Тамара Сычева 2 страница

«Здесь готовится крепкий замочек», — подумала я.

Целую ночь люди не выпускали из рук лопат и кирок. А из-за леса методически вела огонь наша артиллерия, и снаряды с воем пролетали над нашими головами.

Перед рассветом прислонилась к стенке окопа и от усталости задремала.

— Кухня приехала! — прокричал над окопом командир орудия. — Идите за завтраком.

Взяла четыре чьих-то котелка. По пути в кухню пришлось ложиться, потому что противник обстреливал из минометов.

Собравшиеся около кухни бойцы торопили старшину:

— Давайте быстрее, солнце всходит! Фашисты, наверное, уже позавтракали, начинают обстрел.

Не успела я принести котелки, наполненные жирной рисовой кашей с мясом, и спуститься на дно окопа, чтобы позавтракать, как послышалась автоматная трескотня. Мины стали рваться чаще.

Юшков, отставив котелок, высунулся из окопа и крикнул наблюдателю:

— Что за шум?

— Гитлеровцы пошли в атаку, — ответил тот.

Мы видели, как маленькие серые фигурки, пригнувшись к земле, бежали в нашу сторону.

— У них и танки есть, вон из балки выходят! — крикнул наблюдатель. — Что это они позади пехоты? — удивился он.

— Расчеты, по местам! — раздалась команда.

Мы бросили котелки и побежали к орудию.

— Пока раненых нет, будешь заряжающей, ты же хотела к орудию, — сказал командир взвода.

Я встала у замка, вспомнила, как меня бойцы учили заряжать.

Танки приближались. Они ползли медленно, опасаясь наскочить на мины, и вели огонь из пушек и пулеметов, прикрывая наступление своей пехоты. Вот они подошли к нашим ориентирам.

— По головному танку — огонь! — скомандовал командир орудия.

Юшков сбросил маскировку, я втолкнула снаряд в канал ствола. Последовал выстрел.

Снаряд разорвался у головного танка, черный дым разрыва застлал машину, но через мгновение танк прорезал облачко пыли и дыма, продолжая идти. Втолкнув второй снаряд, посмотрела на Юшкова. Он, прикусив губу и прищурив левый глаз, вглядывался в панораму, лицо его стало бледным, правая рука нервно вращала рукоятку поворотного механизма. Снова прогремел выстрел, танк вздрогнул и остановился. Я зарядила в третий раз.

Следующий за первым танк развернулся в нашу сторону. Из его пушки вырвалось пламя. Земля под нами задрожала, воздушной волной меня ударило о станину. По щиту застучали осколки.

Когда поднялась, увидела, что Юшков держится правой рукой за голову, кровь проступает сквозь его пальцы и заливает глаза, но он, пригнувшись к панораме, прицеливается.

— Идите в санчасть! Здесь недалеко. — И, оттолкнув его от пушки, встала за наводку.

Танк был совсем близко, он двигался на соседнюю батарею, подставив мне свой грязный бок с крестом. Прицелилась и выстрелила. Танк остановился. Не веря глазам своим, крикнула, не слыша собственного голоса:

— Заряжайте скорее! — и дала еще выстрел на том же прицеле.

Подбитый танк воспламенился. Из щелей повалил белый дым. Башенная крышка поднялась, и из танка стали выскакивать фашисты. Я стояла, раскрыв рот, ошеломленная успехом.

Позади зарокотали моторы. На поляну выходили наши танки. Они с места открыли огонь по фашистской пехоте и прижали ее к земле. Из-за леса гремели орудийные раскаты, и снаряды рвались в балке, откуда гитлеровцы бросили на нас пехоту и танки. Вскоре над балкой взвился клуб пламени и послышались большие взрывы. По-видимому, наши артиллеристы подожгли бензохранилище и склад боеприпасов врага.

Противник засуетился. Танки его остановились, пехота залегла. В это время над нами взвились три красные ракеты. На огневой появился бледный, с перевязанной головой Юшков.

— Зачем пришел? — крикнул ему командир орудия Наташвили. — Почему в санбат не отправился?

— А что, с царапиной — и уже в санбат?

Подбежал связной командира взвода и передал приказ.

— Полк переходит в контратаку!

Шел жестокий танковый бой. Ревели моторы, пыль и дым клубились над полем. Вой, скрежет, выстрелы сливались в единый оглушающий звук. Смотрю, совсем недалеко мчится немецкий танк, а за ним — наш. Из открытой башни нашего танка валит дым, а он все продолжает преследовать врага. Когда фашист, видимо желая удрать, свернул к лесу, советский танк направился ему наперерез, догнал и с разгона врезался во вражескую машину. Оба танка остановились, окутанные дымом и пламенем.

— Вот как отстаивают границу! — воскликнул Наташвили.

Без устали стрекотали наши пулеметы, в сторону врага летели сотни снарядов, мин, взрывались фугасы. В разгар танкового сражения взвилась и повисла в воздухе желтая ракета. Впереди нас начали подниматься из траншей бойцы. С криком «ура» они бросились вперед.

Мы снялись с огневых и двинулись за пехотой.

Контратака увенчалась успехом. Наступление врага было сорвано. Наша часть продвинулась на несколько километров вперед, захватив трофеи и пленных.

Но как только стемнело, последовал приказ: «Приостановить преследование врага».

Наташвили встал на станину пушки и, погрозив кулаком в сторону запада, сказал что-то на родном языке.

Юшков задумчиво произнес:

— Эх, дали бы приказ наступать ночью, и погнали бы мы фашистов сразу на сотню километров...

— На все будет свое время, — проговорил командир взвода. — Не только на сотню километров, а до самого Берлина дойдем, когда встанет перед нами такая задача.

Юшков махнул рукой. Его не удовлетворил ответ командира.

На старой границе продолжались тяжелые бои. К нам на батарею пришел замполит полка. Вытирая платком пот с лица, он сказал:

— Противник готовится к новой атаке. Не сдавать позиций, ребята, граница наша здесь.

— Я целую батарею вот этих штучек около своей пушки приготовил! — доложил наводчик Юшков, указывая на бутылки с горючей жидкостью, которые лежали рядом с небольшой горкой снарядов. — Пусть идут фашистские танки, мы им покажем, где раки зимуют.

— А ты почему, Юшков, в санчасть не пошел? — спросил замполит, указывая на его забинтованную голову. — У тебя вон бинт кровью пропитался.

— И не пойду в санчасть, товарищ батальонный комиссар, я хорошо себя чувствую, — ответил Юшков. Его черные глаза сердито сверкали из-под белой повязки. Он помолчал и стал что-то искать в карманчике гимнастерки.

— Вот, товарищ батальонный комиссар, я написал заявление. — Юшков подал замполиту аккуратно сложенный лист бумаги.

— Он сегодня четыре раза переписывал его,— сказал кто-то из бойцов.

Замполит развернул лист.

— В партию хочешь вступить? Правильно! Только это надо отдать секретарю партбюро полка, я его увижу сегодня и передам.

Юшков благодарно взглянул в лицо замполиту.

— Ну, а как ты, Тамара, — устала?

— Немного, товарищ батальонный комиссар, — ответила я. И, подойдя ближе, тихо и взволнованно сказала: — Я тоже хочу подать заявление... Была пионеркой, потом меня приняли в комсомол, а теперь, когда родина в беде... я хочу стать членом партии.

В эту минуту мы услышали приближающийся свист снаряда и соскочили в траншею. Загудели вражеские самолеты.

Замполит ушел по траншее дальше, к бойцам. Вскоре на нас начали пикировать немецкие самолеты. С грохотом стали рваться бомбы. Кто-то крикнул:

— Сестра, комиссара ранило!

Это известие больно поразило всех. Я схватила сумку и, забыв об опасности, побежала. Нилова уже стояла на коленях и накладывала жгут на раненую ногу замполита. В боку зияла рана со вставленным тампоном. Замполит лежал бледный, но в сознании, с открытыми глазами. Слабым жестом он указал на свой планшет и прошептал побелевшими губами:

— Передайте, товарищ Нилова, заявление Юшкова секретарю партбюро и скажите, что я голосую за прием в партию.

Потом, остановив на мне свой взгляд, медленно, с расстановкой продолжил:

— И пусть готовит Сычеву, она... — замполит не договорил, его отяжелевшие веки закрылись.

По озабоченному лицу Ниловой все поняли, что батальонному комиссару очень плохо.

Вечером Нилова провожала его в госпиталь.

Нам было приказано отойти в район города Старо-Константинова. Трое суток здесь продолжались ожесточенные бои. Трое суток беспрерывно ревели самолеты, лязгали гусеницы танков, ходила в атаку фашистская пехота. Не переставая, рвались мины и свистели пули. Немецко-фашистское командование бросало на наш участок фронта все новые и новые силы, стараясь сломить оборону. Подбитые танки врага стояли перед нашими позициями немыми свидетелями горячих боев.

Настали четвертые сутки. Люди изнемогали. Противник с восходом солнца начал артиллерийскую подготовку. Предстоял тяжелый день. И, несмотря на то, что солнце поднималось яркое, радостное, на душе каждого солдата было тяжело. Хлеба, посеянные нашими руками, топтали кованые сапоги гитлеровцев, над волнами золотых колосьев, налитых крупным зерном, двигались немецкие танки, за ними шли фашистские автоматчики. Над высокими хлебами непрерывно свистели пули и мины. Но самым страшным, заполнявшим душу каждого из нас тоской, было отступление.

Артиллерийский обстрел продолжался. Потом налетела авиация и пошли танки, а за ними автоматчики. Третий час длился жестокий, кровопролитный бой.

Перевязывая раненых, я увидела, что у меня кончаются бинты. Надо было бежать в санчасть. В небольшом лесочке остановилась у прикрепленных к деревьям плащ-палаток. Подвешенные по кругу, они образовали большую палатку. В ней на особых носилках, как на операционном столе, лежал боец, покрытый марлей, и стонал. Двое санитаров крепко держали его за руки.

Нагнувшись над раненым, в белых халатах стояли Нилова и ее помощник — фельдшер, он подавал инструменты. Лица их были серьезны и сосредоточенны.

За моей спиной послышались шаги, и тревожный голос спросил:

— Где начальник Нилова?

— Начальник делает операцию,—ответила я, указывая на палатку, и посмотрела в полные тревоги глаза подбежавшего бойца.

Разговор услышала Нилова.

— В чем дело?

— Товарищ начальник, — сказал, заглянув в палатку, боец, — командир полка приказал немедленно эвакуировать раненых. Сейчас придут машины. У левофлангового соседа .прорвались танки и держат направление сюда. Немедленно примите меры.

— Идите! —спокойно произнесла Нилова, продолжая обрабатывать рану бойца.

Связной убежал на командный пункт.

— Товарищ Гусев! — обратилась Нилова к фельдшеру, не поднимая глаз. — Подготовьте раненых к эвакуации. Соберите всех легко раненных и, уточнив обстановку, идите на помощь, занимайте оборону. Гранат и бутылок возьмите побольше.

— А как же вы, товарищ капитан? —спросил фельдшер.

— Управлюсь одна.

— Скорее, доктор, прошу вас, скорее, — умоляюще шептал побледневшими губами раненый боец, — мне больно...

— Потерпите немного, скоро станет легче...

Через минуту Нилова выпрямилась, глаза ее сияли. Маленькая рука в желтой резиновой перчатке держала сверкающий на солнце пинцет, зажимавший извлеченную из раны пулю.

— Вот она! — торжествовала Нилова.

В это время над нами прошипел снаряд, и совсем недалеко от кустарников на дороге рвануло землю так, что все невольно пригнулись. Только Нилова, казалось, не замечала близкого разрыва.

— Вот теперь останетесь с ногой, а то бы и до госпиталя не доехали, у вас началась бы гангрена...

Снаряды рвались все ближе и ближе, перелетали через санчасть. Я хотела бежать на батарею, но Нилова, увидев меня, приказала остаться с ранеными.

— Сестра! Что там за тревога? — волновались они.

Два санитара принесли носилки с новым раненым.

Увидев вновь прибывшего, лежащий рядом, с перевязанной грудью, лейтенант с трудом повернул к новичку голову и спросил слабым голосом:

— Браток, вторая рота второго батальона не сдала высотку, не знаешь?

— Не знаю, — ответил тот чуть слышно.

— А ты, сестра, не знаешь?

— Не сдала, — твердо сказала я, хотя и не представляла, о какой высотке идет речь.

На бледном лице лейтенанта появилась довольная улыбка, и он прошептал:

— Молодцы ребята, орлы!

Из палатки вышла Нилова.

— Тамара, поручаю тебе очень ответственное дело: будешь сопровождать колонну с ранеными в город Бердичев. Подойдут машины, погрузим раненых, и поедешь.

Она испытующе посмотрела на меня.

— Дорога тревожная и дальняя. Будь осторожна... В дороге проверяй перевязки, раненным в область брюшины не давай много воды. Ты уже должна разбираться в медицине... Хотя, впрочем, твой командир рассказывал, что тебя больше интересует артиллерия, чем медицина, — добавила она недовольно.

Стало почти темно, когда все было готово « отъезду.

Нилова еще раз заботливо осмотрела всех раненых, а мне сказала:

— Ну, я полагаюсь на тебя. Утром будете на месте.

Я села в кабину первой машины, и мы тронулись

в путь. Когда проехали Старо-Константинов, остановились. На перекрестке указатель показывал — «Бердичев».

Ночь была душная, темная, но звездная. Прислушалась— тихо. На дороге никакого движения. Меня это немного удивило. Где-то стороной пролетели тяжелые самолеты противника. Потом послышался далекий, но сильный грохот.

— Поехали дальше, — сказала я шоферу, захлопнув дверцу кабины.

Мы ехали по незнакомым дорогам, без огня, не встречая ни единого человека. Мне это показалось подозрительным.

Среди ночи впереди показалось зарево. По всем расчетам до Бердичева оставалось 'Километров пятнадцать. Что же это горит? Остановила машины, решив отправиться на разведку.

Оставив старшим по колонне шофера передней машины, я пошла. В километре от колонны увидела около кювета труп красноармейца. Пройдя еще немного, увидела два трупа. Мне стало жутко — это же у нас в тылу. Но возвращаться ни с чем было нельзя. Продолжала идти к месту пожара. «Если горит деревня, — рассуждала я, — то в ней есть кто-нибудь живой и можно будет разузнать, что здесь произошло».

Чем ближе подходила, тем чаще натыкалась на убитых. Вскоре увидела, что горели не дома, а самолеты и горючее на аэродроме. Невольно опустилась на землю и отползла в сторону. Недалеко виднелось несколько домиков. Приближался рассвет. Нужно было добраться до этого жилья и выяснить обстановку.

То, что я приняла за домики, оказалось танками. Чьи это машины? Подобралась к стоящему отдельно танку. Подняла голову и увидела обведенный белой каймой крест. Сердце замерло: «Столько машин с ранеными завезла к фашистам!» Донесся слабый звук губной гармошки и пьяные голоса. Тело мое онемело, даже не могла пошевельнуться. Через несколько минут тихо поползла обратно к дороге.

Неожиданно люк башни открылся, и на предутреннем сером небе появился силуэт человека. Два немца выбрались из танка и тоже направились к дороге.

Я прижалась к земле, стараясь слиться с ней. Весело разговаривая, вражеские танкисты спокойно прошли мимо меня метрах в десяти и направились в сторону Бердичева. Тогда мне стало ясно, что Бердичев, куда мы везли раненых, занят противником.

Сначала я ползла, потом поднялась во весь рост и побежала к своей колонне.

На расспросы шоферов ответила коротко:

— Дальше проезда нет. Разворачивайтесь. Поедем обратно!

Шоферы ругались:

— Завезла не на ту дорогу!

Проехав километров десять, встретили свой полк. Я доложила обстановку под Бердичевом. Подполковник приказал нам двигаться вместе со всеми обратно и сдать раненых в Казатине.

Одна за другой, вздымая за собой пыль, шли наши машины по узкой проселочной дороге. По обе стороны колосились высокие хлеба. За нами следовала санитарная машина Ниловой. Из-за тяжело раненных приходилось часто останавливать колонну и делать привалы. От полка мы отстали, но следовали по указателям на перекрестках. На каждой остановке Нилова делала обходы. Переходя от машины к машине, она вскакивала на колесо, влезала в кузов, внимательно прислушивалась к дыханию того или другого раненого, поправляла повязку.

В одной из машин послышался протяжный слабый стон.

— Что здесь случилось? — спросила Нилова, взявшись за борт и вскочив на колесо.

Ответа не последовало. В кузове с закрытыми глазами лежал молодой капитан. Его вьющиеся светлые волосы слиплись от пота на высоком лбу. Он тяжело дышал.

— Капитан! Не падать духом, крепитесь! Скоро доедете до госпиталя, там отдохнете, — старалась подбодрить его Нилова.

Но раненый молчал, не поднимая век.

— Товарищ Гусев, сделайте укол,—приказала Нилова фельдшеру. — Девушки, смените бинты...

После укола раненый почувствовал облегчение, и когда Нилова подошла к нему, он пожал ей руку, с благодарностью взглянув на нее большими ясными глазами.

В городе Казатине мы подъехали прямо к эшелону. Гражданское население помогло нам перенести раненых в вагоны. Эшелон отправился в тыл, а мы вернулись в часть.

Дивизия получила приказ: задержать противника западнее Белой Церкви.

Снова завязались жаркие бои.

Как-то утром во время бомбежки я перевязывала раненого командира орудия Наташвили и только хотела пойти за санитарами, чтобы те взяли его на носилки, как услышала, что меня кто-то зовет на помощь в другом окопе. Бросилась туда. Там лежал раненый боец из роты автоматчиков. Перевязала его, дала воды, и уже закрывала флягу, как вдруг меня что-то сильно толкнуло к стенке окопа, по спине ударили комья земли. Оглянулась и с ужасом увидела авиационную бомбу. Она врылась в землю, крылья стабилизатора зловеще торчали на поверхности. У меня все похолодело внутри. Стала поспешно выбираться из окопа. В голове только одна мысль: «Вот сейчас взорвется, это бомба замедленного действия».

Выскочила из окопа, отбежала, спрыгнула в другой окоп прямо на головы бойцам.

— Что случилось, Тамара? Бомба гналась за тобой, что ли? Э-э, ты, оказывается, трусиха? —смеялись они.

Я поднялась на ноги, оглянулась. Веселый тон бойцов немного успокоил меня. И тут обожгла мысль: «Как же я бросила беспомощного бойца!»

— Помогите вытащить раненого из того окопа.

— Пусть там лежит, пока не кончится бомбежка, —ответили бойцы.

— Там бомба! — крикнула я и, выпрыгнув из окопа, побежала обратно. За мной последовал Юшков.

Подскочила к окопу, увидела — раненый открыл глаза, застонал. Мне стало мучительно стыдно.

— Скорей! — попросила я Юшкова и спрыгнула в окоп. Раненый немного приподнялся. Мы схватили его на руки, вытащили — и скорей от окопа. Но далеко отбежать не успели: землю потряс оглушительный взрыв.

Меня рвануло, отбросило в сторону, в голове зазвенело. Больше я ничего не помнила.

Очнулась в госпитале. Попыталась повернуть голову — и не могла. Хотела позвать кого-нибудь, но язык не слушался. Потом меня окружили врачи и сестры, они о чем-то говорили, но я почти не слышала их голосов. Все время нестерпимо болела голова.

Позже узнала, что была контужена и ранена в голову. Лежала в госпитале города Прилуки. Где-то недалеко от Прилук стояла наша часть, отведенная несколько дней назад на отдых и переформирование.

Однажды проведать меня приехала врач Нилова. Она привезла газеты, в которых рассказывали о людях нашего полка. О Ниловой писали в центральных газетах, а в дивизионной немного обо мне.

В госпитале ко мне относились хорошо. Девушки-практикантки, заканчивающие курсы медицинских сестер, заботливо ухаживали за ранеными. После дежурства они собирались возле моей койки и просили рассказать о боях, в которых участвовала наша часть. Я говорила с трудом, заикалась, но девушки слушали терпеливо. Много рассказывала им о Ниловой. Они восхищались ее мужеством и мечтали пойти на фронт, чтобы так же, как она, спасать раненых.

Довольно долго пролежала в госпитале, а когда выписалась, получила недельный отпуск. Решила использовать его на поиски Гриши.

В жаркий летний день, который показался мне особенно хорошим, я шагала по улицам маленького города с вещевым мешком за плечами и радовалась жизни. Как хорошо вокруг, как ласково греет солнышко! Хотелось обнять и расцеловать всех людей, которые шли мне навстречу. Ведь это наши советские люди! Какие у них серьезные, озабоченные лица! Они сейчас работают для фронта, работают много, напряженно.

В этот день я поехала в Киев, где находилось много госпиталей. Там надеялась отыскать мужа.

Киев подвергался разрушительным бомбардировкам. Трамваи стояли, и мне пришлось пешком обходить город из конца в конец. С трудом передвигала ноги в больших кирзовых сапогах, выданных в госпитале.

На второй день поисков, к вечеру, добралась до последнего необследованного мною госпиталя, который находился в Киево-Печерской лавре. Спросила у дежурной сестры:

— Жернев Григорий Васильевич лежит у вас?

Мужа не было и в этом госпитале. Моя поездка

оказалась напрасной. Раненые, заходившие к сестре, расспрашивали, откуда я, из какой части, где воевала. Подошел человек с перевязанной рукой и забинтованной головой. Я узнала его. Это был политрук из нашей дивизии. Он знал меня еще до войны. Я вывезла его в числе других раненых из львовского госпиталя.

— Тамара, ты жива? — обрадовался он.

— Вы не знаете, где мой муж? —сразу же вырвалось у меня.

— Его отправили дальше, кажется в Нежин. А ты откуда? Видно, тоже из госпиталя?

— Да, из Прилук. Второй день блуждаю по киевским госпиталям. Так он в Нежине?

— Да, — ответил политрук. — Ты, наверно, голодная? Ты очень изменилась, похудела, острижена. Тебя не узнать... Я сейчас приду.

Он вышел и через несколько минут принес кусок хлеба с маслом и сахар.

— На, покушай, осталось от ужина.

Я с жадностью набросилась на еду. А ведь в моем вещевом мешке где-то лежал продпаек. Просто не было сил заниматься собой.

Рано утром я была в Нежине. Госпиталей здесь было, как мне показалось, не меньше, чем в Киеве. Одно облегчало задачу: они находились неподалеку друг от друга. И я была твердо уверена, что в одном из них найду Гришу.

Однако безрезультатно обошла три госпиталя. Зашла в четвертый.

— Скажите, у вас лежит раненый Жернев?

— Жернев лежит, —ответила дежурная сестра..

От радости я онемела.

— У него было черепное ранение и ожоги глаз: — объяснила дежурная.

— Он видит?

— Конечно. Он совсем уже поправился,—поспешила успокоить сестра,—должен выписаться на- днях. Сейчас пойду узнаю, где он.

Как я обрадовалась! Нашла! Нашла здорового. Значит, вместе поедем в часть.

Вернулась сестра.

— Простите, я не знала... — смущенно оказала она, — я только что приняла дежурство... Жернев, оказывается, вчера выписался.

У меня сжалось сердце.

— Куда его направили?

— Выбыл в распоряжение военкомата, узнайте там.

Каждый попадавшийся навстречу командир казался мне Жерневым. «Если он вчера выписался из госпиталя, то сегодня должен быть еще в городе». Меня не оставляла надежда увидеть мужа.

Но в военкомате мне сказали:

— Был вчера лейтенант Жернев и вчера же получил направление в часть.

— В какую?

— Направляем в близстоящие части.

Вышла из военкомата. Хотелось плакать, чувствовала себя плохо. Часто присаживалась, чтобы передохнуть. Но решила искать. Пошла по частям. Меня долго расспрашивали, откуда я, проверяли документы, а потом советовали, где еще искать. Кормили, успокаивали, но никто не мог сказать, где Жернев. К вечеру, совсем измученная, добралась до гостиницы. Утром снова зашла в военкомат и нашумела там, говоря, что должны записывать, куда направляют командиров. С досады чуть не заплакала. Дежурный сказал мне:

— Вы тут ищете его, а он, может быть, уже в вашей части.

Это предположение меня обрадовало. Действительно, Гриша скорее всего направился в свою часть. Я вышла на шоссе.

Машины ходили груженные боеприпасами, и шоферы не обращали внимания на поднятую руку. Показалась легковая машина. Я рискнула: «Дай проголосую, может быть, возьмет». Машина остановилась. Дверцу открыл пожилой полковник с большими белыми усами. «Вот сейчас он задаст мне». Полковник ждал, что я скажу, а я стояла и испуганно смотрела на него. Прервав неловкое молчание, полковник ласково спросил:

— Вам, товарищ боец, подъехать надо?

— Да.

— Садитесь.

Усадил рядом с собой. Попросил документы и, прочитав отпускной билет, удивленно посмотрел на меня.

— Вы женщина?

— Да.

— Почему же вы острижены?

— В госпитале остригли...

Полковник так приветливо разговаривал со мной, что я начала рассказывать ему о муже и расплакалась.

— Вот так боец! — засмеялся он.

Он стал было успокаивать меня, а потом откинулся на сиденье и долго молчал: пусть, мол, выплачется.

Наплакавшись вдоволь, я утихла.

Мы ехали по грунтовой дороге. Машина то и дело подпрыгивала на ухабах. Нам часто приходилось объезжать двигающиеся колоннами подводы, груженные зерном. Они' следовали с большим интервалом, опасаясь налетов авиации. Каждая подвода была замаскирована зелеными ветками. На передней мы увидели прибитый к борту плакат: «Все для фронта, все для победы!»

На полях кипела работа: шел обмолот убранных хлебов, очистка и просушка зерна. То там, то тут мелькали белые косынки колхозниц.

Полковник сказал:

— Ваш муж, возможно, из военкомата получил направление в штаб фронта. Я заеду в Прилуки, а оттуда направлюсь в штаб фронта. Поедемте со мной, там вы скорее разыщете мужа.

В Прилуках он сошел у какого-то здания, а мне велел ждать его в машине. Прошло много времени. Полковника не было. Я подумала: «Зачем ехать еще куда-то, когда Гриша, возможно, уже в своей части.

Отпуск кончается, наши могут вступить в бой, а я буду разъезжать».

Я сказала шоферу.

— Передайте, пожалуйста, полковнику, что я благодарна ему, но раздумала ехать в штаб фронта, думаю, что муж уже в части, поеду туда.

Вышла на дорогу, встретила попутную машину, на ней и поехала.

Но Жернева в полку не оказалось.

Меня встретили приветливо, особенно старые бойцы и командиры. Они добродушно посмеивались над моей стриженой головой. Я чувствовала, что вернулась в родную семью.

Вскоре полк двинулся в путь. На какой-то станции мы сели в эшелон и через несколько дней были в районе Днепропетровска, где шли бои с просочившимся на левый берег Днепра противником. Мы несколько дней обороняли деревню на берегу небольшой речушки, притока Днепра, сковывая маневры подвижных групп оккупантов.

Затем нас перебросили на кукурузное поле какого-то совхоза. Гитлеровцы, видимо, не знали наших сил и на этом участке не наступали. На правом фланге гремели орудийные раскаты и слышалась частая ружейная перестрелка.

Вечером начальник штаба приказал отправить всех бойцов из тыловых подразделений на правый фланг. Капитану Ниловой, мне и одному санитару майор велел остаться с ранеными в кукурузе. Он предупредил:

— Не спите, товарищи. Следите, чтобы немецкая разведка не подошла к вам близко. Кроме вас, на участке никого нет.

Нилова высказала опасение:

— А если противник нас атакует?

— Здесь противник не пойдет в атаку, а на правом фланге трудно, там люди нужны.

Взошла луна и осветила развороченные бомбами дома совхозного поселка. На правом фланге не утихал бой. Метрах в пятистах от нас взлетали осветительные ракеты, и где-то совсем близко строчил пулемет.

Выставив санитара в охранение на краю кукурузного поля, мы с Ниловой, прижавшись друг к другу, сели в окопчике и стали вспоминать прошлые дни, говорить о родных и товарищах. Нилова была москвичка. Она рассказала, как на первомайском параде проходила мимо мавзолея и товарищ Сталин улыбался и приветствовал колонны демонстрантов. Я завидовала Ниловой, — она видела на параде товарища Сталина, а я даже ни разу не была в Москве.

Разговор прервала близкая автоматная очередь. Нилова вскочила.

— Видишь, какого нахальства набрались! — прислушиваясь, сказала она.

Я трусила: вдруг гитлеровцы узнают, что здесь почти никого нет, придут сюда и перережут нас и раненых, ведь по кукурузе нетрудно подобраться незаметно.

Внезапно мы услышали окрик часового:

— Стой! Кто идет?

Нилова вставила новый диск в автомат.

— Посмотрю, кто там ходит, а ты иди к раненым.

Она скрылась в высокой кукурузе.

Не успела я поднять санитарную сумку, как раздался приглушенный гортанный крик — и сразу все стихло.

«Что-то неладно», — подумала я. И, надев через плечо сумку, пошла к раненым.

— Сестра, что за крик? — спросил меня раненый капитан.

— Не знаю, туда пошла Нилова, — ответила я, стараясь скрыть тревогу.

— Дайте мне воды, — попросил капитан.

Когда я поила его из алюминиевой фляги, застрочил наш автомат и послышался пронзительный крик Ниловой:

— Хальт! Ложись!

И снова выстрелы.

— Тамара! — долетел до меня тревожный голос Ниловой.

Я побежала на помощь. Но высокая кукуруза мешала видеть. «Дам очередь», — и я нажала на спусковой крючок. Пули одна за другой полетели в небо, и сейчас же совсем близко последовала ответная очередь. В нескольких шагах от меня над кукурузой показался летний кожаный шлем Ниловой.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒