Бриттани Ш. Черри 3 страница

Я сел и потер глаза, зевая.

– Моя мама внутри. Я просто жду, – мои глаза сфокусировались на человеке, говорившем со мной, и я испуганно вытаращился. Он выглядел злым, у него был большой шрам, идущий через левую сторону его лица. Черные с проседью волосы спутаны, глаза казались похожими на мои. Карие и скучные.

– Да? И как долго ты ждешь? – прошипел он, между его губ торчало что‑то вроде сигареты.

Мой взгляд поднялся к потемневшему небу. Когда мы с мамой пришли, было темно. Я не ответил мужчине. Он недовольно вздохнул и сел рядом со мной. Я отодвинулся на другой край скамейки, как можно дальше от него.

– Расслабься, ребенок. Никто не обидит тебя. Твоя мама наркоманка? – спросил он. Я не знал, что это означало, поэтому пожал плечами. Он хмыкнул. – Если она в этом доме, значит, наркоманка. Как ее зовут?

– Джули, – прошептал я.

– Джули кто?

– Джули Сильверстоун.

Его губы слегка раскрылись, и он поднял голову, глядя на меня.

– Твоя мама Джули Сильверстоун?

Я кивнул.

– И она оставила тебя здесь?

Я снова кивнул.

– Вот сука, – пробормотал он, вставая со скамейки и сжимая руки в кулаки. Он подошел к передней двери, но, открыв дверную сетку, остановился. Вытащив сигарету изо рта, он протянул ее мне.

– Ты куришь травку? – спросил он.

Это была совсем не сигарета. Мне следовало понять по запаху.

– Нет.

Он нахмурился..

– Ты сказал Джули Сильверстоун, так? – я кивнул в третий раз. Он вложил косяк мне в руки. – Покури пока травки. Это согреет тебя. Я вернусь с твоей сучкой‑матерью.

– Она не… – дверь захлопнулась раньше, чем он смог услышать, как я закончил предложение, – …сучка.

Я зажал косяк между пальцами и задрожал от холода.

Это согреет тебя.

Я замерзал.

Поэтому сделал затяжку и подавился собственным кашлем.

Я долго и сильно кашлял, после чего затушил косяк о землю. Мне было не понятно, почему кто‑то делал это – почему кто‑то курил. В этот момент я пообещал себе никогда не курить снова.

Когда мужчина вышел, он волочил за собой маму. Она была заспанной и потной.

– Перестань дергать меня, Рики! – закричала она на мужчину.

– Заткнись, блядь, Джули. Ты оставила своего чертова ребенка снаружи на всю ночь! Ты, чертова наркоманка!

У меня сжались кулаки, и я прижал их к груди. Как он смеет так говорить с мамой! Он не знал ее. Она была моим лучшим другом – единственным, кроме моего брата Келлана. И у этого парня нет права так говорить с мамой. Келлан бы очень разозлился, если бы услышал это. Хорошо, что его не было здесь – он со своим отцом отправился на подледную рыбалку.

Я не представлял, как можно рыбачить, когда вокруг лед, но Келлан рассказал мне все об этом на прошлой неделе. Мама сказала, что подледная рыбалка для чудаков и неудачников.

– Я говорила тебе, Рики! Я больше не принимаю. Я‑я клянусь, – заикалась она. – Я просто забежала проведать Бекки.

– Брехня, – ответил он, таща ее вниз по ступеням. – Пойдем, ребенок.

– Куда мы идем, мам? – спросил я, следуя за ней и задаваясь вопросом, что произойдет дальше.

– Я отвезу вас домой, – ответил мужчина. Он посадил маму на пассажирское сидение, где она закрыла глаза и снова вырубилась. Потом открыл для меня заднюю дверь, захлопнув ее после того, как я заполз внутрь. – Где вы живете? – спросил он, усаживаясь на водительское сиденье и отъезжая от бордюра.

Его машина была блестящая и красивая, лучшая из всех, что я когда‑либо видел. Мы с мамой всегда ездили на автобусе, так что в его машине я почувствовал себя по‑королевски.

Маму начал сотрясать кашель, словно она изо всех сил пыталась прочистить горло.

– Видишь, вот поэтому мне нужно было увидеть Бекки. Мой домовладелец – мудак, он сказал, что я не платила последние два месяца! Но я платила, Рики! Я платила этому ублюдку, а он сделал вид, что нет. Так что я пришла к Бекки, чтобы занять немного денег.

– С каких пор у Бекки есть деньги? – спросил он.

– У нее нет. Я думаю, что у нее нет денег. Но я должна была увидеть ее. Потому что домовладелец сказал, что я не могу вернуться, если у меня не будет денег. Так что я не уверена, куда нам следует идти. Ты должен отпустить меня, я очень быстро схожу к Бекки, – пробормотала она, открывая пассажирскую дверь во время движения.

– Ма!

– Джули!

Рики и я закричали в одно и то же время. Я дотянулся до ее футболки с заднего сиденья, а он тянул ее за рукав, дергая в своем направлении и закрывая ее дверь.

– Ты с ума сошла?! – заорал он, его ноздри раздувались. – Черт возьми. Я оплачу твой счет завтра, но сегодня вы останетесь у меня.

– Ты сделаешь это, Рики? Боже, мы будем за это благодарны. Не так ли, Ло? Я верну тебе, я верну все до цента.

Я кивнул, чувствуя, наконец, воздействие тепла в салоне машины.

Тепло.

– А еще я куплю ребенку немного еды. Сомневаюсь, что ты кормила его, – он потянулся к карману и вытащил пачку сигарет и зажигалку в форме гавайской танцовщицы. Когда он зажег ее, танцовщица задвигалась из стороны в сторону. Я был загипнотизирован движением, не в силах отвести от нее взгляд. Даже закончив прикуривать сигарету, он без остановки зажигал и гасил зажигалку.

Когда мы добрались до квартиры Рики, я был потрясен тем, как много вещей у него было. Два дивана и громадное кресло, картины, огромный телевизор с кабельными каналами и холодильник, наполненный таким количеством еды, которого хватило бы накормить мир. После того, как я поел, он положил меня на один из диванов, и я начал погружаться в сон, слушая, как он и мама шептались в коридоре неподалеку.

– У него твои глаза, – пробормотала она.

– Да, я знаю, – его голос был наполнен злобой, но я не понимал, почему. Я услышал его приближающиеся шаги и, открыв глаза, увидел, что он наклоняется ко мне. Он сжал руки вместе и сузил глаза.

– Ты мой ребенок, а?

Я не ответил.

Что я должен был сказать?

Уголки его рта приподнялись в хитрой усмешке, и он, прикурив сигарету, выдохнул дым мне в лицо.

– Не волнуйся, Логан. Я позабочусь о тебе и твоей маме. Обещаю.

***

В четыре утра, когда меня, наконец, отпустило, я лежал в кровати, глядя в потолок.

Я: Ты не спишь?

Я смотрел на свой телефон, ожидая, когда появятся эллипсы, но их не было. Когда телефон зазвонил, я сделал вдох.

– Я разбудил тебя, – прошептал я в трубку.

– Немного, – ответила Алисса. – Что случилось?

– Ничего, – соврал я. – Все в порядке.

Ты умрешь в двадцать пять.

– Это твоя мама или отец?

Она всегда знала.

– Мама.

– Она была под кайфом или нет?

– Под кайфом.

– Ты поверил в то, что она сказала или нет? – я заколебался и начал щелкать зажигалкой. – Ох, Ло.

– Прости, что разбудил тебя. Я могу отключиться. Возвращайся ко сну.

– Я не устала, – зевнула она. – Оставайся со мной до тех пор, пока не сможешь уснуть, хорошо?

– Хорошо.

– Ты в порядке, Логан Фрэнсис Сильверстоун.

– Я в порядке, Алисса Мари Уолтерс.

Несмотря на то, что это ощущалось ложью, ее голос – единственное, что почти всегда заставляло меня верить.

Логан

На самом деле, я никогда не праздновал свой день рождения до тех пор, пока два года назад не встретил Алиссу. Келлан всегда водил меня на ужин, и я любил это. Он очень старался напоминать мне, что я был не одинок в этом мире, но Алисса каждый год в мой день рождения шла еще дальше. Два года назад мы ездили в Чикаго, чтобы посмотреть документальный фильм о Чарли Чаплине в старом театре, потом она повела меня в модный ресторан, для которого я не был одет. Для ее стиля жизни модные рестораны были нормой, но для меня даже простой обед был не всегда доступен. Когда она заметила мое смущение, мы ушли и гуляли по улицам Чикаго, поедая хот‑доги и стоя перед гигантской фасолькой. (Прим.: Клауд Гейт Чикаго / Cloud Gate («Облачные врата») – большая скульптура для общественного обозрения, которая была впервые представлена на открытии Миллениум‑парка в 2004 году. Вскоре она стала одной из самых фотографируемых достопримечательностей города, «зеркальной фасолькой» и сейчас является наиболее известным символом Чикаго).

Это был первый лучший день в моей жизни.

Год назад был фестиваль фильмов в верхнем Висконсине, и она оплатила для нас домик, где мы остановились. Мы все выходные вместе смотрели каждый фильм, а потом сидели допоздна, обсуждая, какие фильмы нас вдохновили, а какие были сняты людьми, которые, кажется, перебрали «кислоты».

Это был второй лучший день в моей жизни.

Но сегодня все было по‑другому. Сегодня мой восемнадцатый день рождения, уже больше одиннадцати вечера, и Алисса впервые мне не позвонила.

Я сидел в своей спальне, смотря на DVD фильм про Джеки Робинсон и слушая, как мама, спотыкаясь, бродит по квартире. Возле меня лежала куча счетов, и я чувствовал, как внутренности стягиваются в тугой узел от страха не заплатить аренду. Если мы не сможем оплатить аренду, отец больше не позволит нам жить здесь. И если я попрошу у него помощи, уверен, что платить придется маме.

Я залез под кровать и вытащил конверт, проверяя деньги, которые копил. От слов на конверте меня затошнило.

Сбережения на колледж.

Что за шутка.

Я пересчитал деньги. Пятьсот пятьдесят два доллара. Я копил их последние два года – с тех пор, как Алисса убедила меня, что когда‑нибудь у меня это получится. Я потратил много времени, думая, что в один прекрасный день я накоплю достаточно, поступлю в колледж, построю хорошую карьеру и куплю дом для нас с мамой.

И нам никогда ни в чем не придется полагаться на отца – дом был бы наш и только наш. А еще он был бы чистым. Никаких наркотиков, только счастье. Мама плакала бы только от счастья, а не потому, что он бил ее.

Вернулась бы трезвая мама – та, которая всегда подтыкала мне одеяло, когда я был маленьким. Та, которая всегда пела и танцевала. Та, которая всегда улыбалась мне.

Прошло так много времени с тех пор, как я видел ее такой, но часть меня цеплялась за надежду, что однажды она вернется. Она должна вернуться ко мне.

Я вздохнул, достав немного денег из сбережений на колледж, чтобы оплатить счет за электричество.

Триста двадцать три доллара остались.

И только из‑за этого мечта стала казаться немного дальше.

Взяв карандаш, я начал рисовать на счете за электричество. Рисование и просмотр документальных фильмов были моими главными способами сбежать от реальности. А еще странная кудрявая девчонка, которая улыбалась и много говорила, появлялась в моей голове. Алисса занимала мои мысли больше, чем должна была. И это было странно, потому что обычно мне было наплевать на людей и на то, что они думали обо мне.

Забота о других людях легко сведет меня с ума, а мой разум и так уже достаточно разрушен любовью к ненормальной матери.

– Нет! – услышал я крик из гостиной. – Нет, Рики, я не это имела в виду, – заплакала она.

Мой живот скрутило.

Отец был здесь.

Я оттолкнулся от матраса и поспешил туда. Отец был крепким и сильным, у него было больше седых волос, чем черных, он больше хмурился, чем улыбался, больше ненавидел, чем любил. Он всегда одевался в костюмы. Действительно дорого выглядящие костюмы, с галстуками и туфлями из крокодиловой кожи. Каждый из соседей знал, что, проходя мимо него, нужно держать голову опущенной, потому что даже взглянуть ему в глаза могло быть опасно. На улицах его боялись больше всех, а я ненавидел его до глубины души. Я ненавидел в нем все, но больше всего то, что у меня были его глаза.

Всякий раз, глядя на него, я видел частичку себя.

Мама дрожала в углу, держась за щеку, на которой был отпечаток его ладони. Я наблюдал, как он подходил, чтобы ударить ее снова, и шагнул в его направлении, принимая удар на свое лицо.

– Оставь ее, – сказал я, пытаясь вести себя так, будто пощечина не горела.

– Тебя это не касается, Логан, – сказал он. – Убирайся. Твоя мать должна мне денег.

– У меня будут они, клянусь. Мне просто нужно время. На этой неделе у меня собеседование в продуктовом магазине, который находится вниз по улице, – солгала она. Мама не работала годами, но каким‑то образом всегда бывала на каких‑то загадочных собеседованиях, за которыми ничего не следовало.

– Я думал, что она уже вернула тебе деньги, – сказал я. – Она отдавала тебе двести долларов в прошлые выходные.

– И она взяла триста баксов два дня назад.

– Почему ты даешь ей деньги? Ты же знаешь, что она не сможет вернуть их.

Он схватил меня за руку, впиваясь пальцами в кожу, заставив меня вздрогнуть. Мое тело дернулось, когда он потянул меня в другую часть комнаты и навис надо мной.

– Кем ты, блядь, себя возомнил, чтобы так со мной разговаривать, а?

– Я просто думал…

Он отвесил мне тяжелый подзатыльник.

– А ты не думай. Это разговор между мной и твоей матерью. Не вмешивайся, – он снова ударил меня, сильнее. Его кулак встретился с моим глазом, и я застонал от боли. Отец снова направился в ее сторону, а я, как идиот, шагнул и снова встал перед ним.

– Ты хочешь умереть, Логан?

– Я дам деньги, – сказал я, пытаясь выпрямиться и казаться выше, хотя он, находясь рядом, всегда заставлял меня чувствовать себя крошечным. – Секунду, – я поспешил в спальню, залез под матрас и вытащил сбережения на колледж. Пока отсчитывал деньги, чувствовал, как заплывал мой глаз.

Двадцать три доллара осталось.

– Вот, – сказал я, засовывая деньги отцу в руку. Он прищурился, прежде чем начал пересчитывать их. Он что‑то бормотал себе под нос, но мне было все равно. Пускай только уйдет – этого будет для меня достаточно.

Он засунул деньги в задний карман.

– Вы оба должны знать, как вам повезло, что у вас есть я. Но не думайте, что я продолжу платить аренду, как раньше.

«Мы не нуждаемся в тебе», – хотел сказать я. – «Уходи и никогда не возвращайся», – мечтал я закричать. Но держал рот на замке.

Он направился к маме, и я видел, как она вздрогнула, когда он погладил ее по щеке.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, да, Джули? – спросил он.

Она медленно кивнула.

– Я знаю.

– И что я просто хочу для нас счастья. Не так ли?

Она кивнула медленнее.

– Да.

Он наклонился и поцеловал ее в губы, а я захотел, чтобы он сгорел в огне. Я хотел смотреть, как он горел бы и кричал от боли за то, что использовал маму, так сильно унижал и плевал в ее душу.

Но еще мне хотелось накричать на маму, потому что она, определенно, отвечала на его поцелуй. Когда они отстранились, она смотрела на него так, словно он был ее Богом, хотя в действительности он был Сатаной в дорогом костюме.

– Логан, – сказал он, подойдя к двери, чтобы уйти. – Если тебе нужна настоящая работа – настоящая мужская работа – я уверен, что всегда смогу принять тебя в семейный бизнес. Эти копейки никуда тебя не приведут.

– Меня это не интересует.

Мой ответ растянул зловещую улыбку на своих губах. Каждый раз я давал ему один и тот же ответ, но каждый раз он улыбался, как будто знал какой‑то секрет и держал меня в неведении. Когда он покинул квартиру, я тяжело вздохнул.

– Что с тобой такое?! – закричала мама, бросаясь на меня и толкая в грудь. В растерянности я схватил ее худые запястья. Она продолжала кричать. – Ты пытаешься все для меня испортить?

– Я просто остановил его, когда он бил тебя!

– Ты не знаешь, о чем говоришь. На самом деле он не собирался сделать мне больно.

– Ты сумасшедшая. Он сделал тебе больно.

– Отпусти меня, – заскулила она, пытаясь освободить руки из моего захвата. Я отпустил ее. Через секунду она подняла руку и ударила меня – сильно. – Больше никогда не вмешивайся в мою жизнь. Ты слышал меня?

– Да, – пробормотал я.

Строго глядя, она ткнула пальцем мне в лицо.

– Ты. Слышал. Меня?! – снова спросила она.

– Да! – заорал я. – Я слышал тебя.

Но я врал прямо ей в лицо, потому что, если бы опять увидел руки отца рядом с ней, то снова заступился бы. Я бы дрался за нее. Я был бы ее голосом, даже если это значило бы потерять свой собственный. Потому что знал – он делал ее немой. Он гасил ее внутренний огонь.

Мам, вернись ко мне.

Когда я потерял ее? Она ушла навсегда?

Если бы у меня была машина времени, я вернул бы все назад и исправил совершенные ею ошибки, заставившие пойти по этому пути. Я бы направил ее влево вместо того, чтобы идти направо. Я бы умолял ее никогда не начинать курить. Я бы напомнил ей, что она красивая, даже если мужчины говорили другое. Я бы вылечил ее сердце, которое было так больно разбито.

Я направился в свою спальню и попытался стереть воспоминания об отце, но всякий раз, когда он приходил, они возвращались. Вся моя ненависть, весь мой гнев, вся моя боль. Все это затапливало мой мозг, наполняя голову таким шумом, что мне нужно было заткнуть это.

Ты умрешь в двадцать пять.

В сердце поселилась паника, глаз пульсировал от боли, и я был в секундах от того, чтобы позволить демонам вернуться. Они издевались надо мной, они делали мне больно, они медленно отравляли мой мозг. Я смотрел на тумбочку, где каждую ночь лежал мой шприц, чувствуя, как он шепчет мое имя и просит накормить демонов, чтобы они ушли.

Я хотел победить этой ночью. Я хотел быть сильным, но я им не был. Я никогда не был достаточно сильным, и никогда не стану.

Просто сдайся.

Ты умрешь в двадцать пять.

Я вдохнул, мои руки тряслись. Я выдохнул, мое сердце разбивалось. Я вдохнул и сделал единственное, что знал, как делать.

Я открыл ящик – в секундах от того, чтобы впустить темноту внутрь, в секундах от того, чтобы погасить свет – но вдруг зазвонил телефон.

Алисса: Что ты делаешь?

Она написала мне именно тогда, когда я нуждался в ней, хотя я и был обижен, ведь она прождала до одиннадцати, чтобы написать мне. Единственный человек, которого я слышал в свой день рождения, был Келлан, сводивший меня на ужин. Все мои подарки – это синяк под глазом от отца и разочарование от матери.

Однако Алисса была единственной, на кого я рассчитывал. Она была моим лучшим другом, но не сказала ни слова за весь день.

Я: Лежу в кровати.

Алисса: Ладно.

Эллипсы.

Алисса: Спускайся.

Немного приподнявшись, я перечитал ее сообщение. В спешке натянул кроссовки, солнечные очки, свою красную толстовку и поспешил выйти из квартиры. Алисса припарковалась прямо перед домом и улыбалась мне. Я посмотрел на людей на улице – курящих и пьющих.

Боже. Я ненавижу, когда она приезжает сюда. Особенно ночью.

Я залез на пассажирское сиденье ее машины и сразу же заблокировал двери.

– Что ты делаешь, Алисса?

– Почему ты в очках? – спросила она.

– Просто так.

Она потянулась ко мне и сняла их.

– Ох, Логан… – прошептала она, легонько трогая мой синий глаз.

Я ухмыльнулся и отпрянул.

– Ты думаешь, это плохо? Видела бы ты другого парня.

Она не засмеялась.

– Твой отец?

– Ага. Хотя это нормально.

– Нет, не нормально. Я никогда никого так сильно не ненавидела в своей жизни. Твоя мама в порядке?

– Она далека от этого, но с ней все хорошо, – я увидел, что глаза Алиссы наполняются слезами, и быстро остановил ее. – Все в порядке. Честное слово. Давай просто поедем туда, куда собирались, чтобы я мог забыться ненадолго.

– Хорошо.

– И, Алисса?

– Да, Логан?

Пальцами я вытер ее слезы и позволил своему прикосновению задержаться на ее щеке.

– Улыбнись.

Она подарила мне огромную, дурацкую, фальшивую улыбку. Мне этого было вполне достаточно.

Она завела машину, и мы долго‑долго ехали. Всю дорогу мы молчали, и я понятия не имел, что она задумала. Когда машина остановилась на обочине заброшенной дороги, мое замешательство возросло.

– Серьезно. Что мы делаем?

– Давай, – сказала она, быстро вылезая из машины и убегая вдоль дороги. Эта девушка собиралась убить меня – и под смертью я имел в виду жизнь. С тех пор, как она вошла в мою жизнь, я каким‑то образом каждый день находил свободу от своих ограничений.

Я последовал за ней, потому что всякий раз, когда она отбегала, я задавался вопросом, куда она собиралась.

Алисса стояла перед лестницей, прислоненной к рекламному щиту.

– Тадам! – закричала она, пританцовывая от волнения.

– Ммм?

– Это твой подарок на день рождения, глупый!

– Мой подарок… лестница на рекламный щит?

Она закатила глаза и драматично вздохнула.

– Следуй за мной, – сказала она, взбираясь по лестнице вверх. Я сделал, как она сказала. Мы забирались по самой высокой лестнице, которую я когда‑либо видел. Огромный щит, на который мы залезли, гласил: «2 бургера за 5 долларов в закусочной «Голодный Гарри». Я понял, что Алисса немного боялась высоты, потому что изо всех сил старалась не смотреть вниз. Вокруг рекламного щита были перила, чтобы удержать нас от свободного падения, но все равно казалось, что здесь слишком высоко для нее.

– Ты немного боишься? – спросил я, изучая вид внизу.

– Мм, может быть? Я думаю, что высота – это одна из тех вещей, о страхе которой ты не знаешь до тех пор… пока не поднимешься. Все равно, – она медленно обошла рекламный щит и вытащила корзину для пикника и завернутые подарки. – Иди сюда. Сперва открой подарки.

Я сделал, как она сказала, и, увидев подарки, почти сломался.

– Я не была уверена в том, какой именно фильм ты смотрел со своим дедушкой, так что взяла все DVD, которые смогла найти, – объяснила она. Я держал больше двенадцати DVD про галактики, и в этой куче был тот самый документальный фильм, который мы смотрели с дедушкой.

– Боже, – пробормотал я, сжимая переносицу.

– И, – она махнула в небо, – это лучший вид, который я смогла найти, чтобы рассматривать звезды ночью. Я колесила по городу несколько дней, пытаясь найти место. Знаю, что, возможно, это глупо, но я подумала, что тебе этот вид доставит удовольствие, – она нахмурилась. – Это глупо, не так ли? Мне следовало придумать что‑то получше. В прошлые два года было лучше, и я просто подумала, что это было бы…

Я схватил ее за руку.

Она затихла.

– Спасибо тебе, – прошептал я, прикоснувшись свободной рукой к глазам. Я коротко всхлипнул и кивнул. – Спасибо.

– Тебе нравится это?

– Мне нравится это.

Я влюбляюсь в тебя…

Тряхнув головой, я попытался выбросить эту мысль из головы.

Я не мог любить ее. Любовь означала боль. А эта девушка была одной из двух хороших вещей в моей жизни.

Я вернул взгляд к небу.

– Если ты посмотришь туда, то сможешь увидеть созвездие Скорпиона. Каждый месяц некоторые созвездия видны лучше, чем другие. Оно начинается с нижней звезды, извивается кверху и затем разделяется на пять точек, становясь похожим на одуванчик. Антарес – самая яркая звезда в созвездии. Дедушка рассказывал мне, что она – сердце Скорпиона. Ты видишь ее? – спросил я, указывая. Она кивнула. – Миф рассказывает о том, что Орион, охотник, хвастался, что может убить любое животное на планете. Он был побежден скорпионом, а Зевс увидел эту битву. Поэтому он навечно поднял скорпиона на ночное небо.

– Он прекрасен.

– Ага, – прошептал я, глядя на нее, а затем переводя взгляд вверх. – Так и есть.

– Это тоже прекрасно, – сказала она.

– Что прекрасно?

Ее губы дрогнули, но она продолжала смотреть на звезды.

– То, как ты на меня смотришь, когда думаешь, что я не вижу.

Мое сердце пропустило один удар.

Она заметила, как я смотрел?

– Ты смотришь в мою сторону?

Она медленно кивнула.

– А потом, когда мы не вместе, я закрываю глаза и мысленно представляю тебя. В эти моменты я не чувствую одиночества.

Я влюбляюсь в тебя.

Я хотел открыть рот и сказать ей эти слова. Я хотел впустить ее в свою душу и рассказать о том, как я мечтал о ней. А потом вспомнил, кто она и кто я, и почему я не мог сказать ей этих слов.

Неловкая тишина стояла до тех пор, пока Алисса не спасла положение.

– О! Еще я сделала поздний‑поздний ужин для нас, – воскликнула она, потянувшись к корзинке для пикника. – Сейчас я не стараюсь тебя оскорбить тем, что моя еда лучше твоей. Знаю, что ты привык быть лучшим поваром в городе, но, думаю, что в этот раз смогла превзойти тебя.

Она залезла в корзинку и вытащила контейнер с арахисовым маслом и сэндвичи с джемом. Я рассмеялся.

– Не может быть! Ты сделала это?

– С нуля. За исключением арахисового масла, джема и хлеба. Это все из магазина.

Это мой лучший друг, ребята.

Я откусил сэндвич.

– Джем из ягодного ассорти?

– Джем из ягодного ассорти.

– Разве ты не прелесть?

Она улыбнулась. И я почти умер.

– На десерт у меня есть малина и это, – она вытащила пачку «Орео». – Я подготовилась ко всему, не так ли? Вот, – она взяла печенье, разделила его, положила внутрь малину и снова сложила вместе. Потом она начала водить им, будто это самолет, перед моим ртом. Я широко открыл его, немного откусил и застонал.

Она вздернула бровь от удовлетворения.

– Ты стонешь от моих печений?

– Я определенно стону от твоих печений.

Она покачнулась и драматично вздохнула.

– Если бы мне давали доллар за каждый раз, когда парень мне это говорил.

– У тебя был бы один доллар и ноль центов.

Она толкнула меня, и я – больше для нее – сделал вид, что падаю. Я не мог решить, чего мне хотелось больше: ее губ на моих или ее слов. Идея объединить их привлекала меня больше, чем я думал.

Слова, ограничься словами.

– Какая у тебя самая большая мечта? – спросил я, отправляя немного малины в рот.

– Самая большая мечта?

– Ага. Кем бы ты хотела быть или что делать в будущем?

Она закусила нижнюю губу.

– Я хочу играть на фортепиано и заставлять людей улыбаться. Делать людей счастливыми. Знаю, что для многих, типа моей мамы, это мелко. И знаю, что эта цель для многих выглядит глупой, но это то, чего я хочу. Я хочу, чтобы моя музыка вдохновляла людей.

– Ты можешь сделать это, Алисса. Ты уже делаешь это, – я верил в ее мечту больше, чем мог выразить словами. Всякий раз, слушая ее игру на пианино, я чувствовал, как все страшные осколки моей жизни словно таяли. Звуки ее музыки дарили мне мгновения покоя и умиротворения.

– А у тебя? – спросила она, положив малину между моих губ. На самом деле я находился не в той жизненной ситуации, чтобы иметь возможность мечтать, но рядом с Алиссой все казалось немного более возможным.

– Я хочу стать шеф‑поваром. Хочу, чтобы люди, придя в плохом настроении, уходили счастливые от того, что я положил в их тарелки. Я хочу, чтобы моя еда доставляла людям приятное, и они на несколько минут забывали бы обо всем том дерьме, которое происходит в их реальных жизнях.

– Мне нравится это. Нам следует открыть ресторан, поставить в нем пианино и назвать его «АлиЛо».

– Или «ЛоАли», – усмехнулся я.

– «АлиЛо» звучит гораздо, гораздо лучше. К тому же, это была моя идея.

– Ну, давай сделаем это. Давай откроем «АлиЛо», приготовим замечательную еду, сыграем замечательную музыку и будем жить долго и счастливо.

– Конец?

– Конец.

– Мизинец? – спросила она, протягивая свой палец мне. Я обернул ее мизинец своим.

– Мизинец, – наши руки переплелись.

– А какая еще у тебя есть мечта? – спросила она.

Я раздумывал, сказать ли ей, потому что это выглядело немного глупо. Но, если и был в моей жизни кто‑то, кому я доверял и кто не осудит меня, то это была она.

– Я хочу быть отцом. Знаю, что это звучит глупо, но я правда хочу. Всю свою жизнь я рос с родителями, которые не знали, что значит любить. Но если бы я был отцом, то любил бы своих детей больше, чем можно выразить словами. Я бы ходил смотреть их игры в бейсбол, их танцевальные выступления, и любил бы беззаветно, независимо от того, кем бы они захотели стать – юристами или мусорщиками. Я был бы лучше, чем мои родители.

– Я знаю, что был бы, Ло. Ты был бы отличным отцом.

Не знаю, почему, но от ее слов мои глаза увлажнились.

Мы немного постояли, не говоря ни слова, а просто смотря вверх.

Здесь царило такое умиротворение. Я не мог представить, где еще захотел бы быть. Мы не переставали держаться за руки. Ей нравилось держать мою руку? Ее сердце делало кувырок каждые несколько секунд? Она тоже как будто влюблялась в меня? Я сжал ее руку крепче и не был уверен, что буду способен отпустить.

– Какой у тебя самый большой страх? – тихо проговорила она.

Я вытащил свою зажигалку и свободной рукой начал щелкать ею.

– Самый большой страх? Не знаю. Что вдруг что‑то случится с несколькими людьми, которые мне дороги. Келлан. Ты. Моя мама. А у тебя?

– Потерять отца. Знаю, это звучит глупо, но каждый раз, когда звенит дверной звонок, я надеюсь, что это он. Каждый раз, когда звонит телефон, мое сердце замирает в надежде, что это звонит он. Да, в последние несколько месяцев он, вроде как, пропал, но я знаю, что он вернется. Он всегда возвращается. Но сама идея потерять его навсегда разбивает мне сердце.

Мы слушали темноту друг друга и показывали друг другу свет.

– Расскажи мне самое любимое воспоминание о своей маме, – сказала она.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒