VIII. Первое школьное празднество

{124} VIII. Первое школьное празднество

«Зрелища, блестящие спектакли, шумные праздники, сенсационные премьеры, выступления лучших артистических сил — весь этот блеск может заставить нас забыть о том, как по существу бедны наша жизнь и наше искусство, страдающие от недостатка истинной культуры и внутренней свободы. Мы считаем, что предлагаем нашим гостям самое лучшее, что мы имеем, приглашая их в течение нескольких дней принять участие в нашей ежедневной работе, делающей нас всех счастливыми и богатыми. Праздничное настроение, сопровождающее эту работу, ценнее тех достижений, которые явятся ее внешним результатом».

Так Жак-Далькроз обосновывает в своей статье «Школьные работы» то, что школа его вообще устраивает, празднества и то, почему она их устраивает так скоро после начала своей деятельности.

Многие скептики находили опасной такую поспешность. Далькроз им отвечает: «Эти празднества не преждевременны. Они являются для нас средством педагогического воздействия, долженствующего вызвать к активности все силы и возможности ученика. Только при таком условии эта попытка имеет ценность, и только так можно надеяться исправить все недочеты и ошибки и яснее выявить то, что жизнеспособно».

Уже из этих слов ясно, что школьные празднества в Хеллерау явились ответом на созревшую внутреннюю потребность:

«Наша работа доставляет нам радость, потому что она вызывает в нас потребность поделиться нашими достижениями со стремящимися к одной с нами цели.

{125} Работа, выявляющаяся в движениях, рожденных ритмом, служа способом нашего общения с людьми — развивает в нас чувство общественности.

Учитель и ученик друг в друге находят призыв к работе, и, объединенные одной идеей, одним порывом, они удваивают свои силы. Таким образом, школьная работа становится сама по себе школьным праздником.

Давая возможность посторонним познакомиться с нашими упражнениями, опытами и достижениями, мы расширяем круг наших сотрудников, в их сочувствии находим поддержку тому, что рождается в нас, и, давая радость другим, укрепляем ее в себе… мы чувствуем себя столь богатыми, что можем дарить от полноты.

Творческая работа учебного года разгорается благодаря школьным праздникам до высшего напряжения. Ученики различных курсов и групп, обычно работающие порознь, объединяются с прежними учениками, с учениками наших учеников и вместе с веселой толпой Хеллерауских детей образуют сплоченное целое.

Показывая результаты нашей работы родителям и друзьям, мы испытываем радостное удовлетворение. Мы просим вас рассматривать этот праздник, как символ нашей ежедневной работы и поддержать нас вашим одобрением. Нам представляется, что этот праздник не должен быть для нас и для наших посетителей пустым развлечением, но должен дать нам силы для разрешения будущих задач после того, как мы показали теперь наши достижения.

Но у нас есть опасение — смогут ли все посетители наших школьных празднеств принять то, что мы им показываем, не как театральное зрелище, не как средство занять их зрение и слух, а лишь как работу одного учебного года, причем эта работа идет в области мало известной, к которой мы сами подошли лишь недавно — не ради создания какой-либо новой формы искусства, но лишь для собственного самоусовершенствования. Мы сомневаемся, смогут ли посетители понять, что мы не хотим показать избранному кругу художников, критиков и друзей искусства новые пути в искусстве, — а что мы хотим лишь {126} дать представление о нашей общей жизни, полной энтузиазма и благоговении ко всему живому».

За год перед тем Жак-Далькроз в своем обращении, о котором мы не раз упоминали, нарисовал картину этих будущих празднеств:

«В Хеллерау у нас будет здание для празднеств, где мы сможем распоряжаться не только огромным пространством, но где будет возможность изменять поверхность пола в зависимости от нашей потребности. Мы сможем также использовать свет, который открывает нам огромные возможности, благодаря новой установке освещения. Разнообразие музыки будет залогом разнообразия световых изменений.

Свет, как говорит Аппиа, заставит нас по новому увидеть человеческое тело, подобно тому, как огненный свет заходящего солнца являет нам горы в их настоящем виде.

Конечно, у меня нет намерения устроить в Хеллерау театр, Я вовсе не друг театрального представления, этого зрелища, которое часто преподносится не убежденными исполнителями равнодушным зрителям; исполнителями, которые так повторно и потому буднично выступают со своим искусством, так узко специализируются в нем, что их искусство становится ложным.

Я хочу возродить зрелище античного мира, где большая часть народа устраивала раз в году для всех остальных духовный и художественный праздник, где зритель и исполнитель воодушевлялись одними и теми же художественными впечатлениями. “Раз в году, но окончании занятий, мои ученики сделаются моими сотрудниками, чтобы нашими объединенными силами попробовать создать для избранных зрителей образ красоты и гармонии”».

В настоящее время все это уже не пустой звук, не многообещающие слова, а совершившийся факт. Только наши потомки сумеют оценить вполне, как много дали эти первые празднества в Хеллерау. Несмотря на то, что часто торжественно объявлялись большие народные празднества, дававшие много прекрасного — {127} здесь, в Хеллерау, я впервые почувствовал, что идея художественного празднества полностью воплотилась и стала фактом крупного общественного значения.

Хотя в празднестве принимал участие ограниченный круг людей, но каждый из участников почувствовал здесь необходимое выражение и завершение всей их жизни. Я легко допускаю, что большинство не ощутит это так ясно на самом празднестве, как ощутил это я, присутствуя на генеральных репетициях (Hauptproben), под впечатлением которых я пишу эти строки.

При существующих сейчас обстоятельствах ясно, что такое крупное предприятие требует финансовой поддержки, а для этого необходима широкая пропаганда, которая будет услышана далеко не каждым из тех, кто в глубине души сочувствует этому делу; много будет таких, которые являются всюду, где ожидается сенсация; такие, конечно не поймут сути. Все опасения людей, знающих работу Хеллерау, касались не самой этой работы, а только вопроса, сумеют ли присутствующие установить правильное отношение к тому, что им будет показано.

Эти опасения не касались новизны и необычности предстоящего празднества, как причины того, что его значение не было бы понято. Бояться этого — означало бы не верить во всепобеждающую силу красоты. Каждое настоящее празднество является выражением объединяющего всех чувства. Для среднего человека праздничное настроение — то же самое, что для гения — вдохновение. Совершенно иначе дело обстоит с общественными праздниками. Весьма показательна первоначальная связь празднеств с временами года, т. е. другими словами, с жизнью природы. Впоследствии, причины эти отступили на второй план, и празднества сами стали активными факторами и в социальной жизни человечества. Кроме празднеств, только при самых крупных народных событиях и потрясениях так ярко выступает душа народа.

Любовь к светским народным праздникам сильнее всего развита в Швейцарии. Правда, сам способ {128} празднования здесь не очень высокого порядка — но, с другой стороны, ни в каком другом месте празднества не волнуют так единодушно целый округ, кантон и даже народ.

Народом, идеально праздновавшим свои праздники, представляются нам греки. Всякие распри и войны прекращались с наступлением празднеств. Праздничные игры объединяли весь народ, в обыкновенное время столь склонный к междоусобиям. Душою же всех этих праздничных игр был ритм. Центральное место занимал танец, такой, каким его тогда понимали. Гармония прекрасных движений сообщалась всем зрителям, и объединяла всех своей ритмичностью. Была и другая причина могущества ритмических движений. Это то, что простота и понятность даже самого художественно-прекрасного движения не требовали для его восприятия особой подготовки; ведь все мы имеем одинаковые тела, от природы наделенные одинаковой способностью к движению; все мы, по существу, в состоянии выразить наши чувства движениями. Телодвижение — это универсальный язык всего мира.

В жизни же непосредственнее всего и сильнее всего действуют именно простые и элементарные явления. Может быть, именно тем фактом, что в Хеллерау ритм составляет главнейшую часть воспитания, объясняется чувство надежды, даже уверенности в том, что празднества этой школьной общины заставляют всех присутствующих слиться в единодушном порыве.

* * *

Три силы потрясли меня при исполнении программы празднества школой Жак-Далькроза: а именно, покоряющая мощь пространства, одухотворенность и одухотворяющая сила света, и, наконец, сила красоты человеческого тела.

Я говорил уже о зале для празднеств Тессенова. Его пространственные соотношения, являясь фоном ритмических игр и упражнений, еще заметнее выявляют свой характер спокойствия и молчаливости. Ряды {129} стульев, подымающихся амфитеатром, и непосредственно связанных с площадью, предназначенной для упражнений, отделены от нее только глубоко внизу расположенным оркестром. Такое расположение вызывает ожидание зрелища и в то же время создает единство между пространствами для зрителя и исполнителя. Но не построение зала имел я в виду, когда говорил о мощи пространства; ибо кто же не испытывал сильных пространственных впечатлений. Еще теперь с необычайной яркостью вспоминаю я всю силу впечатления от моего первого посещения Миланского собора.

В зале же Тессенова поразительна та сила, с которой каждое изменение пространственных соотношений влияет на наше восприятие. Танцевальные сцены — обычного названия пантомимы или балета к ним применить нельзя — «Эхо и Нарцисс» и второй акт из «Орфея», исполненные в обычной сценической обстановке, на фоне какого-нибудь ландшафта, потребовали бы для своего осуществления все техническое и декоративное совершенство современной сцены.

Здесь же не было ничего иного, кроме лестницы, очень умело использованной и дающей огромные возможности в отношении взаимных сочетаний фигур. Каждое такое новое сочетание дает впечатление совершенно новых пространственных соотношений.

Я не верю в полное отсутствие фантазии у духовно здорового человека. Возможно только, что фантазия одного не совпадает с проявлением фантазии другого, и потому не может за ней следовать. У всякого есть достаточно силы воображения, чтобы представить себе элементарные явления нашей жизни, хотя, конечно, каждый делает это по-своему.

На Хеллерауских выступлениях как раз и предоставлялось каждому свободное поле деятельности для фантазии. Если говорят: здесь лужайка, на которой растут цветы, там пруд — то нет никого, кто не смог бы себе этого представить. Если перед вами поставили плохо нарисованную лужайку из картона или пруд из холста, то вы, безусловно, будете протестовать; ваш слух был бы неприятно поражен, если бы там, где {130} изображена мягкая трава, послышался бы скрип досок под ногами; вам показалось бы смешным, если бы кто-либо стал пытаться сорвать намалеванные цветы.

Но если ничего этого нет, и вы сами должны все это себе представить — то своему представлению вы, конечно, верите, и ни что не поражает вас своей грубой искусственностью. И достаточно небольших изменений в пространственном расположении, чтоб живо и правдоподобно представлять себе все новые пространственные формы.

В этом заключается глубокая мудрость и большая радость; как-либо иначе я не могу выразить свое впечатление. Нужно самому пережить, объяснять же его невозможно.

Когда Орфей спускается с самой вершины лестницы, когда снизу появляются тени, выталкиваемые силами мрака и устремлявшиеся к свету, когда, наконец, эти два мира соединяются — то все пространство заполняется танцами и разнообразными сочетаниями живых фигур. Пространство оживает! Оно перестает быть неподвижной формой, бесплодной, без какого-либо содержания, а становится деятельной и активной силой. Оно оживает, становится подобным живому телу — и душою этого тела является свет.

Влияние света в нашей жизни всем известно. Оно настолько велико, что свет был основным явлением, дававшим пищу мифологии всех времен. Свет и мрак являются полюсами всей нашей духовной и религиозной жизни и в то же время силами, управляющими нашими поступками. О той роли, которую играет свет в явлениях природы, знает всякий, на кого действует внезапно потемневшее небо перед бурей, или чудодейственная сила солнца, выглядывающего из-за мрачных туч на оживающую при виде его природу. Мощность световых эффектов издавна знакома искусству; живописи дает жизнь свет. Рембрандт в живописи создал свой свет; он отнюдь не копирует тот свет, который мы видим в природе; картина, пространство, {131} ограниченное рамой — его мир, его природа, и здесь он создает свой свет, свободно распоряжаясь его силой. Также творчески относится к силе света и Хеллерау. Необычайно простое и остроумное устройство освещения принадлежащее художнику Александру Зальцманну, дает возможность свободно распоряжаться светом и создавать светотени; которые теперь уже тени напоминают светотени картин Рембрандта; несомненно, впоследствии они будут еще более усовершенствованы. Ведь и Рембрандт не сразу овладел найденным им средством; так и в Хеллерау технические возможности будут усовершенствованы после некоторого опыта.

Уже и сейчас там достигают значительных эффектов при помощи усиления и ослабления света. В пантомиме «Эхо и Нарцисс», Эхо подкрадывается к спящему Нарциссу, желая освободиться от незнакомых, охвативших ее гнетущих чувств. Пробудившийся юноша осмеивает ее и уходит, смеющийся и беззаботный. Жизнь Эхо омрачается: свет радости и задушевности, освещавший ее, пропадает. Печальные тени врываются со всех сторон, мрак сгущается: испуганное сознание видит всюду только темноту. Наконец, рухнет и огонек ее собственной жизни — воцаряется мрак смерти. Я никогда не забуду этого образа девушки наверху, на фоне серой сцены, поникшей в своей печали; а вокруг нее, ступень за ступенью, все пространство погружается во мрак, пока не наступает ночь — ночь смерти.

Огромная сила впечатления от «Орфея» тоже в значительной степени зависит от света.

Самое глубокое содержание германского искусства — есть борьба между природой света и мрака; это отразилось и в германской мифологии.

Тени, находящиеся в подземном царстве, являются добычей, вырванной силами мрака (фуриями) из царства света. Там они держат несчастных в плену.

Так в мрачном царстве обитают два мира: один сатанинский, родившийся во мраке; другой — тени, стремящиеся вернуться к свету. Эта мысль ярко выражена в музыке. Бессмертная заслуга Жак-Далькроза в том, что он сумел раскрыть эту мысль и дать ей яркое и потрясающее воплощение.

{132} Красота человеческого тела! Искусство восхваляет ее на тысячу ладов. И все-таки одно изобразительное искусство никогда не сможет передать движения жизни. Шопенгауэр говорил, что нужно молча созерцать произведение искусства и ждать терпеливо, пока оно само не заговорит со зрителем. Эту мысль можно было бы углубить, сказав, что нужно молчать и о том впечатлении, которое производит на нас искусство. Только тот, кто сам творит в искусстве, может значительно и свежо оформить свои переживания, только поэт в стихотворной форме мог бы дать нам представление о тех чувствах, которые пробуждает одухотворяющая красота ритмических игр. Я же ничего не могу сказать и только предложу каждому, жаждущему красоты: «Пойди и посмотри! — Это чудо, непостижимое чудо».

То, что здесь создано было Жак-Далькрозом (может быть, правильней сказать, то, что возникло неожиданно даже для самого творца), является таким чистым и высоким искусством, что все остальное, привходящее, отходит на второй план. Костюмы, кулисы — все это хотя, может быть, и обусловлено сценической необходимостью, но, по существу, лишь мешает чистоте впечатления. Не нужно ничего, кроме пространства, света и человеческого тела.

Платон в своей «Политике» восхваляет греческий народ за то, что он умеет целомудренно и радостно взирать на обнаженное человеческое тело. Варварам это было недоступно. И хотя далеки еще от нас те времена, когда ритмика сможет быть показана на людях, не боящихся своей наготы, но уже теперь чувствуется потребность освободиться от скрывающего движения костюма. Наименее скрывающее линии тела черное школьное трико при настоящих условиях является наименьшим из зол.

По дороге домой, один из попутчиков, так же глубоко потрясенный, как и я, обратился ко мне с вопросом: «каковы те применения, которые сможет получить все созданное в Хеллерау? Что мы можем почерпнуть из этого для нашего театра, для балета, для искусства вообще?»

{133} Я посмотрел на него с удивлением, так как сначала не понял даже смысла этого вопроса; но затем я вспомнил, что и сам с подобными мыслями шел на праздники в Хеллерау. Однако теперь я могу открыто сказать, как я и ответил на вопрос моего собеседника:

«Важно только то, что Хеллерау само по себе существует. Необходимо, чтоб оно сохранилось в такой же чистоте, в какой оно пробудилось к жизни. Что эти празднества происходят — уже это великое счастье. Для нашего искусства они являются богатством, достоянием, которое всеми силами надо защищать и поддерживать. Что именно из созданного здесь сможет быть применено в других областях — покажет будущее. Невозможно полностью переносить то, что мы здесь находим, в другие области искусства. Но каждый художественно одаренный человек найдет здесь материал, побуждающий к самостоятельному творчеству. Но еще раз повторяю: самое важное, — чтобы Хеллерау и его празднества остались такими же чистыми, как сейчас; чтобы они могли свободно расти и развивать то прекрасное, что в них заложено. Хеллерау есть и будет чистый родник освобождающего дух искусства, который исцелит всякого, кто придет к нему».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 89