Смоленск—Вязьма 1 страница

Минск

И опять на вокзал, и опять к поездам,

И опять проводник выдаст белье и чай.

И опять не усну, и опять сквозь грохот колес

Мне послышится слово «прощай».

Группа «Кино», «Стук»

Жаль, что все уже спят, подумал я, зашнуровывая в полумраке вагона ботинки. Придётся идти гулять в одиночестве. Я застегнул куртку, и, оглядев напоследок гостеприимное плацкартное купе, отправился на перрон. Возле выхода я с небольшим трудом разминулся с мужчиной, который заносил объёмистый, тяжёлый чемодан.

Снаружи было очень холодно. Если бы я знал, что судьба забросит меня в столь прохладное будущее, то я несомненно оделся бы потеплее и взял шапку. Спустившись на перрон, я убрал зябнущие руки в карманы ветровки и огляделся.

Минский вокзал был большим, прекрасно освещённым зданием из стекла и хрома. Сверху, над головой, чернело ночное небо с белыми клочьями облаков, и ослепительно горели вокзальные фонари. В воздухе чувствовались запахи угольного дыма и машинного масла. Стоящая рядом проводница Ольга переступила с ноги на ногу и посмотрела на меня.

— Что-то холодно, — сказал я, нейтрально начиная разговор.

Я вытащил замёрзшие руки из карманов и потёр их друг о друга. Это не сильно помогло.

— Мне давно не доводилось ездить через границы таким образом, — сказал я. — Вы знаете, что полвека назад окна не закрывали железными ставнями?

— Ну, это когда ещё было-то, - сказала она, пожимая плечами. — До нашего с вами рождения.

— Ну да, — согласился я. — Но всё-таки, вам не кажется странным ехать через другую страну в консервной банке?

- Таковы законы, — сказала Ольга, снова пожимая плечами. — Да и тут всего три часа. Я както общалась с проводницей, которая работает на поезде Москва—Владивосток. Там, когда поезд едет по китайским районам Забайкалья, приходится закрывать окна на двенадцать часов. Летом ужасно получается. Постоянно инфаркты и тепловые удары.

Я не рискнул расспрашивать про Забайкалье подробнее, чтобы не вызвать у проводницы подозрений.

— Потом ещё один участок, часов на восемь, — договорила она. — Это если на Владивосток ехать. В обратном направлении сначала восемь часов, потом двенадцать. Так что нам ещё везёт.

Неужели в России за сорок лет выросло поколение, для которого всё это представляется нормальным?

— Как вообще сейчас работается? — поинтересовался я. — – Когда-то давно я был знаком с одной проводницей, которая рассказывала про рейсы много интересного.

— А что тут интересного можно сказать? — немного удивилась моему вопросу Ольга. — Нервная, тяжёлая и неженская профессия. Как и везде, зарплаты мало, работы много, штрафуют за что угодно. Пассажиры бывают разные, сейчас вагон спокойный, ехать легко. Вообще, всякое бывает...

- Да, - сказал я. – Меня удивил полицейский визит. Это было неожиданно.

- Кто-то из вагона услышал ваш разговор, и пошёл в полицию, - сказала Ольга. – Я даже не знаю, кто. Подозреваю на девятое и двенадцатое места. Хорошо, что вы смогли замять это дело. А то нас опять могли бы лишить премии – за то, что в вагоне нарушают правила...

Как у вас на работе строго, — сказал я.

- Да везде так, куда ни пойди. А у вас разве как-то иначе?

Я пожал плечами.

- Я вообще безработный историк, - сказал я чистую правду. – Изучаю начало века. Вот, позвали в Москву на консультацию. Надеюсь, заплатят хорошо…

Я прервался, почувствовав, что определённо выдаю желаемое за действительное. Двое стоящих на перроне пассажиров выкинули окурки в урну и поднялись в вагон. Ольга оглянулась по сторонам.

- Вам повезло, вижу, вы работаете по призванию. Я сама в детстве, — сказала она негромко, — хотела стать переводчицей, как моя мама. Она в молодости работала учительницей в школе, делала переводы и водила экскурсии для иностранцев по Калининграду. Потом, когда из школы убрали английский язык за непатриотичность, она пять лет занималась репетиторством. Затем пришли люди из федеральной опричной службы и приказали прекратить. Сказали, что это подпадает под статью о пропаганде антироссийского образа жизни. А родителям школьников заявили, что им могут вынести предупреждение об измене родине. Так и сказали: «Зачем язык учите? За границу сбежать хотите?» И вот с тех пор моя мама работает гардеробщицей. Взяли в школу обратно, по знакомству. Больше на работу никуда не берут, а до пенсии еще дожить надо.

Вокзальные динамики сообщили, что на какой-то из перронов прибывает поезд из Бреста.

Жуть, — сказал я.

— Да что вы? — искренне удивилась Ольга. — У нас в Калининграде ещё нормально. Жить можно. Хуже было у маминой подруги в Брянске. Она тоже давала уроки английского. К ней однажды пришли какие-то не то хулиганы, не то бандиты. Сказали, что они из духовно-патриотической дружины, и что её уроки иностранного языка оскорбляют русских людей. И что других эти уроки могут оскорбить еще больше, так что если она не прекратит преподавать, то ей сожгут машину, а сына ночью изобьют в подворотне. Она пошла в полицию, а там развели руками. Слова к делу не пришьёшь. Когда сожгут, приходите. И всё. Только вы, пожалуйста, это никому не говорите. Это уже давнее дело. Его ни к чему вспоминать. Выжили, и ладно.

— O, don‘t worry[2], — с трудом вспомнил я английские слова.

Вдалеке, в стороне головы поезда, что-то грохнуло. Состав вздрогнул и сдвинулся на несколько сантиметров.

Единственный плюс работы проводницей, — внезапно заметила Ольга, — так это то, что можно купить нормальных продуктов в Москве. Мы как приезжаем, так сразу отправляемся в привокзальный универмаг...

— Типа супермаркета?

— Слово-то какое забытое, супермаркет... Да, так назывались универмаги в моём детстве. Удивительно, что вы ещё помните.

— Это же моя профессия! — сказал я тоном квалифицированного специалиста.

По перрону шел знакомый мне начальник поезда. Возле каждой из проводниц он останавливался и о чём-то говорил.

— Так, важное изменение, — торопливо сказал начальник поезда, подойдя к Ольге. — Большая накладка с локомотивами. В общем, к нам сейчас цепляют правительственный поезд до Москвы. Сейчас по вагонам пройдут люди из службы охраны, будут смотреть на предмет безопасности. Окажи им содействие. После отправления проинструктируй пассажиров, чтобы не ходили по вагонам и не шумели. Если из правительственного поезда чтото потребуют, немедленно предоставь все что угодно. Все понятно?

Ольга торопливо поднялась в вагон, а начальник поезда отправился дальше. Я решил немного пройтись. До отправления поезда было еще много времени. К счастью, ветер утих, и мне было уже не так холодно. Какое-то время я стоял на вокзальной галерее, словно на капитанском мостике, озирая будущее, точно моряк — штормовой океан. От возвышенных мыслей меня отвлёк громкий гудок. Маневровый тепловоз подталкивал к нашему составу шесть дополнительных вагонов.

Они выглядели более аккуратно, нежели тот, в котором ехал я. Окна снаружи были чище, а триколорная окраска — ярче. Каждый из вагонов был украшен большим двуглавым медведем. На перроне стояло трое мужчин в форме неизвестного мне ведомства. У всех были очень неприятные строгие лица.

— Проход запрещён приказным тоном сказал один из них. — Охраняемый состав, нахождение посторонних лиц не допускается.

— Ну, так я же в него не сажусь, — ответил я, разворачиваясь. Показав в кармане мужчинам кукиш, я отправился назад.

— Охраняется, — коротко сказал я Ольге, которая только что вернулась на перрон из вагона. — А что это вообще за поезд к нам прицепили?

— Правительственный спецсостав, — сказала она, стряхивая белую пыль с локтя. — Какие-то перебои с локомотивами. Задержка недопустима, поэтому его присоединяют к нам. Хорошо ещё, что у всего калининградского поезда неразъёмные сцепки, а то бы нас отделили, и пришлось бы ждать здесь до утра!

Я взглянул краем глаза на вагонную сцепку. Наверное, так бы выглядел гордиев узел, изготовленный сварщиком из металлической арматуры. Трафаретная надпись на торцевой стенке вагона лаконично сообщала: «Расцепке не подлежит».

С нами поедет правительство? — поинтересовался я.

— Нет, — сказала Ольга. — Это просто такое название. Там едут высокопоставленные пассажиры. Даже министры и генералы предпочитают поезд, потому что не решаются лететь самолётами Однако мы скоро отправляемся. Заходите, я буду закрывать дверь.

Я поднялся с минского перрона в ставший мне родным плацкарт. В вагоне было тепло, темно и очень душно. Если бы не вышел наружу, то так бы и не узнал, насколько затхл и тяжёл воздух в вагоне.

Минский вокзал за окном дрогнул и поплыл назад. За краем окна исчезали фонари и скамейки. Пропал перрон, потянулись назад служебные постройки. Поезд ускорялся. Синей молнией в темноте мелькнул маневровый светофор. Вдалеке ярко горели огни какого-то высотного здания.

Хлопнула тамбурная дверь. Вошла Ольга, сжимая в руке железнодорожный фонарь.

— Можно еще чаю? — поинтересовался я. — Я оплачу, конечно же. Она улыбнулась в ответ на мою улыбку.

— Берите так, — проводница протянула мне подстаканник, чайный пакетик и сахар. — Я в отчете укажу, что это для служебного места.

- Спасибо, - сказал я, заваривая чай, при этом стараясь всё так же не глядеть в камеру видеонаблюдения.

- Она не работает, - сказала Ольга. – Это муляж.

Поезд уже набрал ход. В Минске наш вагон заполнился почти полностью. Мне приходилось идти осторожно, чтобы не опрокинуть стакан на кого-нибудь из спящих, или же не запнуться о стоящие в проходе ботинки. Вдали кто-то шумно стелил постель. В нашем купе появились два новых пассажира. Над мирно спящим рыжеусым расположилась женщина. Её длинные чёрные волосы раскинулись на подушке, чуть спадая вниз. Над моей полкой уже спал незнакомый мне пассажир, с головой закутанный в одеяло. Судя по громоздкому квадратному чемодану, торчащему из-под моего спального места, и по тяжёлому, с присвистом, дыханию, это явно был мужчина средних лет. В купе определённо стало тесновато и менее уютно.

Поезд покидал Минск. За окном один за другим мелькали жилые кварталы и улицы, огни домов и машин. Где-то там жили люди будущего, которых я никогда не увижу, и которые никогда не увидят меня.

Чай был горячим; я пил его маленькими глотками. Сейчас поезд выходил на прямую линию к Москве. На этом пути после Минска располагались Орша, Смоленск, Вязьма и, хоть поезд там и не останавливался, Бородино. Я внезапно подумал, что наш путь проходит по местам трагической боевой славы России. На Белорусском и Витебском вокзалах стоят памятники солдатам, которые в свое время отправлялись с них на мировые войны. Я же сейчас еду с той стороны, откуда приходил неприятель.

Как раз на мысли о неприятеле в тёмном проходе плацкарта появился мужчина лет тридцати пяти, в светло-сером костюме без галстука, гладко выбритый и аккуратно подстриженный. У меня появилось недоброе предчувствие.

Мужчина оглядел меня с ног до головы очень настойчивым и внимательным взглядом, после чего назвал моё имя и фамилию.

— Это вы? — спросил он негромко, стараясь никого не разбудить.

— Нет, это не я, — сам собою вырвался у меня ответ. Что-то подозрительное было в этом вопросе. Мне вспомнился банк в зелёных тонах, где я узнал, почём фунт стерлинга.

Мужчина вытащил из внутреннего кармана удостоверение в красной обложке. В скудном освещении ночного плацкарта больше ничего не удалось разобрать.

— Третье отделение канцелярии президента, — - произнёс он. — Меня зовут Алексей, и нам нужно поговорить.

— А если я не хочу с вами разговаривать? — поинтересовался я. Почему-то мне действительно не хотелось этого делать. В конце концов, я и так неплохо ехал в плацкарте, пока к нам не прицепили правительственный поезд.

Алексей посмотрел мне прямо в глаза.

- Пожалуйста, не ведите себя глупо и не ухудшайте и без того плохое ваше положение, — заявил он. — Если бы здесь сейчас были люди из государственной тайной полиции или федеральной опричной службы, то вас бы никто и ни о чём не просил. Вам бы просто завернули руки за спину болевым приёмом и увезли в машине. А я вежливо прошу пройти со мной и поговорить. Плацкарт – не место для разговоров. Кажется, я уже где-то это слышал. - Далеко идти?

- Несколько вагонов. Ваш паспорт у вас с собой?

— Да. Он нужен?

— Да, нужен.

Мы шли по ночному поезду. Оставив последний вагон плацкарта позади, мы остановились в тамбуре. Здесь стояли двое мужчин в форме. Каждый из них был вооружён пистолетом-автоматом незнакомого мне образца. На двери вагона располагалась большая предупреждающая вывеска, прикрепленная, судя по всему, совсем недавно:

Специальный состав

Пограничный тамбур

Посторонним вход категорически воспрещён

Огонь открывается без предупреждения

— Он со мной, именем августейшего президента, — спокойно сказал Алексей охранникам, и оба с нарочитой готовностью кивнули.

Он открыл дверь ключом, и мы прошли через лязгающий стык вагонов. В погрантамбуре правительственного вагона были двое мужчин в штатском, которые сразу же отодвинулись к стенке, пропуская нас. Оставив охранников позади, мы оказались в коридоре купейного вагона. Сразу ощущалось, что он предназначен для более состоятельных и влиятельных людей, чем пассажиры плацкарта. На полу, поверх паркетной доски, лентой тянулся длинноворсовый ковёр с сине-жёлтыми прихотливыми узорами. Стены до середины были отделаны полированными панелями орехового дерева. Выше шла синяя атласная обивка с двуглавыми медведями, вышитыми золотом. Шторы на окнах были оформлены в тех же цветах. По периметру потолок украшала декоративная лепнина в античном стиле. Свет лился из матовых стеклянных полушарий, закрепленных на потолке в литых бронзовых ободах. На двери, через которую мы вошли, располагался большой золотой двуглавый медведь с пшеницей. Только сейчас я смог рассмотреть, что на ленточках, обвивающих снопы, написан девиз:

«ПРЕЗИДЕНТ. РОДИНА. СТАБИЛЬНОСТЬ»

— Нам сюда, — произнёс Алексей, открывая ключом дверь номер шесть. За дверью было двухместное купе. – Присаживайтесь.

В купе было пусто. Незастеленные полки обтягивал прохладно-синий бархат, на котором золотились двуглавые медведи. Я сел в кресло возле окна.

— Можно увидеть ваш паспорт? — обратился ко мне Алексей, закрыв дверь и щёлкнув замком. Что же, я был не в том положении, чтобы противиться. Я протянул ему бордовую книжечку.

Канцелярист из третьего отделения рассматривал мой паспорт как можно более тщательно. Особый его интерес вызвали шенгенская виза и разрешение на выезд с территории Пограничного союза; он весьма дотошно изучил все подписи и штампы. Тем временем я бесстрастно смотрел на Алексея. В темноте плацкарта я так и не успел толком его разглядеть. У моего визави было аккуратное округлое лицо со слегка заострённым подбородком и внимательный взгляд, в настоящий момент прикованный к моему документу. Алексей выглядел в меру высокопоставленным чиновником средней руки. В нём не было ни отвратительной барской властности регионального губернатора, ни противного вахтёрского превосходства мелкого госслужащего, которому вместе с крохами власти достаётся бескрайнее море работы и ответственности, заботливо возложенное на него вышестоящими чинами. В нашей беседе мы держались на равных, и это было весьма приятно.

— Возьмите, — вернул мне паспорт Алексей, сжимая в другой руке лупу. Я молча убрал документ. — Вы ехали в Москву. Позвольте узнать, для чего?

Я и сам не мог внятно ответить себе на этот вопрос, но мне не понравилось, что Алексей употребил глагол в прошедшем времени.

Чтобы посмотреть на архитектуру города и ознакомиться с его историей, — нейтрально ответил я.

По всей видимости, этот ответ его совершенно не удовлетворил.

- С вами хочет поговорить один очень высокопоставленный человек, — медленно начал Алексей. Его рука одёрнула на себе пиджак. – Если быть точным, то вас хочет видеть господин президент Российской Федерации. Надеюсь, мне не нужно объяснять, что это желание имеет силу приказа? Вы поедете со мной в Москву в правительственном вагоне, а потом мы доставим вас в Кремль.

— А если я не хочу?

— Наверное, вы не до конца понимаете ситуацию, — Алексей слегка поднял брови. —Давайте я обрисую вам положение, в котором вы находитесь. Для начала, вы имели у себя банкноту в двадцать евро. Вы не сдавали её государству, храня у себя. От двух лет общего режима. Далее, вы осуществляли нелегальную продажу валюты. Это уже от четырёх лет общего режима.

— Но у меня есть бумага из банка...

— Ваша бумага — липа, и вы прекрасно об этом знаете. Директор банка сознался во всём сразу после ареста. Кстати, вы знаете, что он вас надул? Двадцать евро — это полмиллиона рублей.Вот же жулик, подумал я. Он выглядел столь солидно, а обманул, точно меняла на Центральном рынке!

В банке вы отдавили ногу полицейскому, находящемуся при исполнении, — продолжал Алексей. — Нападение на представителя власти. Пять лет минимум.

— Но я не отдавливал ему ногу!

— Поздно, он уже дал письменные показания, — сказал мой собеседник. — Медицинская экспертиза обнаружила трещину ногтя на большом пальце левой ноги. Далее. Я вижу, что на вас зарубежная куртка. Это можно квалифицировать как действия, направленные на экономический подрыв отечественного производства. От двух лет. Как я понимаю, ваши джинсы и ботинки тоже зарубежные. От трёх лет.

— На мне ещё польские носки, — добавил я себе срок из чувства противоречия.

— Тогда это уже вплотную подходит преступлению в крупном размере, от пяти лет. К тому же здесь уже может появиться другая статья. В тот момент, когда Россия осуществляет торговую блокаду всего мира, вы финансово поддерживаете зарубежную промышленность враждебных нам стран. Так что тут возможна ещё и измена родине, а это... вы знаете, что такое червонец?

— Я знаю ещё, что такое четвертак, — мрачно ответил я. Мой собеседник явно имел в виду отнюдь не нумизматические толкования этих слов.

— Вот видите, вы сами прекрасно всё понимаете. Впрочем, у вас хватит и более доказанных преступлений. Вы не служили срочную сельскохозяйственную службу. От четырёх лет. Уклонение от службы — это опасное преступление, ибо если никто не пойдёт служить, то кто же тогда станет кормильцем родины? Кто вырастит зерно для продажи за границу?

Наверное, что-то в моём взгляде задело Алексея. Его тон на секунду стал более человечным.

— Зачем вы так смотрите на меня? — спросил он. — Я всего лишь говорю то, что скажет гособвинитель на вашем процессе. Заметьте, мы сейчас ещё не касаемся того, что вы последние три года не были на исповеди. В исповедальном реестре нет сведений о вас. Значит, вы считаете себя безгрешным и этим оскорбляете чувства верующих. Год трудовых работ в Соловецком монастыре.

— А если я атеист?

— Если вы отрицаете существование бога, то это оскорбление чувств верующих, совершённое с особым цинизмом. От двух до трёх.

— Ну, а если я агностик?

— То вас всё равно посадят, — с предельной честностью сказал Алексей. По его виду было ясно, что он не шутит. Я посмотрел ему в глаза, словно пытаясь в чём-то пристыдить. Сейчас это мне не удалось: мой собеседник не отвёл взгляда, и даже не моргнул.

Ну у них и законы, признавая свою капитуляцию, подумал я.

Вы не похожи на человека, который ходит на исповедь и в чём-то признаётся. Ваш костюм явно сшит не в Иваново, — так же откровенно сказал ему я. — Но вас же не арестовывают?

— А меня пока не хотят посадить, — сказал Алексей, глядя мне в глаза. В слове «пока» чувствовался некоторый вызов, оттенённый нотами фатализма.

Мы снова замолчали. Бить такие карты мне было нечем.

—- Ну, и если у следствия возникнет необходимость, - сказал Алексей, - вас всегда могут привлечь за призывы к сепаратизму. Пять лет минимум. Это так называемая «владивостокская» статья, однако при желании калининградцев по ней тоже сажают. Я правильно понимаю, что вы калининградец?

- Коренной, - сказал я. – А нас-то за что?

Алексей пожал плечами, всем своим видом показывая, что речь сейчас пойдёт о каких-то банальных и абсолютно очевидных вещах, наподобие необходимости переходить дорогу на зелёный свет или же об опасности нахождения под стрелой крана.

- Вы слишком далеки от России, и слишком близки к загранице, - сказал он, сформулировав свою мысль. – Вы, по старой памяти, слишком много знаете о том, как живут люди в других странах, а это знание опасно подтачивает те духовно-нравственные ценности, на которых держится Россия.

- Да, - согласился я. – Когда возвращаешься в Калининград из Польши, разница в уровне жизни видна невооружённым глазом. Понимаешь, насколько бедно и ужасно мы…

- Не надо! – торопливо остановил меня Алексей. – Давайте не будем говорить об этом, пока мы в пути! Иначе вам добавят ещё лет десять, и мне дадут три за компанию. Здесь, в правительственном поезде не должно быть подслушивающих устройств, но всё же, предлагаю не рисковать. Вы и так за двенадцать часов набрали двенадцать лет, и стали самым разыскиваемым человеком в России.

- Почему?

- По совокупности ваших деяний. Вы выглядите очень любопытно, и многие хотят побеседовать с вами поближе. В том числе и президент России.

- Кстати, так почему он хочет меня видеть?

- Я не уполномочен сообщить вам подробности. В общих чертах, вы можете оказать очень большую услугу своей родине. При этом существует опасность, что другие ведомства захотят, чтобы вы оказали услуги не родине, а им. Арестовать такого опасного правонарушителя, как вы – это путь к новым званиям и финансированию. Все громкие дела, которыми наши силовики так любят хвастаться, липа, и это прекрасно всем известно. А тут появляетесь вы, как на блюдечке, с полным набором потенциальных дел, которых хватит для десяти генеральских карьер. Я уже говорил, что если бы к вам пришли люди из тайной полиции или опричной службы, то вы бы не беседовали в таких комфортабельных условиях, - Алексей обвёл взглядом купе. – Я – канцелярия президента, и я повезу вас к нему. А они повезут вас к себе.

Я попытался взвесить ситуацию.

- Что же вы предлагаете?

- Уютное купе до Москвы в правительственном поезде. Затем – аудиенция у господина президента.

- Полагаю, вопрос моего согласия чисто риторический?

- Безусловно. Вы же не хотите ехать в вагонзаке?

Я пожал плечами. Похоже, выбора действительно не было.

- Хорошо, я согласен.

- Вот и прекрасно.

Алексей открыл свой дипломат и достал оттуда пачку бумаг.

- Правительственный состав, - пояснил он мне, - даёт вам определённый иммунитет. Как минимум, сюда без разрешения не войдёт полиция внутренних дел. Но, к сожалению, есть и другие… Поэтому нам необходимо устроить вас на работу в Канцелярию президента.

Я удивлённо смотрел на него.

- У вас будет чин советника второго класса. Это что-то вроде старшего лейтенанта. К сожалению, больше пока нельзя, но думаю, что в Москве вас ожидает значительный карьерный рост.

— А для чего это?

— Как я уже говорил, вас ищут все. В случае какого-либо непредвиденного инцидента вам будет проще в чине советника, чем без него. Я немного замёл ваши следы в Минске. Теперь все думают, что вы пересели в петербургский поезд, и будут ожидать вас в Витебске. Так что мы без проблем доберёмся, как минимум, до Вязьмы, а дальше будет видно.

Я просматривал бумаги приёма на госслужбу, бегло читая бесчисленные пункты, условия, права и обязанности. Я не мог сказать, что горел желанием устраиваться на работу в канцелярию президента. Конечно, я приобретал право ехать в столь прекрасном вагоне, но меня беспокоила обратная сторона медали. За сорок прошедших лет в русской державе возникла какая-то гниль. Мне не вполне нравилось то, чем стала Россия в 2057 году, и я не хотел принимать участие в происходящем. К сожалению, принципы хороши тогда, когда они подкреплены хотя бы браунингом. У меня был лишь загранпаспорт.

— Возьмите, — Алексей протянул мне ручку с пером в виде Спасской башни. – Только, прошу, поставьте свою настоящую подпись, как в паспорте. Сыну турецкоподданного будет очень непросто сделать карьеру в России.

И я, посрамлённый подписал.

— Превосходно. Поздравляю с поступлением на государственную службу в третье отделение личной канцелярии господина президента Российской Федерации — крепко пожал мне руку Алексей. — Третье отделение занимается особыми поручениями, которые нельзя возложить на первые два... Вот возьмите.

Из того же дипломата появилось удостоверение в знакомом красном переплёте.

— Это вам, — говорил Алексей, пока я, как заворожённый рассматривал свои фамилию, имя и отчество. — Фотографию мне пришлось взять с камер видеонаблюдения в банке. В Москве вам дадут новые документы. Теперь вы мой коллега. Права, премии, неприкосновенность, выслуга лет, служебное жильё, ведомственные поликлиники, санатории... об этом вам расскажут позднее. Да, кстати, вы можете в разговоре о господине президенте не использовать титул «августейший». Это тоже одна из льгот.

Я только сейчас обратил внимание на то, что на моём удостоверении изображён куда более привычный для меня двуглавый орёл.

— Почему здесь не медведь? — спросил я, крутя красную корочку в руках.

Алексей потёр переносицу.

— Аппарат господина президента сохранил для себя прежний герб России, — пояснил он. — Двуглавый орёл – наш отличительный знак. Кстати, чуть не забыл! Вам нужно выбрать партию, в которую вы хотите вступить.

— Что, простите? — удивился я.

Алексей тем временем извлёк из дипломата три партбилета, окрашенные в красный, синий и белый цвета соответственно.

— Неужели вы хотите работать на госслужбе, будучи беспартийным? — в свою очередь удивился Алексей. — Боюсь, что такое позволено разве что президенту. Уверяю вас, что любой человек, который хочет занять хоть какой-то пост…Вот выбирайте на свой вкус. «Партия труда и работы», «Великая Россия» и ««Либерально-Консервативный союз».

- Что, ещё и в партию вступать?

- В принципе, они абсолютно ничем не различаются, - не отвечая на мой вопрос, продолжал Алексей. А теперь, пожалуйста, располагайтесь здесь, в этом купе. Будьте как дома. Вагон-ресторан чуть дальше.

- У меня осталась куртка в плацкарте, - вспомнил я. – И тапки.

- Вам их принесут позднее. Помимо этого, я убедительно прошу вас: никогда, ни при каких обстоятельствах не выходите из правительственного поезда. Поверьте, в ваших же интересах ехать до Москвы здесь, никогда и никуда не выходя. В противном случае...

Он не договорил, красноречиво взглянув на меня.

— Что же, тогда я спрошу сам. Правильно ли я понимаю, что я сейчас — единственный гражданин России, который может выехать за границу?

Мерно и негромко стучали колёса. Поезд слегка покачивало.

Пожалуйста, — сказал Алексей, чуть задержавшись с ответом, — больше не говорите этого вслух. По крайней мере, до прибытия в Кремль. Иначе вам будут очень сильно завидовать. Пусть это будет нашим секретом. Договорились?

— Подождите. Мне хочется задать пару вопросов, — сказал я. — А почему Беларусь теперь называется Минской Государственной Республикой? — поинтересовался я. — И что такое ОКРАМ? Что вообще происходит в стране?

— Думаю, у вас к нам вопросов так же много, как и у нас к вам, — Алексей улыбнулся чуть шире. — Похоже, придётся организовать небольшой вводный инструктаж на Старой площади, когда мы приедем, но кое-что можно рассказать сейчас. Надеюсь, вы понимаете, что все, что будет сейчас сказано, относится к гостайне? До десяти лет за разглашение.

Я кивнул.

— Когда-то давно, больше сорока лет назад, шла так называемая «война санкций», — неторопливо, обдумывая слова, начал Алексей. — Страна, по которой мы едем, занимала очень неопределённую позицию. Она хотела дружить как с Россией, так и со странами Запада. Она требовала очень многого и не предоставляла никаких гарантий, выгодно используя своё положение посредника. Мы вежливо попросили её президента определиться. Его ответ нам не понравился, поэтому мы столь же вежливо провели операцию «Немига»: ввели в страну войска и помогли гражданам произвести выборы нового президента, потому что старый немного засиделся. Новый законно избранный лидер занимал более выгодную для нас позицию. После его реформ страна стала известна под именем Минской Государственной республики. К сожалению, западу очень не понравились наши действия. При ООН был даже создан специальный трибунал. Ни один человек из высшего руководства нашей страны с тех пор не мог выехать за границу, не рискуя попасть под арест. По этой причине в качестве защитной меры мы ввели выездные визы. К сожалению, из десяти человек, которым разрешали отправиться за рубеж, возвращался только один, поэтому выдачи виз были прекращены.

— Окончательно? — спросил я. — Но ведь вы... то есть мы как-то торгуем с ними зерном?

— В Бресте, на реке Буг есть пограничный мост с конвейером, по которому зерно безостановочно поступает за рубеж. По этому же конвейеру к нам поступают зарубежные товары, которые ещё не выпускаются в рамках импортозамещения, например мой новый итальянский галстук, который я надеваю по особым случаям. Такие же конвейеры есть в Гродно и Свислочи. Схема выстроена так, что никто не может бежать на ту сторону. Колючая проволока, ток... Что же до морского сообщения, то когда-то в Японии, триста лет назад, был такой остров Дэдзима, через который шла торговля с голландцами. Японцы не могли зайти на остров, голландцы не могли оттуда выйти. Примерно так же работают специальные изолированные гавани в Новороссийске и Петербурге. Единственный канал связи с заграницей — телетайпная линия Москва—Минск—Берлин—Лондон—Вашингтон. Больше ничего нет.- Как строго, - удивился я. Алексей пожал плечами, поднимаясь с полки.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒