Эрзац. Параллель

Эрзац

Ситуация исправлялась через предоставление социуму цели религиозного масштаба, но на этот раз без религии. Второе условие — достигнуть этой цели можно только сообща. Наличие такой цели оправдывало в глазах масса доминирующее положение элиты. А элите такая цель давала уверенность право имеющего манипулировать массой и применять к ней насилие. Это в разы сильнее коммерческой мотивации — не для себя, для идеи стараюсь.

Цель такого масштаба нельзя высосать из пальца. Ее можно вывести только из охвата Целого — из мировоззрения. Для этого нужно составить взгляд на мир вне религии. Наука — единственный кандидат, про которого хотя бы в теории можно подумать, что она может взяться за такой масштаб. Что она способна занять свято место, освобожденное Церковью.

Наука даже внешнее походила на Церковь. Она задавалась вопросами, выходящими за рамки быта. Ее представители говорили такие же непонятные для широких масс слова, как и представители Церкви. Ученые чертила в своих книгах такие же замысловатые знаки и формулы, как Церковь чертила свои символы и знаки в своих книгах. И, как вишенка на торте, даже одеяние ученых и священников было в одном стиле — мантия, шапочка, на шее и в руках различные атрибуты, указывающие различие и меру авторитета.

Социум смотрит на ученых, победителей Церкви, как ранее смотрел на священников. И ждет от науки нового мировоззрения. Не новых подробностей, что вокруг чего крутится — Земля вокруг Солнца или наоборот, и не почему камень падает вниз, а не летит в вверх, а нового понимания реальности. Что есть окружающий нас мир? Что ждет человека после смерти, что-то или ничего? Если что-то, как влияет качество земной жизни на качество загробной? Если как-то влияет, как нужно жить, чтобы на том свете было хорошо? Если не влияет, тогда как нужно жить? Какая в земной жизни самая главная цель? Из ответов можно было вывести понятия добра и зла, новую шкалу ценностей и модель общества.

Наука устраивается на месте Церкви и стягивает на себя интеллект общества. Как вчера в религию шли самые масштабные, глубокие, умные и амбициозные люди, так теперь такие идут в науку. Как вчера элита старалась вместить в себя религиозные истины, так сегодня самые дееспособные люди стремятся вместить в себя научные истины.

Пока наука дала только один ответ на один онтологический вопрос: откуда взялся мир. Она ответила: он был всегда. Это было ее единственное глобальное утверждение. Из него следовало отрицание Бога и крах религиозного мировоззрения. Но по правде сказать, даже это единственное утверждение не было научным, так как не подтверждалось опытом и чувствами. Единственным его основание было то, что оно было обратным утверждению Церкви. Слабенькое основание, если вообще таковым является. Тот факт, что Церковь неверно описывала Солнечную систему, из этого никак не следовало, что мир вечный.

Информации о вращении Земли вокруг Солнца хватило для краха Церкви. Наука очень гордится сокрушением такого монстра. Но этой информации крайне мало, чтобы дать ответы самые важные вопросы, какие человек может себе вообразить.

Проблема в том, что дееспособность науки ограничена пятью чувствами и опытом. Стоит ей выйти за границы наблюдения и опыта, как она перестанет быть наукой и станет неизвестно чем (скорее всего, пустым местом). Но ответы на поставленные вопросы как раз лежат за рамками наблюдаемого и опытом проверяемого.

В границах опыта хорошо искать ответы на прикладные сферы — новые источники энергии открывать, более эффективные способы коммуникации и перемещения искать. Но корни видимого всегда лежат за рамками видимого. Но наука беспомощна в той области.

Насколько наука плоха для поиска ответов на вопросы онтологического масштаба, настолько она хороша для решения задач обыденного масштаба.

Начинается эпоха впечатляющих технических достижений. На мир проливается водопад открытий, облегчающих жизнь. Стремительно эволюционирует машиностроение, технологии, лекарства. Появляются новые кофеварки, паровозы, швейные машинки. Но даже если бы всего этого было в сто раз больше, все равно этого было бы катастрофически мало для понимания смысла жизни, формирования понятия добра и зла, норм и табу.

Наука демонстрирует мощные успехи в мире величин и мощную импотенцию за его рамками. Самые мощные ученые перед громадой безответных вопросов, повисших над обществом, оказываются не более дееспособны, чем самый последний сапожник.

Поначалу ученым кажется, что они легко сформируют социуму шкалу ценностей, опираясь на логику и здравый смысл. Чтобы увидеть причину их полного провала, еще раз напомню главную мысль, которую принесла эпоха Просвещения. Она сказала: Бога нет. и далее человек нового общества заявляет: «Если Бога нет, то я бог».

Такое заявление правомочно, потому что Бог — это то, что имеет статус высшей ценности. Объявление человека высшей ценностью автоматически превратило его в Бога. Из этой ситуации следовали два вывода. Во-первых, все заповеди божьи объявлялись недействительными. Во-вторых, единственным источником ориентиров становилась новая высшая ценность — человек. Потому что у него статус Бога.

Для бога нельзя мыслить ограничений. Ему все можно. Все, что он делает, истинно и законно, потому что если он бог — он и есть закон. Если Бога нет, то все можно… Вскоре обнаруживается, что социум, на 100% состоящий из богов, не может существовать.

Общество может жить, если в нем есть ориентиры как на частные цели, так и на благо других членов общества, и ориентир на благо общества в целом. «Каждое общество подвержено двум противоположным опасностям: с одной стороны, опасности окостенения из-за слишком большой дисциплины и почтения к традиции, а с другой стороны, опасности разложения или подчинения иностранному завоеванию вследствие роста индивидуализма и личной независимости» (Рассел, «История западной философии»).

Перед новым обществом встал вопрос: откуда брать ориентиры? Раньше их давала религия. Запрещая убивать и воровать, она объясняла это волей Бога. Если Бога нет, на каком основании можно запретить это?

В поисках выхода наука предлагает выгоду. Восторженные люди говорят, что человек не нуждается в указке с неба, чтобы жить честно и нравственною. Члены нового общества не будут убивать и воровать не потому, что так Бог велит (Бога нет), а потому что если все будут следовать этим запретам, всем будет выгодно. Так новым богом становится выгода.

На первый взгляд замена выглядит разумной. Действительно, если все честны друг с другом, не убивают и не крадут друг у друга, всем всегда будет хорошо. Вроде все верно. Но есть проблема — работает логика до тех пор, пока выгодна тем, кто ее придерживается. Если возникает ситуация, когда выгоднее убивать и обманывать, какой мотив отказываться от убийства/воровства? Ориентиром же человека провозглашена личная выгода…

Концепция выгоды проваливается, не успев родиться. Тогда ее пытаются укрепить страхом наказания. Если обществу выгодно, чтобы человек был честный, но ему выгоднее обманывать, ситуацию выравнивает наказание. Нарушителей накажет не Бог, а общество.

Если поймает. Если… Есть легенда, что однажды завоеватели написали гражданам Спарты письмо, в котором говорили: если вы не сдадитесь, мы вас замучаем, убьем и так далее. Спартанцы в ответ написали одно слово — ЕСЛИ. Смысл понятен: если победишь, то да, замучаешь, убьешь и разоришь. А ЕСЛИ проиграешь? Легенда говорит, завоеватели так впечатлились ответом, что сочли за благо не связываться со Спартой.

Если — это граница между религиозным и атеистическим обществом. В прошлой системе не было «если». Верующие были абсолютно уверены, что от всевидящего Бога ничего нельзя скрыть, он видит все действия человека. Верили, что грешники получат наказание, а праведники вознаграждение. Потому что Бог всемогущ и справедлив.

Люди в это верили так же непреложно, как вы, если верите, что продукт отравлен, не будете его есть. Не важно, действительно он отравлен или нет. Важно, что отношение к этому продукту будет определять ваша вера, а не фактическое положение дел. Но если вы, не будучи самоубийцей, говорите, что верите в ядовитость продукта, и едите его — вы не верите. Вы просто слова говорите про свою веру. То, во что человек реально верит, проявляется только в его делах. Слова зачастую играют роль прикрытия реальности.

Когда люди верили в Бога, была одна атмосфера. Когда перестали верить, возникла другая атмосфера. Люди знали, что наказание может быть только от общества. Больше просто не от кого. Чтобы наказание состоялось, общество должно узнать о преступлении. Но так как оно не всевидящее, может и не узнать. Следовательно, какое бы преступление вы ни совершили, если никто не узнает о нем, наказания в принципе не может быть.

Гарантию воздаяния за преступление, вне зависимости от того, узнают о нем люди или нет, сменила гарантия безнаказанности (при условии, что люди ничего не узнают). А если и узнают, тоже не гарантия наказания. С людьми можно договориться, запугать, подкупить. В общем, масса вариантов, позволяющих избежать наказания.

Религиозность — не гарантия от преступлений. В прошлом злодеев страх ада так же не останавливал, как сейчас не тормозит страх тюрьмы. Но по статистике религиозное общество более законопослушно. В этом можно убедиться, сравнив уровень преступности в любом светском государстве с любым государством, где население глубоко религиозно. Разница впечатляет. Где рубят руки за воровство, там практически не воруют.

Вера людей, что за ними круглосуточно наблюдает Бог, создавала примерно такой же эффект, как камеры наблюдения. Камеры делают людей более законопослушными. Не идеальными, все равно будут нарушения закона, но этих случаев будет меньше.

Вуалируя свою беспомощность, наука сыплет бездоказательными утверждениями от ветра головы своей, преподнося их как истину. Например, говорит, что загробной жизни нет. На чем основано сие утверждение? На том, что Солнце стоит, а Земля крутится? Но из этого факта не следует, что загробной жизни нет. Равно как не следует, что она есть.

Или говорит, что если нет того Бога, которого Церковь провозглашала, если религия — опиум для народа, если из мертвыхникто не возвращался, из этого следует, что нет загробной жизни и человек после смерти исчезает.

Ни слова нет на тему. С помощью чего она постигла эти «истины». Такая причинно-следственная связь и аргументация пахла бузиной в огороде и дядькой в Киеве. Даже дискутировать тут не с чем, ибо пустое место.

Незаметно для себя наука копирует церковную технологию — даже не пытается доказать, из чего следуют ее утверждения. Она пользуется не аргументами, а авторитетом. Как же… победительница Церкви. Она не видит, что, убив дракона, сама превращается в дракона, призывающего принимать на веру ее онтологические заявления.

Появляются верующие фанатики нового типа. Религиозные фанатики верили в иное бытие, в Бога и жизнь за гробом. Атеистические фанатики верят, что нет иного бытия, Бога и загробной жизни. Верят, что есть только материальное бытие, и человек после смерти исчезает. И как религиозные фанатики верят в свои истины, потому что они от Церкви, так атеистические фанатики верят в свои истины, потому что они от науки. Науку и Церковь сегодня роднит одинаковая бездоказательность онтологических утверждений.

Сермяжная правда: атеистические и религиозные фанатики суть братья-близнецы. Как и положено фанатикам, они не считают себя фанатиками. Они считают себя нормальными. А вот своих оппонентов… эти точно фанатики. А мы… мы нет.

Если непредвзято глядеть на их противостояние, видна их одинаковость во всем. Они убивают друг друга за неправильную веру. Религиозные фанатики убивали оппонентов во времена царствования Церкви и инквизиции. Атеистические фанатики убивали своих оппонентов во времена революций, когда сокрушали Церковь. И кто больше убил своих оппонентов, религиозные или атеистические — вопрос по сей день открытый.

По сути, одну веру заменила другая. С той разницей, что заявления религиозных верующих покоились на том, что им Бог через Церковь сказал, а заявления атеистических верующих покоятся на том, что им так ученые сказали. Ну и чья позиция весомее?

Параллель

Чтобы картина была полной, отдельно упомяну философов, пытавшихся заполнить идеологический вакуум, опустившийся на общество. Есть надежда, что освобожденная от религиозных догм философия решит задачу. За дело берутся люди, почтительно именуемые мыслителями. Проблемой этих «мыслителей» было то, что они в своих суждениях отталкивались от установок, рожденных эпохой пещерного общежития и религии. Они брали их за аксиомы, не утруждая себя вопросами, а с чего мы полагаем, что привычные истины есть абсолютные истины? Как следствие, их мысль могла течь в одном русле — в церковно-христианской морали, переименованной в общечеловеческую.

Закономерно, что чем больше эти «философы» проявляют активности, тем очевиднее становилась их интеллектуальная нищета относительно задачи, какую они взялись решать. Ни у одного из них нет даже намека на онтологический масштаб. Они не новый взгляд на реальность создавали, а старый перекрашивали. Но старое в новом цвете — не новое.

Уровень тех философов отражает рассуждение Канта о правомочности просьбы Бога к Аврааму принести ему в жертву сына. Или на Вольтере, про которого в книге «По ту сторону добра и зла» Ницше напишет: «О Вольтер! О гуманность! О слабоумие!».

Английский философ Гоббс ищет основу в природе человека. Он говорит, что человек разумен, и потому ищет оптимальный путь к благу. Если он живет в обществе, где нет закона, правителя и прочих атрибутов цивилизации, в таких условиях единственным законом является грубая сила. Люди живут по принципу «Человек человеку волк». Гоббс называет такое общество натуральным — status naturalis.

В поисках улучшить свое положение однажды люди находят, что всем будет лучше, если ориентироваться не только на свои интересы, но и учитывать интересы общества. Такое состояние социума Гоббс называет цивилизованным — status civilis.

Чтобы сохранить цивилизацию от внешних и внутренних разрушительных сил, нужен защитник, кровно заинтересованный в ее сохранении. По целому ряду причин закон не может справиться с этой задачей. Во-первых, жизнь сложна и многообразна, предусмотреть все ситуации невозможно. Даже если допустить закон, охвативший все сферы жизни, его совершенство будет до первого изменения ситуации. Написать закон, предусматривающий все ситуации на будущее — это совсем фантастика.

Во-вторых, закон можно извратить. В-третьих, возможна ситуация, когда исполнение закона будет нести вред социуму. Нужна сила, стоящая выше закона, действующая по принципу «Закон для человека, а не человек для закона» (перефраз слов Христа «Суббота для человека, а не человек для субботы» (Мрк.2,27)).

В роли такой силы традиционно выступает элита. Она заинтересована в сохранении общества, так как социальная конструкция является источником ее мощи и всех земных благ. Разрушение цивилизационной конструкции означает для элиты смерть точно так же, как разрушение Храма означало для саддукеев смерть.

Если над элитой нет превосходящей силы в виде монарха, право на власть которого не может быть оспорено никем, принятие решений имеет сложный характер. Чем выше ставка, тем сильнее тянут в свою сторону элитные группировки. Если на кону жизнь, противостояние будет максимальным. Это гарантированно приведет к расколу власти.

Чтобы представить уровень ситуации и последствия от решения, вспомним Титаник. В теории там было два варианта решения: первый — идти в лоб на айсберг; второй — уклоняться. Опустим пока, что капитан не знал смертельную опасность второго варианта. Это потом станет понятно, когда всю ситуацию по косточкам разберут и на компьютере воспроизведут. Предположим, что капитан представлял себе все риски.

В первом варианте сильно повреждались два отсека носовой части судна. Но зато два задних отсека оставались целыми. Лобовое столкновение гарантировало смерть всех, кто был в первых отсеках (там было немного людей), и наносило судну ущерб. Но зато гарантировало, что судно не утонет, а останется на плаву, и все его пассажиры спасутся.

Во втором варианте, если пытаться избежать столкновения, в случае удачи судно или вовсе невредимым оставалось, или с малыми повреждениями. Все пассажиры, естественно, выживали. Но если маневр не удавался, айсберг разрезал судно вдоль борта. Это гарантировало его быстрое затопление и гибель большинства пассажиров.

В каждом варианте была своя логика, цена и риски. Время на принятие решения были считанные минуты (не десятки минут, а минуты). Соблазн вообще избежать аварии или немного попортить обшивку корабля, имеет большой вес… Никто не гибнет, судно целехонько… А при лобовом столкновении судно уродуется и какие-то люди 100% гибнут.

Какое решение в этой ситуации приняли бы вы? Сложный вопрос, правда? Особенно когда на одной чаше весов есть шанс выйти из воды сухим, а на другой такого шанса нет.

Если в государстве возникает ситуация, схожая по последствиям со столкновением с айсбергом, и решений больше одного, события будут развиваться в зависимости от того, сколько человек обладают правом голоса. Если больше одного, есть вероятность, что у них будут противоположные мнения. Учитывая сложность ситуации и последствия лично для каждого принимающего решение, атмосфера будет накалена до предела. Каждый будет изо всех сил настаивать на своем. Компромисс невозможен, ибо стоит вопрос жизни и смерти

Раскол на вершине пирамиды пойдет трещиной вниз до основания. Раскол общества выливается в гражданскую войну. Государство будет похоже на Титаник, где все разбились на два лагеря и на всех уровнях корабля дерутся друг за другом. Решение некому искать.

Ситуация будет хуже натуральной, где по Гоббсу человек человеку волк. В обществе, охваченном огнем гражданской войны, люди будут убивать друг друга не из выгоды, а по причине причастности к другой группировке. Волками друг другу станут целые классы.

Вероятность такой ситуации исключается, когда социальная конструкция имеет форму пирамиды, на вершине которой сидит один человек с правом последнего слова. Даже если он примет не самое лучшее решение, это все равно лучше никакого решения.

Гоббс считает оптимальной моделью абсолютную монархию, где воля правителя — закон. Но такое возможно, если у власти есть религиозное основание — если правитель в статусе представителя Бога. Если же нет такого основания, это не монархия, а диктатура.

Если учитывая всю ситуацию в совокупности, учитывать, что религиозное основание власти на тот момент было невозможно, Гоббс предлагает диктатуру. Только какую-то нереальную, основанную не на грубой силе, как у обычных диктаторов, а на здравом смысле и рациональных соображениях дворян и массы. Такая модель, по мнению Гоббса, будет устойчивой, потому что все будут понимать ее целесообразность. Она будет всем выгодна, потому что исключит «войну всех против всех», что укрепит государство.

Теперь о единой для всего социума цели… Гоббс пытается вывести ее из природы человека. Он говорит, что если цель каждого — поиск своего блага, и если все увидят, что объединившись в предложенную Гоббсом конструкцию, они получат свое благо, то люди из эгоистичных соображений пойдут единым потоком в одну сторону. Из рациональных соображений они признают за элитой право доминировать над собой.

Даже если опустить все минусы фантазии Гоббса не тему устройства социума, и плюс добавить, что Гоббс придумал гарантию попадания наверх самого умного человека, непонятно, на каких основаниях народ признает право этого самого умного быть наверху?

Народ в признании власти руководствуется чем угодно, кроме рациональности. Как побудить его признать право элиты на власть в рамках религиозной концепции, тут все понятно — нужно рассказывать ему, что так Бог устроил, что царь — его представитель на земле. А как вне религии побудить народ к такому признанию — это очень непонятно.

Спиноза, другой философ той эпохи, тоже ищет ответы на вопрос, как удержать социальную конструкцию от развала? Откуда взять единую для всех цель? Он также берет за точку отсчета природу человека. Но в отличие от Гоббса считает, что в естественном состоянии человек хочет не блага себе, а хочет быть справедливым, добрым и верным в соответствии с требованиями морали. (тут он явно не додумал, ибо стремление к личному благу имеет разные формы и понятие морали прямо зависит от мировоззрения).

По Спинозе, «человек человеку бог». Но так как общество дурно устроено, оно вынуждает быть человека человеку волком. Из этого следует, что социальная модель должна создавать условия для реализации хорошей природы человека. Как только это случится, люди устремятся потоком к единой для всех цели — быть хорошими и добрыми.

Спиноза не сказал, какую конкретно социальную модель нужно строить, чтобы в ней начали происходить такие чудеса. Он просто сказал, что неплохо было бы государству такую форму придать, чтобы в ней люди становились добродетельными.

«Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение, впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами...» (Н.В.Гоголь, «Мёртвые души»)

Локк высказывается в близком к Спинозе духе, но менее сентиментально. Например, он говорил, что убийство не грех, а право. Много говорил про свободу и права. Правда, когда знаешь, что одним из источников доходов была работорговля, его мысли про свободу тускнеют. Как то не верится в искренность суждений работорговца о свободе и правах.

Огромное количество людей увлекается идеей создать общество, где воплотятся все мечты человечества. Единой целью будет не в рай небесный попасть, а построить рай на земле — без Бога, Церкви и Религии. Это не даст социальной реке превратится в болото.

В рамках этой мысли Томас Мор пишет «Утопию», вымышленный остров, где идеальная модель социума. Во главе общества благочестивые люди, распределяющие труд и земные блага поровну между всеми гражданами. В том числе и красивых женщин. Про право некрасивых женщин проводить время с красивыми мужчинами Мор не пишет.

Через сто лет тему идеального государства поднимает Кампанелла. Он напишет «Город Солнца», где нарисует идеальное государство. В его главе стоят жрецы науки. Главная цель государства — земное благополучие и светское образование. Примечательно, что Церковь видела благо в неграмотности народа, а ее верный слуга монах Кампанелла видит благо ровно в обратном — в максимальной грамотности народа.

Кажется, единая цель найдена — построить земной рай. Общество на тот момент до мозга костей пропитано библейскими истинами. Они считаются очевидной истиной в той же мере, в какой майя считали естественными человеческие жертвоприношения. Или в исламе и скандинавских странах естественным считаются сексуальные ласки детей, если это не влечет физического вреда. На критику, что дети не давал на это своего согласия, они отвечают, что ребенок много на чего не давал своего согласия. Если делать только то, на что дети дают свое согласие, при таком подходе они гарантированно умрут.

Теоретики земного рая не видят, что в условиях отрицания религии нормы, имеющие религиозные корни, засохнут по тем же причинам, по каким на отрезанном от корней дереве засохнут листья. Идея из голов переносится на баррикады. Думать уже некогда, да и некому. Потому что на баррикадах остаются только те, кому и так «все понятно».

Возникают предпосылки для раздробления безыдейного социума в пыль. Ситуация в том, что в религиозную эпоху своими считались только единоверцы и единоплеменники. Все остальные чужими. На этом строилась политика отношений. Сейчас на этом принципе функционирует британская политика «Что мы не контролируем, на то смотрим как на врага». Из этого строится логика действий, от культурных и торговых до военных.

С установлением гуманизма, где Бог отринут, а его заповеди взяты за ориентир, всех объявляют братьями и сестрами. Следование новому призыву устраняло понятие чужой. Но вместе с этим внешне благообразные старые истины в новой ситуации (сюрпри-и-з!) устраняли понятие свой. Если нет верха, нет и низа. Если нет чужих, значит, нет своих. Как всё не может быть верхом, так все не могут быть своими. Законы бытия не позволяют

Так как по гуманизму человек есть бог, фраза Спинозы «Человек человеку бог» по факту означает «Человек человеку — человек». Чтобы увидеть дальнейшую эволюцию, нужно сказать, что человека отличает от животного в первую очередь не внешний вид, а источник базовых стремлений. Внешний вид при успехах пластической хирургии можно будет менять. А вот источник ваших целей при любом вашем виде останется неизменным.

Человек выводит свои цели из трех источников: а) мировоззрение; б) природа; в) среда. Цели животного выводятся из двух источников: природа и среда. Гуманизм отринул религиозное мировоззрение и не дал иного. У человека осталось два источника (как у животного): природа и среда. Если оценивать человека по источнику и качеству целей, и если держать в голове, что человек — это у кого три источника целей, а животное — у кого два, новый человек — это животное. Поэтому эволюция тезиса «Человек человеку — Бог, не останавливается на «Человек человеку — человек». Фраза развивается (или деградирует, кому как удобнее понимать) в тезис «Животное животному — животное».

Внешне по Гоббсу это состояние status civilis. Но по факту это принципиально новое состояние. Это даже не совокупность дикарей — status naturalis. Сообщество умных людей, не объединенных мировоззренческой целью — это сообщество умных животных.

Понятия добра и зла часть выведены из религиозного взгляда на мир, частью из пещерных эпох. Тот факт, что их переименовали в общечеловеческие, не отменил срок годности этих ценностей. Этот срок своего рода таймер гуманизма. За это время светскому обществ нужно было обрести новое мировоззрение, вывести из него главную цель, какую можно было бы назвать смыслом жизни, на ее основе сформировать понятия добра и зла, нормы и табу. Если идейный вакуум не удавалось преодолеть, вопрос превращения реки в болото был вопросом времени, но не принципа.

Новое общество задыхается в идейном вакууме. Вопрос, сформулированный позже Достоевским: «Чем соедините Вы людей для достижения Ваших гражданских целей, если нет у Вас основы в первоначальной великой идеи нравственной»? повис в воздухе.

Что может предложить безыдейный мир умершему человеку? Набор высокопарных слов, которые через день никто не вспомнит. Пусть не через день, а через тысячи лет, какая разница… Кто помнит, что говорились на похоронах Македонского? Все пустое… И если так, намечается печальный сценарий. Нужен был новый взгляд на мир.

Социум, по инерции продолжающий брать за ориентир старые ценности, начинает подозревать, что крах Церкви и торжество науки не дату плодов, на которые рассчитывали. В 1749 году Дижонская академия объявила премию за лучшее сочинение на тему «Принесли ли науки и искусства пользу человечеству?». Бывший лакей, Руссо, написал работу, где утверждал, что расцвет науки влияет на общество отрицательно. Он объяснял негативное влияние науки ее неблагородным происхождением (родилась из ремесла).

Церковь утверждала, что человек по природе грешен, и спастись может только ее стараниями. Руссо перефразировал мысль Спинозы, что человек человеку бог, и теперь говорил, что «человек по натуре своей добр, и только общество делает его плохим».

В 1750 году он получил за это премию. На вопрос, из чего следует его утверждение про изначальную безгрешность человека, этот «мыслитель» отвечал: «Верить и не верить — это последние вещи в мире, которые зависят от меня».

Роднило его утверждение с церковным то, что оба предлагали веру. С той разницей, что Церковь заявляла источником своей информации Бога, а Руссо и легион гуманистов в качестве источника информации указывали себя. Нет ничего плохого в том, что информация исходит от человека. Плохо, когда ее предлагается принять на веру.

Теория Руссо об отвержения разума в пользу сердца является ничем иным, как перефразированной мыслью Тертуллиана «Верую, ибо абсурдно». Кьеркегор выразил ее в призыве совершить прыжок веры. Не касаясь достоинств и недостатков концепций, скажу только, что обществу на смену христианству нужно было не очередное учение, в которое предлагалось верить, а нечто более рациональное.

⇐ Предыдущая 18 19 20 21 222324 25 26 27 Следующая ⇒