«Шекспировские страсти. 2 страница

Ответ: Я не поняла. Слышала только, Марина сказала: „Я все про тебя знаю“. А Лапчинская ей ответила: „Вот и заткнись, если не хочешь неприятностей“. Потом Марина что-то еще сказала, я не расслышала, и громко так крикнула: „Думаешь, у тебя получится? Думаешь, ты сможешь провернуть это дело? Оно тебе не по зубам“. На это Алена ответила: „У тебя тем более не получится“. И что-то добавила про Рубенса.

Вопрос: Про какого Рубенса?

Ответ: Я не разобрала. Услышала только фамилию — Рубенс.

Вопрос: У вас есть какие-то соображения, о чем они говорили?

Ответ: Нет.

Вопрос: Эта ссора расстроила Лапчинскую?

Ответ: Совершенно не расстроила. Даже, по-моему, подзарядила. Ее трудно было вывести из себя. Она была очень самоуверенная, считала себя лучше всех. Мы старались с ней не связываться. Для многих не было секретом, что наш босс ей покровительствует. Она пользовалась этим вовсю. Всегда без очереди деньги брала, на „ты“ со всеми. Один раз я кабинет закрыла и на обед ушла — она и минуты не ждала, сразу боссу позвонила. Но он ее осадил. Он очень справедливый. Правда, мы и не обижались на нее, понимали, что такой характер. Привыкла стены прошибать. Самостоятельная. Кстати, и в тот день она ему от нас позвонила. Сказала, что приехала за деньгами, что потом поедет в „Космополитен“ и спросила, когда его ждать. Я так поняла, он сказал: вечером».

— Леонидову вы по поводу этой ссоры не допрашивали? — спросил Ивакин, дочитав до конца.

— Я хотел с ней поговорить, хотя и был уверен, что ничего существенного не произошло, по крайней мере для Лапчинской, но эту Леонидову разыскать не смог. Мне дали ее телефон, но он не отвечал.

— Она уехала на море, — пояснил Ивакин.

— Ее в газете почти никто не знал. Внештатница, работала совсем недолго. В деле Лапчинской, которая сама нечасто появлялась в газете, она не играет никакой роли. Если бы я знал, что ее убили, может, покопался бы. А как ее убили? Где?

— На море. В Лазурном. Задушили и утопили. То ли случайный преступник с целью ограбления, то ли брат — единственный наследник.

— Владимир Александрович, — осторожно сказал следователь. — А почему вы думаете, что эти дела связаны? Ну, написала Леонидова об убийстве, но разве только о нем она писала? Она ведь колонку криминальной хроники вела. Если следовать вашей логике, то надо копать все убийства, которые есть в ее статьях. Единственный наследник — это как-то логичнее, не так ли?

— А ссора?

— Вы имеете в виду ссору у бухгалтерии? — следователь усмехнулся. — Почитайте показания людей, знавших Лапчинскую. Эта молодая особа обладала очень непростым характером. Она была высокомерной, пробивной, нетерпимой к чужим слабостям. Коготки у нее были — не дай бог! Она никогда не церемонилась и шла напролом. Такая перебранка — непременный атрибут каждого ее дня, каждого места работы. Я думаю, если бы не любовник, люди не были бы к ней столь снисходительны. — Следователь помолчал немного. — Вам кажется странным, что две женщины, сотрудничавшие с газетой «Без цензуры», погибли примерно в одно и то же время. А мне не кажется. В этой газете в прошлом году взорвали корреспондента, два года назад один из редакторов по пьянке на машине разбился, у самого Грибова жена при смерти — говорят, рак лимфатической системы. Конечно, можно попытаться связать все эти трагедии, но разве это будет правильно?

Ивакин молчал, глядя в окно. Поучающий тон следователя его начал раздражать. «Со статьей про Лапчинскую дело явно нечисто, — думал Ивакин. — Почему эта статья направлена против Грибова, почему содержит много неточностей, как она вообще появилась в газете, почему ее нет в электронной версии, наконец? И что за намеки на антиквариат, на Рубенса?»

— В статье говорится про других любовников Лапчинской, — произнес он вслух. — Это соответствует действительности?

Следователь покачал головой.

— Даже намека на ее измены я не нашел. Да Грибов такой человек… Он не потерпит.

— Вот вам и мотив.

— Да, это мотив. Но, честно говоря, я сам в это не верю. Шекспировские страсти, как написано в этой статье, — он брезгливо приподнял газету и бросил ее обратно, — это не про Грибова. Он только свистнет, и на ее место десятки прибегут. И Лапчинская это понимала. Она целиком от него зависела. Все, что у нее было — это его подарки, его связи. Конечно, если бы он узнал, что она ему изменяет, он бы рассердился. На этом, собственно, и строится наша версия, но эта версия никак не вяжется ни с его характером, ни с ее. Лапчинская была умная, осторожная. Она замуж за него мечтала выйти. Это она боялась его потерять, а не он ее.

— М-да, — произнес Ивакин. — Вы мне позволите в бумагах порыться?

Следователь кивнул без особого энтузиазма.

— А парочку чистых листов не одолжите? — чувствуя себя совсем наглым, попросил Ивакин.

Следователь молча достал бумагу. Ивакин придвинул стул, стараясь не глядеть на него. Следователь постоял немного.

— Пойду в столовую, — недовольно сказал он. Ивакин не ответил.

Что бы там кто ни думал, но он, пенсионер Ивакин, твердо верил в то, что эти две смерти связаны. Его вера основывалась на совершенно бездоказательной уверенности в том, что Марина знала: Лапчинскую должны убить. В среду к ней пришли материалы о смерти любовницы шефа — молодой и высокомерной девицы, тайну которой она открыла и с которой спорила утром того же дня, — но доказательств того, что эти материалы действительно к ней пришли, у Ивакина тоже не было. Люди, далекие от его работы, и не представляли, сколько таких бездоказательных уверенностей помогали ему раскрывать дела.

Неизвестно, знал ли Грибов о споре своей бывшей однокурсницы и нынешней любовницы. Скорее всего, не знал: ведь он сообщил, что не видел Лапчинскую ни в среду, ни в четверг.

Он подтвердил, что Алена позвонила ему в среду утром из бухгалтерии и он пообещал приехать к ней вечером. Согласно показаниям Грибова, они виделись не чаще двух раз в неделю — оба были занятые, современные люди. Однако редактор не смог выполнить обещание. В конце рабочего дня поступило сообщение о покушении на руководителя одной из думских фракций — эту фракцию газета «Без цензуры» негласно поддерживала. Главный редактор уехал на неофициальное совещание в загородный клуб, там и заночевал. Он, правда, успел позвонить любовнице и перенес свидание на следующий день, на четверг, на вечер. Он сказал ей: «Приеду поздно, после двенадцати. Зато останусь до утра». Лапчинская, по его словам, не огорчилась: она моталась по городу весь день и вернулась домой очень уставшая.

На следующее утро, в четверг, она не работала. Алена поздно встала, посетила парикмахерскую, массажиста, часа три провела в спортивном клубе, поужинала с подругой в ресторане. В девять была дома. Около двенадцати по домофону позвонили — сигналом Грибова. Согласно показаниям соседки с первого этажа, Лапчинская не стала спрашивать, кто пришел — из своей квартиры она открыла дверь в подъезд. Минут через двадцать охранники из офиса напротив услышали, как хлопнула дверь. А еще через сорок минут к дому подошел Грибов — именно подошел, так как машину он оставил на улице, куда выходят окна спальни. Он позвонил по домофону, но ему никто не ответил. Грибов потоптался немного у двери, подошел к освещенному окну охраны, попросил закурить. На вопрос следователя, почему он не зашел в подъезд (сделать это было нетрудно — от резкого толчка дверь легко открывалась), Грибов ответил, что устал. «Я подумал, она все-таки обиделась на вчерашнее, и не хотел никаких объяснений. Я даже обрадовался, что ее нет: у меня были тяжелые дни». Согласно его показаниям, до десяти вечера он был за городом с женой, а следующие три часа до своего появления во дворе дома на Пречистенке провел в дороге. Следователь указал на то, что три часа — это многовато. Грибов ответил, что больше часа простоял в пробке на Рублево-Успенском шоссе. Слова о пробке подтвердили сотрудники ГИБДД на въезде в город. Машину Грибова видел и постовой в Раздорах. Но все это было до одиннадцати вечера. А вот дальше никакого алиби у Грибова не было. Он сказал: «Я катался по городу. У нас было не принято приходить раньше, чем условились. Она любила приводить себя в порядок часа по три. Почему я никуда не заехал? Я люблю ездить по городу, когда у меня плохое настроение. Что? Да, в тот вечер у меня было плохое настроение. У меня жена умирает».

На следующий день примерно в восемь утра уборщица дома на Пречистенке обнаружила, что квартира номер двенадцать не заперта. Она несколько раз позвонила, а потом вошла.

Тело Лапчинской находилось в большой комнате на полу. Никаких следов борьбы обнаружено не было. Судя по всему, между Лапчинской и ее убийцей успел состояться какой-то разговор — достаточный для того, чтобы пройти из прихожей, но недостаточный, чтобы сесть в кресла или выпить чаю. Выстрелы были произведены с близкого расстояния («меньше одного метра» — указывалось в деле), смерть наступила практически мгновенно, лицо было обезображено.

Ивакин достал еще один лист бумаги.

Следствием были допрошены десятки свидетелей. Множество людей крутилось по ближним и дальним орбитам вокруг самоуверенной общительной фотохудожницы. Высокомерный и в то же время расхлябанный бомонд глянцевой журналистики, сильно пьющая богема в лице художников, клипмейкеров и актеров средней руки, публика из салонов красоты, личный тренер по шейпингу, пара бесприютных разбитных подружек — бывших соседок по общежитию, куда менее удачливых, чем Алена (Ивакин представил, как приятно ей было угостить их суши в японском ресторанчике), — сквозь печальные страницы дела проступал образ молодой женщины, созданной для Москвы и ее покорившей.

С каким-то странным чувством Ивакин вглядывался в созданный на бумаге газетно-журнальный мир по окраинам этого мира бродила и его дочь. Слабая легкомысленная москвичка, папина дочка, как она проигрывала в сравнении с Аленой Лапчинской, какими ватными, мягкими были ее локти, каким доброжелательным взгляд!.. «Впрочем, что мы знаем о своих детях, — вздохнул Ивакин. — Что знала о дочери мать Лапчинской!» Он быстро пробежал глазами страницу с ее показаниями и захлопнул папку.

Бурная судьба понаделала немало водоворотов на Аленином пути, но никакой политикой здесь и не пахло. Были попойки, был кокаин, были разные любовники (те, что до Грибова) и среди них даже один солнцевский (тоже лимитчик, как и Алена, но он проник в Москву с другого входа и уже давно из нее выехал в сибирскую колонию). Было также несколько мутных историй с перепродажей антикварных вещиц — Ивакин нахмурился, — вот, наконец, появился и Грибов, не слишком влюбленный, не слишком склонный переплачивать, но умный талантливый человек, тратящий на то, что было ей действительно нужно — на ее карьеру.

Судя по всему, Алена не имела никакого отношения к сложным политическим играм любовника, и этот любовник, уставший от газетных интриг, должен был умиляться ее политическим невежеством, поощрять его. Ведь как это мило: фотографии. Вот балерина устало присела на край стула, вот девушка в парке насмешливо смотрит на двух танцующих стариков, вот виды Парижа, вот жена Михалкова в красном палантине — Алена специализировалась на беспроблемных темах.

Так что же она должна была «провернуть»? Какое такое дело, о котором догадалась Леонидова? И как она о нем догадалась, если и та, и другая появлялись в газете считанные разы и ничего друг о друге не знали? И что делала Леонидова после ссоры в бухгалтерии?

Однако, если путь Лапчинской после этой ссоры был внимательнейшим образом прослежен и запротоколирован, то Маринины среда и четверг остались за рамками интереса. Ее путь в те дни не волновал следователей дела Лапчинской, не волновал и тех, кто вел дело о ее собственном убийстве, поскольку с их точки зрения они не отличались от всех остальных ее дней.

«Мало информации», — сердито подумал Ивакин.

То, что он знал, точнее, во что он верил, позволяло считать поведение Леонидовой очень странным. После ссоры, уже ближе к вечеру, она позвонила брату и попросила узнать, правда ли, что Лапчинскую убили — как будто не с ней Марина ругалась утром. Здесь возникал важный вопрос: когда пришли к Леонидовой материалы об убийстве, до ссоры или после? Знала ли она, что Лапчинская обречена, когда говорила ей «я все знаю», или открыла это позже?

Она позвонила брату и вечером узнала, что материалы врут. Было бы логично на следующий день как-то обнаружить свое удивление, сообщить боссу и благодетелю, например. Она этого не сделала — не сделала самого естественного. Почему? Знала, что он причастен?

А что она, кстати, сделала? Она спокойно написала статью, причем, написала ее примерно в то время, когда Алену убивали, и в четверг вечером или в пятницу утром (надо выяснить) отправила статью в набор. В субботу утром, когда газета поступила в продажу, Марина улетела на море.

В аэропорту Адлера она села в автобус, идущий в Лазурное, доехала до конечной остановки (это место Ивакин подчеркнул дважды) и пошла вниз, к берегу. Возле одного из домов ее окликнула пожилая женщина. «Вы приезжая? — спросила она. — Не хотите у меня комнаты снять?» Марина оглядела домик: он был увит розами и виноградом, вдоль палисадника выстроились мальвы и золотые шары, на плитах дорожек в саду темнели тутовые ягоды. Испуганный Маринин взгляд, отмеченный хозяйкой, просветлел, и она осталась в этом доме.

Здесь Марина провела две недели. Она купалась, загорала, покупала черешню на рынке, пила с хозяйкой чай на веранде, а та угощала ее пенкой с клубничного варенья. У них сложились хорошие отношения, но Марина не говорила хозяйке, откуда приехала. Она никому не звонила и звонков ни от кого не ждала.

Но в понедельник Марина кому-то позвонила с почты, а затем купила телефонную карточку и отправилась к автомату — чтобы телефонистка не смогла прослушать ее разговор с братом. Разговор был долгим — двадцать минут эти троюродные родственники что-то обсуждали (брат утверждает при этом, что она просто попросила его срочно прилететь. Пообещала оплатить дорогу, попросила скрывать поездку и при этом обнаружила, что не знает своего адреса в Лазурном). Они договорились с братом, что по приезде он позвонит.

На следующий день Миша прилетел в Лазурное. Самолет прибыл в восемь тридцать вечера, а в девять Марине позвонили. Она вышла из дома и отправилась на встречу в Комсомольский парк. Там она гуляла с молодым человеком среднего роста, дошла с ним до смотровой площадки и постояла там. А потом они спустились на берег.

На следующее утро убийца объявился в аэропорту Адлера и выбросил Маринину цепочку с топазом в мусорку в мужском туалете. Вполне возможно, что это был Миша.

За спиной Ивакина кто-то тихонько кашлянул. Он оглянулся. «Уже семь», — сказал следователь, имени которого он не запомнил. «Простите, ради бога!» — Ивакин встал, собрал свои бумаги, протянул следователю руку. Тот ответил вялым пожатием, и в его глазах промелькнул смех, смешанный с жалостью.

В то самое время, когда Ивакин листал дело Лапчинской, Михаил Сухарев, брат убитой Леонидовой и главный подозреваемый в этом деле, был арестован в связи с только что открывшимися обстоятельствами.

Во-первых, было установлено, что в день своего отлета в Лазурное, а именно утром во вторник, Михаил пришел на работу, чтобы взять отгул до четверга. Здесь он переговорил с сослуживцем, которому месяц назад проиграл в преферанс десять тысяч рублей. Сухарев пообещал ему, что по возвращении отдаст долг да еще поставит бутылку. И вообще, похвастал Михаил, теперь у него будет много денег. Он даже попросил сослуживца присмотреть ему машину — брат этого парня гонял подержанные автомобили из Калининграда.

Начальник отдела, в котором работал Михаил Сухарев, дал еще более удивительные показания. Он утверждал, что подозреваемый сдал ему дачу в министерском поселке за две тысячи долларов в месяц. Въезжать можно было пятнадцатого июля! «Он сказал, чья это дача? — спросил следователь. — Его личная? Или он посредник? Он просил денег за услугу?» — «Нет, не просил. Он сказал, что эта дача его, — твердо ответил начальник. — Я немного удивился, что он такой богатенький буратино и министерский сынок. Он сказал, что ее давно никому не сдавали. Я спросил: почему? Он ответил, что по поводу этой дачи велась длительная тяжба с родственниками, но теперь все решено в его пользу».

Во-вторых, водитель маршрутного такси номер двенадцать «Адлер — Лазурное» опознал Мишу по фотографии. Водитель утверждал, что этот человек был среди пассажиров, он доехал до конечной остановки и вышел на площадке метрах в пятистах от дома Анжелы Сергеевны. Было это во вторник между девятью и десятью вечера.

Свои показания дал и бывший сослуживец Сухарева Прохоров. Он сообщил следствию о странном интересе, который проявлял брат Леонидовой к различным убийствам, особенно Сухарева интересовали улики, найденные на месте преступления.

Появилась у следствия и версия о сообщнике. Все началось со звонка бывшей квартирной хозяйки убитой: она рассказала о своем разговоре с продавщицей мороженого. Из этого разговора следовало, что некий молодой человек, выдававший себя за старого знакомого Анжелы Сергеевны, следил за домом с пяти часов. Когда Марина вышла из дома, он поймал машину (ее водителя разыскали) и поехал в Комсомольский парк. Один. Оставалось неизвестным, на чем поехала Марина и была она одна или с братом.

Следователи, ведущие дело Марины Леонидовой, были очень благодарны пенсионеру Ивакину, отдыхавшему в Лазурном как раз в то самое время, когда разворачивались основные следственные мероприятия. Дело в том, что именно он обратил внимание на один интересный факт: не только Михаил Сухарев прилетел третьего июля, чтобы провести в Лазурном всего лишь день. Вячеслав Олейников, ранее судимый, сделал то же самое. Его фотографии были предъявлены продавщице мороженого, перед которой парень в светлом костюме выдал себя за старого жильца Анжелы Сергеевны, а также водителю машины, отвозившему парня в светлом костюме в парк. И если продавщица мороженого сказала: «Не знаю. Не помню. Он был в черных очках», то водитель машины выразился более определенно. Он сказал: «Очень похож!», а поскольку был человеком с большим жизненным опытом, добавил: «Мне показалось, что парень блатной. Хотя и старался косить под интеллигента».

Но самое интересное началось дальше. Помог оператор мобильной связи. У Марины Леонидовой мобильного телефона никогда не было, зато у Михаила Сухарева он имелся, и распечатка звонков с этого телефона, а также звонков на него, просто потрясла следствие. Там числилось много номеров, и с ними еще предстояла длительная работа, но звонки второго, третьего и четвертого июля были проверены немедленно. Оказалось, что вечером второго июля, в понедельник, Мише со своего мобильного позвонил Вячеслав Олейников. Их разговор длился не более двух минут, но произошел он, судя по распечатке, уже после того как Марина позвонила брату из Лазурного.

С учетом сообщника дело для Миши приняло совсем плохой оборот. Напуганный, он признался, что действительно побывал недалеко от дома Анжелы Сергеевны в тот злополучный вечер. Марина, не знавшая точного адреса хозяйки, обмолвилась, тем не менее, что найти ее легко: достаточно сесть на автобус определенного маршрута и доехать до конечной остановки. Миша позвонил из аэропорта, как и было условлено, но дома Марины не оказалось. Поскольку он был уверен, что далеко и надолго сестра уйти не может, так как ждет его, он решил, не теряя времени, подъехать на указанную остановку. Сухарев утверждал, что это было не раньше десяти вечера, но, согласно показаниям водителя, фонари еще горели.

О своем дальнейшем пути Миша говорил по-прежнему расплывчато. Следователь недоверчиво качал головой. Насчет просьбы пригнать машину подозреваемый сказал так: прихвастнул. Насчет дачи признался, что это делалось по просьбе Марины, что она давно дала ему такое поручение. Насчет возврата долга пояснил: хотел это сделать, когда получит зарплату. «В середине месяца?» — саркастически спросил следователь. «Он не так понял!» — сказал Михаил. Все остальные неувязки объяснял так же неправдоподобно. Ни слова о предсказанном убийстве он не произнес, а о своем интересе к убийствам последних месяцев сообщил вскользь.

Следствие же очень интересовалось звонком Олейникова и цепочкой.

«Я не знаю, не знал и знать не хочу никакого Олейникова!» — возмутился Сухарев. Узнав, что этот человек, отсидевший несколько лет за грабеж, наблюдал за домом Анжелы Сергеевны всю вторую половину третьего июля, а потом в девять вечера отправился в Комсомольский парк, Михаил пошел пятнами, но ни слова к сказанному не добавил. «Но он же звонил вам в понедельник!» — разозлился следователь. «Я припоминаю, был какой-то дурацкий звонок, вроде, ошиблись номером. Мне даже показалось, что человек специально тянет время, и я подумал: может, разыгрывает кто?» — вот так ответил этот вечно лгущий подозреваемый. «То есть вас специально подставляли?» — со скукой спросил следователь. «Я этого не говорил». Вот и весь разговор!

Беседа о цепочке также оказалась непродуктивной. Все доводы следствия Миша парировал тем, что ему не было необходимости красть цепочку, поскольку он — единственный наследник убитой. «Кажется, на этом строится все ваше обвинение?» — не без ехидства спросил он. «Наше обвинение строится на доказательствах, — ответил следователь. — А именно: на том, что вы были в Лазурном в момент убийства и потом скрыли это, на том, что вы нуждались в деньгах и, видимо, с каждым днем все сильнее, так как играли в карты, на том, что человек, звонивший вам накануне убийства, на следующий день прилетел в Лазурное и наблюдал за домом вашей сестры, находясь почти в том же месте, куда привезла вас маршрутка номер двенадцать. И, конечно, на том, что вы единственный наследник огромного состояния. Какие отношения у вас были с сестрой?» — «Нормальные». — «А я слышал, плохие». Так велся этот допрос, но проблемы цепочки он не прояснил.

Действительно, с деньгами было все понятно: то, что их никто не попытался забрать, свидетельствовало в пользу версии о брате. Другой грабитель попытался бы обокрасть дом: это было очень легко сделать. Михаил Сухарев в этом не нуждался, он и так все унаследовал. Но зачем он взял цепочку?

Решили следующим образом: Сухареву срочно нужны были деньги — хотя бы для возврата карточного долга, ждать вступления в наследство он не мог. Именно поэтому он решил обчистить дом. Но все его планы опрокинула хозяйка, которой заменили день дежурства. На обратный билет денег не хватало! И, убив Марину, Миша захватил цепочку, решив продать ее в аэропорту. В драгоценностях он не разбирался, а Марина любила прихвастнуть.

Неожиданное подтверждение этой версии было получено в аэропорту Адлера. Кассирша вспомнила Мишу, покупавшего билет на Москву. Узнав о том, что страховка на рейс из Адлера выше, чем на рейс из Москвы, парень страшно возмутился и отошел от кассы, не взяв билета. Минут через двадцать он вернулся и расплатился, покрыв разницу металлическими деньгами.

Этого Сухарев не отрицал — он, действительно, набрал двадцать рублей мелочью, но цепочки в глаза не видел. «А может, вы считали ее кулон дорогим? И только в аэропорту, попытавшись продать, поняли, что он не представляет никакой ценности? — предположил следователь. — По крайней мере, на билет не хватит. И тогда вы ее выбросили, решили не рисковать». — «А у вас есть доказательства, что я ее пытался продать?» — затравленно, но с презрением спросил бывший сотрудник пресс-службы Петровки. Доказательств не было. Но и без них все было ясно.

Прохоров с Ивакиным сидели на кухне у последнего и пили пиво с солеными сухариками.

— Возможно, Леонидова и не собиралась приглашать брата к себе, — заметил Ивакин, хрустя на всю квартиру, — а звонила ему с другой целью. Потому и адрес не сказала. Что за цель такая? Он молчит о ней даже под угрозой обвинения в убийстве!

— Так ты не веришь, что он убил? — удивился Прохоров. — Почему? Ты что, продолжаешь копать? Скучно на пенсии?

— В судьбу верю, — пояснил Ивакин. — Пришел ты ко мне однажды, зацепил одной странной историей. Думаешь, это случайно? Нет. Мы оба — орудия судьбы.

Прохоров засмеялся.

— Да уж…

— Еще что-нибудь накопали?

— Проверили любовника ее, художника.

— Намеков на антиквариат не было?

— Антиквариат? — Прохоров удивленно помолчал. — Нет. Этот парень только выдает себя за художника, а сам оформитель, причем дешевый. Но он ничего о ее жизни в последние месяцы не знает, они расстались почти год назад. Тоже о ней гадости рассказывал.

— Какие?

— Ну, что вроде и замуж хотела, и в то же время была ужасно нетерпимая. Сказал: жадная, скандальная. Старые девы все, наверное, такие?

Ивакин пожал плечами.

— Я тоже боюсь таким стать, — признался Прохоров. — Мне в последнее время все в бабах не нравится. Одна толстая, другая худая, третья деловая… Да-а, жениться надо, пока молодой и наивный… Впрочем, подожди. К этому художнику-самозванцу с некоторых пор наши ребята присматриваются. Он вроде как подрабатывает посредничеством в продаже картин, но месяцев пять назад его вызывали в качестве свидетеля по одной краже. Подозревали, что он и краденое перепродает.

— Краденые картины или вообще краденое?

— Не доказали! — Прохоров поднял указательный палец, облепленный солью. — Краденые картины. Но не особенно ценные. Я говорю, дешевка. А чего ты вдруг об антиквариате спросил? Нашел что-то?

— Нет… Ссор между Леонидовой и ее братом в последнее время не было?

— Ссор не было, но и мать Мишина, и этот любовник-художник в один голос утверждают, что она себя с ним безобразно вела. Унижала, дразнила, говорила, якобы в шутку, что если брат будет проявлять к ней уважение, то она вообще замуж не выйдет и тогда он будет единственным наследником. Его это ужасно злило.

— Я вижу, серьезно эта версия прорабатывается.

— А как же! Других ведь, считай, нет. Ну кто бабу будет из-за дешевой цепочки душить? А одна или с незнакомым она бы к морю не спустилась.

— Олейникова допросили?

— Исчез. Не знают, где он. Давно уже не видели. Правда, он всегда в разъездах… И тот мобильный давным-давно не функционирует, номер другому человеку принадлежит.

— Так это Олейникова видели с ней в Комсомольском парке те двое свидетелей? Это он был в светлом костюме?

— Не обязательно. Миша тоже был в светлом костюме.

Ивакин обиженно посмотрел на Прохорова.

— Вот всегда так! Нет бы, один в черном, другой в белом, хватай того, кто в белом, дело в суд передавай!

— Да лето на дворе, Владимир Александрович, какой такой черный костюм? Все в светлом ходят. Юг же.

— Ничего я не понимаю, — признался Ивакин. — Вдруг двойник возник. Зачем? Зачем этот Олейников вообще понадобился? Без него все гораздо логичнее: Миша прилетел, убил, улетел. Все правильно и аккуратно. Зачем за ней следили? И потом, тебе не кажется, что там со временем путаница?

— Почему путаница?

— Ну, Миша, предположим, звонит ей в девять из аэропорта, сообщает, что прилетел. Они договариваются встретиться недалеко от дома Анжелы Сергеевны.

Ясно, что он доберется туда не раньше, чем через полчаса. Зачем она уходит из дома в девять?

— Подышать воздухом.

— Хорошо. Получается, что она полчаса дышит воздухом, гуляя по району, где ее уже хорошо знают, и ее при этом никто не замечает? Нет, похоже, что она сразу уехала в Комсомольский парк.

— А тебе не приходило в голову, что Миша только разыгрывает дурака? Ведь могло быть и так: он позвонил ей из аэропорта, но встречу назначил не у дома Анжелы Сергеевны, а в Комсомольском парке. Туда она и помчалась. А он вначале съездил к дому хозяйки — именно для того, чтобы водитель его запомнил.

— Да мне уже все приходило в голову! — сказал Ивакин. — Но видишь ли, то, что он был на остановке в девять тридцать, не является алиби. Он все равно успевал в Комсомольский парк к десяти.

— Это если будет доказано, что он был на остановке в девять тридцать. А если стоять на том, что было десять, ну или без пяти минут десять, когда еще горели фонари? Все очень хорошо рассчитано.

— Вот, кстати. Он первый раз в Лазурном, а так все хорошо рассчитано, и со временем, и с местом убийства.

— А ты говоришь: зачем Олейников.

— Консультант, что ли? — Ивакин засмеялся.

— Значит, ты думаешь, Миша ни при чем? — обиженно спросил Прохоров.

— Да как же он ни при чем? Он туда прилетел непонятно зачем, но кучу денег унаследовал. Ведь только он-то и выиграл от ее смерти. Правда, если поверить в его странную историю о предсказанном убийстве, можно вытащить на свет божий какие-нибудь другие мотивы. Но он ведь сам от нее отрекся! — почти с отчаяньем повторил Ивакин. — Тем не менее, там много странного. Например, статья о Лапчинской не должна была появиться в газете «Без цензуры», поскольку намекала на то, что убийца — хозяин газеты!

— Ты говоришь, зачем Олейников, — снова сказал Прохоров. — А может, Сухарев его нанял! Где-то они познакомились, Миша наш понял, что Олейников — парень отчаянный, именно такой ему и требовался в помощники. Слушай, а может он с ним цепочкой расплатился?

— Ага. И тот, не моргнув глазом, принял в качестве оплаты дешевый топаз с шеи покойницы. И потом, если он его нанял, то зачем сам полез в Лазурное, зная, что совершается убийство и главным подозреваемым будет он сам?

— Да я ж не говорю, что Олейников был нанят убить. Он был нанят помочь. Подсказать. Проследить за ней. Она же его в лицо не знала.

— Я бы с Мишей еще раз поговорил, — вздохнул Ивакин.

— А он тебя боится. Кстати, вот что я еще хотел рассказать… Мои показания о том, что Миша убийствами интересовался, к делу пришили. Вроде бы, все правда, а неприятно мне человека топить. Столько лет вместе проработали. Так что им я не сказал, а тебе скажу, чтобы ты больше не сомневался. Еще до того, как его сестру нашли, этот гаврик мне звонил, спрашивал, есть ли конфискация имущества за убийство. Ну, не дурак ли? Я тогда пошутил: на мать все оформляй. Надо проверить, послушался он моего совета или нет. Ты понимаешь, какой это факт? Человеку было интересно, есть ли конфискация имущества за убийство ?

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒