Должно быть стыдно умирать миллионером'^. 4 страница

Философия права

ет на то, чтобы стать всемирным правом. В каждом правопорядке заложены принципы «единства правовой системы» (Кельзен). С одной! стороны, тем самым обосновывается мысль о необходимости завершения правовой системы созданием всемирного права - каждый национальный правопорядок утверждает, что содержит в себе эту! всемирно-правовую завершенность правовой системы. Но с другой! стороны, поскольку каждый из этих противоречащих друг другу пра-1 вопорядков выдвигает данное притязание посредством требования! правовой стабильности, постулируется существование международного права над национальными правопорядками. Именно в этом! состоит проблематика международного права. Она заключается в противоречии между притязанием международного права на универсальность I своего действия, его стремлением определить каждому правопорядку! его собственную сферу применения и притязанием каждого национального права на универсальность его действия, которое может реализоваться лишь соразмерно своей воле.

Согласно индивидуалистическим правовым воззрениям это противоречие разрешается довольно просто: национальное государство перестает существовать в будущем всемирном государстве. Лишенный! индивидуальности и национальности, индивид как первичный элемент индивидуалистического государства - прирожденный гражданин мира. Ход мыслей, отправной точкой которого служит индивид,! лишенный индивидуальности, неизбежно ведет к государству безнационального человечества, к космополитическому государству. Разделение человечества на государства и нации - историческая случайность! и преходящий фактор и, соответственно, согласно индивидуалисти-1 ческим взглядам на государство, речь может идти только о мировом! государстве, включающем все человечество и не знающем разделения! на нации. «Если индивидуализм действует последовательно, то он мо-| жет раздвинуть границы (национального) государства до мирового.Г Но получить международное право как наднациональный и меж-| государственный правопорядок он не сможет»'. Возможно, что в интересах техники управления мировое государство будет разделено на! нации, которые будут представлять собой одноязычные административно-территориальные единицы. Сформированную таким образом! нацию можно было бы представить не как существовавшую до мирового государства, а как общину в государстве. «Чистой идее права чуж-| до разделение общества на государства. Из всеобщего характера! правовых законов непосредственно вытекает необходимость правово-Г

Binder. Philosophic des Rechtes, 1925, S. 62.

§ 28. Международное право

го единства для всего общества. Существование большого количества государств, составляющих политическое сообщество, с правовой точки зрения является чем-то случайным: в правовом смысле это существование не обязательно, но в то же время нет необходимости от него отказаться. Остается еще вопрос целесообразности: нужны ли и насколько в рамках границ, установленных случайно, исходя из географических условий или языка, нравов и обычаев, религии, расы и т.п., специальные правовые организации в обществе?» Так считает Л. Нельсон². Из сказанного следует, что возможно лишь децентрализованное мировое государство, но не союз народов. Так, для Канта союз народов как соединение довольно слабо связанных между собой государств представляет собой лишь суррогат мирового государства, создание которого на практике невозможно³. Мировое государство лишено индивидуальности и состоит, в конечном счете, из лишенных индивидуальности индивидов. В таком государстве человек представляет собой воплощение абстрактного человечества, а человечество видится в нем как абстрактная общность, а не как конкретное целое, как «родовое понятие», а не как «реально существующая человеческая общность, сформировавшаяся в результате исторического развития» (Шеллер). Поэтому Лагард называет такое государство, объединяющее подобным образом сформировавшееся человечество, «серым интернационалом».

Идея мирового государства принадлежит тому времени, когда в правовом сознании государство воспринималось как «объединение людей под сенью закона» (Кант), и это не связывалось с понятиями нации и власти. Идея национального государства как властной структуры нашла свое юридическое выражение в теории суверенитета. В попытках поставить суверенное государство под контроль международного права индивидуалистическая теория права раз за разом тщетно стремилась достичь компромисса между суверенным индивидом с его неотъемлемыми правами и государством. Дважды искали решение проблемы в идее самоограничения: подобно тому, как государство основывали на общественном договоре, так и международное право -на консенсусе государств. И каждый раз в результате тщательного исследования так называемое самоограничение оказывалось ограничением другого. С помощью самоограничения можно объяснить все, кроме одного - ситуации, когда при применении международного права возникает иностранное обязательство, в силу которого реше-

² System der philosophischen Rechtslehre u. Politik, 1924, S. 511 ff.

³ H. Kraus. Das Problem internationaler Ordnung bei I. Kant, 1931, S. 30.

Философия права

ние, вытекающее из так называемого самоограничения, становится нарушением права⁴. Лишь когда на место конкретной индивидуальности ставят абстрактного индивида, движимого собственными интересами, может возникнуть видимость самоограничения. От конкретной индивидуальности путь ведет не к общественному договору, а к анархии. Точно так же соответствующая идея, основанная на конкретной государственной индивидуальности, ведет не к международному праву, а к анархии межгосударственных отношений, так как «анархическое право» (Г. Еллинек) является противоречием в самом себе. «Координирующее право» мыслимо только на основе субординационного права - такого, как частное право, а не как высший правопорядок, стоящий над другими правопорядками, подобный международному праву. Даже частичное самоограничение нельзя понять, опираясь на анархистскую координацию. Если более высокая норма не связывает мою сегодняшнюю волю моей вчерашней волей, то невозможно понять, почему она сегодняшняя должна оставаться связанной ею же вчерашней. И подобно тому, как анархизм в его наиболее экстремальной форме у М. Штирнера отрицает даже обязательность договора, так и теория суверенитета путем признания принципа rebus sic stantibus ведет, по крайней мере, к значительному ослаблению международно-правовых договорных обязательств. Теория суверенитета также служит основой для отрицания правовой природы международного права и, как следствие этого, - обязывающей силы международных договоров^.

Но сама теория суверенитета нуждается в критике. Концепция международного права как анархистского координирующего права исходит из возможности существования большого числа суверенных государств. Однако суть заключается в том, что государство провозглашается суверенным, то есть высшим и единственным правопорядком и, как следствие этого, суверенитет одного государства исключает суверенитет каждого другого государства и, соответственно, каждое другое государство как суверенную общность⁶. «Суверенитет одного государства прямо исключает суверенитет другого и как всеобщий правовой принцип

⁴ R. Thoma in: Ius naturale et gentium, eine Umfrage zum Gedachtnis des Hugo
Gratis. S-A aus 24 der Zeitschr. f. internationales Recht, 1925, S. 67.

⁵ Heller. Souveranitat., 1927, S. 166. Автор прямо определяет суверенитет как
свойство государства, в силу которого на основе своего абсолютного права на
самосохранение оно «безоговорочно утверждает себя также и в нарушение
права».

⁶ Kelsen. Allgemeine Staatslehre, 1927, S. 106.

§ 28. Международное право

уничтожает сам себя»⁷. Каждое государство остается сувереном на своей территории, но требование абсолютного действия для ограниченной сферы применения (действия) является contradictio in adiecto (внутренним противоречием). То, что суверенитет не способен ограничиться какой-либо определенной предметной сферой действия, противоречит учению о делимом суверенитете федеративных государств. Но что верно для предметной сферы действия, не менее верно и для пространственной сферы действия. Если не каждый отдельный суверенный правопорядок претендует на глобальное регулирование, то причина этого лишь в разумном самоограничении собственной территорией, а не в том, что на границе его останавливает другой правопорядок, так как это означало бы отсутствие суверенитета у первого. Каждое государство само устанавливает свои границы (ст. 2 Конституции). И с точки зрения теории суверенитета совпадение границ соседних государств не более чем счастливый случай^<146>. Спорные же случаи доказывают, что теория суверенитета не в состоянии объяснить столь простой факт, как закрепление в конституциях государств границ, взаимно согласованных между ними. Не может она объяснить и взаимное признание государств как равноправных субъектов международного права и партнеров по договору. Для теории суверенитета характерны те же противоречия, что и для юридической теории и теории предоставления привилегий, связанных с конкордатом между церковью и государством, - государство, предоставляя гарантированные преимущества другому государству, признает их в одностороннем порядке и за каждым третьим государством. Согласно теории суверенитета вся совокупность государств представляет собой не сообщество субъектов права, обязанных взаимно признавать друг друга, а арену, полную диких зверей, каждый из которых претендует на то, чтобы единолично бороться за свое место, но не в силах уничтожить или прогнать конкурентов - они с отвращением, оскалясь и рыча, бродят вокруг друг друга.

Идея суверенитета государства имеет много общего с естественно-правовой идеей суверенного индивида, который привносит в государство свои догосударственные основные права и стремится формировать его соразмерно этим правам. Между тем было признано, что человек

1146) Исключение: польско-литовская граница (до Второй мировой войны Литва не признавала этой границы, претендуя на оккупированную Польшей в 1920 г. Виленскую область. По Конституции Литвы 1928 г. ее столицей являлся г. Вильнюс, центр этой оккупированной поляками области. - Прим пер.).

⁷ Nelson, a.a.O. S. 517.

Философия права

«вступает» в государство не как субъект права, а становится таковым по воле государства. Но суверенитет - не что иное, как международно-правовое свойство субъекта: государство является субъектом международного права не потому, что оно суверенно, а, наоборот, оно суверенно, потому что является субъектом международного права. Понятие суверенитета также следует развивать не из естественно-правовых взглядов независимо от международного права, а скорее непосредственно из международного права и следуя его методу. Оно означает совсем не то, что государство не признает над собой никакой власти мирского права из даже международного права, как с неизбежностью следовало бы из этого заключить, а именно то, что данное понятие - безусловно международно-правовое, что оно «с правовой точки зрения не подлежит никаким другим правовым нормам, кроме как международно-правовым»⁸. Так примат международного права над государством перестает быть contradictio in adiecto (внутренним противоречием) и даже становится тавтологией.

Суверенные национальные государства, объединенные посредством международного права и Лиги Наций, - это внешнеполитическая цель трансперсональной культурной и творческой идеи. Трансперсонализм направлен, с одной стороны, против растворения национального государства в мировом. От него не ускользает, что индивид черпает творческую энергию только в культуре национального государства. Но с другой стороны, он также направлен против абсолютизации национального государства в хаотических межгосударственных отношениях, так как четко представляет международную природу культурных задач. Не существует особой немецкой истины, красоты, нравственности как задач культурного воздействия. Культурная нация и национальная культура не являются целевыми идеями. Как и личностные черты характера, национальный колорит также не может быть побочной идеей культурной деятельности. Кого занимает больше не поиск самой вещи, а ее своеобразие, тщетное выражение индивидуальных и национальных особенностей, тот проходит мимо искомой вещи и при этом не находит ни индивидуальности, ни нации. И личность (индивидуальность), и нация принадлежат к тем ценностям, которые они находят, не стремясь к ним, а лишь путем самозабвенного увлечения вещью. Стремление к выражению национального характера во всех его проявлениях - это лишь признак незрелого и неразвитого национального самосознания, а не лекарство, способствующее

См. Thoma. a.a.O. S. 69; V. Bruns. Volkerrecht als Rechtsordnung, S-A aus der Zeitschr. f. auslaendisches offentliches Recht u. Volkerrecht, 1929, S. 34.

§ 28. Международное право

его росту. Проживаемая жизнь подчиняется общим законам добра, истины, красоты. Лишь прожитая жизнь может быть оценена в таких категориях, как «личность» и «нация». Эти оценки принадлежат истории. Но характерной чертой истории является оценка последующими поколениями того, что представляли себе в качестве жизненных целей поколения предыдущие. Национальное самосознание проявлялось наиболее сильно в тех случаях, когда нация видела свое предназначение в реализации национальной идеи. Структура национального самосознания такова: сознание народа - первоисточник человеческих ценностей, «основа причастности данного народа к человечеству». Самому национальному самосознанию ничего не известно о национальном своеобразии истребованного и достигнутого, установить национальную обусловленность и специфику этого - более поздняя обязанность истории. Создавать человеческие ценности, обособленную национальную культуру и передавать это последующим поколениям, распознавать в ценностях материальной культуры черты национального характера - вот единственный вид самосознания народа. Поскольку культура, с одной стороны, направлена на наднациональные цели, поскольку, с другой стороны, эти культурные цели могут реализоваться только в нации и в национальной форме, следует стремиться к созданию международного культурного сообщества на основе разнообразия национальных культур, к единой, но децентрализованной организации мира.

И в данном вопросе основополагающая троичность философско-пра-вовой точки зрения оказалась плодотворной: индивидуализм требовал создания мирового государства, надындивидуалистические воззрения вели к теории суверенитета и к отказу от международного права, а трансперсональные взгляды стали служить основой для международного права и Лиги Наций'"⁷'. Воззрениям, упомянутым последними, соответствует также тенденция реального развития, так как существует позитивное международное право, сформированное надгосударствен-ной общей волей, которая прямо выражена в подписанных договорах и молчаливо признана в обычном праве. Разумеется, лишь небольшая часть международных отношений урегулирована тем или иным образом. Но для заполнения лакун действуют принципы нахождения права, сформулированные в «классической» ст. 1 Швейцарского ГК. Для определения правовой нормы, подлежащей применению, необходи-

^1,471 Индивидуализм и трансперсонализм, вероятно, соответствуют не принципу мирового государства и Лиге Наций, а принципу унитарного и федеративного государств.

Философия права

мо в первую очередь обращаться к «авторитетным теориям и устоявшимся традициям», то есть общепризнанным правовым принципам, которые сформировались на почве естественного права, не прекратили своего авторитетного духовного воздействия даже после превращения естественного права в результате интеллектуального развития общества в исторический факт и, в конечном счете, были отлиты в форму позитивного международного права⁹. Во-вторых, тот, кому надлежит принимать международно-правовое решение, должен решать «согласно норме, которую он сформулировал бы в качестве законодателя». Тем самым идеальному праву придается значение позитивного и стирается резкая граница между абсолютной и реальной действительностью права. На самом деле это возражение столь же мало относится к применению права на международном уровне, как и к внутренней судебной практике, так как за отдельной, подобным образом творчески найденной нормой стоит государственная или над-государственная общая воля, на которой держится весь внутренний и надгосударственный правопорядок: между индивидами, как и между государствами, должно действовать право. И этой общей воле внутренне присуща тенденция к целостности, которая не терпит пробелов в праве и отсутствия правового регулирования и о которой речь шла в начале данного параграфа¹⁰.

Теория суверенитета все время колеблется между явным отрицанием международного права и вынужденным согласием на его существование. Для нее характерно признание права войны, которое вполне соответствует как отрицанию международного права, так и его существованию.

£ Troeltsch. Naturrecht u. HumanitSt in der Weltpolitik, 1923. Кроме того, см. моисоображения по вопросу «Ius naturale et gentium». S. 55 ff.Cm. Bruns, a.a.O. S. 31.

Pax optima rerum(Мир - лучшее из творений).

Старинное изречение на печати

Кильского университета⁰⁴⁸¹

§29. Война

Ценностное суждение о войне не может, как это часто случается, обосновываться ее благоприятными или неблагоприятными последствиями. Единственным критерием здесь служит степень ее соответствия или несоответствия собственному определению. Если бы одна только война и только она подходила для проверки и пробуждения героических качеств и жизненных сил (той или иной нации), то этих критериев было бы явно недостаточно для обоснования ее оценки, точно так же, как нельзя обосновывать ценность судебного процесса остроумием участников и тем, что он расширяет понятие о праве. Специфический смысл войны - в победе и поражении, а также в решении правового спора или спора об интересах, то есть о коллизии ценностей, что требует дальнейшего обсуждения. Критика войны вытекает из исследования того, представляет ли она собой разумный метод разрешения споров¹.

Этика не годится для исследования проблемы войны с помощью методов, характерных для философских дисциплин, предметом которых является оценка человеческого поведения. Ее ценностное суждение относится не к войне и не к проблемам, которые она решает, а к участию индивида в войне и к вытекающему отсюда его поведению -виновному или невиновному при ведении боевых действий. Военная ответственность означает, однако, лишь желание развязать войну.

"*" Duke bellum inexpertis (Erasmus) - война мила ее не испытавшим. К старинному изречению на кильской печати: Ванте. О монархии. Книга 1, гл. 4: «Отсюда ясно, что всеобщий мир есть наилучшее, что создано для нашего блаженства». О происхождении изречения на кильской печати: Prahl, Chronik d. Stadt Kiel, 1856, S. 101; Festschr. z. 275 jahr. Bestehen d. Univ. Kiel, 1940, S. 113 (Девиз взят у специалиста по международному праву С. Рашеля; Hasseloff. Die Hoheitszeiten d. Univ. Kiel i. d. Kieler Bllaettern, 1942, S. 201 ff., S. 221: Pax optima rerum - строчка из стихотворения С. Италика.

' См. Radbruch. Zur Philosophic dieses Krieges. Arch. f. Sozialwissenschaft, Bd. 44, S. 139 ff; Scheler. Der Genius des Krieges u. der Deutsche Krieg, 1915; Scheler. Die Idee des Friedens u. der Pazifismus, 1931.

Философия права

При таком понимании военная ответственность не может быть установлена с однозначной определенностью, поскольку, пока война рассматривается как правовой институт, ей может быть присущ и побочный умысел - добиться цели также и с помощью дипломатии. Кроме того, не следует забывать, что вся политика ориентирована на возможность ведения войны. Смысл известного выражения «война есть продолжение политики иными средствами» заключается не столько в том, что сущность войны определяется политикой, сколько в том, что сущность политики определяется войной. Подобно тому, как действительность банкноты основана на ее золотом содержании, хотя те, через чьи руки она проходит, мало задумываются об этом, так и самый незначительный дипломатический шаг, даже если он не сопровождается мыслью об ultima ratio (последний довод - девиз, начертанный на жерлах пушек времен Людовика XIV и Фридриха II. - Прим. пер.), создает себе реальность, опираясь на людские резервы, винтовки, лошадей, пушки, самолеты, танки, которые при необходимости могут воплотить его в жизнь. Политика относится к войне, как угроза насилия - к насилию, и должна, даже против воли политиков, неизбежно привести к войне с той же необходимостью, с какой даже неосуществленная угроза становится насилием. Бесконечное бряцание оружием вынуждает при подходящем случае применить его.

Лишь вопрос о военной ответственности носит этический характер. Вопрос о праве войны, о справедливой войне относится к философии права. Правовые теории войны ищут критерии справедливых войн в том, что они являются реакцией на свершенное или предстоящее противоправное деяние, ответным ударом, вынужденным действием, необходимой обороной. Если бы война служила лишь инструментом решения правовых проблем, то она была бы для тех, кто не верит в предопределенную гармонию права и силы, самым негодным из всех мыслимых средств, формой ведения процесса, который не прекращается даже после завершения судебной процедуры по предмету спора. Война не была бы даже тем, чем ее принято называть: «двигателем человеческого процесса». Право на войну означает зависимость от уже совершенного или угрожающего противоправного деяния, так как право всегда на стороне существующего порядка вещей. Оно всегда принадлежит тому, кто стремится сохранить, а не изменить сложившуюся межгосударственную систему. Право означает увековечивание сложившегося на данный момент разделения мира, образовавшегося в результате исторической случайности. Но прежде всего правовые теории войны отметают само это понятие. Если бы действительно справедливая война была ничем иным, как необходимой самообороной

§ 29. Война

против неправомерных действий, то сопротивление противника - необходимая оборона против необходимой обороны - считалась бы абсурдом и еще одним противоправным деянием. Соответственно, понятие войны как карательной экспедиции против более нечистоплотного в нравственном отношении противника, врага, преступника и характера войны как борьбы двух одинаково справедливых противников было бы отменено². Задачей войны не может быть доказательство действующего права, но лишь создание нового права. Право на победу - не условие, а следствие войны. Войной оно завоевывается и доказывается.

Но здесь уже происходит переход от философии права к философии истории войны. Оценка событий на основе их последствий принадлежит философии истории. Справедливая война была бы согласно этому победоносной войной. Однако на вопрос о справедливой войне, с другой стороны, можно ответить еще до войны, а не после того, как она уже развязана. Право на ведение войны, на которое притязают в таком случае, не может быть правом победителя, полученным в результате победы. Это лишь право находиться в состоянии войны. Но одновременно на место философско-правового понимания справедливой войны, согласно которому ее всегда ведет лишь один из противников, встает понятие войны, одинаково справедливой для обеих сторон. В этом случае справедливость войны уже относится к войне во всей ее целостности, а не к положению одного из противников. И здесь следует учитывать такие скрытые факторы, как уважение к врагу и равноправие противников, что составляет суть войны. Что касается дилеммы историко-философского характера, возникающей в результате того, что, с одной стороны, война для победителя оправдывается его победой, а с другой - вступление в войну побежденного также должно быть оправдано, то она разрешается, если вспомнить о различии между «значением» и «смыслом». «Значение» придается событию, когда «речь идет о ценности», а «смысл» - «если оно служит источником ценности»³. Война «за правое дело», даже если она проиграна, - значи-

Если Пакт Бриана-Келлога отказывается от наступательной войны как орудия национальной политики, то в рассмотренном выше понимании она в этом пакте исключается. Допустимое согласно этому пакту отражение агрессии не является оборонительной войной, так как в этом случае право противоречит противоправным действиям. Война же предполагает равноправных противников. В отклонение от принятой нами в § 1 терминологии в данном случае смысл, относящийся к ценности, но не обязательно ее содержащий, смысл, как занимающий среднее положение, назван «значением», а слово «смысл» оставляют за значением, содержащим ценность.

Философия права

ма, хотя и оказывается лишенной смысла. Категория войны, справедливой с обеих сторон, подтверждает согласно этой терминологии лишь «значение», но не «смысл» войны. Взаимно справедливой является война, которая ведется для решения вопроса, важного в военном отношении для всех противоборствующих сторон, и нет других способов, кроме войны, решить конфликт интересов и ценностей.

Вопрос о том, можно ли придать войне это значение решения конфликта ценностей, зависит от того, способна ли победа в принципе решить конфликт таких ценностей. Вопрос о войне может быть поставлен лишь в том случае, если ответом на него будет победа. Только если в победе есть «смысл», войне можно приписать «значение». Мы возвращаемся к проверке выдвинутой нами ранее гипотезы о том, что право на победу реализуется в самой победе. Оно не создается в ходе военных действий, а лишь доказывается. Мы возвращаемся также к вопросу о том, доказывает ли что-либо военное превосходство, кроме себя самого, может ли мощь нации служить критерием национальной культуры.

Национальная культура - исключительно качественное и не подлежащее количественному критерию определение нации. Но с военной точки зрения нации становятся «державами», силами, которые различаются и сравниваются количественно, оставаясь качественно равными. Война является венцом милитаристских воззрений на государство. Она же одновременно - низшая точка шкалы национальной обособленности. Символично, что пестрота и многоцветье национальных одежд в мирное время сменяется во время войны на почти одинаковую для всех наций униформу землистого цвета. Каждая воюющая нация навязывает другой те же средства борьбы. Конечно, в количественных показателях государственной мощи хотят видеть и качество культуры нации. А при соотнесении культуры и силы войну как показатель силы одновременно восхваляют и как суровый экзамен культуры. Действительно, высокий уровень развития науки и техники, экономики и транспорта, образования и общественной морали находит в определенной степени свое выражение в военном превосходстве. Культуру же ни в целом, ни даже хоть в сколько-нибудь существенной части нельзя трансформировать в военную энергию. Культурные ценности, произведения Гёте, Данте, Шекспира, Мольера нельзя использовать как торпеды или отравляющие вещества. И если все же торпеды и отравляющие вещества решают, какое распространение в мире должен получить какой-либо язык и тем самым культура, то решает не Бог войны, а игра случая. И если в дальнейшем летописцы прославляют

§ 29. Война

всемирную историю как всемирный суд, то это лишь потому, что победитель всегда пишет историю. Высшие культурные ценности нельзя выразить в цифровых показателях военной мощи, их нельзя определить количественно. Культура - не сравнительное количество, а несравненное качество. И тот, кто рассматривает нации как конкурирующие или воюющие между собой культурные массы различной величины, тот исключил культурную нацию из поля своего зрения.

Итак, философия истории не дает нам возможности увидеть в войне нечто большее, чем силовое противоборство, не исключающее культурных последствий, но лишенное самостоятельного культурного значения. Апология войны может иметь лишь один источник, который в конечном счете наполняет все сущее свежестью и ценностью, -религию. Война, как и все сущее, может иметь тройственное содержание: научное - бессознательно-ценностное, философское - оценивающее и религиозное - сверхценностное. Наука, безотносительно ценности, исследует поводы, причины и закономерности войны. Философия, давая оценку, ищет критерии справедливости войны. Но религия находит также и в несправедливой войне ценность высшего порядка. К самым парадоксальным особенностям человеческой природы относится то, что в ней метафизический религиозный оптимизм совершенно неожиданным образом начинает «бить ключом», в то время как по результатам сугубо эмпирических исследований следовало бы впасть в отчаяние и предаться самому мрачному пессимизму. В самом счастье призрачность ценности проявляется слишком явно, чтобы поставить вопрос о реальной метафизической ценности. Но несчастье, которое, как кажется на первый взгляд, ей противоречит, дает мощный импульс врожденной религиозности человечества. Однако не следует забывать, что теодицея (да простят мне дерзкое слово) -оправдание Бога, а не человека, что философия религии - это не этика, что религиозное смирение с содеянным не является последующим оправданием содеявшего. Слово Евангелия об Иуде, которое признает зло неизбежным и в то же время призывает скорбеть о том, кто его причинил, показывает, что результат и действие, его порождающее, подчиняются совершенно различным законам оценки. Религия ведет себя по отношению к войне приблизительно так же, как и к страданию, которое она своей очищающей силой возводит в ранг совести и причинение которого она, тем не менее, проклинает.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒