Annotation 22 страница

Как и ее прадед Амедео, Лена врачевала душевные раны чтением.

– Что на тебя нашло? – качала головой Кончетта, помогая девушке мыть контейнеры для мороженого, пока Серджо выметал мятые игральные карты и окурки. – Вы одинаковые, ты и Энцо. Он бы не успокоился, пока не уехал бы с острова. Посмотри на себя, ты все читаешь и перечитываешь эти иностранные книжки своего отца, как будто тоже собираешься нас покинуть.

Лена покосилась на лежащую в сторонке «Войну и мир».

– Это не значит, что я собираюсь уехать.

– Если уж человек читает такие толстые книжки, то он точно думает об отъезде, – отрезала Кончетта.

Склонившись над раковиной и глядя, как разноцветные ручейки стекают со стенок контейнера, Лена молча злилась.

– Думаю, что и я уехала бы, если б могла, – призналась вдруг Кончетта. – Иногда мне кажется, что и я бы не прочь, как и Энцо, сбежать с острова в настоящий большой город. Но потом напоминаю себе, что я уже старуха, что здесь мой дом, и успокаиваюсь.

По совету Кончетты Лена однажды поехала в Рим навестить Энцо. Отправилась она с древним фанерным чемоданом, принадлежавшим еще ее дяде Флавио, везя в подарок икру из melanzane, бутылки с limoncello и баночки с marmellata. Энцо обрадовался ее приезду, он совсем не изменился, правда, во время их долгой прогулки по историческим развалинам он, по-братски приобняв Лену за плечи, признался, что влюблен в парня из Турина, с которым познакомился на курсе по истории искусств. Об этом никому нельзя рассказывать («кроме моей тети Кончетты, твоей бабушки и синьора Роберто, потому что только они поймут»). В тот же вечер, рыдая в телефонную трубку и клянясь, что сердце ее вовсе не разбито, Лена выложила бабушке про парня из Турина. И все три месяца летних каникул провела у матери в Англии.

Раньше Лена звонила отцу каждый вечер и с замиранием сердца прислушивалась к звукам в баре – к победным крикам картежников, шипению кофемашины, скрипу вращающейся двери. Закрыв глаза, она прижимала к уху телефонную трубку и впитывала звуки острова, стараясь не расплескать ни один. Но в этом году телефонные разговоры вызывали у нее лишь нетерпение.

– Я ее теряю, – горевал Серджо. – Она останется с матерью. Я знаю.

– Нет, нет, – успокаивала сына Мария-Грация. – Ей просто нужно время.

Вернувшись с виллы il conte одним воскресным вечером, Мария-Грация скинула туфли, столь же стоптанные, как когда-то у Пины, и поставила сумочку на столик перед статуэткой святой Агаты. Когда раздался телефонный звонок, она тотчас поняла, что это внучка и новости у нее дурные.

– Cara, – сказала она, – скажи мне, когда ты вернешься домой?

– Я не вернусь, – ответила Лена бесцветным голосом. – Я пока поживу здесь.

Родные всегда превозносили Лену за ее ум, и теперь она собиралась остаться в Англии, чтобы выучиться на врача, как ее прадед Амедео.

«Дом на краю ночи» осиротел. Его стены отныне хранили печать отсутствия Маддалены, так же как некогда они несли проклятье плача. Все тяжело переживали ее отъезд: картежники, которые то и дело искали Лену, прежде разносившую заказы; вдовы святой Агаты, которым больше не на кого было навешивать четки; Серджо, который вновь почувствовал, что ему тесно на этом маленьком острове, что он снова всего лишь il ragazzo di Maria-Grazia. Медаль Роберта лежала на столике со статуэткой святой Агаты, ее бронзовую поверхность больше никто не полировал, и она быстро тускнела. Впервые в жизни Мария-Грация увидела, как плачет Кончетта.

– Старая я дура, – сетовала Кончетта. – Надеялась, что они поженятся, Мариуцца, да, надеялась, что они будут следующими хозяевами «Дома на краю ночи»!

– А почему Лена и Энцо не могут вместе управлять баром? – ответила Мария-Грация. – Для этого им необязательно жениться.

Мария-Грация отчаянно отказывалась верить в то, что девочка уехала навсегда, так же как она не верила прежде в то, что не увидит больше братьев. «Нет, – повторяла она и себе, и Серджо, – Лене просто требуется время».

Но проходили недели, месяцы, и вот уже целый год минул, но девочка не возвращалась. Каждую неделю Мария-Грация ждала воскресного звонка внучки и новостей о ее жизни. Лена успешно училась, на отлично сдавала экзамены. Мария-Грация с облегчением узнала, что у нее появился молодой человек.

– Она вернется, – говорила Мария-Грация Роберту, лежа без сна в спальне над двориком.

Роберт брал ее за руку, как он это делал во время их любовных сиест в молодости, и шептал:

– Lo so. Я знаю.

Лена вернулась после того, как ей было видение, по крайней мере, именно так она объяснила бабушке свое возращение. В тот вечер она поднималась из метро, и вместе с жарким воздухом ее вдруг охватило странное ощущение – она отчетливо уловила запах бугенвиллеи. Она решила, что это шлейф женских духов. Но запах заполнил все вокруг, как невидимый дождь из цветов, одновременно близкий и далекий. От нахлынувших воспоминаний она встала как вкопанная. Уже дважды она пропустила Фестиваль святой Агаты.

Шагая по темной улице, прямо по проезжей части, Лена думала о том, сколь многое она потеряла, и плакала.

Фургон вильнул в сторону, мотоцикл промчался, резко сигналя. Лена добралась до безопасного тротуара – и запах исчез.

Не в тот же день, но вскоре она решила, что пора домой. Она все больше чувствовала себя не в своей тарелке, с каждым днем становилась все раздражительней – в точности как Агата-рыбачка перед надвигающимся штормом. Дурные предчувствия сгущались. Потом она объясняла бабушке, что ее не покидало ощущение, что бар в опасности. Конечно, это было странно, потому что если и надвигалась какая-то беда в те последние месяцы 2007-го, то она была подобна легким колебаниям перед землетрясением, слишком слабым, чтобы их можно было уловить без специальных приборов. Никто еще не понимал, что грядет.

Лена еще жила в Англии, когда на Кастелламаре вернулся Энцо.

– Но как же так? – удивилась Мария-Грация, когда Кончетта ворвалась в бар с новостью. – Я думала, что он не хочет здесь жить.

– Тоска по родному дому! – восклицала Кончетта, одновременно и счастливая, и расстроенная. – Говорит, что скучал по дому! И снова хочет водить такси и ваять статуи святой Агаты. Мария-Грация, я боюсь, что он сошел с ума.

Но правда состояла в том, что, вернувшись на остров, Энцо обрел покой. Оторванный от Кастелламаре, он испытал странное наваждение. В художественной школе он через какое-то время со смятением стал замечать, что любой его эскиз – это пейзаж острова: церковь, площадь, заросли опунций, козы, пасущиеся на склонах в бухте, «Святая Мадонна» с проржавевшим килем, пальмовая аллея, ведущая к вилле il conte, и снова и снова образ святой Агаты. И одним ветреным днем, спустя три года после своего отъезда, он вернулся, чтобы опять водить такси.

– Зачем возвращаться сюда? – отчитывала племянника Кончетта, так рыдавшая из-за его отъезда, осуждавшая за то, что пошел на поводу амбиций. – Ты же собирался стать модным художником, жить в Риме или Америке, где выставки, галереи и что там еще.

Но Энцо уже вовсю трудился над тем, что впоследствии станет его шедевром. В студии его предка Винченцо с незапамятных пор стоял грубо отесанный камень, доставленный из прибрежных пещер. Еще в прошлом веке Винченцо подрядил рыбаков, дабы те подняли эту глыбу на холм. Он желал изваять статую святой в человеческий рост. И вот спустя почти век Энцо вознамерился осуществить его план.

Он стесывал камень, сосредоточенный, отрешенный, бледный, со спутанными волосами, припорошенными сероватой пылью.

– Не получается, – бормотал он в пространство. – Не поддается он мне.

– Что это будет? – заинтересовалась Кончетта.

– Святая Агата. – Энцо погладил камень. – Здесь, у ее ног, будет карта острова. Вот тут рыбацкие лодки с названиями – полы ее одежд превращаются в море. Смотри, вот «Господь милосердный», «Святая Мадонна», SantA’ gata Salvatrice и Santa Maria della Luce. Вот здесь «Мария-Кончетта» и «Звезда Сиракузы». Все лодки, которые ходили вокруг острова, – и те, что живы, и те, что утонули. – Он вдруг сник, уронил руки. – Вулканическая порода слишком пористая, слишком хрупкая. Но Винченцо хотел сделать статую именно из этого камня. В этом и состоял его замысел. Статуя спрятана внутри этого камня.

Кончетта уж и не знала, радоваться ей или отчаиваться по поводу своего племянника. Он сгорбился над бесформенным камнем, и стук его резца до глубокой ночи раздавался из окна старой студии.

– Может, и Лена тоже вернется домой, – шептала той ночью Мария-Грация мужу, окрыленная надеждой.

И та вернулась в начале следующего лета. Лены не было целых два года. Она сидела на отполированной деревянной скамье на носу парома Бепе, изможденная, выдохшаяся, словно время, с тех пор как она покинула остров, сжалось, ускорилось. Ее кожа отвыкла от жалящего солнца, Лена и забыла, что воздух здесь обрушивается горячими волнами, что все цвета раскаляются добела, слепя глаза.

Паром развернулся против прилива, по левому борту забурлила вода, и перед ней возник остров. И вот она уже на пристани, торопливо поднимается по холму, и воспоминания наваливаются со всех сторон: гидравлическое шипение моря, запах раскаленной пыли. И все же теперь она смотрела на остров глазами своей матери: душные кривые улицы, засохшие собачьи экскременты на тротуаре, облупившиеся фасады церкви и лавок. Место, которое так трудно полюбить, но вместе с тем единственное на всем свете, которое она любит.

Сидевшие на стульях перед лавкой Арканджело старики смотрели на нее во все глаза.

– Это Лена Эспозито? – громко прошептала вдова Валерия. – Это Маддалена Эспозито, дочь Серджо?

– Да, синьора Валерия, – ответила Лена, стараясь не раздражаться в первый же день. – Я вернулась.

– Как она выросла. И такая бледная, ну что твое привидение, – прошептала Валерия аптекарю, приветственно взмахнув рукой.

Лена дошла до площади. Терраса, прячущаяся за ковром из бугенвиллеи. Бабушка… но она ли это? – засомневалась Лена. Разве была она такой маленькой и такой старой? Мария-Грация поставила поднос и, раскинув руки, бросилась навстречу внучке с криком:

– Лена! Лена! Лена!

На ее крик из дома вышел Роберт, недоверчиво прикрыл ладонью глаза от слепящего солнца. Вот уже Серджо летел к дочери, опередив всех. Лена позволила им осыпать себя поцелуями, стискивать в объятиях, зная, что больше никуда отсюда не уедет.

– Лена вернулась! – кричала Мария-Грация. – Моя внучка дома! Я же говорила, что она вернется!

Так Лена стала первой из Эспозито, кто уехал и вернулся на Кастелламаре.

– Я останусь, – сказала она бабушке. – На врача выучусь когда-нибудь потом.

III

Как-то сентябрьским утром Мария-Грация увидела по телевизору странную сцену: мужчины в шикарных костюмах выходили из стеклянных небоскребов на залитые огнями улицы Нью-Йорка, держа в руках коробки.

– Опять теракт? – перепугалась Мария-Грация, ибо мужчины двигались как-то неуверенно, в глазах застыл испуг.

– Нет, что ты, – ответил Серджо. – Просто их уволили.

– А почему они несут эти коробки? – удивилась Агата-рыбачка. – Что вообще происходит? Они англичане, как синьор Роберт, да? Или americani? Включите погромче, я ничего не слышу!

– Это ты ничего не слышишь? – возмутились старики-картежники. – Это мы уже ничего не слышим! Ты каждый день прибавляешь звук, да еще от этого настольного футбола сколько шума!

И по обыкновению все заспорили, тотчас забыв, что послужило причиной свары. К тому времени, когда Марии-Грации удалось угомонить посетителей, мужчины с коробками исчезли, а по телевизору уже рассказывали о привычных напастях.

Мария-Грация спустилась с террасы к Роберту, подрезавшему ветви бугенвиллеи, он проделывал это каждый месяц в течение всего лета.

– Происходит что-то странное, – сказала она, сев рядом с мужем. – Что-то непонятное творится в мире.

– Это не первые испытания в нашей жизни, – ответил Роберт и поцеловал ее ладонь.

Лена тоже была обеспокоена. Бабушка велела ей сосредоточиться на подаче заявления в медицинскую школу на Сицилии, но вместо этого девушка пыталась найти объяснение странным событиям, что происходили за тысячи километров от дома. Она выяснила, что английские и американские банки рушатся один за другим.

– Как в двадцать девятом, – сказала Агата-рыбачка. – Великая депрессия.

– Такого быть не может, – возразил Бепе. Несмотря на свое недоверие к банку il conte, к заокеанским финансовым башням он относился с пиететом.

И разгорелся новый спор – бурное обсуждение, с чего все началось, ибо в газетах чего только не писали. Одни посетители бара утверждали, что с двух братьев-американцев Фредди и Фанни, другие уверяли, что это хоть и были братья, но звали их Леман, а третьи настаивали, что исток всему – город Нозерн-Рок. Кое-кто вспомнил, что в конце прошлого года банк на острове перестал выдавать займы, денежный поток вдруг усох до скромного ручейка. Но имели ли те давние уже события отношение к тому, что творилось за океаном?

С того дня Мария-Грация не выключала канал с новостями, штудировала все газетные сообщения.

Кризис неторопливой приливной волной надвигался на остров.

– Будь осторожна, – пророчествовала Агата-рыбачка. – Бизнес вроде твоего может рухнуть года за полтора, а еще через полтора от него и следа не останется.

– Да ладно, не говори глупостей, – отмахивался Бепе. – Вспомни, сколько бурь выдержал этот дом. Две войны, скандалов не сосчитать, два землетрясения и даже конкурента на берегу, этого stronzo Арканджело. А Великую депрессию в стране americani мы почти и не заметили. Вот как она на нас отразилась?

Агата-рыбачка промолчала. Но в роду ее передавался дар предвидения.

Беда постучалась в двери «Дома на краю ночи» весной.

Лена за стойкой просматривала газеты, выискивая новости о кризисе, и прислушивалась к звукам, доносившимся с улицы. В баре уже собрались обычные посетители: рыбаки, картежное старичье, отец Марко, который пришел узнать результаты футбольного тура. Тонино-строитель в ожидании согласования контракта с гостиницей il conte убивал время, штудируя La Gazzetta dello Sport. Роберт, изучавший на веранде бухгалтерские отчеты, оторвался от своего занятия и проводил взглядом Филиппо Арканджело, который решительно поднялся по ступенькам. Синьор Арканджело ворвался в бар в своем полосатом фартуке лавочника и пластиковых сандалиях и объявил:

– Я пришел получить долг. Синьор Тонино здесь?

Строитель вскочил на ноги, предвидя скорое унижение.

– Ты мне должен. – И Филиппо Арканджело зачитал длинный список долгов бедолаги. – Восемьсот восемьдесят девять евро и семнадцать centesimi. Сумма должна быть внесена до конца рабочего дня. Я отпускал тебе продукты в кредит целых три месяца, надо знать меру, Тонино.

– Но у меня нет сейчас денег, – растерянно ответил Тонино. – Я все еще жду этот контракт на строительство новой гостиницы. Я же говорил, синьор Арканджело.

– Как тебе не стыдно, приходишь и позоришь человека перед всеми! – воскликнул кто-то из стариков.

– Ты что, разве не знаешь, что он ждет контракт? – подхватил другой.

– А мне что, не надо платить? – Филиппо Арканджело, унаследовавший от отца его дородность, метался по бару. – У меня что, прав нет? Я посылал синьору Тонино предупреждения. С тех пор как он набрал у меня товаров на огромную сумму, он обходит стороной мой магазин. Не открывает дверь, когда я прихожу к нему в контору или домой. Разве мне не надо заплатить за еду, которую он съел, и вино, которое он выпил?

– Надо, – согласился Бепе из своего угла. – Так или иначе, но синьор Арканджело должен получить свои деньги.

– Но какой смысл требовать с меня деньги, если у меня их еще нет? – возразил уязвленный Тонино. – Откуда мне было знать, что заключение контракта с гостиницей так затянется?

– Я получу то, что мне причитается! – закричал Арканджело в истерике. – Вы все мне должны, все обещали заплатить в конце лета. Не только Тонино. На что мне заказывать продукты, чем оплачивать мои собственные счета? Никто из вас об этом не подумал? Мне самому надо выплачивать кредит в банке.

– Синьор Арканджело, – вмешался Серджо, – в начале сезона у всех дела идут плохо. Вы же знаете. Каждый год вы позволяли нам брать у вас в долг и отдавать деньги в конце туристического сезона. Та к было всегда. Приедут туристы, мы заработаем денег и все сполна заплатим.

Арканджело окинул присутствующих злобным взглядом:

– В мире что-то происходит, если вы, дурни, этого еще не смекнули. К концу лета половина из вас может обанкротиться. Может, туристы не приедут в этом году. Я хочу получить свои деньги сейчас!

А затем произошло неожиданное. Бар взорвался: каждый припоминал о своих долгах соседям и, что более важно, о долгах соседей.

– Как насчет моих десяти тысяч лир? – кричал один картежник. – Я одолжил их синьору Маццу на покупку козы в семьдесят девятом, и я помню, что мне их никто так и не отдал!

– Где деньги, которые я вложил в дом синьора Донато, когда его ремонтировали после землетрясения?

– А мои вложения в лимонную рощу синьора Терраццу в пятьдесят третьем в обмен на то, что его дочь вышла замуж за моего сына?

Это было какое-то всеобщее безумие, стремительно распространившееся на весь Кастелламаре. Владельцы печатной мастерской и булочной, табачного магазина и мясной лавки, магазина электротоваров, аптеки и парикмахерской – все сошлись в громогласной и публичной битве за долги. Возбужденные всеобщей паникой, вдовы святой Агаты в почтенных черных одеждах нанесли визит в сберегательный банк, чтобы из надежного источника узнать, не нависла ли над ним печальная участь заокеанских финансовых гигантов.

Племянник Бепе, единственный из жителей острова, который работал в «Кредитно-сберегательной компании Кастелламаре», был делегирован на переговоры с клиентами. Сорокатрехлетний Бепино выглядел мальчишкой в костюме и дешевом галстуке, солнце просвечивало сквозь его оттопыренные уши, по носу стекали капли пота.

– Вы не можете все сразу забрать свои деньги из банка, – сказал он. – Что вы здесь делаете?

– Мы слышали, что банк собирается закрыться, – выступила вперед вдова Валерия.

– Это правда? – спросил Бепе племянника. – Отвечай честно. У банка дела плохи?

– Si, zio, – пробормотал Бепино, который не смог бы солгать вдовам святой Агаты, даже если бы захотел. – Это правда, плохи.

– Что значит «плохи»? – вскричала синьора Валерия. – Если с банком что-то случится, я хочу немедленно получить обратно все свои деньги.

– Вы скопили у нас примерно семь тысяч, так? – уточнил Бепино.

– Семь тысяч двести двадцать семь евро! – Она размахивала сберкнижкой с желто-синим логотипом банка. – Достаньте их из вашего большого сейфа! Я видела его в дальней комнате, где была гостиная Джезуины, упокой Господь ее душу.

– Достать из сейфа? – опешил Бепино. – Да там лишь самая малость. Ну, может, несколько тысяч евро.

Вдова положила ладонь на ручку двери, полная решимости ворваться внутрь.

– Вот и хорошо! Несколько тысяч мне как раз хватит.

Но тут толпа взорвалась.

– Где мои пенсионные накопления?!

– Как мой инвестиционный счет на одиннадцать тысяч евро, который il conte мне продал лично в девяносто втором году, и я его все время пополнял с тех пор?!

– Но мы не держим здесь все эти средства. И не можем их сразу все отдать. Но не беспокойтесь. Деньги к вам в конце концов вернутся, так или иначе.

– Но где они? – наступал Бепе. – Отвечай немедля! Если вы одалживаете у одного соседа, чтобы дать взаймы другому, не имея достаточно средств для оборота, то это чистое мошенничество, Бепино. И мне жаль слышать это от тебя.

– Но это не так. Мы просто не держим здесь все деньги.

– А где держите?

– За границей, – ответил Бепино, чьи знания были далеки от исчерпывающих. – В больших иностранных банках.

– Тогда заберите деньги у них, – воскликнул раздраженный Бепе. – Gesu Dio, Бепино, куда подевался твой здравый смысл?

– Но это так не делается, у них тоже нет денег, – сказал Бепино. – Они, скорее всего, уже передали их другим людям, насколько я знаю.

– Такой, значит, у тебя бизнес? – закричал возмущенный Бепе. – Вот поэтому я рад, что держал свои деньги в мешке под матрасом, даже когда у меня их было двести миллионов лир. И я не сожалею о том, что говорю тебе это, Бепино!

– Я не виноват, – возразил Бепино, смутившись под осуждающими взглядами вкладчиков. – Но это так работает!

– Не надо было связываться с этим банком! – гаркнул Бепе. – Никому не надо было. Сколько я вам твердил, что il conte дурной человек?

Полуденная жара на Кастелламаре сама по себе вещь нешуточная, но в тот день остров раскалился еще и от людского гнева. Владельцы лавок заперлись в своих домах, бродячие коты попрятались в тени, а вдовы в своих душных черных одеяниях почти что впали в ступор. В баре царила обычная послеобеденная тишина. Но Мария-Грация никак не могла успокоиться из-за недостойных денежных разбирательств. Она направилась к Кончетте, у которой был выходной. Подруга сидела на пороге своего дома и, зажав между коленей медный таз, чистила в него горошек. Мария-Грация изливала душу, а Кончетта, продолжая орудовать ножом, успокаивала ее:

– Никогда за всю историю города не случалось свар из-за денег, потому что отродясь их ни у кого не было, и все ладили. Вспомни, сколько чашек кофе ты налила в кредит. А отец Марко и вовсе не имеет привычки платить. И что с того. Вот и Тонино взять – ну как мы могли требовать с него денег, если он сидит без работы? Все пройдет, вот увидишь.

Но, по мере того как беспокойный апрель подходил к концу, Мария-Грация все яснее понимала, что нарушенный порядок не восстановится еще долго. Филиппо Арканджело разослал угрожающие письма всем, кто задолжал ему хотя бы пятьдесят центов. Булочник балансировал на грани банкротства, как и мясник, – оба сильно зависели от крупных заказов графской гостиницы и Фестиваля святой Агаты. Выяснилось, что очень многие жители острова давным-давно заложили свои дома и лавки в стремлении обзавестись автомобилями и телевизорами, охватившем весь Кастелламаре. Автомобили и телевизоры успели устареть или попросту пришли в негодность.

Поток туристов в том году был скуден как никогда.

– А бар выживет? – спросила Лена. – Или нам тоже грозят неприятности?

Лена и Мария-Грация корпели над бухгалтерскими книгами, с помощью Роберта пытаясь оценить положение семейного предприятия. В столь нестабильной ситуации, когда банк, по сути, прекратил поддерживать экономику острова, могло случиться что угодно.

Что касается il conte, он отказывался обсуждать происходящее. Но через две недели после восстания кредиторов он прислал Марии-Грации записку. Сразу после ее ухода за карточным столом принялись судить да рядить.

– Она не должна с ним якшаться, – заявил Бепе. – Это неправильно.

– Помолчал бы, – отрезала Агата-рыбачка. – Мария-Грация знает, что делает.

– Но как же бедный синьор Роберт? – загомонили старики.

Лена, вся красная от негодования, не выдержала и вмешалась:

– Слушать вас тошно! Вы должны все сказать в лицо моей бабушке, а не сплетничать у нее за спиной.

– Я поговорю с твоей бабушкой, – пробормотал Бепе. – На ближайшем собрании Комитета модернизации.

Хотя она никогда бы не признала этого, Лена тоже была недовольна тем, что ее бабушка скрытничает с Андреа д’Исанту, как будто у них и правда роман. В тот вечер она вошла в спальню над двориком, когда Мария-Грация накладывала ночной крем перед старым зеркалом.

– Nonna, – сказала Лена, обнимая бабушку, – все судачат о тебе.

– Знаю, cara, – отозвалась Мария-Грация. – Но обо мне судачили и раньше. Думаю, переживу и на сей раз.

– Зачем он вызвал тебя на виллу? – не успокаивалась Лена. – О чем хотел говорить? И почему ты всякий раз слушаешься, будто он имеет власть над тобой?

– Cara, cara, – Мария-Грация погладила внучку по голове, – я все тебе объясню, но потом. Сейчас я не могу ничего рассказать.

Вскоре по острову распространился слух, что il conte ждет гостей. Якобы из заграницы должны прибыть представители иностранного банка, чтобы провести переговоры о покупке банка Кастелламаре. И действительно, чужаки объявились в конце месяца. Их приняли на вилле, они беседовали с графом на веранде, обложившись пухлыми папками с документами. Кроме иностранцев и Марии-Грации, il conte больше ни с кем не общался.

Мария-Грация вновь оказалась хранительницей секретов острова. За барной стойкой посетители делились с ней своими тайнами: пропущенные выплаты по залогам, иссякнувшие доходы, дети, что мечтают сбежать с острова – совсем как их сверстники в период между войнами.

К фестивалю Мария-Грация знала о трудностях едва ли не каждого жителя Кастелламаре.

Тем временем Мария-Грация вознамерилась решить проблему с кредитом.

– Нам осталось всего ничего до погашения долга, – сказала она Роберту. – Тринадцать месяцев – и мы выплатим все. Три с половиной тысячи евро. Может, обратимся к Джузеппино?

– Ну не знаю. – Роберт не любил просить помощи у младшего сына. – Лучше самим справиться. Лена теперь с нами, а она хваткая. Мы сами все решим.

Но Мария-Грация все равно попросила Джузеппино приехать на Фестиваль святой Агаты.

Туристический сезон был уже на носу, а Тонино потерял все надежды на контракт с гостиницей. Строительные работы были остановлены. Строительство нового корпуса законсервировали, едва начав. Металлический каркас торчал на фоне неба.

В те тревожные дни Кончетта неожиданно для самой себя завела привычку молиться статуэтке святой Агаты с кровоточащим сердцем. Она не понимала, что на нее нашло, просто однажды глянула на статуэтку, собиравшую пыль в холле, и стало ей вдруг обидно – и за бар, и за племянника Энцо, чье заброшенное такси неделями стояло среди артишоков, и за Лену, которой никогда уже не стать доктором.

Опустившись на колени, она зажгла свечку, поставила перед статуэткой и обратилась к святой:

– Я в жизни ни о чем тебя не просила. Не просила вернуть Роберта в войну, не просила покончить с враждой в моей семье, даже за стариков Эспозито не просила, когда их сыновья сгинули за морем. Но сейчас я прошу тебя спасти бар и остров. Уж немало лет минуло с твоего последнего чуда, святая Агата. Ты тогда подарила острову близнецов, рожденных разными матерями, профессорессой Веллой и синьорой Кармелой, а потом вырвала Роберта из морской пучины. Да, ты еще вернула Маддалену домой из Англии и моего Энцо – из Рима. Так вот, я прошу тебя о крошечном чуде, будь уж так добра. Пусть малыш Джузеппино приедет на твой фестиваль и помирится с братом, как мечтает Мария-Грация, и пусть даст Эспозито немножко денег, чтобы бар продержался следующий год. И другие – Валерия и Тонино, и даже мои братья Филиппо и Сантино, пусть они тоже продержатся.

Святая Агата взирала на нее с полки, чуть наклонив голову, ее поднятая рука будто указывала путь. Блики от пламени играли на ее нарисованном лице, придавая ему выражение вселенской печали.

А вслед за Кончеттой и другие завели обыкновение молиться святой Агате, стоявшей на полке в холле у Эспозито. Кто-то вспомнил, что первоначально статуэтка находилась в часовенке около tonnara и что в ее сердце хранится священная реликвия – палец правой руки самой святой Агаты.

Было то правдой или нет, но и вдова Валерия тоже захотела помолиться перед статуэткой. А через несколько дней чудо и в самом деле свершилось – неожиданное и пугающее.

Валерия, которая уже приближалась к своему столетию, попросила святую Агату послать ей двести двадцать евро, дабы заплатить взнос по залогу. Валерия давно уже почти полностью оглохла, а потому разговаривала она очень громко, и посетители в баре отчетливо расслышали каждое ее слово, когда она взывала к святой:

– И pi fauri, signora la santa, двести двадцать, только чтобы заплатить по залогу, потому что, Господь видит, Кармело никак не может найти работу, а у бедной Нунциаты уж так болят колени…

На следующий день та самая болезная Нунциата, внучка Валерии, разбудила полгорода своими воплями. В горшке с базиликом, стоявшем у порога дома ее бабки, она обнаружила скрученные в трубочку купюры. Ровно двести двадцать евро, словно святая считать умела.

– Чудо! Чудо! – загалдели старики в баре, когда счастливая Валерия приковыляла в бар, чтобы вознести благодарственную молитву статуэтке.

А вот Агата-рыбачка была настроена скептически:

– Да все мы слышали, как она тут орала про двести двадцать евро. Да весь город слыхал, наверное, вот и нашлась добрая душа, подкинула ей деньжат.

Но как бы там ни было, к статуэтке в доме Эспозито выстроилась очередь из просителей.

Следующим, кого святая одарила чудом, оказался рыбак Маттео, который даже и не молился статуэтке и вообще, как с негодованием заметила Валерия, еще мальчишкой перестал ходить на мессу. Маттео уже несколько недель торчал на террасе бара целыми днями, потому что у его лодки поломался двигатель, о чем он жаловался каждому, кто был готов его слушать. И вот он обнаружил новенький мотор, аккуратно завернутый в полиэтилен, под навесом у дома своей матери. Кто-то оставил его там ночью. А ведь Маттео действительно с детства не ходил на мессу и ни разу в жизни не преклонял колени перед святой Агатой. А потом чудеса посыпались ворохом: под дверями почти разоренных лавок обнаруживались пачки купюр; во дворах – запчасти для сломанных автомобилей; словно из ниоткуда у домов с прохудившимися крышами возникали стопки новенькой черепицы.

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 44 454647 48 49 Следующая ⇒