Айдын Шем. НИТИ СУДЕБ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ. Часть третья. ЗОЛОТАЯ ПЕЧАТЬ

Стр 1 из 20Следующая ⇒

Айдын Шем

НИТИ СУДЕБ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ

Роман

Часть третья

ЗОЛОТАЯ ПЕЧАТЬ

Глава 1. 3

Глава 2. 10

Глава 3. 14

Глава 4. 17

Глава 5. 24

Глава 6. 27

Глава 7. 33

Глава 8. 44

Глава 9. 50

Глава 10. 54

Глава 11. 56

Глава 12. 64

Глава 13. 70

Глава 14. 79

Глава 15. 83

Глава 16. 88

Глава 17. 94

Глава 18. 99

Глава 19. 109

Глава 20. 123

Глава 21. 130

Глава 22. 135

НОЧНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ВО ВРЕМЕНИ.. 135

1. Таврские времена. 136

2. Тавроскифы. 138

3. Ханские времена. 141

4. Конец XVIII века. 143

Глава 23. 145

Глава 24. 159

КОНЕЦ.. 160

Глава 1.

«…Он сжился со своим купе в этом поезде, скором поезде, с этим купе без радио, с пустым вырезом на том месте задвигающихся дверей, где положено быть зеркалу. Вагон был далеко не новый, и когда состав набирал большую скорость, болезненно стенал, присоединяя мелодию своих скрипов к ансамблю множества звуков, главным из которых был задающий темп подскок колес на стыках рельсов.

Пассажиры приходили и уходили, с необычной, как ему казалось, поспешностью, переночевав одну или две ночи в уютном, несмотря на не укомплектованность, купе. Только однажды юная пара провела на верхней полке целых три дня, занимаясь непрестанно любовью. Он отметил их неумелость в деле, которым они, тем не менее, занимались с полной отдачей духовных и физических сил, и он очень беспокоился, не появится ли в купе какой-нибудь новый пассажир из числа тех, кто сует нос не в свои дела и всегда недоволен окружающими, особенно молодежью. Но обошлось.

Менялись проводники.

Изредка проходил по коридору железнодорожный контролер, заглядывал в соседние купе, смотрел билеты. Но каждый раз при подходе к его открытой двери проводник что-то шептал на ухо проверяющего, и оба проходили мимо. Заглянул однажды таможенник, грубо спросил:

- Чего перевозите?

И, не став дожидаться ответа, помчался дальше по длинной ковровой дорожке.

Однажды он заметил, что воды в реках, над которыми проносился поезд, вроде как бы изменили свой цвет. Он присмотрелся и убедился, что это действительно так. Теперь всматриваясь в течение долинных рек, он проглядывал их до самого дна, порой даже различал серебристые стайки рыб. Потом он обратил внимание на то, что исчез мусор, обычно густо валяющийся вдоль полотна дороги, - куда-то подевались все эти полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки, которые взгляд уже перестал отмечать, как не отмечает он куст бузины или заросль крапивы. Конечно, у него появились пугающие догадки, но он счел их слишком фантастическими, да и колеса вагона продолжали ведь исправно крутиться, подпрыгивая, как им полагается, на стыках.

В его купе давно уже не входили новые пассажиры, и это обстоятельство стало дополнительным основанием для тревоги, и однажды он, опустив окно в коридоре, выглянул наружу. Состав как раз шел на разворот, и он увидел локомотив, с огромной скоростью набегающий на блистающие перед ним стальные рельсы, и цепь вагонов, тянущихся за ним. Он с усмешкой спросил себя, когда же это появились на планете железные дороги? «Знать не так далеко удалился я от нашего времени, - иронизировал он, - и поезду не грозит опасность столкновения с каким-нибудь представителем рода динозавров».

Однако он явно пытался себя обмануть и успокоить, ибо игнорировать некоторые обстоятельства уже становилось невозможным. И он вынужден был признать, что дело обстоит именно так, а не иначе.

Нельзя сказать, что поезд часто останавливался, но такое случалось. И когда вместо голоса по вокзальному радио он впервые услышал внезапный звон старого перронного колокола, все сомнения отпали. Мысль о том, что можно взять сумку и сойти у него появлялась, он даже продумал последствия такого поступка, но совершить его не решался по вполне понятным причинам. И чем дальше, тем бессмысленнее казалась ему идея покинуть поезд, тем более непредсказуемыми представлялись последствия подобного решения.

Ясными безоблачными вечерами по быстро остывающим полянам стлался туман, и воздушные струи, создаваемые стремительно мчащимися вагонами, формировали из белого тумана подвижно-податливые призрачные фигуры кому-то грозящие, от кого-то убегающие. В пасмурные вечера воздух сохранял тепло и после захода солнца, тогда пассажир открывал окно в коридоре, и в пространстве вагона свежело и пахло лугами. Была еще одна странность: дни летели за днями, группируясь в недели и в месяцы, а за окнами вагона все не кончалось лето.

Сегодня он видел на крутом повороте полотна дымящий паровоз, а спустя некоторое время поезд трогался с места без характерного отката назад, и он догадывался, что впереди эшелона вновь поставлен мощный тепловоз. А спустя несколько дней его опять настораживали толчки сдвигающегося с места состава.

По всем этим признакам он сделал неопровержимый вывод, что поезд петляет не только в пространстве, но и во времени – может быть собирает назначенных пассажиров.

Он иногда прогуливался по ковровой дорожке, протянутой перед дверьми, преднамеренно прислушиваясь к тому, что происходит у соседей. В соседних купе или царило молчание, или раздавался храп, или слышался разговор

- Продажная девка империализма кибернетика, - кипятился кто-то.

Пассажир спешно заходил в свое купе и плотно задвигал дверь. Он помнил те времена, и они ему были отвратительны.

- У канадцев лучший игрок Фил! - слышалось за дверьми, и он облегченно вздыхал.

- Экономика должна быть экономной, - услышал он однажды и усмехнулся: «Однако ты быстро тянешь, старый паровоз!».

…………………………………………………………………………………………………………….

Батарейка в часах давно исчерпала свой ресурс, и время суток он определял только по свету за окном.

Люди на перронах тех станций, где на короткое время притормаживал состав, были какими-то одинаковыми, со стертыми лицами, все старались отвернуться, когда он, высунувшись в окно, хотел их разглядеть.

Питался он тем, что разносил молчаливый служитель поездного ресторана, который располагался, кажется, в соседнем вагоне. Но сам он не ходил в ресторан, не решался, особенно после того, как однажды заглянул в глаза служителя…»

На этой незаконченной фразе обрывалась рукопись.

Камилл растерянно вертел в руках исписанные с одной стороны плотные листки, потом, отложив их в сторону, быстро перебрал бумаги, среди которых их обнаружил. Он был разочарован, чувствовал себя обманутым, но обманутым неизвестно кем.

Камилл выудил эту диковинную рукопись из старого сундука, который стоял в углу чердачной комнаты старого дома. Его привезла на эту подмосковную дачу его подружка, выпросившая у деда разрешение провести здесь несколько дней. Утром она уехала на работу в Москву, Камилл же, которому некуда было спешить, хотел побродить по лесу, набрать, если повезет, ранних грибов. Внимательная подруга, покидая его до вечера, порекомендовала ему занять свой досуг чтением старых журналов, хранящихся в чердачном сундуке. На самом деле оказалось, что в одной половине сундука находились разрозненные тома собраний сочинений Тургенева, Гончарова и Максима Горького в скучного вида картонных переплетах (так издавали классиков в первые послевоенные годы), вторую же половину этого деревянного хранилища занимали, действительно, журналы, но вовсе не старые, как надеялся Камилл, а «Новый мир», «Знамя» и даже «Октябрь» последнего десятилетия, что, впрочем, тоже представляло некоторый интерес. Под стопками этих журналов обнаружился бювар с потертой темно-вишневого цвета обложкой из гладкого, без тиснения, дерматина. В бюваре лежала стопка больших, сложенных вчетверо, листов пожелтевшей бумаги, между которыми Камилл заметил три листа плотного эластичного ватмана, исписанного твердым красивым почерком. Любопытство его привлекли именно этот четкий красивый почерк и густые фиолетовые чернила, использованные неведомым автором рукописи, - на густоту чернил указывал золотистый отблеск по краям букв.

Теперь Камилл с нетерпением ждал возвращения жизнерадостной своей подруги. Лейла была дочерью отца-мусульманина и матери-еврейки, а потому по нормам государства Израиль считалась потенциальной гражданкой этой страны. Вопрос с некондиционным отцом удалось, кажется, разрешить, визу обещали выдать, и теперь отъезд семьи из Советского Союза был вопросом нескольких месяцев.

- Скажи только слово, и я останусь! – восклицала Лейла, на что Камилл с очень грустным видом отвечал, что не может в сложившейся ситуации брать на себя ответственность за ее судьбу.

Неунывающая Лейла говорила, что как только она получит гражданство иностранной державы, она приедет в Москву и зарегистрирует брак с Камиллом, после чего их вместе выпустят за пределы «железного занавеса». Против такой отдаленной перспективы Камилл возражений не имел, а у Лейлы хватало ума не развивать дальше эту тему…

Но вот стукнула связанная из жердей калитка – Лейла улыбаясь шла по тропинке. Затосковавшему в одиночестве Камиллу захотелось выбежать ей навстречу, но он сдержался – будущее было чревато расставанием и нельзя было раскручивать чувства. Он вышел в сени только тогда, когда туда вошла Лейла, и послышался стук брошенных на пол сумок – девушка спешила обнять возлюбленного.

Разговор о рукописи он начал, когда Лейла уже разделывала купленную тушку утки, а сам он разогревал на газовой плитке масло под картошку. Как он и подозревал, внучка хозяина дачи понятия не имела о темно-вишневом бюваре и тем более ничего не ведала о хранившемся в нем таинственном манускрипте.

- Это, конечно, ты сам написал! – воскликнула она, когда Камилл почти дословно пересказал ей текст рукописи. – Ты у меня талант! Как интересно! А что будет дальше?

Камилл принес из комнаты бювар и продемонстрировал исписанные необычным почерком листы удивленной девушке.

- Конечно, я выпрошу у деда продолжение, если оно у него есть, - Лейла взяла в руки не скрепленные между собой листы и изумленно рассматривала их. Камилл почему-то был уверен, что и дедушка Лейлы ничего не знает о странной рукописи.

Во время ужина разговор шел исключительно о загадочном повествовании, о том, что же таинственный путешественник мог увидеть в глазах мистического служителя. Но потом тема поднадоела, и молодые люди нашли себе другие развлечения.

На следующий день, вновь оставшись один, Камилл дважды внимательно перечитал короткий текст. Не все было понятно в чисто историческом смысле. С кибернетикой, разумеется, все ясно. Однако что за Фил в канадской команде и что за лозунг «экономика должна быть экономной»? Ну, Фил, допустим, где-то в «свободном мире» играет в футбол или в хоккей, и какой-нибудь весь из себя журналист-международник мог рассказывать слушавшим его с раскрытым ртом случайным спутникам по купе о прелестях заграничной жизни. Однако смешной экономический тезис, явно узнаваемый таинственным пассажиром и заставивший его усмехнуться, не существовал, насколько мог судить Камилл, никогда, и, во всяком случае, - совершенно точно! - на обширной территории Советского Союза. И потом еще какие-то пластиковые бутылки вдоль дороги…

Камилл еще некоторое время прокручивал в голове эти несоответствия.

- Черт возьми! - раздраженно воскликнул он, наконец, и, бросив рукопись на кушетку, вышел во двор.

- Чертовщина какая-то, - громко вымолвил он. – К черту!

И сам не заметил, как в течение одной минуты троекратно помянул нечистого.

Ой, нельзя этого делать! Нечистый так и подстерегает нас повсюду и всегда!

Надо сказать, что к рукописи и к ее появлению в руках Камилла обитатели Злой Ямы и прилегающих сфер Преисподней никакого отношения не имели. Однако нечистая сила рада присоседиться к любому неординарному событию и приписать себе все, чем-либо выдающееся. Не должен человек даже в состоянии душевного смятения терять бдительность и забывать, что Дьявол подбирается к нему и справа, и слева, и сверху, и снизу. Ну и, конечно, сзади и спереди.

Изыди, нечистая сила!

Что мешало Камиллу отнестись к рукописи и ее тексту просто как к литературному опыту неизвестного человека, может самого хозяина дачи или кого-то из его знакомых, как к началу некоего фантастического рассказа? Причиной тому была сама рукопись, написанная, как уже было сказано странно-красивым почерком, и, главное, написана она была не на ватмане, как вначале показалось Камиллу, а на тонком пергаменте – на тонко выделанной коже. Кто будет для пробы пера использовать столь экзотический материал? И чернила были необыкновенные…

Сильно заинтригованный, но недовольный тем, что сама рукопись и ее содержание не укладываются в систему разумных связей, Камилл зашел в дом, поднялся на чердак и положил бювар с рукописью на дно сундука под стопки книг. Затем переоделся и с плетеной корзиной в руках отправился на грибную охоту…

Июль месяц был жарким, как ему по настоящему и полагается быть. В один из знойных дней Камилл проводил время на расположенном неподалеку от его дома озере. По соседству с ним расположился худощавый загорелый парень лет тридцати, который обратил на себя внимание Камилла удачной язвительной репликой по адресу компании самоуверенных мужчин и громкоголосых дамочек, загнавших две свои «Волги» на самый пляж и сейчас шумно пирующих рядом с машинами. Разговорились, затронули вопросы о жарком лете и об отключенной горячей воде, потом вместе пошли окунуться.

Камилл обтер тело и сел на серый песок, глядя на расположившийся за озером старинный монастырь. Загорелый лег на расстеленное полотенце, подложив под голову сумку и, казалось, задремал.

- Безработный? - вдруг послышался его голос.

Камилл не понял – то ли прозвучал вопрос, то ли утверждение.

- Что? – он обернулся к лежащему, и встретил его острый взгляд.

- Вы, говорю, безработный? – переспросил незнакомец, четко выговаривая слова.

Последовала небольшая пауза.

- Да, - Камилл был несколько озадачен. – Любопытно узнать, как это вы догадались?

- В разгар рабочего дня молодой интеллигентного вида мужчина с невеселыми глазами проводит время на берегу озера – разве это не внушает определенные подозрения? – и длинное лицо мужчины расплылось в улыбке.

- В общем да, - хмыкнул Камилл и в свою очередь проявил проницательность. – Но чтобы оказаться таким догадливым надо, пожалуй, и самому быть в той же ситуации, не так ли?

- Возможен и другой вариант: ваш догадливый собеседник – агент органов, обязанный все примечать. А? Возможно такое? Но не беспокойтесь, - мужчина рассмеялся, - в данном случае верен первый вариант.

- И со вторыми вариантами приходилось встречаться, - произнес Камилл. - Ко мне в квартиру недавно ввалился «работник газовой сети», который сначала, вроде бы не зная, где находится кухня, завернул в комнату, все оглядел.

- Методы у них просты и не разнообразны, - заметил его собеседник и протянул руку: - Леонид.

Камилл тоже представился.

- Кандидат, доктор? – осведомился Леонид.

- Доктор. - Камилл лег на коврик, подставив солнцу спину.

- Безработному доктору сложнее, чем кандидату, а кандидату сложнее, чем не остепененному, - сказал Леонид, - Меня турнули с должности старшего преподавателя из Института электронного машиностроения, кандидатская была на выходе.

- Шансы защититься есть? – спросил Камилл, сразу проникнувшись сочувствием к молодому коллеге.

- Не, теперь физдец. Надо переквалифицироваться в управдомы. Студенты меня любили…

Леонид замолчал. Потом паузу прервал он же:

- Вы еврей?

- Нет, я крымский татарин.

- А-а, понятно.

Камилл поверил, что его продвинутому собеседнику действительно понятно.

- Нам, не-евреям, трудней. У них есть возможность свалить из страны и на новом месте продолжить свою работу.

- У меня приятель еврей, математик, два года безработный, - произнес Камилл. - Печатается за бугром и никуда уезжать не хочет,

- Математику достаточно листа бумаги и карандаша. И я знаю таких счастливчиков - Леонид вздохнул. - А мне нужно лабораторное оборудование. И вы экспериментатор?

- Да, я тоже не могу делать свою работу за письменным столом. Кстати, у того математика большие проблемы по части доказательства, что он не бездельник, не «тунеядец», как это сейчас называется.

- Вы еще не шарахаетесь от мужчин, уверенно шагающих на работу с портфелем в руках, не торопитесь уступить им дорогу? - спросил, помолчав, бывший старший преподаватель.

- Нет, - ответил Камилл, но солгал. Не хотелось признаваться в недавно возникшем у него такого рода комплексе.

- Значит, у вас все впереди, - заметил его все знающий собеседник. – Скоро будете смотреть на не потерявших работу и получающих зарплату людей как на высших существ, это неизбежно. В нашем сплоченном коллективе тунеядцев есть дипломированные психологи, которые анализируют возникающие у советских безработных комплексы. Я, кстати, уже прошел через эту стадию, я материально обеспечен и нашел новое интеллектуальное занятие.

Камилл, обративший внимание на интонацию своего собеседника, помянувшего об отношении к нему студентов, засомневался в том, что тот уже обрел душевное спокойствие.

- А какие у вас отношения с милицией? – спросил Леонид.

- Я устроился в клубе трикотажной фабрики художником, раз в два дня пишу на двух досках название кинофильмов, - ответил Камилл. – Так что я при деле.

- Интеллигентная работа! - одобрительно произнес Леонид. – Но как вас приняли на такую службу с вашей трудовой книжкой?

- А я без трудовой книжки устроился, - отвечал Камилл.

- О-о! Тогда это вас не защитит от обвинения в тунеядстве! – сокрушенно заметил Леонид.

- Знаю, но все же… К тому же и деньги нужны.

- Да, конечно. А то вступайте в наш «профсоюз безработных», у нас тоже одни интеллектуалы. В соответствии с темпераментом и с личными наклонностями можно выбирать между должностью рабочего в бойлерной и обязанностями ночного сторожа или вахтера в материально не отягощенных учреждениях, в театрах, например. Для претендентов на должности установлен образовательный ценз – не ниже кандидата наук, – Леонид хохотнул. - Меня, не остепененного, рекомендовал для работы в бойлерной бывший доцент нашей кафедры, его уволили до меня. И все равно мне пришлось представлять справку об успешно прошедшей апробацию диссертации.

- Что же такую формалистику завели в этом вашем подпольном профсоюзе? – нахмурился Камилл.

- Иначе нельзя, - строго сказал Леонид. – Количество рабочих мест ограничено, а безработных по Москве знаете сколько?

- Нет, но предполагаю, что несколько тысяч.

- Двадцать пять тысяч специалистов с высшим образованием! Квалифицированные рабочие, а также неквалифицированный люмпен не наш контингент, сведений о них не имеем!

- Ого! – воскликнул Камилл. – Ну, вообще-то Москва город большой, конечно!

- Да. Так как не остепененные инженеры могут все же где-то устроиться, то их трудоустройством наш «профсоюз» не занимается. Во главе организации стоят уволенные доктора наук, молодые волевые мужики, спортсмены. Жэковская братия их боится и вынуждена подчиняется.

- Чем же они их запугали? – удивился Камилл.

- А у нас есть юристы, и даже уволенные следователи прокуратуры есть - этих берут без ученой степени. Так что каждому строптивому работничку жилищно-коммунальной службы намекают, что грешки его хорошо известны, понимаете?

- Понимаю, - проговорил Камилл, не подозревавший о существовании в столице социалистического государства подобных структур.

- Курите? – спросил Леонид, доставая пачку «примы».

- Нет, - ответил Камилл, и спросил: - а тебя за что с работы вышибли?

Леонид затянулся сигаретой и, выпустив дым, ответил:

- Началось с Байкала. Да, с Байкала! Я подписал письмо с протестом против строительства известного целлюлозного комбината. Дальше подоспела Чехословакия, ну и пошло. На ученом совете выступавшие шавки заявили, что «такой человек не имеет права воспитывать нашу советскую молодежь». С этой формулировкой меня и прокатили. А вас?

- А меня, в сущности, за ту же Чехословакию, но отягощенную моим участием в национальном движении, хотя в последнее время я участвовал пассивно. В коллективе института распространили слух, что меня забаллотировали случайно, в результате «неконтролируемого механизма тайного голосования».

- А, ну да, доктор наук все же. Нарушения уголовного кодекса с вашей стороны не было, с учебно-воспитательным процессом не связаны. В этих случаях они явных обвинений не выдвигают. Ух, сволочи!

Когда Камилл собрался уходить Леонид спросил:

- Бумага и ручка есть? Я свой телефон тебе запишу.

Камилл развел руками. Тогда Леонид оторвал клочок от сигаретной пачки и на нем обгорелой спичкой нацарапал номер своего телефона.

Теперь у Камилла появилась возможность общаться с такими же изгнанными из добропорядочного советского общества людьми. В бойлерной большого богатого дома, где работал Леонид, была довольно чистая и просторная подсобная комната, где встречались и беседовали профессора-бойлерщики со всей округи, называя эту комнату «кухней изгоев».

Надо сказать, что Камилл не любил пресловутые московские «кухни», где вели горячие разговоры те, у кого только недавно раскрылись глаза на советскую действительность. «А где вы были и о чем вы думали, когда в середине сороковых годов в ссылку отправляли целые народы? Да, сейчас вы с горечью говорите об этом, но и сейчас это для вас нечто абстрактное, о живом человеке вы ничего не знаете. Когда я умирал от голода на пыльных дорогах Азии, вы посещали школы, участвовали в школьной самодеятельности, летом отдыхали в лагерях. Потом, когда власти препятствовали мне получить высшее образование, вы любили товарища Сталина, ругали империалистическое окружение, клялись в любви к родной коммунистической партии» - так думал Камилл.

Затем он спохватывался, ставил себя на место тех, кого не известно в чем упрекал, и понимал всю необоснованность своих претензий к этим людям. Но сердце его не могло оставаться спокойным, когда он слышал слова: «А мы, дураки, так верили…». Вы верили, а мы умирали, и расскажи вам тогда кто-нибудь о наших страданиях, вы его бы взяли под ручки и сдали бы «войскам энкаведе» как клеветника на советскую действительность.

Несколько высокомерное отношение Камилла к «благополучным советским гражданам» поумерилось, когда недавно появившийся на «кухне изгоев» высокий худощавый мужчина лет сорока, всегда молчаливо смолящий одну сигарету за другой, оказавшись свидетелем спора профессора-еврея с доцентом-грузином об историческом призвании России, спор, в котором обе стороны, опасаясь обидеть «первых среди равных», старались не сказать лишнего, а потому были удручающе неискренни, перебил говорящих сильным низким голосом:

- В результате ускоренной деградации России за последние десятилетия мы получили новый тип человека. Этот человек одурманивает себя водкой, ленив, завистлив, вороват. И при том он упивается брехней о «высокой нравственности и вековой культуре» в стране, которая не может прокормить себя, а в подъездах срут почти все поголовно. Носителем какой мировой миссии может быть этот человек?

Все замерли, пораженные не столько произнесенными словами, сколько той горечью, с которой эти слова были произнесены.

После услышанного Камилл перестал считать себя эдаким обладателем невысказанной истины - такой жгучей горечи он не смог бы высказать при всем своем желании. Он, носитель не утихающей душевной боли, увидел человека, русского человека, боль которого была не меньше его собственной.

Высокий молчун оказался недолгим гостем, он еще пару раз появлялся на «кухне» и вскоре пропал.

Фрондирующая московская интеллигенция? Нет! Проснувшаяся и возмущенная действительностью московская интеллигенция, начавшая умом понимать свою родину!

- Ну, товарищи по несчастью, какие новости? – таким радостным возгласом каждый раз обозначал свой приход пятидесятилетний химик, изгнанный из одного из ведомственных институтов.

Никак не хотел согласиться с таким именованием завсегдатаев «кухни изгоев» молодой и темпераментный оператор бойлерной Гриша:

- Нет! – возражал он, доктор математики, между прочим. – Нет, мы товарищи по борьбе, а не товарищи по несчастью! Какое несчастье? Напротив, мы счастливы, тем, что страдаем за гражданскую честь!

Гриша, по молодости своих лет, не оставлял без ответа ничего из произносимого в бойлерной. Камиллу подумалось, что если бы Григорий слышал те высказанные недолгим гостем «кухни» горькие слова, он перестал бы реагировать на некоторые пустые реплики здешних говорунов.

Статьи по функциональному анализу, которые Григорий кропал по ночам во время своего дежурства в бойлерной, с удовольствием печатали зарубежные научные журналы.

Лейла уже вернулась с Кавказа, куда она поехала с родителями, желавшими попрощаться с местами, где когда-то познакомились. Был конец августа. Последняя прощальная встреча Камилла с уезжающей навсегда и в этот раз действительно грустной и уже не фантазирующей о будущем девушкой опять прошло на даче под Пушкино. Прохладным августовским утром, уже перед тем, как молодые люди собрались идти к электричке, Камилл поднялся на чердак. Осенняя паутина затянула угол, где стоял простой дощатый сундук. С некоторым трепетом – не исчезла ли темно-малиновая папка? – Камилл откинул тяжелую крышку и поискал под томами в картонных переплетах. Папка была на месте и рукопись на тонком пергаменте лежала в ней. У Камилла не было сомнений в том, что оставлять странную рукопись на даче нельзя, но он спросил свою подругу, может ли он взять себе эту папку с ее содержимым или она отнесет ее своему деду, который, как выяснилось, ничего о рукописи не знает и считает ее чьей-то шуткой.

- Конечно, забери ее себе, это мой тебе прощальный подарок, - сказала Лейла и заплакала.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒