«Шекспировские страсти. 1 страница

Молодая фотохудожница Алена Лапчинская была застрелена в четверг вечером в собственной квартире на улице Пречистенка.

Убитой недавно исполнилось 25 лет, она закончила историко-филологический факультет Университета Дружбы народов, однако еще в студенческие годы увлеклась фотографией, и именно фотография стала ее профессией.

Несмотря на молодость, Алена Лапчинская успешно сотрудничала с крупнейшими глянцевыми журналами, а также лучшими газетами страны, в том числе и нашим изданием. В прошлом году в Малом Манеже и Московском Доме фотографии прошли персональные выставки ее работ.

Скорее всего, Лапчинская знала убийцу, поскольку сама впустила его в квартиру. Никаких следов борьбы обнаружено не было, все ценные вещи (валюта, украшения, несколько норковых шуб и антиквариат, которым была буквально набита престижная трехкомнатная квартира) оказались нетронутыми. Убийцу не заинтересовала и новая машина марки БМВ, ключи от которой остались лежать на тумбочке в коридоре.

Одна из версий следствия связывает убийство Лапчинской с тем фактом, что одним из ее многочисленных любовников был глава крупного издательского дома. Возможно, именно против него был направлен пистолет убийцы, тем более что этот человек планирует вступить в активную политическую борьбу. Пока неизвестно, какие последствия для высокопоставленного покровителя молодой художницы будет иметь ее убийство, но все остальные версии представляются маловероятными, кроме, пожалуй, еще одной: убийство совершено из ревности. И здесь снова может всплыть фигура того же самого любовника Лапчинской, который мог догадываться о ее изменах. На эту версию работает и тот факт, что убийца не был профессионалом, стрелял из пистолета без глушителя и лишь случайно остался незамеченным — все это делает убийство молодой девушки еще более таинственным, непонятным и вот уж действительно шекспировским.

Леонид Маринский».

«И все-таки какая безапелляционность! — возмущенно подумал Ивакин, хлопнув ладонью по газете. — Какой наглый тон! „Все остальные версии представляются маловероятными!“ — вслух передразнил он автора. — Так писать через день после убийства, не переговорив ни с кем из оперативников! Высасывают из пальца факты, придумывают свои версии, делают, что хотят! А Ленка их еще защищает». Тут Ивакин вспомнил, что возмущается статьей, написанной одной молодой и симпатичной покойницей о другой, тоже молодой, симпатичной и тоже — вот совпадение! — покойнице. И обеих кто-то убил.

Ивакин постучал ручкой по чистому листу. Конечно, они связаны, эти убийства, и статью о директоре рынка пока рано отбрасывать в сторону. Хотя бы потому, что она показала: в этой газете и слова просто так не напишут. Каждое слово здесь хорошо оплачено и появляется с определенной целью.

А что в этой публикации? Вот неведомый Отелло, любовник молодой художницы — зачем Грибов, хозяин газеты, заставил его появиться на свет Божий? Зачем подсовывает следствию свои версии, утверждая, что другие «маловероятны»?

Всякие могут быть причины… Дядька-то, видать, богатый, под стать самому Грибову. У любовницы такая квартира, такая машина. Антиквариат. Разве двадцатипятилетние фотокорреспонденты могут у нас устраивать по несколько персональных выставок в год и покупать себе норковые шубы?

«Что же это получается? — сказал себе Владимир Александрович. — Чтобы насолить главе издательского дома, убили его любовницу. Бывает у нас такое? Нет. Проще нанять налоговых полицейских. И главное: не было в этой статье про Лапчинскую ничего, что могло бы заставить Марину звонить брату с проверкой! Но она проверяла, что известно милиции. Правда, в статье сказано, что Лапчинская сотрудничала с газетой „Без цензуры“. Леонидова ее знала?»

Ивакин вздохнул. «Может быть все просто, — подумал он. — Интуиция меня обманывает, и Миша все-таки ошибался с датой. Вот поговорю со следователем, ведущим убийство Лапчинской, — и довольно… Ну, еще в „Без цензуры“ схожу. Если ничего подозрительного не обнаружу, тогда все. Клянусь!.. А что там в Лазурном, интересно?»

А в Лазурном установилась великолепная погода. Уже третью неделю обходилось без дождей, море прогрелось, пляжи очистили от веток, банок, водорослей, нанесенных штормами. Медузы ушли на глубину.

Но пусто было в Лазурном. Администрация яростно ругала журналистов центральных телеканалов: это они раззвонили на весь мир о штормах, о дождях, это они пугали наводнением и селями.

«Им турки за это платят! — кричал в коридоре городской думы заместитель мэра. — Ишь чего придумали: что мы воду из водохранилища спускали и скотомогильники размыло! Откуда они это взяли, Сергей Анатольевич?!» Сергей Анатольевич, главный санитарный врач, только глазами хлопал. Воду, действительно, спускали. И очень неудачно получилось: все шлюзы на дамбах заржавели, кроме одного, ведущего как раз на пригороды Лазурного. Пришлось спускать на пригороды, и скотомогильники, действительно, размыло, но никакой сибирской язвы, о которой передавали по НТВ, и в помине не было! «Это турки!» — повторил заместитель мэра.

…В один из солнечных дней Анжела Сергеевна, сменившая темную шаль на веселенькую атласную косынку, остановилась у ларька с мороженым. Он стоял почти напротив ее дома, возле переговорного пункта, но она мороженое не любила и продавщицу не жаловала: была у них старая распря еще с тех времен, когда обе работали в колхозе. Прошло много лет, Анжела Сергеевна вышла замуж в этот дом, шелковица в саду стала совсем большой, ее бывшая врагиня переехала в пятиэтажку, обе овдовели, состарились, теперь уже невозможно было вспомнить, из-за чего они когда-то поссорились, но, как говорится, осадок остался. Так что Анжела Сергеевна никогда не подходила к мороженщице, только здоровалась издалека. Но жара все усиливалась, и впервые за много лет ей захотелось пломбира.

— Здравствуй, Сергеевна, — сказала ей продавщица.

«Старая она стала, ноги распухли, все руки в старческих пятнах. Я лучше выгляжу», — подумала Анжела Сергеевна, а вслух сказала:

— Привет, Елена. Есть у тебя пломбир, какой раньше делали? Сливочный такой?

— В вафельках?

— В вафельках. Жарко-то как! Парит. Не к дождю ли?

— Держи. Четыре рубля с тебя. — Елена даже надулась от распиравшего ее любопытства, хотя все она уже знала, соседки рассказали. Но ведь Анжела Сергеевна не соседка, а главная героиня.

— Ну поделилась бы хоть! — не выдержала продавщица. — Узнали, кто убил?

— Да вроде брат.

— Ужас! — Елена не удивилась, давно об этом слышала.

— Тебя тоже допрашивали? — Анжела Сергеевна наклонилась над травой: мороженое быстро таяло.

— А я что? Толстуха ведь твоя, говорили, в девять из дома ушла, а я до пяти работаю. Никого не видела. Мне фотографию брата показывали, но я как закрылась в пять в тот день, так больше на улицу и не вышла. Мне с четвертого этажа трудно спускаться. А что с жиличкой твоей несколько раз разговаривала, когда она мороженое брала, это я рассказала. Записали! Она только шоколадное покупала. Здоровая такая… Титьки — во! От шоколада, как ты думаешь? Или еврейка?

Анжела Сергеевна пожала плечами. Мороженое она доела — осталась мокрая вафля.

— Ты одна? Жильцов больше не взяла? — спросила продавщица. Владельцам частных домов она завидовала. Анжела Сергеевна знала, что соседки трезвонят на каждом углу, что ее бывшую квартирантку убили, даже намекают, что это было сделано в доме. Конкуренция!

— Город пустой, — сказала она мороженщице. — Какие жильцы! Всех проклятые дожди напугали.

— А я думала, ты взяла. Тут интересовался один. Вроде жил он раньше у тебя, все вспомнить не мог. Говорит: Вероника Петровна. — Елена засмеялась. — А я говорю: не Вероника, а Анжела, и не Петровна, а Сергеевна. Ничего себе — напутал!

Анжела Сергеевна выпрямилась и посмотрела на продавщицу.

— А почему ты решила, что он обо мне говорит?

— Ну, дом он показал! Говорит, я раньше сюда приезжал несколько лет подряд. И телефон у меня есть. А дозвониться не смог. Вот, говорит, приехал! Здрасьте! А я ему: опоздал, у нее другие живут. Если титькастые нравятся, селись и ты. Озорной! «Дома, — спрашивает, — титькастая-то? А тетя Анжела моя дорогая как? Постарела?» Но в дом не пошел, постеснялся. Сказал, что цветов купит, вина, и тогда уже придет. Не вспомнила? Веселый такой жилец?

— И когда было это? Елена подумала немного.

— По-моему, как раз в тот день, когда жиличка твоя исчезла. Ну да. Ты в магазин, помню, пошла, чуть позже и он появился. Я еще хотела рассказать тебе, но не дождалась — у меня рабочий день кончился.

— В светлом костюме? А милиции ты о нем рассказала?

— Здрасьте! — обиделась Елена. — А он здесь с какого боку? Меня в милиции спрашивали про тех, кто твоей толстухой интересовался. А он и не интересовался вовсе. Это я сама ему про титьки ее напела. Что ж я буду такого приятного веселого парня под милицию подводить? Он потом замучается оправдываться. К ним только попади.

— Ну ладно, — вздохнула Анжела Сергеевна. — Пойду я. Позвонить надо. — Она стала осторожно спускаться к дому. Когда мороженщица осталась позади, Анжела Сергеевна подумала, что и сама она, и понравившийся ей пожилой следователь ошиблись: парень в светлом костюме, которого она видела, все-таки наблюдал не за пустым особняком соседей, а за ее скромным домом.

Анжела Сергеевна остановилась, чтобы поправить упавшую плеть отцветшего вьюнка, и вдруг вспомнила, из-за чего вышла та давняя ссора: Елена взяла у нее ведро и испортила его. Вымазала дегтем, дура! Ведро для молока! Анжела Сергеевна сердито хлопнула калиткой.

Газета «Малые города России» занимала несколько комнат в гостинице «Россия». Сама гостиница сразила Ивакина наповал: она была захламленной, грязной и забитой подозрительного вида людьми. В последний раз он был здесь, когда начиналась перестройка и гостиницу оккупировали депутаты. Ивакин не знал, живут ли сейчас в «России» народные избранники, но на всякий случай им посочувствовал: потолки коридоров были в разводах, по углам не таясь сидели тараканы, и можно было только догадываться, что происходит в номерах с дивным видом на площадь, собор Василия Блаженного или реку.

О газете он почему-то думал неприязненно. То ли сказалось то, что за полтора года они не удосужились ничего узнать о своей сотруднице, то ли эта газета слишком напоминала нищий журнал, в котором работала дочь. «Тоже небось чего-нибудь прикарманивают!» — сердито подумал он. Но взглянув на стопочку жалких листков, лежавших на тумбочке в приемной (или кабинете главного редактора, Ивакин не разобрал), он понял, что прикарманивать здесь нечего.

Редактор оказался очень приятным. Взгляд открытый, рукопожатие крепкое. В комнате сразу же появилась еще какая-то женщина с тревожными глазами. Она виновато посмотрела на Ивакина и сказала: «Можно, я тоже послушаю?» То, как она это спросила, Владимиру Александровичу понравилось тоже.

— На что же вы существуете? — сочувственно спросил он.

— На государственные денежки, — сказал редактор. — Выделяют чуть-чуть во имя идеи самоуправления.

— Вы эту идею проталкиваете? — засмеялся Ивакин. — Хорошее дело.

— Дело-то и правда хорошее. Но не прибыльное.

Ивакин еще раз огляделся.

— Тесновато. Мало народу у вас работает?

— Да, у нас постоянные проблемы с кадрами. Зарплаты небольшие.

Он назвал цифру, которая показалась Ивакину не такой уж маленькой — он сам лишь в последние годы стал получать столько.

— Да? — удивленно произнес он. — Я думал, вы тут совсем нищенствуете.

— Почему? — тоже удивился редактор.

— Марина Леонидова нищенствовала.

— Нам звонили по ее поводу, — подумав немного, ответил редактор. — Ее убили? Я так понимаю, убийцу еще не нашли…

— Это не так быстро делается, — возразил Ивакин.

— Да и не найдут! — Редактор спокойно посмотрел ему в глаза. — Вы уж извините. Я это не для того, чтобы вас обидеть.

— Вы не захотели помочь, насколько мне известно, — сдержанно проговорил Владимир Александрович. — Если не помогают, то, действительно, можно и не найти убийцу.

— Да мы и правда о ней ничего не знаем! — Женщина с таким отчаяньем посмотрела на него, что Ивакин подумал: «Нет, им не все равно. Они просто не знают, чем помочь».

— Почти два года она у вас проработала, — заметил он. — Что-то да знаете.

— У нее был непростой характер. — Редактор нахмурился. — Она ведь как считала: наша газета — предел падения. А это не так, во-первых. По крайней мере, в отношении Марины. Ничем дельным она до нас не занималась, никакими талантами не обладала. Между прочим, многие молодые, которые начинали у нас работать, потом запросто устраивались в хорошие издания. Мы ведь и в Думе их аккредитуем, и интервью у любых государственных деятелей посылаем брать — те никогда не отказывают. У нас очень много интересных тем, хорошие связи с провинцией. Пожалуйста — используй информацию, пиши еще куда-нибудь, зарабатывай, мы никогда не против. Другое дело, если ты не хочешь работать… Ну, а во-вторых, моя позиция такая — или ты работаешь и считаешь свою работу лучшей на свете, а потому выкладываешься полностью, или ты уходишь работать в другое место.

— Она и ушла.

Женщина покачала головой, видимо, желая вмешаться, но не решаясь.

— Вы что-то хотели добавить? — повернулся к ней Ивакин.

Женщина посмотрела на редактора, он поощрительно кивнул ей.

— Да. Я бы добавила. Вы говорите: «Она и ушла». Очень некрасиво ушла она, вот что я хочу добавить. Наговорила здесь гадостей. Мы и знать не знали, что вызываем у нее такое неприятие! Ну, понимали, что любви особой к нам у нее нет, но чтобы такая ненависть!

— Что же она наговорила?

— Что мы все «так и останемся в дерьме». Да, именно так!

Женщина сказала это даже не Ивакину, а редактору. Тот удивленно выпятил губы. Видимо, от него подробности ухода Леонидовой скрывали.

— В дерьме? — повторил редактор.

— И не только это! Что мы используем здесь рабский труд, что она не лимитчица вкалывать за такие деньги, что мы даже не представляем себе, сколько сейчас зарабатывают настоящие журналисты.

— Это она себя имела в виду? — без особых эмоций спросил редактор.

— Она сказала, что нашла новую работу? — влез Ивакин в их диалог.

— Вы знаете, нет, — ответила женщина. — Нам сказали… уже следователь, звонивший с юга, сказал что-то про газету «Без цензуры». Это нас очень удивило. Можно по-разному относиться к этой газете, но уровень журналистов там очень высок. Нам-то как раз показалось, что причина Марининого ухода — изменения в личной жизни.

— В личной жизни? — Ивакин пожевал губами. Версии в этом деле росли, как грибы после дождя. По опыту он знал, что ничего хорошего это не предвещает. — Почему вы так решили?

— Я ее прямо спросила: «Куда уходишь?» А Марина мне ответила: «Ой, вообще работать надоело! Хочу дома сидеть, быть домохозяйкой. Маникюры-педикюры целыми днями делать. Все, набегалась!» Я сказала на это: «Для сидения дома надо, чтобы кто-то кормил. Ты что же, богатого жениха нашла?» И она засмеялась так довольно, почти счастливо. Я говорю: «Признавайся давай! Уже полтора года с нами работаешь, а все секретничаешь. Кто он?» Марина отнекивалась: «Не скажу. Боюсь сглазить». И потом, — подумав немного, добавила женщина, — если бы она в газету «Без цензуры» устроилась, то обязательно бы похвасталась. Ведь Семен Анатольевич, — осторожный кивок в сторону редактора, — ее часто критиковал. Говорил ей: «Ну что у тебя за стиль, Марина!»

— А она, действительно, скрытная была? — вздохнув, спросил Ивакин.

— Да уж. Ничего о себе не рассказывала.

— Не путай ты человека! — вдруг рассердился редактор. — Мы о ней почти все знали. Она очень любила рассказывать, каким мужественным был ее отец. Знали, по ее описаниям, какая у нее невероятная квартира, какая дача в министерском поселке. Сколько там антиквариата. Знали о ее брате, об их взаимоотношениях. Марина постоянно рассказывала о матери и о тетке своей парализованной, матери брата Миши. Но о личной жизни она не рассказывала. Это правда. Мы и следователю тому сказали, что про ее романы нам ничего не известно. Тем более южные. Но я уверен, что не было у нее личной жизни. Ну вот как мужчина я это чувствовал! — и редактор с большим сомнением посмотрел на Ивакина, как бы призывая: «Вспомни, ты ведь тоже мужчиной был. Давно, но был».

— А художник? — не согласилась женщина. — Помните?

— Он отпадает! — отмахнулся редактор. — Ты не поняла, что ли? Потом, это когда было? При царе Горохе?

— Так, — снова вмешался Ивакин. — Леонидова что-нибудь говорила о драгоценностях? О фамильных украшениях?

— Были когда-то какие-то ценные часики, — сказала женщина. — Вроде продали их за бешеные деньги. Марина твердила, что кое-что еще остается. Но, скорее всего, врала. Она мне как-то показала булыжник у себя на шее, намекнула, что бриллиант. А у меня муж ювелир, меня не обманешь. «Это, Марина, топаз, — я ей сказала. — И не старинный. Советское золото и дизайн советский».

— Очень деликатно! — заметил редактор.

— Не люблю, когда врут! Всегда сразу одергиваю. Она, конечно, после моих слов сникла.

— Вот почему она тебя не любила!

— Может, и из-за этого, — спокойно согласилась женщина. — Как-то я видела колечко на ней. Простенькое. С фианитом, думаю.

— С цирконием, — поправил Ивакин.

— Ну, или с цирконием. Его она уже за бриллиант не выдавала. При мне, по крайней мере. Хотя его-то как раз было бы логичнее. Ну не эту же каменюку, которую она на шее таскала! Говорить, что это бриллиант, может только человек, который вообще в драгоценностях не разбирается.

— Это ее амулет был, — добавил редактор.

— Понятно. — Ивакин снова вздохнул. — Не так уж вы мало знали. А о ее взаимоотношениях с братом что вы думаете?

— Отвратительные! — сказала женщина. — И по ее вине! Он-то как раз неплохой парень.

— Вы его видели?

— Он однажды заехал, и при нас разыгралась безобразная сцена. Брат, как я поняла, нашел арендатора для ее дачи. Кого-то с работы. Причем, речь шла о сумме совершенно заоблачной. Ну, мы знали, конечно, что дача у нее какая-то невероятная…

— Это Леонидова говорила?

— Да, она. Говорила, что поселок красивый, что одни министры вокруг, сосны, дом двухэтажный, но, мол, надо его в порядок привести, да и неохота с жильцами связываться. Но потом, вроде, согласилась сдать, попросила Мишу найти кого-нибудь, обязательно знакомого. Он и нашел. Приехал обсудить условия. А ей не понравилось, что он ее напрямую с жильцом не сводит. Она стала кричать: «Ты еще заработать на мне хочешь!» Он начал оправдываться.

— Я помню эту историю, — произнес редактор. — Мне тоже показалось, что он решил накрутить немножко.

— Ну и что? — возмущенно проговорила женщина. — Ей-то что? Он ей по телефону цену назвал, она с ней согласилась, даже сказала мне: «Представляете, какая огромная сумма! Я не ожидала!»

— Сколько? — спросил Ивакин.

— Тысяча долларов, что ли, — женщина пожала плечами. — Не помню. Главное, Марине все понравилось. И цена, и то, что жилец не с улицы, знакомый брата. Но нет вот, уперлась: он меня обманывает! Знаете, я видела: у нее такое отношение к брату было… ну, как бы объяснить. Он бедный родственник и должен знать свое место!

— Да она вообще такая была! — вмешался редактор. — Таких людей полно: и сам не ам и другим не дам.

— В общем, она на брата сорвалась. И тон такой — как у барыни-помещицы. Он просто позеленел. Это ведь при всех было. А когда он ушел, Марина ко мне подсела, довольная такая, и говорит: «За дуру меня считает. Ничего, я ему продемонстрировала, что тоже кое-чего понимаю. В бизнесе!» — и захохотала. А я ей говорю: «Марина! А что ты выиграла? Ты ведь дом-то не сдала! И потом Миша твой работал, искал, ты сама должна была догадаться о вознаграждении». Она после моих слов прямо зашлась от возмущения: как, на родственнице наживаться?! А сама рассказывала, что только Мишиными стараниями дом-то еще и стоит. Он там что-то латает, снег с крыши убирает, старые сучья отпиливает. И все бесплатно! Короче говоря, объявила, что вообще передумала дом сдавать. «Вопрос закрыт раз и навсегда!» Так и сказала.

— Знаете, она была истеричкой, — усмехнулся редактор. — И энергетическим вампиром. У нее совершенно не было друзей! Никого! Ей никто не звонил, с днем рождения никто не поздравлял. Миша этот, кстати, когда уходил в тот раз, сказал ей об этом: «Ты уже со всеми расплевалась. Никого рядом с тобой не осталось!» Это похоже на правду. Все ее раздражали. Но я, грешным делом, думал: это оттого, что она неудачница. Все ее ровесницы уже по второму ребенку родили. Когда узнал, что у нее большие личные перемены намечаются, даже обрадовался: подобреет теперь. Но в общем, мы не очень жалели, что она уходит, это я вам прямо и откровенно скажу.

— Еще она сказала про этого Мишу, — женщина, видимо, продолжала переживать ту давнюю сцену, — «Вы его защищаете, а не знаете, что он на все ради денег пойдет! Абсолютно на все! Через все переступит!»

— Да? — с уважением произнес редактор. — А мне показалось — худенький, скромненький.

— Она сказала: «Он не только за копейку удавится, он еще за нее и удавит».

— Что-то не похоже.

— Ну, за что купила, за то и продаю!

Ивакин с улыбкой наблюдал за их бесконечным диалогом: они умудрялись отвечать на его вопросы и при этом разговаривать не с ним, а друг с другом.

К походу в газету «Без цензуры» Ивакин решил подготовиться основательно. Прежде всего следовало ознакомиться с делом Лапчинской.

— Дело неприятное и очень мутное. Зачем ее убили? Мы думали, может, наркоманка, проверили — нет, все чисто, — сказал ему следователь прокуратуры, перед которым за Ивакина похлопотал сам прокурор и, по совместительству, свояк. — В квартире было немало добра. Но, кажется, ничего не взяли.

— Кажется?

Молодой, длинный, как аист, белобровый следователь поморщился:

— Там такой уровень… Подруга ее сказала: вроде все на месте. А сколько долларов в вазочке лежало — тысяча или полторы — якобы и сама Лапчинская затруднилась бы сказать. Шубу норковую не тронули, два золотых браслета тоже. Лапчинская эта не москвичка. Квартира съемная. Мы нашли хозяев, они за городом живут, и те подтвердили, что из их вещей ничего не пропало. А мать Лапчинской не в курсе, что там у дочери имелось. Они за последние пять лет раза два виделись, не больше.

— Еще антиквариат был, — сказал Ивакин. — И с шубой мне что-то не совсем понятно.

— Антиквариат? — удивился следователь. — Квартира, действительно, неплохо обставлена, но там… — Он смотрел на Ивакина с каким-то странным выражением. — А с чего вы, собственно, это взяли?

Ивакин, в свою очередь, удивился его реакции.

— Вот, — сказал он и положил перед следователем статью. — Здесь, кстати, говорится не об одной, а о нескольких шубах.

— Ну! Газета! — недовольно протянул тот. — Нашли, кому верить!

— Но вы все-таки прочитайте, — попросил Ивакин. — Чтобы сразу закрыть этот вопрос.

Следователь углубился в чтение. Уже через несколько секунд он принялся черкать в газете — видимо, отмечал спорные места.

— Много вранья-то, — произнес он наконец. — Квартира не собственная, не шибко престижная. Адрес, конечно, неплохой, но там все довольно ободрано, а одна комната вообще закрыта. Мебель из итальянского гарнитура в классическом стиле, кровати арабские наборные, тоже современные. Есть светильники под бронзу, с мраморными подставками, но и они не старинные, а привезены хозяевами с Урала еще при коммунистах — тогда такие дарили по партийным праздникам, помните? Когда-то эти вещи, может, и считались шикарными, но не сейчас. Много всяких мелочей под старину, понимаете, хозяин — адвокат и любит этот стиль, но он уже много лет живет в загородном доме. Возможно, там у него и есть настоящий антиквариат…

— Хозяина проверяли?

— Всех проверяли. Квартиру она через агентство нашла. Особенно не торговалась, деньги у нее были. Но шуба все-таки одна и БМВ, «трешка» — не новая. Ключи от нее действительно на тумбочке лежали. И пистолет без глушителя. Это правда. Но соседи ничего не слышали. Там стены очень толстые и только две квартиры на площадке. Те соседи, что внизу, вообще в Испании живут, квартира закрыта. Двор темный, пустой, три дома из четырех — офисы, и в то же время рядом шумная улица. Если убийца незамеченным через двор прошел, то уже через десять секунд с толпой смешался и ищи-свищи.

— Во сколько это было?

— Часов в двенадцать ночи. Темно. Мы, конечно, продолжаем опрашивать всех вокруг, но пока никаких результатов. В одном офисе охранники были, они вроде бы слышали, как дверь хлопнула, но эти ребята к дому не приглядываются, к тому же у них в комнате свет яркий, а двор почти совсем не освещен. Один из охранников выстрелы слышал, но значения им не придал, хотя, говорит, понял, что это не петарды. А ведь офицер бывший! — Следователь поиграл желваками. — Было произведено два выстрела в голову — уже первый был смертельный. Все гильзы на месте. Пистолет вот интересный: Макаров раннего выпуска, у него много особенностей. Все дворы, мусорки мы в районе облазили, но ничего не нашли. Думали, может, выбросил он пистолет. Хотя… Киллер и с таким антикварным оружием? — следователь покачал головой. — Не-ет. Там что-то личное. Можно не сомневаться. Так что, в основном, мы с этого края копаем. Убийца был ей знаком. Она ему не только дверь в квартиру, но и дверь в подъезд открыла. На сигнал домофона, понимаете? И сигнал этот соседка с первого этажа слышала! Он звучал так: та! та! та-та-та! В общем, «Спартак — чемпион».

— Полстраны таким сигналом пользуется, — сказал Ивакин.

— У них в доме так только Лапчинской звонили, — возразил следователь. — Любовник ее. И вообще многое на него указывает. Вот только подобраться к нему трудно.

— Шишка?

— Не то слово! Я еще удивляюсь, как газетчики осмелились на него намекать! Что за газета, кстати? — он перевернул статью и замер с ней в руках. — Да не может быть! — следователь поднял глаза на Ивакина, потом снова посмотрел на газету. — Да вы шутите, что ли? Это когда было?

Ивакин перестал дышать. «Все-таки не все чисто с этой статьей!» — радостно подумал он и тут же устыдился своей радости. Следователь же наклонил голову к плечу, не сводя глаз с Ивакина — он был похож на большую птицу, разглядывающую лягушку перед тем, как ее клюнуть.

— И никто мне ничего не сказал! — возмущенно заговорил следователь. — Ни один из сотрудников! А я их почти всех опросил. Вы как — случайно на статью вышли?

— Да в чем дело-то?

— В чем? Вы еще спрашиваете! Любовник Лапчинской как раз и есть хозяин этой газеты Грибов. Он у нас главный подозреваемый. Он приходил к ней около часа ночи, но не дозвонился — тем самым сигналом — и даже в подъезд не вошел. Затем сунулся в окошко к охране, прикурить попросил. Зачем-то сказал им, что к подруге пришел, а той дома нет, спросил, не слышали ли они чего-нибудь. Подождите, — следователь махнул рукой, показывая, что не это его сейчас интересует. — Мне три раза звонили… оттуда, из органов, — он все не мог успокоиться. — Ручались за Грибова, просили поменьше его имя трепать, и, главное, никаких газетчиков. Три раза напомнили, чтобы я ничего журналистам не сообщал! А он в собственной газете о себе все выложил. Это как понимать? — следователь снова уставился на Ивакина птичьим взглядом. — А вы не знали про Грибова?

Ивакин покачал головой.

— А как на статью вышли? Там ведь, в газете, про нее молчат. Никто не проговорился про эту статью!

— А вы что, газету не просматривали?

— Зачем? Взглянул на несколько номеров с работами этой Лапчинской — так, для отчета. Что я в фотографиях понимаю! Она со многими изданиями сотрудничала, не только с этой газетой. Меня больше интересовали сплетни об ее отношениях с главным редактором.

«Не знай я о предсказанном убийстве, тоже не стал бы искать эту статью, — мысленно согласился Ивакин. — Кто читает вчерашние газеты? Сказать ему, что ли? Но какие у меня доказательства, если даже Миша от всего отрекся…»

— Хочу вас удивить еще раз, — сказал он. Следователь ответил испуганным взглядом. — Автор этой статьи недавно убит.

— Убит? — переспросил следователь. — Этот… — Он еще раз взглянул на газету. — Леонид Маринский? Вы думаете, это как-то связано?

— Автором была женщина. Внештатный корреспондент Марина Леонидова.

— Подождите-подождите, — следователь достал одну из папок. — Эта фамилия у меня проходила. Вот! — Он достал лист бумаги. — За день до смерти Лапчинская ругалась с этой Леонидовой в коридоре возле бухгалтерии.

— Это показания? Можно взглянуть?

Следователь протянул ему листок.

— Здесь показания бухгалтера газеты «Без цензуры».

Ивакин поднес листок к глазам. «Вопрос: Когда вы в последний раз видели Лапчинскую?

Ответ: В среду утром. Накануне у нас был день зарплаты, а в среду приходили внештатники за гонорарами. Вот и Лапчинская подъехала.

Вопрос: Вы разговаривали с ней? В каком она была состоянии, может быть, взвинченная, тревожная?

Ответ: Да нет. В обычном она была состоянии. Мы почти не разговаривали. Я выдала ей триста долларов и она ушла.

Вопрос: Кто-нибудь еще в бухгалтерии с ней разговаривал?

Ответ: Кроме меня, в комнате никого не было. Но еще до того, как Алена к нам зашла, она столкнулась в коридоре с другой внештатной сотрудницей, Мариной Леонидовой, она у нас недавно работает. Они повздорили.

Вопрос: Из-за чего?

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒