с братом.

– Девять.

– А мне одиннадцать, – сказал Джузеппино.

– Это мне одиннадцать, – сказал Серджо. – А ему еще нет.

– Вы близнецы?

– Просто братья.

– Хочешь, вместе сплаваем? – сказала девочка. – Я плаваю лучше всех в школе. Даже соревнования выиграла в прошлом году.

Джузеппино нехотя последовал за ней в неглубокую воду.

– Возьми меня за руку, – предложил он. Но девочка только засмеялась в ответ и кувыркнулась на мелководье, сверкнув светлой кожей.

– Поплыли в тоннель! – крикнул Серджо.

– Нет, – сказал Джузеппино. – Подождите, я еще не готов.

Серджо смотрел на девочку:

– Если ты хорошо плаваешь, я покажу тебе тоннель.

В тоннеле, естественном проходе в скале, всегда стояла темнота, в которой колыхались загадочные тени и сновали лупоглазые рыбы в сине-желтую полоску, кормившиеся водорослями, наросшими на стенах. Если нырнуть, то можно было проплыть по тоннелю и вынырнуть на другой стороне скалы. Серджо прекрасно знал, что Джузеппино до смерти боится этого места. Они с девочкой уплыли вперед, оставив Джузеппино бултыхаться на мелководье и кричать: «Подождите! Подождите!»

– Эй, Джузеппино, плыви, – оглянулся Серджо. – Хватит там барахтаться!

Они уже были довольно далеко в заводи, в центре которой Серджо мог встать на ноги.

– Подождите меня! – отчаянно закричал Джузеппино, погрузился в воду, сжался и оттолкнулся от камней.

Производя неимоверное количество брызг, он доплыл до подводной скалы и встал на нее, но Серджо, тряхнув мокрыми волосами, нырнул и исчез. Вскоре с другой стороны скалы донесся его искаженный, глухо звучавший голос:

– Плывите сюда! Здесь целый косяк рыбы!

Девочка нырнула, только ступни мелькнули на поверхности, разбрызгивая воду.

Оставшись один, Джузеппино балансировал на камне и прислушивался к голосам из-за скалы. У ног качалась грязноватая от сирокко пена, небо быстро затягивало тучами, волны становились все выше, так что он уже едва сохранял равновесие.

– Давай! – Эхо принесло голос Серджо с другой стороны тоннеля. – Плыви сюда, Джузеппино!

Большая волна, откатившись от скал Морте делле Барке, достигла Джузеппино и хлестко ударила его. В тени оказалось много холодней, чем он ожидал, и много глубже. Джузеппино не хотел нырять в тоннель, он не хотел к нему даже приближаться. Оттуда неслись странные хлюпающие и шлепающие звуки. Морские анемоны алыми медузами пульсировали в темноте под аркой. Джузеппино уже почти прибило к проходу, он коснулся арки над головой и в ужасе отпрянул. Камень был ледяным, как стенки морозильника в «Доме на краю ночи». Он вспомнил, что в этом месте у острова сильное течение. Именно тут отец чуть не утонул много лет назад.

Но он слышал, как его брат плещется на другой стороне, слышал голос английской девочки.

– Плыви сюда! – кричал Серджо. – Плыви сюда! Здесь дно можно почти достать!

– Серджо! – позвал Джузеппино. – Возвращайся!

– Плыви сюда! Здесь море спокойней, я обещаю.

Еще одна большая волна. Звонкий смех девочки. Когда Джузеппино попытался снова нащупать ногами скалу, ему это не удалось. Ноги дергались в пустоте, его затягивало дальше в заводь, вода накрыла с головой, он судорожно выскочил на поверхность и с силой ударился о своды тоннеля. Захлебнувшись, он забарахтался, пытаясь продвинуться под аркой. Он проплывет этот тоннель! Он им покажет! Волна, проникшая в проем, снова швырнула его о стену, острые ракушки оцарапали спину, он опять ушел под воду, он плакал, захлебывался, вокруг со всех сторон была лишь темная ледяная вода. Где его брат? Море свирепело все сильнее, Джузеппино оказался внутри своего самого ужасного кошмара.

Серджо обхватил его за пояс и потянул вверх. Джузеппино хрипел, судорожно втягивая воздух, его тошнило.

– Плыви! – приказал Серджо и потащил его по направлению к берегу. – Плыви, черт тебя побери! Если бы ты не испугался, то переплыл бы.

Серджо вытянул его из воды, толкнул на песок и встал над ним спиной к солнцу.

– Почему ты не постарался как следует?

Джузеппино поднялся и закашлял. Наконец он сумел выдавить:

– Ты бросил меня. Ты мне не помог.

– Я не виноват, что тебе десять лет и ты не умеешь плавать.

Джузеппино заплакал. Он умеет плавать. Разве он не плыл? У него горели легкие, слезы выедали глаза. Он с ненавистью посмотрел на Серджо и на английскую девчонку, которая прыгала, вытрясая воду из ушей, смущенная, что стала причиной стычки между братьями.

– Ты бросил меня, – повторил Джузеппино. – Я слышал, как ты там смеешься на другой стороне. Тебе было наплевать, тону я или нет.

Внезапно они услышали гул мотора. Окрик заставил их обернуться. Из-за скалы вынырнула лодка ‘Нчилино. Он выключил мотор, и лодка подпрыгивала на волнах. ‘Нчилино снял солнечные очки, на его лице читался испуг.

– Эй, парни! Эту девочку зовут Памела?

Девочка кивнула.

– Ее родители обыскались. А у вас, Эспозито, большие неприятности – ее ищет весь остров.

– Смотри, что ты наделал! – закричал Серджо. – Это из-за тебя мы застряли, разнылся тут! А теперь нам влетит.

Отряхнув песок жестким полотенцем, которое дала мать, Джузеппино подхватил за руль велосипед, повернулся и побежал к дороге, разбрасывая в стороны песок и брызги воды. Всхлипывая, он ожесточенно толкал велосипед в гору, а сзади торопился Серджо, слегка озадаченный отчаянием брата.

Ворвавшись в бар, Джузеппино бросился к матери, уткнулся ей в живот, прижался. Разумеется, Серджо опять оказался во всем виноват. Роберт долго выслушивал обе стороны, но он понимал, что больше не может рассудить их, словно братья вели войну не на жизнь, а на смерть, которая будет длиться, пока один из них не выйдет из нее победителем.

– Не надо было посылать их на море, – сокрушался позже Амедео в разговоре с Пиной.

– Есть вещи, с которыми дети должны разбираться сами, – ответила она, ничуть не успокоив его.

Тем вечером мальчикам предстояло исповедаться. Бабушка Пина, большая энтузиастка Фестиваля святой Агаты, считала, что небольшая порция божьего страха будет полезна.

– Отправляйтесь и побеседуйте с отцом Марко, как сказала бабушка, – велела им Мария-Грация. – И возвращайтесь готовые жить в мире. Разве в начале лета вы не согласились быть друзьями?

Братья с мрачными лицами побрели в церковь. Отец Игнацио к тому времени уже удалился на покой и редко покидал свой домик, окруженный кустами олеандра, в церкви его заменил отец Марко, недавний выпускник семинарии. Многие годы отец Игнацио, с вечным его легким лукавством в глазах, подбадривал грешников во время затяжных исповедей накануне Фестиваля святой Агаты. Его взгляд давал понять, что неискупаемых грехов не бывает, что главное – раскаяние. Взгляд отца Марко был благочестив и полон скорби. Ты еще не поведал ему о своих грехах, а он уже взирал на тебя с осуждением. Когда Серджо оказался за шелковой шторкой исповедальни, взгляд отца Марко тотчас пробудил в нем раскаяние, где-то в горле зародился спазм рыдания. Он выпалил свою путаную исповедь: «Но у меня не было желания, я не хотел его убивать, просто я был так зол на него, что на минутку я понадеялся, я действительно надеялся, что он уто-о-нет…»

⇐ Предыдущая 37 38 39 40 414243 44 45 46 Следующая ⇒