ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1 страница

Меня разбудил непонятный гул. Багровое зарево освещало комнату, на соседней кровати стояла на коленях пионервожатая и смотрела в окно на пылающий горизонт.

— Что случилось?

— Какие-то взрывы. Во Львове пожар...

Дальнейших слов я уже не расслышала: их заглушили частые выстрелы и густой рев пролетевших над лагерем самолетов. Мы выскочили на веранду. Вдалеке, вероятно во Львове, ухали взрывы. По листьям деревьев и белым статуям мраморного бассейна плясали пятна света. В высоких окнах корпусов пылало отражение пожара. Мы стояли ошеломленные, не понимая, в чем дело. На соседний балкон выбежали перепуганные малыши.

— Пойдемте к детям! — крикнула пионервожатая.

В дверях детской спальни мы столкнулись с маленькой девочкой. Она прижимала к груди марлевый костюм стрекозы, приготовленный для выступления на вечере, и белые балетные туфельки. За ней бежали старшие девочки.

— Дети! Вы куда? Не выходить! — приказала вожатая. — Ложитесь!

Но все были уже на ногах. Землю снова потрясли взрывы. Перепуганные малыши плакали, старшие дети притихли.

— Теперь не будет костра? — спросила маленькая девочка, все еще прижимавшая к груди костюм стрекозы.

— Будет, обязательно будет... И танцы, и костер— все будет, — успокаивала я обступивших меня ребят.

Когда я снова вышла на веранду, уже светало. На стене отчетливо была видна красочная афиша, написанная детским почерком:

«В воскресенье, 22 июня 1941 года, открытие пионерского лагеря. Линейка и подъем флага в 7 часов вечера. Массовые игры и танцы у костра».

Холодный мрамор лестницы напомнил мне, что я босая. Вернулась в комнату, чтобы надеть туфли. За мной вошел начальник лагеря.

— Сычева, ты понимаешь, что происходит? — спросил он.

— Догадываюсь...

— Война, — взволнованно сказал начальник, — война... — Он помолчал и уже обычным голосом продолжил: — Пришли родители, проследите, чтобы детей забирали без паники. Я поеду в город, в горком партии.

Он ушел. Я быстро переодевалась, думая с тревогой: «Где теперь Гриша? Может быть, уже воюет?»

Прошло всего шесть месяцев с тех пор, как я приехала к мужу во Львов. В Крыму остались старики— отец и мать — с нашей маленькой дочерью Лорочкой. Муж, Григорий Васильевич Жернев, служил в армии, он был лейтенантом, командиром взвода. Мне не сиделось без дела. Горком комсомола направил меня на работу в пионерский лагерь, вблизи Львова. В городе мы с мужем имели квартиру. По выходным дням я и Гриша приезжали в город. Радостны были эти встречи в день отдыха после трудовой недели.

«Скоро поедем в отпуск, в Крым, — мечтала я. — А потом заберем сюда Лорочку. Она уже большая, второй годик пошел».

В прошлое воскресенье мы были в кино. Картина «Фронтовые подруги» взволновала меня. Поделилась мыслями с мужем:

— Если когда-нибудь будет война, пойду на фронт, как эти девушки.

— Подумаешь, вояка! Если что-нибудь случится, собирай свои платья и поезжай к родным. На войне тебе делать нечего.

Меня обидел тон мужа, но я промолчала.

И вот война. Не хотелось верить....

Вышла в сад. У ворот стояли заплаканные матери. «Встреча пионеров с родителями состоялась,—.подумала я, — но не такая, к какой мы готовились». Плакали дети, плакали матери, рассказывая, как бомбили Львов.

И все-таки дети оставались детьми. Прощаясь, девочки спрашивали, можно ли забрать с собой маскарадные костюмы.

— Берите, берите, — отвечали мы.

Когда по радио говорил товарищ Молотов, детей в лагере уже не было. На митинге мы составили список добровольцев. Записалось одиннадцать мужчин и две женщины. Среди нас были повара, пионервожатые и кладовщики. Мы собрались идти пешком в военкомат. Когда вышли из ворот, к нам подъехал грузовик. Шофер подал письмо от мужа. Гриша предлагал мне немедленно ехать во Львов, собирать вещи и на этой же машине отправляться на станцию. Он писал, чтобы я жила в Крыму и ждала от него вестей.

Узнав от шофера, что воинская часть, в которой служил муж, уже выступила навстречу врагу, я посоветовалась с товарищами, и мы попросили шофера отвезти всех нас, добровольцев, в штаб полка. Шофер взглянул на мое красное крепдешиновое платье и сказал, что фашистские самолеты охотятся за каждым человеком, а такое яркое платье будет демаскировать машину. Он достал из-под сиденья рабочее обмундирование и предложил его мне. Я натянула порванные на коленях брюки и замасленную гимнастерку.

Скоро мы были в полку, он занимал оборону в лесу.

Командир и замполит полка стояли у только что отрытого окопа и рассматривали какие-то бумаги. Рядом на ящиках от снарядов сидел начальник штаба и что-то писал, положив и а колени планшетку. Вокруг толпились штабные командиры. Лица у всех были озабоченные. Над лесом резали воздух самолеты, вдалеке били зенитки.

Командование полка меня знало. Вместе с другими женами командиров я училась на курсах снайперов, принимала участие в вечерах самодеятельности. Поздоровавшись, я доложила, что тринадцать комсомольцев изъявляют желание идти добровольно на защиту родины.

— Просим принять нас во вверенную вам часть.

— Можно, — ответил замполит. — Народ нам нужен, всем работа найдется. Как думаете, товарищ подполковник?

— Правильно. Работу найдем, оставайтесь. Только не трусить, — ответил командир.

— Ребята боевые, — уверил кладовщик.

Подполковник одобрительно кивнул головой и

ушел.

— Товарищ батальонный комиссар, — продолжала я взволнованно и торопясь, — я иду в армию. А муж требует, чтобы я эвакуировалась. Прошу поговорить с ним.

В это время подбежал Жернев, как всегда, щеголеватый и подтянутый.

— Товарищ батальонный комиссар, разрешите обратиться к жене?

— С сегодняшнего дня, товарищ лейтенант, ваша жена — боец Красной Армии, — строго сказал замполит.

— Разрешите обратиться к бойцу Красной Армии?

— Говорите при мне.

В присутствии замполита муж чувствовал себя неловко, но говорил резко, продолжая настаивать, чтобы я эвакуировалась. Я почувствовала облегчение, когда наш разговор прервал начальник штаба.

— Сычева, — он протянул мне листок бумаги, — пойдите вместе с этой девушкой, — он кивнул на пионервожатую, — к начальнику санитарной службы полка капитану Ниловой и отдайте ей эту записку.

Кто-то из командиров рассказал нам, как пройти в санчасть.

— Наверное, здесь, — раздвигая кусты, проговорила моя спутница, когда мы перешли пыльную дорогу и увидели замаскированную санитарную машину.

На небольшой поляне лежало несколько носилок, и на одних, сладко похрапывая, прикрыв лицо пилоткой, спал боец в замасленной гимнастерке.

Тут же, недалеко от машины, о чем-то тихо разговаривая, на корточках сидели два санитара и укладывали в большой, зеленого цвета, ящик бинты и пакеты.

Чуть в сторонке, под кустом, расположилась девушка; она внимательно рассматривала и укладывала в санитарную сумку какие-то пузырьки и коробочки.

— Наверное, она.

— Не может быть: слишком молода.

В это время один из сидящих у ящика санитаров обратился к девушке:

— Товарищ начальник, все уложено, разрешите будить Евдокимова и грузиться?

— Нет, шофер пусть отдыхает пока.

— Товарищ капитан! — обратилась я к Ниловой, увидев на петлицах ее гимнастерки поблескивающие ка солнце знаки различия. — Нас направили из штаба к вам, вот записка.

Девушка подняла на меня строгие серые глаза, взяла записку и стала читать. Легкий загар покрывал ее худощавое милое лицо, из-под синего берета выбивались каштановые локоны.

— Очень хорошо, нам нужны помощники. Но, девушки, у нас будет трудно. В подразделениях, возможно, и без сна придется работать. Война, — внушительно сказала Нилова.

— Понимаем, — в один голос ответили мы.

Проинструктировав и снабдив санитарными сумками, Нилова повела нас в батальон, находившийся поблизости.

— Пока будете здесь, а потом Сычева пойдет на батарею, там нужен санитар. Но сейчас батарея далеко.

Так 22 июня 1941 года началась моя служба в армии.

Через шесть часов я приняла боевое крещение. Перед нашим батальоном была поставлена задача: уничтожить немецко-фашистский десант, прорвавшийся на улицы Львова.

Мы ехали на машинах по Жовкевской улице, мимо дома, где я жила. В нашей квартире, на втором этаже, окна и двери на балкой были распахнуты. Подумала, что вещи не удастся спасти. Но это уже не волновало.

На улице Зофии нас обстреляли. Откуда-то строчили пулеметы и автоматы. Наши бойцы стали отвечать. В ушах звенело, —казалось, что стреляют по мне. Не в силах сдержать гнетущего чувства страха, отбежала от машины и залегла у стены дома. «Ну, конечно, сейчас убьет», — промелькнула мысль. Некоторое время не решалась даже посмотреть вокруг. Неожиданно что-то сильно ударило по голове, даже в глазах засветилось. «Все! Навоевалась...» Но, опомнившись, увидела, что на мою каску упал большой кусок карниза. Было очень стыдно, что я струсила.

Поднялась и стала внимательно следить, откуда стреляют.

Из дома напротив, спрятавшись за занавеской, кто-то строчил по нашим людям. Я, не помня себя, выхватила автомат из рук раненого бойца и весь диск выпустила в окно. Грузное тело в черном пиджаке свалилось на подоконник, а потом медленно сползло в комнату. Я не отрывала глаз от окна: казалось, черный пиджак покажется снова, но никто не появлялся.

Страх утихал, уши привыкали к грохоту боя, но по телу пробегала неприятная дрожь. Я стала перевязывать раненых.

Подбежал боец.

— Сестра, командира ранили, иди перевяжи!

Побежала вслед за бойцом. Раненый оказался товарищем моего мужа. Его звали Мишей, он был тяжело ранен в. живот, Миша попросил, чтобы его поскорее отправили в госпиталь. Потом мне рассказывали, что, не доехав до госпиталя, он умер.

Батальон продолжал уничтожать фашистских десантников на улицах города. К вечеру мы дошли до Стрийското парка. Впервые мне пришлось провести ночь под открытым небом. Легла под деревом, съежилась, положила кулак под голову и заснула.

Напав на нас без объявления войны, немецкие фашисты в первый день встретили сопротивление пограничников. Только к концу дня и утром 23 июня в боях смогли принять участие передовые части регулярных войск.

Наша часть также вступила в бой на границе. Тем, кто сражался во Львове, дали отдохнуть до утра в лесу, а меня перевели в батарею противотанковых пушек санинструктором. Вечером меня разыскал муж.

Обоим хотелось помириться. Мы сели в сторонке, открыли банку консервов и начали закусывать.

— Ну, какая от тебя польза на фронте? — говорил мне Гриша. — Что ты сможешь здесь делать?

Я ему доказывала, что уже принесла вчера пользу — убила автоматчика на улице Зофии и перевязала нескольких раненых.

— Не для того меня учили на курсах снайперов, чтобы во время войны я пряталась в тылу. Я ведь комсомолка!

Гриша молчал, но видно было, что он не согласен со мной.

— Помнишь, мы видели фильм «Фронтовые подруги»? — продолжала я. — Эти девушки воевали, и хорошо воевали, почему же я не могу?

— Тамара, я обязан воевать, а ты сама идешь... Убьют меня и тебя, останется Лорочка со стариками. А потом, какой из тебя вояка! Ну как ты, женщина, пойдешь против танков?

— Так и пойду... Стану изучать противотанковую пушку, буду помогать истреблять танки. Знаешь, я хочу стать артиллеристом и свою снайперскую выучку использовать у орудия.

— Это не бабье дело, — засмеялся муж и, покосившись на мою старенькую гимнастерку и рваные брюки, сказал: —Ты меня только позоришь таким обмундированием. Пойди переоденься.

— Ничего, я еще повоюю и в этом, пока не выдадут новое.

Очевидно, мы еще долго разговаривали бы в таком духе, если бы не послышалась стрельба из зениток.

Объявили тревогу. Пришлось спрыгнуть в щель. Когда самолеты улетели, я побежала перевязывать раненых, а муж ушел в свой взвод.

На рассвете батарею направили на передовую. Мы заняли огневую позицию. Я вздрагивала от выстрелов, раздававшихся позади нас, и при свисте каждой пролетавшей над головой мины припадала к земле. Бойцы посмеивались.

— Чего боишься? Сзади, за кустами, стоят наши минометы. Они и стреляют...

Стрельба с обеих сторон усиливалась.

— Внимание! Противник пошел в атаку! — крикнул командир батареи.

Недалеко от нас, в лощине, из-за кустов выбежали вражеские автоматчики.

— Огонь! — раздалась команда, и грохот еще более усилился.

При каждом выстреле нашей пушки у меня звенело в голове, и вскоре совсем заложило уши.

— Брось сумку, подавай снаряды! — крикнул кто- то, наклоняясь ко мне. — Оглохла, что ли? — и посоветовал: — Открой рот.

Я поспешила к ящику, дрожащими руками стала вынимать снаряд и, пока вынимала, все хотела оглянуться назад. Казалось, враги вот-вот появятся на огневой. Подала заряжающему снаряд, выглянула из- за щита пушки и увидела, что гитлеровцы залегли. Разрывы снарядов и минометный огонь преградили им путь.

Потом из укрытий медленно выползли вражеские танки. Разбрасывая комья сырой земли, танки пошли в атаку, стреляя из пушек и пулеметов. Прошипевший, казалось, над самым ухом снаряд обдал меня горячим воздухом. Я упала на землю, а когда поднялась, мне бросилось в глаза, что кубок щита и панорама у пушки отбита. Прозвучала команда:

— В укрытие!

Мы бросились в щели.

— Приготовить бутылки и гранаты!

Через минуту меня снова оглушили выстрелы нашей пушки, я вспомнила совет бойца и поспешила открыть рот, потом осторожно высунула из щели голову. Вижу, лейтенант сам наводит орудие, прицеливаясь через ствол, боец заряжает пушку и она стреляет по танкам. Вдруг лейтенант схватился за грудь и упал на кучу гильз.

Страшно было, но выскочила из окопа и начала подавать снаряды бойцу, заменившему лейтенанта. Остальные, схватив бутылки и гранаты, бросились к ближайшей траншее, где приготовилась к бою наша пехота. Три танка уже горели.

Немецкие автоматчики, встретив жестокое сопротивление, повернули назад.

Надолго я запомнила свою первую встречу с вражескими танками.

На Львовском направлении противник ввел в бой крупные механизированные силы, но в течение нескольких дней все его попытки прорваться пресекались с большими для него потерями. 27 и 28 июня в районе Львова продолжались упорные бои.

29 июня мы отступили к окраинам города. Вечером я и другой санинструктор ползали между окопами, перевязывали раненых и относили их в лощину, где стояла санитарная машина. Было совсем темно, когда к машине поднесли еще нескольких раненых.

— Немедленно везите в госпиталь! — приказали мне.

По дороге нельзя было проехать. Ее загромоздили машины, танки, пушки.

— Не прорваться нам здесь, — проговорил шофер Евдокимов. — Нужно подождать, пока рассосется пробка.

— Как же раненые? Им ведь необходима помощь...

— Что же я могу сделать? — рассердился Евдокимов. — Вы же видите! — И он выключил мотор.

Чувствовалось, что шофер тоже торопится доставить раненых в госпиталь; но проехать не может.

— Вы слышали о своем муже? — помолчав, спросил Евдокимов.

— Нет, — испугалась я. — Что с ним?

— Этого не знаю, а дело он сделал большое. При мне командир полка говорил замполиту. «Жернев — герой, надо его представить к награде. Если бы не он, гитлеровцы могли бы отрезать весь полк».

— Что же сделал муж? Он жив? — волнуясь, спросила я.

— Не знаю. Подполковник только сказал: «Здорово взлетел мост!», а потом добавил, что, посылая Жернева, не рассчитывал на успех. Мост был уже у фашистов, они переправлялись, а Жернев не только мост, но и плотину подорвал. Подполковник видел в бинокль, как на переправе тонули гитлеровцы.

«Молодец Гриша!»—радовалась я и в то же время тревожилась за мужа.

Наконец затор рассосался, и колонна двинулась. На улицах Львова валялись телеграфные столбы, вывороченные рельсы, груды камней, повсюду висели оборванные провода.

С большим трудом мы добрались до госпиталя. Вернее, это была одна из поликлиник города, наскоро переоборудованная под госпиталь. Все его работники — от начальника до санитаров — были гражданскими людьми. Электростанция уже не давала света, и в помещениях горели коптилки и свечи. Госпиталь был переполнен ранеными. Они лежали в палатах, в операционных, в коридорах. Вместе с шофером мы перенесли в приемную и наших.

— Скорее забирайте людей и освобождайте носилки. Надо ехать обратно, —сказала я сестре.

Но она попросила:

— Помогите записать фамилии.

Я доставала из гимнастерок документы и диктовала фамилии. Вдруг с ужасом увидела, что у меня в руках удостоверение личности Жернева.

Не верилось, взглянула на фотокарточку и увидела знакомое, дорогое лицо.

— Гриша! — закричала я.

Сестра вскочила и подбежала ко мне.

— Садитесь, паненка, садитесь.

— Это мой муж!

Лицо Гриши закрывали окровавленные бинты. Узнать его было невозможно. Он лежал без сознания. К нам подошел врач. Я бросилась к нему, спросила: «Будет он жить?» Врач велел санитарам отнести Жернева в операционную. Я осталась в коридоре. Хотя бы дождаться окончания операции! Но надо было возвращаться на передовую...

— Берите носилки, пора ехать, — робко сказал Евдокимов.

Гитлеровцы бомбили шоссе. В полку мне снова приказали везти раненых во Львов. На этот раз путь был еще труднее: шли отступающие обозы. Только к утру мы добрались до госпиталя.

— Жив Жернев? Где он?

Сестра показала палату, в которой лежал муж. Лица и головы раненых были забинтованы. Я остановилась посреди палаты, не зная, который Гриша. Нерешительно спросила у ближайшего:

— Гриша, это ты?

Из дальнего угла послышался голос:

— Я здесь, Тамара.

Гриша лежал передо мной, неподвижный, беспомощный. Не видно лица, волос, — все перевязано, через бинты проступила кровь. Разыскала под одеялом его руку и прижалась к ней лицом.

— Как ты себя чувствуешь?

— Тяжело мне, Тамара, наверно, останусь без глаз.

Я тихонько плакала и говорила что-то несвязное, стараясь овладеть собой и ободрить его.

Мы не побыли вместе и пяти минут: меня торопили ехать.

За городом встретили свою батарею. Нам велели возвращаться в город и сворачивать на Киевское шоссе.

Говорили, что батарея займет оборону в Винниках, но мы продолжали отходить дальше, на Злочев. По дороге один из санитаров спросил меня:

— Что же ты бросила мужа? Фашисты занимают Львов!

Это меня огорошило. Город занимают фашисты? Гриша, слепой, израненный, остается у врага?! Тот же санитар рассказал, что час назад он вывез из львовского госпиталя раненого начальника штаба. Там остались еще раненые, в том числе и Жернев. Их не успели эвакуировать.

Я побежала к командиру полка за разрешением вернуться в город.

— Раненых не вывезешь и сама пропадешь,—возразил командир полка. — Оккупанты уже во Львове.

— Если не вывезу — приеду, но я должна попытаться спасти наших людей.

— Поезжай, —согласился подполковник, — только вооружись хорошенько. — Затем ласково добавил: — Желаю успеха.

Он вызвал шофера Евдокимова, приказал:

— В распоряжение Сычевой. Безоговорочно исполнять ее приказания.

Мы помчались. Шоссе загромождали разбитые повозки, машины. Спереди и сзади разрывались бомбы. Налеты не прекращались во все время нашего пути.

Нас остановили на погранзаставе. Я сошла с машины.

— Куда едете? В город нельзя.

— Еду за ранеными из нашего полка.

— Поворачивайте обратно, — приказал лейтенант-пограничник,— во Львове немцы.

«Нужно его обмануть, иначе не пропустит», — решила я. И, притворившись очень испуганной, сказала:

— Неужели? Значит, не поедем. Только здесь развернуться нельзя. Мы проедем вон до того перекрестка и там повернем.

Пограничник поверил. Сев в кабину, я сказала шоферу:

— Полный вперед!

Евдокимов встревоженно спросил:

— Что сказали на заставе? — Ему из-за шума мотора не был слышен наш разговор.

— Ничего. Сказали, что еще можно проехать, но нужно побыстрей.

Евдокимов дал полный газ. Мне показалось, что я слышу выстрелы. Действительно, с погранзаставы стреляли по нашей машине, вероятно решив, что мы сдаемся врагу.

Навстречу нам двигался поток беженцев. Люди не хотели оставаться во власти фашистов.

Я остановила машину и спросила, можно ли проехать в город. На меня смотрели с ужасом.

— Что вы! В городе немцы!

— Везде?

— Клепаровский вокзал и улица Первого мая заняты, а при въезде, возле Киевского, шныряет разведка, —объяснил паренек.

— Они расстреливают уходящих из города, — закричала женщина, державшая на руках двоих ребят.

Я решила, что мы успеем домчаться до госпиталя. Он стоит не слишком далеко от Киевского шоссе, а разведка нам не так страшна.

— Поедем, — повернулась я к шоферу.

Но Евдокимов заупрямился.

— Куда, врагу в лапы?

— Если ты свернешь в сторону и не будешь выполнять моих приказаний... Действуй по уставу, как приказал командир полка...

— Вот баба! — покачал он головой и нажал на педали.

Мы стремительно влетели в город. Где-то слышалась стрельба.

Озаренные пожаром улицы обезлюдели. Горели заводы, склады и жилые дома. «Въехали, а сумеем ли выехать?» — промелькнула тревожная мысль.

Наконец перед нами госпиталь. Ворота открыты, на высоком крыльце стоит человек в белом халате.

Я поднялась на ступеньки и сказала, что приехала за оставшимися ранеными.

— Нет, мы вам раненых не дадим, вы уже тут не господари. Хай живе Гитлер! — крикнул он.

Поняв, что это фашист, я подняла пистолет, прицелилась в очки в золотой оправе и спустила курок. Предатель рухнул на ступеньки.

На крыльцо выбежали врачи и сестры.

— Правильно сделали, что убили его. Он ждал гитлеровцев и нам грозил, — закричал знакомый мне хирург, тот, который распорядился забрать Жернева в операционную.

— Берите носилки и помогайте выносить раненых, — обратилась я к врачам.

Раненые, не дожидаясь носилок, выходили, поддерживая друг друга. Жернева вынесли. Я велела Евдокимову обежать все палаты, посмотреть, не остался ли кто-нибудь. Хирург помог ему вынести последних раненых и уложить их в машину. Евдокимов доложил:

— Все!

Мы хотели ехать, но хирург и еще несколько человек в белых халатах бросились к машине.

— Возьмите и нас. Мы не успели эвакуироваться...

Машина была перегружена, но я ответила:

— Быстрее садитесь!

Машина тронулась. Навстречу шли двое мужчин в гражданских костюмах с автоматами наперевес. Это, видимо, были немецкие разведчики. Нашу машину они сначала приняли, очевидно, за свою санитарную, но когда мы проскочили мимо них, сзади раздалась автоматная очередь. Мы свернули за угол.

По красному, напряженному лицу Евдокимова лился пот. Веснушки, густо усыпавшие его нос, стали ярче, большие руки судорожно сжимали руль. Машина подпрыгивала на развороченной мостовой, раненые кричали и ругались, кто-то из них стучал кулаком по кабине, требуя не гнать так, потому что быстрая езда причиняет людям боль.

Киевское шоссе было уже недалеко. Вдруг засвистели пули и в ветровом стекле образовались две круглые дырочки. Откуда стреляли, я не могла понять.

Приготовила гранату. Позади машины что-то трещало, а раненые кричали еще громче. Я выглянула, но никого не увидела. В следующую секунду вскрикнул и застонал Евдокимов. Гимнастерка на плече у него заалела.

— Ранило, — скривившись, сказал он.

— Крепись! Можешь? — опросила я и с надеждой посмотрела на шофера.

Ветровое стекло снова пробила пуля. «Откуда же стреляют?» — подумала я и увидела: слева нас нагоняет мотоциклист. Сорвала с гранаты предохранитель и, открыв дверцу кабины, кинула ее в мотоциклиста. Наша машина задрожала и вильнула в сторону. Когда дым рассеялся, мотоциклиста за нами не было видно.

Мы выскочили на Киевское шоссе. Километрах в пяти от города остановили машину. И тут увидели, что трое раненых убиты, один львовский врач смертельно ранен. Но надо было двигаться дальше.

Доехали до погранзаставы. Пограничники меня узнали и хотели задержать. Раненые возмутились:

— Этим людям надо спасибо сказать. Они вывезли нас из города, а вы их ругаете.

Лейтенант-пограничник пропустил машину.

Под городом Злочевом мы догнали свою часть. Начальник санитарной службы Нилова приказала везти раненых в Тарнополь и там сдать их на санитарный поезд.

Дорогу в Тарнополь бомбили. Мы приехали туда только к вечеру. Сдав раненых, я сама уложила мужа в вагон. Гриша просил ехать с ним:

— Буду беспокоиться о тебе, Тамара. Ты здесь можешь погибнуть. Я, наверное, останусь калекой, мне тяжело будет одному. Поедем, ты будешь работать в госпитале, в который меня положат, — уговаривал он.

С забинтованным лицом, лишенный зрения, неподвижный, лежал он передо мной. В моей душе происходила борьба. Как отпустить его одного в таком состоянии? Выдержит ли?

— Что же ты молчишь, Тамара? Ты здесь? — он шарил по одеялу, ища мою руку.

— Я здесь, Гриша.

— Поедем вместе, Тамара!

Слезы душили меня.

— Нет, не могу! — ответила я.

Хотела еще многое сказать, но слов не нашла.

— Должна остаться здесь, прости меня, пиши.

— А куда писать?

Полевой почты еще не было, и я задумалась.

— Пиши в Тарнополь, на главную почту.

Загудел паровоз. Я поцеловала мужа в забинтованную голову.

На минуту мне показалось, что готова изменить свое решение и поехать с Гришей, но чувство долга перед родиной остановило меня.

Поезд тронулся. Я спрыгнула уже на ходу. Перед глазами мелькали белые круги с красными крестами. Слезы текли по моим щекам. Долго простояла, прислушиваясь, не бомбят ли ушедший эшелон.

В районе Тернополя полк несколько дней сдерживал натиск превосходящих сил противника. Наступали крупные мотомеханизированные части, которые стремились прорваться на юго-восток. В этих боях советские воины показали себя мужественными и стойкими. Наша батарея, выбиваясь из сил, боролась с танками. Пехотинцы связками гранат и бутылками с горючим отражали атаки бронированных машин. Я перевязывала раненых, вытаскивала их из-под огня. К сожалению, я все еще недостаточно умело делала перевязки. Зато уже привыкла к разрывам мин и снарядов.

Встретив сильное сопротивление под Тернополем, противник вынужден был перенести свои силы на Новоград-Волынское направление.

...Наша часть получила приказ отойти в район одного из селений на старой советской границе, западнее Старо-Константинова.

Теперь было ясно, что связь с мужем у меня прервана и писем от него мне не дождаться. Недавно установленного номера полевой почты он не знал. Тревожило одно: благополучно ли Гриша доехал до госпиталя? Когда я его провожала, он жаловался на страшную боль в обожженных глазах.

Однажды поделилась своей душевной тревогой с врачом Ниловой. Та постаралась рассеять мое беспокойство.

— Раненые в тылу окружены заботой... Муж поправится, и вы еще повоюете вместе.

Слова ее не успокоили меня.

К полудню мы прибыли на опушку небольшого леса и приступили к оборудованию огневой позиции. Было приказано к утру зарыться в землю и пополнить боезапас. Очевидно, предстоял трудный боевой день.

Наводчик Юшков сказал, ни к кому не обращаясь:

— Вот и дошел враг до старой границы...

— А где старая граница? — поинтересовался кто-то.

— А вот позади нас, дальше нам нельзя отступать...

— Значит, будем драться здесь, дальше не пойдем,— с жаром сказал командир орудия Наташвили, разогнув спину, — надо поглубже зарываться. — И, поплевав на ладони,- снова взялся за лопату.

Я навела порядок в своей санитарной сумке, потом стала помогать наводчику Юшкову расчищать сектор обстрела. Недалеко в лесу проходила дорога, по ней двигались подводы с боеприпасами. Где-то в сторонке танкисты маскировали танки. Впереди нас, на поляне, безустали работали пехотинцы, роя окопы и пулеметные гнезда.

«Здесь готовится крепкий замочек», — подумала я.

Целую ночь люди не выпускали из рук лопат и кирок. А из-за леса методически вела огонь наша артиллерия, и снаряды с воем пролетали над нашими головами.

Перед рассветом прислонилась к стенке окопа и от усталости задремала.

— Кухня приехала! — прокричал над окопом командир орудия. — Идите за завтраком.

Взяла четыре чьих-то котелка. По пути в кухню пришлось ложиться, потому что противник обстреливал из минометов.

Собравшиеся около кухни бойцы торопили старшину:

— Давайте быстрее, солнце всходит! Фашисты, наверное, уже позавтракали, начинают обстрел.

Не успела я принести котелки, наполненные жирной рисовой кашей с мясом, и спуститься на дно окопа, чтобы позавтракать, как послышалась автоматная трескотня. Мины стали рваться чаще.

Юшков, отставив котелок, высунулся из окопа и крикнул наблюдателю:

— Что за шум?

— Гитлеровцы пошли в атаку, — ответил тот.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒