Глава X. ПРОЩАЙ РИМ

Глава X

ПРОЩАЙ РИМ

ранческо Петрарка, в черной сутане и надвинутой до бровей широкополой шляпе, медленно шел по узкой кривой улице. Он направлялся к западной окраине Генуи. Улица круто спускалась к морю. Высокие, в шесть‑семь этажей дома, построенные несколько веков назад, стояли здесь так близко друг к другу, что казалось, будто наверху их разделяет лишь маленькая светлая полоска. Несмотря на полдень и ясное небо, внизу между стенами зданий царила густая тень.

Когда‑то, впервые попав в Геную, Петрарка не мог без восхищения смотреть на эти удивительные каменные строения, теснившиеся словно живые исполины за массивными крепостными стенами. Каждый такой дом, каждая башня могли бы многое поведать о героическом прошлом города. Но сейчас поэту было не до истории. Глядя под ноги и рассеянно натыкаясь на прохожих, он брел, погруженный в думы о настоящем. Глубокая печаль отражалась в его взоре.

Всего неделю назад он покинул свое маленькое имение под Авиньоном и, полный светлых надежд, выехал в Италию, стремясь побыстрей добраться до Рима. Ему не терпелось собственными глазами увидеть то, что он воспевал заочно. С каким восторгом, с какой искренней радостью он встретил известие о победе римлян над мятежными баронами, пытавшимися захватить город. Лишь гибель Стефано Колонна‑младшего и юного Джанни, с которым он был раньше так близок, несколько расстроила его. Но личное отступало на второй план, ведь дело касалось интересов родины.

Все последние месяцы поэт был охвачен чувством необычайного подъема. Воплощалась в жизнь заветная мечта. Рим, как раскованный Прометей, победоносно сокрушал врагов, возвращая себе былой блеск и славу. Под руководством его друга народного трибуна Колы город возрождал лучшие традиции Римской республики. Петрарка надеялся, что скоро Рим снова станет столицей Италии, а затем и всего мира, и тогда кончатся кровавые войны, междоусобицы и на земле воцарятся мир и справедливость.

Еще вчера эти надежды окрыляли поэта, позволяя не замечать усталости и трудности пути. И вдруг все изменилось. Утром он получил письмо, посланное ему вдогонку из Авиньона. Один из его друзей сообщал последние римские новости. Он описывал тяжелое положение города, нехватку хлеба, недовольство добропорядочных горожан трибуном, который стал вести себя как настоящий тиран и шел на поводу у черни, обкладывая налогами тех, у кого были деньги.

Друг сообщал также, что, желая угодить папской курии, Кола публично отказался от вызова в Рим претендентов на императорский престол и от многих своих эдиктов. В доказательство он прислал копию письма Колы к архиепископу Раймондо.

Сомневаться в правдивости неожиданного сообщения не приходилось. Это было для Петрарки как удар грома среди ясного неба. Внезапно все предстало перед ним в ином свете. С болью и горечью он понял, что его мечты об объединении Италии, о мире и справедливости еще очень далеки от осуществления, да и сама возможность их претворения в жизнь спорна. После мучительных раздумий и колебаний Франческо решил отказаться от поездки в Рим и вернуться во Францию.

Выйдя из тенистой улицы на набережную, поэт направился к невысокому зданию, расположенному среди портовых складов. Это была таверна, известная под названием «Дары моря».

У окна, в углу большого зала, сидели за столиком двое моряков в грубых суконных камзолах. Один из них, человек с окладистой черной бородой, живо повернулся к вошедшему.

– Ну, уложил вещи, земляк? Мы уже кончаем погрузку. В полночь снимаемся с якоря.

– Благодарю, капитан, – ответил Петрарка. – Я пришел предупредить вас, чтобы не ждали.

– Что, решил отложить поездку? – удивился моряк.

– Увижу Рим в более подходящее время. – Поэт в нескольких словах рассказал о письме, полученном утром.

– Все это так, – согласился капитан. – Только как защитить республику без солдат?

– Коле сейчас нелегко, – заметил второй моряк. – Если папа подвергнет Рим интердикту, ему не удержаться. Республика бедствует без хлеба.

– Риенцо во многом сам виноват, – задумчиво произнес капитан. – Зря он прощал баронов да и сейчас возится с архиепископом.

– Если бы вы смогли передать мое письмо трибуну, – сказал поэт. – Я заплатил бы сколько надо.

– Друзьям не платят, – ответил бородач. – Мы и так охотно исполним твою просьбу. Наш корабль идет в Чивита‑Веккиа, откуда недалеко до Рима. Если сами не сможем передать письмо, пошлем с надежным человеком.

– Спасибо! – поблагодарил Петрарка. – Тогда я тотчас и напишу.

Поэт достал висевший на поясе небольшой письменный прибор в деревянном футляре и, присев к столу, стал быстро писать.

«Римскому трибуну Коле ди Риенцо!

Нередко, признаюсь, давал ты мне повод с радостью повторять слова, вложенные когда‑то Цицероном в уста Сципиона Африканского: „Откуда эти великие, ласкающие мой слух звуки?“

Умоляю тебя, не заставляй же меня теперь воскликнуть: „Откуда эти мрачные слухи, так болезненно поражающие меня?“

Остерегись, прошу тебя: не омрачай свою блистательную славу…

Ты достиг таких страшных высот, которые в наш век не были никому доступны, и поднялся таким быстрым и необычным путем, что я даже не могу представить, существует ли более ужасная бездна, чем та, которая открывается перед тобой!»

Моряки, чтобы не мешать Петрарке, отошли к стойке.

«Ты должен стоять твердо и непоколебимо, если не желаешь представить зрелища, которое заставит смеяться твоих врагов и плакать твоих друзей, – быстро продолжал писать поэт. – Не легко приобрести славное имя, еще труднее поддержать его! Не приводи меня к жестокой необходимости закончить сатирой то лирическое произведение, которое я писал тебе в хвалу. Не думай, что я говорю таким языком без основания. Уехав из Авиньона, я получил письмо с известиями о тебе, весьма отличающимися от прежних, и очень мало радостными: ты любишь не народ, а подонки его, ты уклонился в сторону. О, что мог бы я тебе сказать? Разве только то, что Брут писал Цицерону: „Я стыжусь этой перемены, этой судьбы“. Неужели ты, в котором я приветствовал вождя добрых, предстанешь теперь миру спутником негодяев?.. Куда же скрылся твой добрый гений, тот дух – советник твоих замечательных предприятий, с которым, как говорили, ты прежде постоянно совещался? Ибо так велики были дела твои, что невозможно было приписать их силам человеческим. Но зачем я печалюсь! Все совершается по предвечным законам: я не могу ничего изменить, я могу лишь бежать. Я стремился к тебе всем сердцем, но теперь изменяю свой путь: я не хочу тебя видеть иным, чем ты был. Прости, Рим! Прощай и ты, если правда то, что я узнал… А может быть, слухи, дошедшие до меня, меня обманули? Если бы это было так! Как осчастливила бы меня моя ошибка! Хотя тот, кто мне пишет, заслуживает полнейшего доверия и трудно заподозрить его во лжи. Горечь, которую я испытываю, побуждает меня искать утешение в собственном неверии. Боже милостивый! Поддержи это неверие и преврати печальные вести в радостные. Итак, пусть лучше один из моих друзей огорчит меня на несколько дней ложью, чем ты, предав родину, сделаешь меня на всю жизнь несчастным… Если же (чему я не хочу верить) ты беззаботно относишься к собственной славе, то, по крайней мере, подумай о моей. Ты знаешь, какая буря угрожает мне. Толпы врагов, стремящихся ниспровергнуть меня, ждут неудачи твоего предприятия.

Поэтому, пока еще есть время, будь внимателен и обдумывай каждый свой шаг, будь постоянно настороже и не ошибайся в оценке самого себя. Кто ты? Кем ты был? Откуда и куда идешь? И до какой степени смеешь ты выдвигаться, не вредя свободе, представителем которой ты являешься? Какое имя носишь? Какие надежды ты пробудил? Какие теории во всеуслышание проповедовал? Обдумай все это и тогда ты поймешь, что ты не господин республики, а только слуга ее.

Прощай. Генуя, 29 ноября, 1347 г.».

Дописав последнее слово, Петрарка, не подписываясь, свернул бумагу и протянул капитану:

– Передай Коле. Здесь все, что я желал ему сказать. – Поэт поднялся из‑за стола и стал собирать в деревянный футляр принадлежности для письма.

* * *

– Еще немного усилий, и мы покончим с трибуном. – Кардинал Бертран де До неторопливо обвел взглядом прелатов и рыцарей, собравшихся в малом зале дворца ректора Патримониума. – В ближайшие дни нанесем решающий удар.

– В прошлый раз, наступая на Рим, я тоже так думал, – негромко заметил Стефано Колонна, вызванный папским письмом вместе с другими баронами в Монтефьясконе.

– С тех пор кое‑что изменилось, – с улыбкой возразил седовласому воину кардинал. – Наша общая борьба с отступником начинает приносить плоды. Рим почти отрезан от мира. Теперь многие, не только купцы, недовольны и перестали доверять Коле. Трибун не решается даже собирать народные собрания. Я не говорю уже о введенных им налогах, которые чуть было не вызвали там настоящий мятеж.

– И все же чтобы ворваться в Рим, надо иметь втрое больше солдат, чем у нас, – пробормотал Стефано. – Да и стены – преграда немалая.

– А мы не станем туда врываться, – возразил папский легат. – На этот раз мы нанесем удар изнутри.

– Но как? Кто это сделает? – Все устремили взор на кардинала.

– Это сделает золото, – спокойно произнес Бертран де До. – Золото и наши люди, прежде всего люди нашего нового союзника графа Минорбино.

– Разве Минорбино не на службе у венгерского короля, друга трибуна? – удивленно воскликнул барон Лукка Савелли. – Или король Людовик решил примириться с папой?

– Конечно, он служит королю и сейчас находится в Риме, чтобы набрать солдат в королевскую армию, – вмешался в разговор папский племянник рыцарь Гуичард де Камбрен. – Но к счастью, нам удалось с ним договориться. Минорбино выступит со своими людьми, как только получит приказ и обещанные ему деньги.

– Кто же будет платить? Обычно граф продает свои услуги не дешево, – усмехнулся Лукка Савелли. – А мы, сами знаете, вконец разорены этой войной.

– Не беспокойтесь, средства есть, – ответил папский племянник. – Вы должны лишь предупредить своих людей в Риме, чтобы они нс сидели сложа руки и действовали заодно с графом.

– Пока что у Минорбино всего сто пятьдесят солдат, – кивнул кардинал де До. – Но если все наши сторонники дружно его поддержат, то успех обеспечен. Главное, умело подготовить выступление. А этим мы уже давно занимаемся. Во многих римских церквах идет раздача денег и хлеба тем, кто высказывается против трибуна.

– Есть, верно, и план выступления? – спросил Стефано Колонна.

– Я посоветовал графу укрепиться в вашем квартале под аркой Спасителя и действовать оттуда. В назначенный день он велит ударить в набат в церкви Святого Ангела.

– Полагаете, их не перебьют, прежде чем они соберутся?

– Если все пойдет, как мы задумали, вряд ли трибуну удастся поднять горожан, – сказал легат. – Кола до сих пор не может выплатить жалованье ополченцам. Они разуверились в республике и не станут сражаться даром. К тому же в ближайшие дни Рим будет официально подвергнут интердикту. Мы уже имеем сообщение о предании Колы анафеме. Булла Климента Шестого должна вот‑вот прийти из Авиньона. Каждый, кто выступит против отступника с оружием в руках, получит отпущение всех грехов. А с отлученных прежде будет снято отлучение.

– Слава господу! – перекрестился старый Колонна. – Наконец‑то разделаемся с проклятым плебеем.

* * *

– Сова! Опять она кричит! – Кола ди Риенцо вскочил с постели и возбужденно заходил по комнате. – Каждую ночь это исчадье прилетает на колокольню.

– Ты стал чересчур раздражителен, – прислушиваясь к отдаленным крикам ночной птицы, сказала Нина. – Раньше тебе и в голову не пришло бы обращать внимание на такие мелочи.

– «Мелочи»! – Кола наткнулся впотьмах на стул и отшвырнул его в угол. – Чует мое сердце – накличет она беду.

– Что тебя так расстроило? Нам пока ничего не угрожает, – заметила Нина. – После разгрома Колонна армия грандов вряд ли рискнет снова приблизиться к стенам Рима.

– Не страшны бароны с их армиями, – подходя к окну и всматриваясь в темноту, отозвался Кола. – Не боюсь я и папской своры с ее отлучением. Другое меня бесит.

– Что же именно?

– Равнодушие! Подлое равнодушие тех, ради кого я начал борьбу. Большинство римлян готовы променять свободу на чечевичную похлебку. Они нуждались в республике, пока их грабили бароны. Теперь же они не желают служить честью и совестью. Все ждут выгоды, наживы. Всем надо платить наличными за каждый шаг, за каждую услугу. Но чем, спрашивается, платить, если казна пуста, если никто не хочет голосовать за введение налогов?

– Можно ли упрекать людей за то, что они стремятся обеспечить свои семьи? – вздохнула Нина. – Положение с хлебом трудное.

– Эти песни я уже слышал! – резко сказал Кола.

– Многих тревожит завтрашний день, – продолжала Нина. – Запасы продовольствия на складах невелики, а конца войны с баронами не видно. К тому же этот страх перед интердиктом. Говорят, папа уже подписал буллу.

– Если бы все столь же усердно заботились о благе государства, как заботятся о своем собственном, – с усмешкой сказал трибун, – мы сумели бы разбить грандов и достать что надо. Но наши уважаемые сограждане вместо того, чтобы честно служить общему делу, предпочитают ходить по монастырям и храмам. Ведь там раздают зерно и денежные подачки. Разумеется, тем, кто готов бунтовать против законно избранного правительства.

– Ты говоришь это мне, – с упреком сказала Нина. – Почему же ты не хочешь рассказать и другим о том же? Можно было бы созвать народное собрание. Можно наконец конфисковать имущество священников и монастырей, уличенных во вражде.

– Что проку собирать, объяснять, доказывать, если не хотят понимать? – безнадежно махнул рукой Кола.

Трибун, заложив руки за спину, ходил по комнате.

– Что же ты думаешь делать? – чуть слышно спросила Нина.

– Еще не знаю, – взглянув на жену, отозвался Кола.

– Ко надо что‑то делать. Если сидеть сложа руки, бароны опять вернутся в Рим.

– Пусть возвращаются, – останавливаясь, сказал Кола. – Пожалуй, так даже будет лучше. Тогда у всех откроются глаза. Римляне и без моих речей поймут, как им жить дальше.

* * *

Вечером 14 декабря 1347 года квартал Колонна огласился воинственными криками. Наемники графа Минорбино, эмиссара венгерского короля, размахивая оружием, прошли по улицам, призывая к убийству трибуна. У церкви Сант Анжело они встретились с небольшим отрядом в форме римских гвардейцев.

Из рядов солдат графа Минорбино раздались угрожающие крики:

– Убирайтесь отсюда! Уходите, пока целы! Смерть трибуну!

По приказу капитана гвардейцы обнажили мечи и бросились на крикунов. После короткой схватки им удалось обратить наемников в бегство. Но выстрелом из арбалета был ранен стрелой в бедро капитан гвардейцев. Лишившись начальника, солдаты не стали преследовать мятежников и ушли к Капитолию, унося на руках раненого капитана.

Сторонники грандов вскоре вернулись на площадь и стали сооружать баррикаду под аркой Святого Спасителя в Пезоли. Они укрепились также в развалинах цирка Фламиния и на соседних улицах. По распоряжению графа Минорбино его люди поднялись на колокольню церкви Сант Анжело и ударили в набат. В ответ, призывая ополченцев к оружию, загудел большой капитолийский колокол.

* * *

В боевых доспехах с трибунским скипетром в руках Кола ди Риенцо неподвижно стоял у распахнутого окна большого зала Совета. Его лицо было бледно, под глазами обозначились темные круги. Всю ночь он провел без сна. На колокольне Капитолийского дворца продолжал призывно гудеть могучий Патарен. От беспрерывного звона сотрясались стены зала.

Кола с горечью смотрел на залитую утренним солнцем площадь. Недобрые предчувствия последних дней не обманули его. Худшие опасения подтвердились. Лишь немногие из ополченцев пришли защищать республику. Вместо стройных отрядов пешей и конной милиции, вместо многотысячной, хорошо вооруженной армии, еще недавно готовой беспрекословно повиноваться его приказам, перед дворцом собралось всего несколько сотен бедняков из ближайших кварталов.

Кола с негодованием сжал скипетр. Разумеется, бароны не замедлят воспользоваться ситуацией. Все эти Колонна, Савелли, Орсини поспешат теперь с войсками в Рим. Даже если сегодня удастся разогнать наемников Минорбино о их приспешниками из грандов и кавалеротти, завтра все равно придется покинуть Капитолий. Оставаться во дворце не имеет смысла. Здесь он подвергал ненужной опасности не только себя, но и жизнь своих друзей и близких.

Риенцо решительно отвернулся от окна и подозвал брата Андреа.

– Пошли кого‑нибудь на колокольню. Пусть прекратят трезвон, – спокойно сказал он. – Вели трубачам выстроиться у портика дворца. Знаменосцу взять знамя свободы.

Бывший францисканец, ничего не сказав, ушел исполнять приказание. Через минуту большой Патарен умолк, стали слышны отдаленный набат в квартале Колонна, шум толпы и голоса солдат, строившихся внизу на площади. К трибуну, ведя за руки детей, подошла жена.

– Поведешь ополченцев в бой? – с тревогой спросила она. – Лучше пошли опытного капитана. Никколо и Джордано Орсини недавно предлагали свои услуги.

– Кого вести? – Кола хмуро кивнул в сторону окна. – Всю ночь звонили напрасно. Явилось всего несколько сот человек.

– Что же? Оставаться здесь, ждать, пока нас убьют? – тихо сказала Нина.

– Не теряй времени. Переоденься монахиней и отправляйся с детьми в Чивита‑Веккио к Конте. Брат Андреа поможет вам добраться. Передай Франческо и Чекко Манчини, чтобы тоже уезжали из Рима. В ближайшее время сюда вернутся бароны.

– Отец не хочет покидать город, – вздохнула Нина. – Он говорит, что предпочитает умереть здесь.

– Умереть проще всего, – сурово сказал Кола. – Но мы должны жить, чтобы продолжать борьбу. Возвращение синьоров еще не означает их победы. Скоро они убедятся в Этом.

– Что будет с тобой? – Нина прижалась к груди мужа.

– Обо мне не беспокойся. Как только появится возможность, я дам знать о себе. А пока прощай! Береги детей.

Кола поцеловал маленькую Маддалену, сына Лоренцо и, обняв плачущую жену, проводил ее до дверей зала. Вскоре вернулся брат Андреа. Трибун отдал ему последние распоряжения и твердым шагом направился к выходу.

Солдаты стражи, ополченцы и народ перед портиком дворца встретили его появление настороженным молчанием. Взойдя на возвышение для ораторов, Кола ди Риенцо обратился к толпе.

– Братья, сограждане! – громко сказал он. – Я трудился, не щадя сил, и делал все для вашего блага. Но из‑за происков врагов многие мною недовольны. Большинство римлян не явилось на призыв капитолийского колокола и не пожелало защищать республику, которой угрожает смертельная опасность. Поэтому теперь, на седьмой месяц управления, я сам отказываюсь от власти.

Неожиданное сообщение повергло собравшихся в замешательство. Толпа возбужденно загудела. Послышались растерянные возгласы, проклятия трусам, изменившим трибуну и отечеству.

Когда шум на площади поутих, Кола продолжил речь. Он поблагодарил всех, кто остался верен республике, кто вместе с ним, не жалея жизни, боролся за свободу и справедливость. Выразив уверенность в том, что их общее дело рано или поздно победит, он торжественно обещал вернуться, как только римский народ вновь призовет его.

Солдаты‑ополченцы, не стыдясь, вытирали со щек слезы. Сквозь почтительно расступившуюся толпу со скипетром и державой в руках Кола ди Риенцо прошел на другой конец площади к храму святой Марии Арачели и сложил на алтарь богородицы знаки трибунского достоинства.

Затем Риенцо сел на коня. Знаменосец развернул над его головой знамя. Сопровождаемый вооруженным отрядом гвардии, он спустился с Капитолийского холма. В квартале делла Регола на берегу Тибра Кола распустил своих воинов и, взяв знамя свободы, скрылся.

* * *

На северо‑восточной окраине Рима, там, где к самому Тибру подходит крепостная стена, окаймляющая правобережную часть города, высится точно могучий страж замок Святого Ангела. Грандиозное сооружение в виде квадратного основания и поставленного на него цилиндра, выложенных из белого и серого туфа, было воздвигнуто еще во втором веке и служило когда‑то семейным мавзолеем императора Адриана.

После падения империи величественный мавзолей, поражающий необычайными формами, стал использоваться грандами как крепость и в течение несколько веков переходил из рук в руки, пока в нем не утвердились представители рода Орсини. Во время семимесячного правления в Риме народной партии почти все баронские твердыни были разрушены. Но замок Святого Ангела уцелел, потому что его владельцы верно служили республике. Здесь‑то и укрылся Риенцо, когда покинул Капитолий.

– Оставайся у нас сколько пожелаешь, – говорил Коле Джордано Орсини, расхаживая по длинному, узкому оружейному залу. – Мы с братом рады помочь тебе.

– Спасибо. – Бывший трибун поблагодарил юношу взглядом. – Не хотелось бы покидать сейчас Рим.

– Думаешь продолжать борьбу? – подходя к окну, спросил Никколо Орсини. – Войска Колонна и Савелли уже вошли в город, теперь папский легат будет назначать сенаторов.

– Пусть назначает, – спокойно ответил гость. – Римляне скоро увидят, к чему это приведет.

– Странно, но тебя по‑прежнему боятся, – сказал Джордано. – Трое суток никто не осмеливался приблизиться к Капитолийскому дворцу. Лишь сегодня Стефано Колонна собрал горожан на площади.

– О чем же он говорил? – усмехнулся Кола.

– Его выступление поразило всех! – взволнованно стал рассказывать юноша. – Я не верил собственным ушам. Колонна сделал то, чего от него никак не ожидали. Он призвал сохранять порядок, установленный тобой. Больше того, Стефано признал, что ты справедливо защищал народ. Под конец старый барон велел привести нотария Франческо Манчини и публично дал твоему тестю «поцелуй мира».

– Если это игра, то сыграна она с большим мастерством, – подтвердил Никколо Орсини. – Я тоже был на площади. Стефано обещал безопасность и тебе и твоей семье.

– Его обещания ничего не стоят, – задумчиво сказал Кола. – Врагов у меня много и без Колонна.

– Хуже всего папское отлучение, – согласился Джордано. – Если огласят буллу, инквизиция не отвяжется.

– Пока народ на моей стороне, инквизиция не страшна. – Кола ди Риенцо повернулся к окну и посмотрел вдаль на раскинувшийся за рекой Рим.

Из верхних покоев замка Святого Ангела были хорошо видны центральные улицы и башня Капитолийского дворца. Бывший трибун молча вглядывался в знакомые очертания.

Удастся ли вернуться в Капитолий? Или власть навсегда останется в руках баронов?

– Народ! Вы все еще верите в него. – Никколо Орсини пристально взглянул на Колу. – Народ – толпа, а толпа всегда отличалась непостоянством.

– Особенно когда дело касается новшеств, – подхватил его младший брат. – Провозвестники нового торжествуют лишь в том случае, если умеют опираться на вооруженную силу.

– Правда сильнее всякого оружия, – негромко сказал Риенцо. – Научить бы только людей отличать ее от лжи.

– Veritas odium parit[15], – заметил Джордано. – Даже самый хороший правитель не должен рассчитывать, что в трудные для него дни он встретит в своих согражданах те же чувства, как и в дни удачи.

– В этом я уже убедился, – печально улыбнулся Кола.

* * *

Порывистый северный ветер кружил в воздухе первые снежинки. Едва долетев до земли, белые хлопья таяли, превращаясь в грязные лужи. Лохматые тучи плыли так низко над городом, что казалось, будто они цепляются за голые верхушки лиственниц с растрепанными птичьими гнездами.

Несмотря на слякоть и холод, Капитолийская площадь была запружена народом. За тройной шеренгой солдат, оцепивших ораторскую трибуну и Дворец Сенаторов, собралась многотысячная толпа. На фасаде дворца были изображены человеческие фигуры головой вниз, под ними стояли надписи. Горожане, похлопывая себя по бокам и пританцовывая, чтобы согреться, разглядывали картины.

– Смотрите, это же Кола! А те, рядом, Чекко Манчини и Конте! Зачем их нарисовали?

– А ты спроси у новых сенаторов.

– Каких сенаторов? Разве уже были выборы?

– О выборах теперь забудь. Папский легат обойдется и без твоей помощи!

– Кого же он назначил сенаторами?

– Лукку Савелли и Бертольдо Орсини.

– Почему не Стефано Колонна?

– Колонна сам отказался, не хочет больше заниматься мирскими делами.

– Правильно делает. Пора старику и о небе подумать. За девяносто лет нагрешил немало.

– Зачем звонили в колокола? Если выбрали сенаторов без нас, для чего собрали народ?

– Говорят, будут читать послание.

– Какое послание?

– Скоро услышишь. Пришла папская булла из Авиньона.

Неподалеку от трибуны в толпе стояли двое. Один, помоложе, с перевязанной платком щекой, то и дело поправлял повязку, скрывавшую большую часть лица. Второй, невысокий седобородый старец в надвинутой до бровей шляпе, опираясь на посох, зябко кутался в пестревший заплатами плащ.

– Не лучше ли уйти, Волкано? – обратился к старцу молодой. – Дел еще много.

– Надо послушать буллу, – тихо отозвался тот. – Да вон, кажется, и глашатай.

Старец кивнул в сторону дворца. Оттуда сквозь шеренгу солдат в сопровождении пестрой толпы прелатов и грандов шествовал к трибуне человек в красной кардинальской мантии.

– Бертран де До, папский легат! – мгновенно разнеслось по площади.

Все устремили взоры на кардинала. Бертран де До, поддерживая отороченные куньим мехом полы мантии, неторопливо поднялся на возвышение для ораторов. Он осенил собравшийся народ крестным знамением, затем развернул большой пергаментный свиток. В наступившей тишине отчетливо зазвучал его голос.

– «Булла Римского первосвященника, папы Климента Шестого от третьего декабря 1347 года, – торжественно огласил легат. – Сим апостолическим посланием Мы, Климент Шестой, заверяем народ римский в нашей любви и отеческой заботе и предупреждаем о бедах, угрожающих всем, кто до сих пор еще не отрекся от отлученного нами Колы ди Риенцо. – Кардинал обвел взглядом безмолвную толпу и быстро продолжал: – За славу и власть, дарованную ему церковью, Риенцо отплатил черной неблагодарностью. Он удалил епископа Орвьетского, данного ему в соправители, попирал права церкви, налагая наказания не только на мирян, но и на духовных лиц. Он захватывал церковное имущество. Желая господствовать и подобно Люциферу возвыситься, он осквернил купель императора Константина. – Бертран де До на мгновение остановился, чтобы стряхнуть с пергамента снежинки, и принялся читать дальше: – Предтеча антихриста, сын греха и проклятия, враг всего, что считается и почитается людьми за божественное, он не побоялся навлечь на римлян опасности и беды, лишая их благоволения церкви».

Легат сделал многозначительную паузу и, напрягая голос, закончил:

– «Поэтому Мы просим и требуем и даем вам отеческий совет: не следуйте больше за вышеназванным Колой, не давайте ему ни помощи, ни расположения, а предоставьте его самому себе вместе со всеми его заблуждениями. Да исторгнется он из вашей среды, как паршивая овца, могущая заразить все стадо, ибо злоба его ползет, как змея, жалит, как скорпион, отравляет, как яд!»

Дочитав последнюю фразу, кардинал окоченевшими от холода пальцами с трудом свернул свиток и, еще раз перекрестив народ, покинул трибуну. Римляне поспешно стали расходиться с площади.

– Сегодня же передай Коле, чтобы не задерживался в городе, – взяв под руку своего молодого спутника, тихо произнес Волкано. – Кардинал ведет с Орсини переговоры о выдаче Колы. Он обещал за его голову крупную сумму.

– Мы уже приготовили лошадей, – поправляя сползавшую со щеки повязку, отозвался Андреа. – В Чивита‑Веккиа нас ждет Конте.

* * *

Было раннее утро. Медный масляный фонарь тускло освещал невысокие своды зала палаццо подесты. Сквозь обращенные к морю узкие стрельчатые окна виднелись смутные очертания кораблей, пришвартованных к причалам. Дальняя часть гавани и мол Чивита‑Веккиа еще скрывались в ночной темноте. Со стороны порта доносился лязг выбираемых цепей, крики матросов.

Нина молча смотрела в окно. Всю ночь она не сомкнула глаз. Накануне Конте сообщил о возможном прибытии Колы. Наконец вдали послышался конский топот. В глубине улицы показались два всадника. У перекрестка они разъехались. Один поскакал к гавани, другой, в черном плаще и капюшоне, направился к палаццо. Хотя лицо седока невозможно было разглядеть, по тому, как он держался в седле, Нина узнала мужа. Спрыгнув с коня, Кола взбежал на крыльцо.

– Слава богу! Ты жив, – сквозь слезы улыбнулась Нина. – С тех пор как Андреа помог мне с детьми перебраться сюда, я не находила покоя.

– Какой покой может быть у жены человека, преданного анафеме? – целуя ее, сказал Кола. – Хотя пора бы уже тебе привыкнуть. Насколько я помню, жизнь у нас никогда не была спокойной.

– Что ты намерен теперь делать? – тихо спросила Нина.

– То же, что и прежде, – драться!

– Даже если тебя ждет печальный конец?

– Печальный конец ждет каждого, – усмехнулся Кола. – Но жизнь не должна быть печальной, за это мы и боремся. Не будем, однако, заниматься философией. Скажи, куда ты упрятала детей?

– В деревню, к родным. Они зовут к себе всех. Места там глухие, нас никто не знает.

– Превосходно, будешь пока у них. Чекко и Конте уйдут с тобой. Неплохо бы и твоего отца Франческо убедить перебраться туда.

– Разве вы не станете защищать Чивита‑Веккиа? Гарнизон здесь надежный, стены прочные.

– Зачем лишние жертвы? Без Рима продолжать войну с баронами бессмысленно. Мы решили распустить людей. Они нам еще понадобятся.

– Неужели ты не пойдешь с нами?

– К сожалению, мы должны расстаться. Я отплываю на юг. Брат Андреа уже готовит корабль. Пришло известие, что король венгерский занял Неаполь. Если бывший союзник поможет, то в ближайшее время я смогу вернуться в Рим.

– Не выдаст ли он тебя папскому легату?

– Вряд ли король Людовик станет выслуживаться перед Авиньоном.

– Смотри‑ка, кто пожаловал! – воскликнула Нина, поворачиваясь к двери.

На пороге появился Волкано в своем ветхом одеянии божьего странника. В руках он держал широкополую шляпу и посох. Риенцо радостно шагнул ему навстречу.

– Ну как там в Риме? – обнимая старца, принялся расспрашивать Кола.

– Есть вести разные, хорошие и плохие. – Волкано поставил посох в угол и устало опустился на скамейку. – Многие горожане начинают понимать, что они потеряли. Твое последнее письмо тайно переписывают и читают повсюду. Да и без письма ясно, что порядка при баронах не будет. Вчера, пока кардинал читал папское послание, кто‑то нарисовал в церкви Марии Магдалены ангела с гербом Рима и с крестом. Над крестом голубь. Ангел попирал ногами аспида, льва, василиска и дракона.

– Это же символ святого духа! – воскликнул Кола. – На моем гербе был тоже голубь.

– Вот именно, – кивнул старец. – Все сразу догадались, что это за картина. Народ толпой повалил в церковь. Когда стражники, посланные новыми сенаторами, хотели стереть ее со стены, дело дошло до потасовки.

– Твои слова воскрешают во мне надежду, – сказал Кола.

– Есть, к сожалению, и другие новости, – вздохнул Волкано. – По городу объявлено, что против тебя начато два процесса. Один – по обвинению в узурпации власти, второй – по обвинению в ереси.

– Решили судить сразу и светским и церковным судом, – усмехнулся бывший трибун.

– Оба дела будут вестись в Монтефьясконе, куда вернулся папский легат. Кардинал вызывает тебя на суд, обещая неприкосновенность и свободу во время процесса.

– Чтобы я доверился папскому волку! Неужели он считает меня идиотом? – пожал плечами Кола ди Риенцо. – Сегодня я отплываю в Неаполь. И если вернусь в Рим, то не иначе как во главе доброго отряда.

– Думаешь, король венгерский поможет? – с сомнением произнес Волкано. – У Людовика много собственных хлопот. Ему сейчас не до Рима.

– Во всяком случае, надо выяснить его намерения. Здесь мне пока делать нечего.

– Будь осторожен. При королевском дворе немало папских соглядатаев.

– Не лучше ли тебе остаться с нами, а туда пошли кого‑нибудь другого, – умоляюще взглянула на мужа Нина.

– Кому суждено сгореть, тот не утонет, – сказал Кола. – Пойдем‑ка вниз. Брат Андреа и Конте, наверно, уже ждут на пристани.

Римская знать

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 9 101112 13 Следующая ⇒