Смоленск—Вязьма 2 страница

- Слишком много было желающих уехать. Родина не могла себе этого позволить.

- Кстати, а почему именно зерно?

- Когда в двадцать девятом году в Европе построили первый термоядерный реактор, спрос на нашу нефть и газ начал падать. За считанные годы он опустился до нуля, поэтому пришлось затянуть пояса на целое десятилетие, пока Россия изыскивала новую статью экспорта и перестраивала всю инфраструктуру. Зерно — это единственный российский товар, востребованный за рубежом. Если у вас больше нет вопросов, то я покину вас. Мне нужно сообщить хорошую весть на Старую площадь.

— Последний вопрос. Что такое ОКРАМ?

Мой собеседник, уже готовый открыть дверь, обернулся:

Ограниченный контингент Российской армии в Минской Государственной Республике. Единственная боеспособная часть нашей армии. Всё остальное после Сахалина... впрочем, давайте об этом потом. Ключ вот здесь, не забудьте взять, если будете выходить.

Я остался один. Вопросы, вопросы, кругом были одни вопросы. Пожалуй, решил я, если поужинать, то мне станет проще. Убрав удостоверение сотрудника третьего отделения в сумку, я ещё раз окинул взглядом три партбилета на столе. Их я брать не стал. Почему-то мне пришла в голову ассоциация с чашками напёрсточника.

Я вышел в коридор и, закрыв дверь латунным ключом с цифрой «шесть», направился в сторону, противоположную погрантамбуру. Следующий вагон был обставлен так же роскошно, но в зелёно-золотых тонах. По коридору навстречу мне шли двое деловых мужчин в костюмах при галстуках. Мы разминулись в коридоре; по мне скользнули два ненавязчивых изучающих взгляда. Наверное, для правительственного поезда я в своих джинсах и свободной рубашке выглядел недостаточно респектабельно. Миновав ещё один тамбур, я оказался в вагоне-ресторане, обставленном с приятной роскошью. Почти все столики были заняты людьми исключительно делового вида. Я ещё никогда не видел вживую столько солидных мужчин и элегантных женщин. Кто-то торопливо ел, поддевая мясо вилкой, кто-то вполголоса переговаривался, отодвинув полупустую тарелку. Какой-то плотный мужчина в безупречно выглаженном белом адмиральском костюме равнодушно посмотрел на меня и тут же вернулся в беседу со своим коллегой. Похоже, я был принят этим обществом, или, по крайней мере, не вызвал его отторжения.

Убранство вагона-ресторана правительственного поезда было столь же роскошно, как и его посетители. Стены украшали панели морёного дерева. Роскошные бра литой бронзы отражались в зеркальном потолке. Белели скатерти, и золотился огромный герб на стене. В ближнем ко мне конце вагона пианист негромко играл джаз. Чёрный фрак маэстро идеально сочетался с чёрным лаком фортепиано. Я поискал взглядом свободное место.

— Здравствуйте, — почтительно поприветствовал меня стоящий у двери швейцар. — К сожалению, полностью свободных столиков уже нет. Вы согласитесь присоединиться к кому-либо?

— Вполне, — ответил я.

— Тогда прошу вас сюда.

Швейцар провёл меня к дальнему столику, где одиноко сидел мужчина, одетый в рубашку-поло, выделяющуюся среди пиджаков и галстуков остальных. Его внешний вид показывал, что кризис среднего возраста явно не за горами.

— Прошу, — сказал швейцар, и я расположился напротив мужчины в рубашке-поло. Перед ним на большой тарелке лежал недоеденный шницель в окружении разбросанного горошка. Мужчина посмотрел куда-то сквозь меня и налил себе коньяка из стоящего рядом графина.

Я взял в руки меню, отпечатанное на мелованной бумаге. Шницель, лежащий в тарелке моего соседа, определённо состоял из мяса, и я имел все основания предполагать, что всё остальное тоже окажется съедобным. В этом вагоне-ресторане были куда более аппетитные блюда, чем в плацкартном. Все это изобилие было относительно недорого: мелкий шрифт внизу каждой из страниц сообщал, что цены, в соответствии с федеральным законом, дотированы Агропромом России.

— Что желаете? — ненавязчиво поинтересовался подошедший официант. На какую-то долю секунды мне стало неудобно, что я одет хуже, чем он. Мне оставалось надеяться, что в своём новом чине я могу себе это позволить.

— Пожалуйста, борщ за сорок рублей и запечённое филе осетра с овощами за сто двадцать, - выбрал я. Ещё с Молодечно мне хотелось рыбы, и вот мои мечты начали сбываться. – Скажите, почему у вас натуральный кофе стоит двадцать рублей, а цикориевый – пятьсот?

- Цикориевый кофе – импортный, - пояснил мне официант, сделав вид, что его это нисколько не удивило. – Натуральный же выращен по программе продовольственного импортозамещения. Возьмите лучше цикориевый.

- Мм. Понятно. Тогда, пожалуйста, чёрный чай с лимоном, - попросил я, ощущая приступ экономии.

- Вам чай сразу, или с основными блюдами? – спросил официант, взмахнув ручкой над своим блокнотом.

- Два чая. Один сразу, другой с блюдами.

И мне ещё триста грамм коньяка! – неожиданно сказал мой сосед, всё это время делавший вид, что смотрит в свой бокал.

Быстро и почтительно кивнув, официант ушёл.

— Вы не пьете? — внезапно спросил у меня сосед.

Я отрицательно покачал головой. В конце концов, я пил всю прошедшую ночь с переводчицей, я пил этим вечером с дембелем, и желания продолжить алкогольный марафон в правительственном поезде у меня не было.

— Просто не хочется, — пояснил я. Мой собеседник понимающе кивнул.

— А я вот, — признался он, — в поисках вдохновения. Алкоголь не помогает, поэтому не порекомендую.

— Вы писатель? — спросил я. Мой сосед не был похож ни на художника, ни на скульптора.

— Хуже, я журналист. Может быть, вы даже читали мои статьи. Анатолий.

Я посмотрел на своего соседа. У него были тёмно-русые волосы, чуть вытянутое лицо, краснеющий порез от бритья на левой скуле и неизбывная трагедия в глазах. Печаль зернового дембеля Олега была светлой, словно берёзовый лист, упавший в чистый ручей. Грусть журналиста Анатолия казалась чёрной и бездонной, как озеро берёзового дёгтя.

Я коротко представился. Мы пожали руки над столом.

— Я историк, реконструктор и консультант, — добавил я. — Специализируюсь на начале нашего века.

— Это видно по вам, — его взгляд пронёсся по мне, ловкий и цепкий, как пальцы фокусника. — Значит, мы с вами в чём-то коллеги... Мне тоже доводилось заниматься историей. Почему вас заинтересовала именно эта эпоха?

— Тогда происходило много интересного, — расплывчато ответил я. — Вы хотите взять у меня интервью?

Анатолий допил коньяк, подняв под острым углом донышко бокала. Дёрнулся кадык.

- Нет, что вы. Интервью берёт мой друг Максим, который должен сейчас подойти. Правда, почему-то он запаздывает...

Я молча слушал. Появившийся официант поставил рядом со мной чайник чая, белую тонкую чашку с кобальтовой сеткой и блюдце с дольками лимонов. Перед Анатолием возник ещё один хрустальный графин с жидкостью чайного цвета.

-Я журналист-зарубежник, - продолжил Анатолий, ловко наливая бокал. – И вот, возвращаюсь домой из творческого отпуска, который прошёл хуже, чем я ожидал. Вы не возражаете, если я возьму у вас дольку лимона?

- Отчего же нет, берите, - сказал я, налив себе чая. Он был весьма крепок. Такой чай с удовольствием отведали бы даже арестанты Таганской тюрьмы. Анатолий щедро посыпал дольку лимона сахаром и, выпив бокал, закусил.

- Спасибо, - сказал он. - Скажите, а вы изучаете отечественную историю, или же зарубежную?

— Обе, — чуть поразмыслив, ответил я. —Поезд гремел ложечкой в чашке с чаем. – Я не профессиональный историк, у меня нет диплома, но мои знания от этого не менее ценны. Как видите, я еду здесь.

— Как видите, я тоже, — парировал журналист. —Раз мы едем с вами в правительственном поезде, значит, чем-то мы заслужили здесь места. Просто так сюда нельзя попасть… Значит, мы немного коллеги. Я предпочитаю исключительно зарубежную тематику. Гораздо интереснее писать о Франции или Японии, чем сочинять очередную статью про то, что наши вооружённые силы закупили сто надувных танков взамен тех, что унесло недавно ураганом в Эстонию...

Подумав, Анатолий отковырял вилкой кусочек шницеля и съел его.

- Я как раз сегодня читал статью про новые танки ТН-40 в нашей армии, — сказал я. — Правда, там не говорилось о том, что они надувные.

— Ну, кто же напишет о том, что ТН расшифровывается как «Танк Надувной», а «40» означает его закупочную цену в миллионах рублей? Это же государственная тайна.

— А вы не боитесь рассказывать мне об этом? — поинтересовался я.Анатолий отрицательно покачал головой, катая в пальцах пустеющий бокал.

— Я вас умоляю. Неужели вы думаете, что кто-то об этом не знает? Тем более здесь, в правительственном поезде. Говоря низким слогом, мы все знаем, для чего в вагонном туалете висит рулон гербовой бумаги, но, из соображения приличия, не озвучиваем его назначение. Это как с Курилами. Все знают, что они проданы Японии, но никто не акцентирует на этом внимание; в нашем условно-приличном обществе об этом как бы не принято говорить вслух.

Мне стало любопытно, однако я не рискнул расспрашивать Анатолия подробнее, чтобы не показаться подозрительным. Тем временем, предоставленный сам себе журналист вернулся к прежней теме.

- Нет ничего скучнее и мельче, чем писать про Россию. Тем нет. Очередные статьи про уборку урожая. Через пять лет эта тянучка надоедает. Можно просто брать статьи прошлых лет и менять в них даты. Не про что больше писать. Не про уральские голодные бунты же. Мой друг Макс, талантливый режиссёр, очень от этого страдает. По объективным причинам он не может поехать куда-нибудь во Францию, чтобы снять фильм о коррумпированном мэре Парижа. Поэтому мне приходится брать на себя эту неприятную обязанность и рассказывать нашим согражданам про то, как ужасна жизнь за рубежом и как коварные страны НАТО борются с Россией. Вот, к примеру, я недавно написал отличную статью про девятую польскую танковую бригаду, что нацелена на Брест. Конечно, мне было бы интереснее написать про две китайские армии, стоящие в Забайкалье, но, как вы понимаете, после такой статьи я сам поеду в те края возделывать свёклу.

— Ваш ужин, — вежливо произнёс официант, появляясь слева от меня.

Это был восхитительный душистый борщ с крупными кусками говядины. На соседней тарелке располагалось заманчиво поблёскивающее филе осетра в окружении овощей.

— Самое приятное то, что меня, как журналиста-зарубежника ничто не ограничивает в работе, — продолжал Анатолий. — С годами начинаешь ценить свободу, даже если она выглядывает сквозь стальные прутья самоцензуры.

Я отодвинул опустевшую тарелку с борщом, чтобы немедленно перейти к рыбе. Графин моего соседа опустел, но в бокале еще плескался коньяк.

— Вы бы закусили, — предложил я, указывая вилкой на недоеденный шницель. Журналист посмотрел на него, словно видел впервые.

— Кусок в горло не лезет... Неохота, — отказался он. — Знаете, мне сейчас тридцать пять лет. Я посередине между Христом и Пушкиным. Вроде бы, всё хорошо. Я состоявшийся специалист, лауреат, дипломант и прочее, и прочее. Возможно, будущий главный редактор. Если повезёт, то войду в список смотрящих... Вы ведь не знаете, кто такие смотрящие?

— Признаться, нет.

—- Вы не журналист, так что в вашем признании ничего страшного. В московском телецентре есть закрытый приёмный узел, где могут принимать цифровой сигнал иностранного телевещания. Так вот, есть пять главных редакторов, трое с телевидения, двое из газет, которые имеют право смотреть эти каналы и читать закупаемую для нужд разведки иностранную прессу. Это смотрящие... Больше никому из нас нельзя.

Коньяк уже начал овладевать языком моего собеседника. Некоторые буквосочетания журналист произносил, слегка запинаясь.

— Наш редактор возвращается очень грустный после этих просмотров. Он запирается на час в кабинете и плачет. Потом он собирает планёрку, и ровным тоном рассказывает, что в Европе голод, а в Америке — бездуховность. Вот если я буду очень долго писать статьи про то, как плохо на западе, мне через пятнадцать лет разрешат зайти в охраняемую тремя разведками комнату и под их бдительным надзором самому посмотреть на этот самый Запад. И поэтому я три раза в неделю, ненавидя себя, сажусь и начинаю писать отвратительные статьи, в которые пытаюсь сам поверить. У меня получается их писать, но не получается верить. Я напиваюсь и понимаю, что это дурь. Я не этого хотел, если честно.

Я отодвинул опустевшую тарелку. Наконец-то я действительно наелся. Еда здесь была превосходной.

— В противном случае, — заметил я, — вы бы ехали в плацкарте и ели бы суп из семи круп.

— Вы еще молоды, — бросил мне журналист, откидываясь на спинку сиденья. — Ваше время — вечность. Мое — уже нет, и я понимаю, что иногда лучше ехать в плацкарте...

— Комплимент от шефповара! — объявил официант, ставя передо мной блюдце, на котором лежал бутерброд с красной икрой.

— Благодарю, — сказал я, беря в руки бутерброд. Мне было крайне непривычно ехать в столь комфортабельных условиях. Я поразился тому, как сильно еда и быт влияют на самоощущение. Закусывая печёной картошкой в плацкарте, человек словно спускается по общественной лестнице до состояния крепостного крестьянина, тогда как пассажир, наслаждающийся красной икрой в вагоне-ресторане, возносится к джентльменским кругам, обретая в своём пути такие моральные категории, как честь, достоинство и самоуважение. Наверное, на моём лице что-то отобразилось, потому что Анатолий засмеялся печальным смехом.

- Не обольщайтесь. Видите, там, за дальним столиком сидят два адмирала? Один из них – адмирал СФ, что означает «с флотом». Ему дают бутерброд с чёрной икрой. Другой из них – адмирал БФ, что означает «без флота». У него бутерброд с красной икрой, но намазана она вдвое гуще, чем у вас. Так что не сильно радуйтесь. Мы, мастера культуры, находимся на нижней ступени общественной лестницы России.

Я доел бутерброд. Всё равно мне было весьма приятно получить даже столь скромный комплимент.

— Пожалуйста, не слушайте то, что я говорю, — сказал Анатолий. — Я пьян.Когда-нибудь я скажу лишнее, и этот час наступит раньше, чем кажется. Полгода назад от меня ушла жена, и правильно сделала. Я бы тоже от себя ушёл. Я больше не хочу ничего писать. Я хочу сесть на поезд и уехать далеко-далеко, чтобы спиться в дороге и угаснуть во тьме. Я попробовал уехать в правительственный санаторий «Нарочь», но это оказалось слишком близко…

Орша

Какая грязь, какая власть!

И как приятно в эту грязь упасть,

Послать к чертям манеры и контроль,

Сорвать все маски и быть просто собой.

Группа «Ария». Грязь

За наш столик уверенным движением сел мужчина с короткой стрижкой и острой шкиперской бородкой, одетый в стильный вязаный свитер со снежинками. На нём были очки из ярко-красной пластмассы, делавшие его похожим на московского хипстера начала века. Мужчина был примерно одного возраста с Анатолием, но являл собой полную ему эмоциональную противоположность.

— Кончай пить, — дружеским тоном сказал он журналисту. У гостя была какая-то утрированная мимика и гипертрофированно чёткое произношение. — Сейчас к нам придут. Я тут разговорился с одним пассажиром. Вице-губернатор Коми. Удивительно деловой человек. Хочет, чтобы я снял ему передачу про лесную промышленность в его регионе. Обещает выделить хорошее финансирование. Так уж и быть, возьму эту халтурку.

По всей видимости, мой новый сосед имел отношение к телевидению. Он говорил короткими тезисными фразами, так, словно произносил одну скороговорку за другой.Официант поставил на стол перед Анатолием ещё один графин с коньяком и остановился в ожидании.

— - Гриль-суп и говяжий эскалоп с овощами и картофелем. Ещё запечённое мясо на косточке в белом соусе, салат с цыплёнком, рыбный салат и чай, — торопливо зачитал ему строки из меню человек с бородкой. Наши взгляды встретились.

— Я историк-консультант, - представился я и вкратце повторил свою историю ещё раз.

— Максим, — сказал человек с бородкой. — Продюсер и режиссёр документальной серии фильмов «Жизнь в России»...

— Зачем тебе Коми? — внезапно спросил Анатолий, чуть съезжая вбок и упираясь левым плечом в стенку поезда. — Ты действительно хочешь снять фильм про лесоповал?

— Вице-губернатор, - бросил Макс, - недавно назначил своего сына на какой-то пост в Леспроме...

— Главной ёлкой? – произнёс журналист.

Макс не услышал его.

— ...и теперь ему нужно выбить финансирование на развитие этого ведомства. Ну, афильм — это способ громко заявить об этом на всю Россию. И если уж на то пошло, то что мне ещё снимать? Торжественный спуск броненосца на воду, дубль шесть? Нет. Благодарю покорно.

- Вы не любите броненосцы? – поинтересовался я.

- Люблю, - сказал Макс, посмотрев на меня. – Я люблю их настолько, что за все десять лет, пока этот броненосец строят, я снял целых пять фильмов о нём. Во время шестой съёмки у «Адмирала Небогатова» после спуска на воду вывалилось днище. Поэтому фильм так и не удалось доснять.

Мне показалось, что за странной суетливостью в его мимике кроется что-то обречённое.

- Он утонул? – спросил я. Макс отрицательно покачал головой.

- Нет, просто лёг на дно. Там было мелко.

- Должен сказать, что у этого броненосца весьма необычное название, - заметил я.

- О, это военный юмор, - сказал из своего угла Анатолий. – Броненосец назван «Небогатовым» потому, что его строительство обходится стране в сорок миллиардов ежегодно. Верфь принадлежит бывшему однокласснику президента. Как вы понимаете, достроят корабль нескоро.

- Все хотят жить, и адмиралы, и генералы, - философски заметил Макс и тут же перешёл к более конкретным темам. - У вас нет визитки?

- Нет, - ответил я.

- Жаль, очень жаль. Тогда возьмите мою. С вашей помощью, — обратился он ко мне, — я мог бы снять передачу о дегерманизации Калининградской области.

— Вы снимаете передачи о России? — на всякий случай уточнил я, убирая визитку. – Или о зарубежных странах тоже?

Мой вопрос немного удивил Максима.

— Как можно снимать фильмы о зарубежных странах? В павильоне, что ли? – спросил он, внимательно глядя на меня сквозь очки. В них отражалось бра, висевшее на стене. – Я гений, но не до такой же степени. По телевидению, конечно, показывают иностранные новости, но там ведь только голый монтаж. В Голливуде недавно вышел фильм о зомби-апокалипсисе. Из него вот уже полгода монтируют новости о том, что Сиэтл охвачен беспорядками, и что полиция расправляется с простыми американскими жителями при помощи бейсбольных бит и пожарных топоров. Но я вам скажу, что такие видеоролики – удел бездарных режиссёров. Я не опускаюсь до этого.

— Скажите, — как бы невзначай возобновил разговор я, — а что был за фильм про президента и Сахалин?

Макс хитро улыбнулся, чуть склонив голову.

— Мне довелось тогда работать ассистентом одного якобы крутого режиссера, который снимал большой фильм про авианосец «Сахалин». Ему стало лень ехать целую неделю через всю Россию поездом, поэтому я должен был исполнять его обязанности на местах. Так вот, мы подписали мирный договор с Японией в тридцать девятом. К договору прилагался секретный протокол...

Ох уж эти секретные протоколы, подумал я.

— ...о том, что в знак вечной и нерушимой дружбы Россия передаёт Японии Курильские острова, а в знак такой же дружбы Япония передаёт России много миллиардов йен. До этого Россия уже десять лет была на мели и жила впроголодь, поэтому все, кто имел хоть малейший доступ к этим деньгам, начали растаскивать их, как в последний раз. Минобороны подготовило грандиозный план строительства четырёх непотопляемых авианосцев. «Котлин», «Крым», «Кильдин» и «Сахалин». По авианосцу на флот. Ну, понятно, что эти авианосцы непотопляемы, потому что представляют собой острова. Денег под это выделили очень много. Три авианосца соорудили нормально. Всё шло хорошо, но когда дело дошло до постройки четвёртого авианосца «Сахалин», деньги от Курил стали заканчиваться. Разворовывать стали активнее, понимая, что больше финансирования не будет. В итоге, когда дошло дело непосредственно до строительства, выяснилось, что хватит только на скверную бетонную взлётную полосу. Скрипя зубами, построили вокруг картонные ангары, фанерный военный городок и штаб из ДСП. И вот мы снимаем торжественное прибытие. Вертолёт с президентом подлетает к новопостроенному аэродрому и сдувает при посадке все декорации. Доски, фанера и картон разлетаются во все стороны. Это была первоклассная сцена, которую, к сожалению, пришлось уничтожить. Весь фильм пошёл под нож.

Анатолий вздохнул и выпил ещё полбокала коньяка, словно поминая жертв тех бурь, что разразились потом в штабах. Максим продолжил рассказ.

- Кстати, после Сахалина сделали выводы, и Забайкалье было не продано Китаю, а просто сдано в вечную аренду. Там, в договоре, удивительно хитрая формулировка: «Пока солнце заходит на западе и пока великий Амур течёт на восток». С точки зрения стабильности власти постоянный умеренный приток валюты от Забайкалья лучше, чем огромная сумма разом от Курил. Нет такого соблазна для разворовывания, потому что все уверены в завтрашнем дне.

- Какая чепуха, - внезапно сказал Анатолий. Он был сильно пьян. Меня приятно удивило, что человек в таком состоянии способен выражаться столь интеллигентно. На его месте даже я высказался бы более крепко. – Завтрашнее дно наступает уже сегодня.

- Толя, - сочувственно сказал Макс. – Не волнуйся. Сейчас просто осень, вот ты и хандришь. Давай ты будешь завязывать с этим? Отказывайся от этих своих мыслей а-ля «брошу всё и уйду работать дворником за сорок тысяч». Они не приведут тебя ни к чему хорошему. И прекращай пить. Этот «бычий кайф» когда-нибудь подведёт тебя к опасной черте.

- Я больше не хочу так, - сказал Анатолий, прикасаясь к своей скуле, где краснел порез. – Мне противно смотреть в зеркало, когда я бреюсь…

- Толя, если ты не думаешь о работе, то подумай хотя бы о деньгах. Где тебе ещё будут столько платить? У меня тут оператор жалуется, что не может прожить на сто тысяч в месяц, и я его прекрасно понимаю. Дело даже не в его алиментах. Не представляю, как вообще возможно существовать на такую сумму. Мне этого не хватит на неделю…

От этих слов я просто физически почувствовал, как грустит мой бумажник. Сумма, которая три часа назад казалась невероятно огромной, превращалась в порошок.

- …а ты хочешь бросить всё и уйти. Если я заикнусь о чём-то подобном, то меня линчует сначала вся съёмочная бригада, а потом персонально моя жена. Или ты поедешь к себе домой, и будешь жить на деньги от сдачи в аренду московской квартиры? Я, конечно, слышал, что в провинции можно как-то прожить на пятьдесят тысяч, но что ты там будешь делать? Сопьёшься?

Анатолий резко выдохнул через нос.

- Не я первый, не я последний, - проворчал он уже совсем заплетающимся голосом.

- Ну-ну, - скептически прокомментировал Макс. – Я платил массовке в Гродно по пятьсот рублей в день, и они за эти гроши работали! У меня это в голове не укладывается. В Москве за такие деньги мне не удалось бы нанять даже бомжей. Ты тоже так хочешь? Не поверю…

Он увидел кого-то в глубине вагона-ресторана и поморщился.

- Ладно, - бросил режиссёр. – Приедем и договорим. А сейчас подожди. Клиент.

Максим, добрый вечер! — раздался жизнерадостный голос рядом со мной. Я посмотрел вбок. К нам подошёл чуть склонный к полноте мужчина лет пятидесяти пяти, одетый в слегка тесный ему костюм несомненно зарубежного пошива. Слегка редеющие тёмные волосы были зачёсаны назад в неловкой и неудачной попытке скрыть намечающуюся лысину. Очки в тонкой позолоченной оправе были явно неновыми. Я внезапно вспомнил, что очень похожие очки я видел у банкира в Калининграде.

Анатолий продолжал смотреть куда-то вдаль, выходя своим взглядом за пространство вагона. Максим поднял взгляд.

— Здравствуйте, Виталий Сергеевич! — поприветствовал он гостя. — Прошу вас. Мужчина разместился рядом со мной.

— Добрый вечер! — поприветствовал он, обращаясь ко мне и к Анатолию и одновременно подзывая жестом официанта. — Принесите мне тушеную утку в грибном соусе и бокал сухого крымского каберне!

Мы поздоровались, и я снова вкратце рассказал свою легенду о консультанте. Наш гость был тем самым вице-губернатором республики Коми, о котором рассказывал Максим.

Анатолий долил остатки коньяка в бокал, очевидно желая утопить творческий кризис в алкоголе.

Вице-губернатор с интересом посмотрел на журналиста.

— Я журналист-зарубежник, - пояснил Анатолий, почему-то закрыв один глаз. — И я разочаровавшийся журналист-зарубежник. Мне стыдно.

— Знаете, я вас понимаю. Я тоже оказывался в такой ситуации, — не унывал вице-губернатор. — Большие проблемы с работой, недовольное начальство, все валится из рук... Меня отправляли под суд и в отставку, но я миновал это и теперь снова уверенно иду наверх! Берите пример с меня!

— Прошу прощения, — сказал я, — но так получилось, что Калининград далёк от России, а я далёк от современности. Я не очень хорошо знаю суть событий...

— Суть событий очень проста. Я не стыжусь своей истории, и считаю, что каждый из нас должен быть готов к чему-то подобному. От сумы и от тюрьмы не зарекайтесь. Я думаю, что вам, молодым, будет полезно послушать меня. Максим, вы не торопитесь? Мы договаривались обсудить синопсис передачи, но я думаю, что минут пять не сыграют большой роли.

Максим не стал возражать, так как именно в эту минуту официант принёс его заказ. Режиссёр набросился на блюда с такой жадностью, словно не ел несколько дней. Должно быть, он изрядно оголодал.

- Вот и славно, - сказал, широко улыбаясь, Виталий. – Семь лет назад меня назначили мэром Омска. И вот однажды один крупный генерал из опричной службы решил поставить на мою должность своего подрастающего третьего сына. Первого он взял к себе на работу, второго – пристроил в бизнес, а третьего генерал решил отправить в политику. Против меня начали копать и слать в Москву служебные бумаги. В частности, мне припомнили то, что я позиционировал Омск как третью столицу России...

— Директория Колчака? — спросил я, перебив бывшего мэра. Тот радостно кивнул.

— Именно! — воскликнул он. — Я уже и не надеялся, что кто-то это помнит. Так вот, в Москве особенно обиделись на мою «третью столицу». Мне такое не простили, и моя судьба была решена. Я надеялся, что меня спасут связи в государственной тайной полиции. Не спасли. В общем, закончилось это тем, что ровно четыре года назад в ноябре меня вызвали в Кремль на Игру.

— Куда, простите? — поинтересовался я.

— О, это старая забава, — сказал он таким тоном, будто рассказывал про гольф. — У неё очень много наименований. Губернатор Кубани, один из её первых участников, ещё в конце двадцатых, называл её Жестокой Игрой Голодных Стульев. Ума не приложу, что он имел в виду. Так вот, дело в том, что в России не всё идёт хорошо, и как бы ни старались уважаемые работники масс-медиа, - церемонно указал он ладонью на противоположную сторону столика, — некоторое недовольство населения всё же имеется. Поэтому вот уже много лет подряд на новый год в Кремль вызывают полсотни человек со всей России. Это высокопоставленные чиновники, госслужащие и даже в последнее время силовики... хотя их стараются без нужды не трогать... в общем, вызывают всех, кем недовольны. Их, простите за каламбур, сажают в специальном зале Кремлёвского дворца и играют с ними в лотерею. Премьер-министр с портфелем ходит по рядам. Кто вытягивает из портфеля бумажку с крестиком, становится в следующем году коррупционным козлом отпущения для всей страны. Всего четыре крестика, стало быть, четверо тех, на кого падёт жребий.

— А что потом? — поинтересовался я.

— Как вы поняли, один из крестиков выпал мне. После чего началась торжественная порка. Меня публично сняли с поста за растрату бюджета, провели обыски дома и на работе, после чего судили, вы будете смеяться, за расхищение средств при строительстве памятника омской птице. И это при том, что там я почти ничего не украл, да ещё и поделился со всеми, с кем положено! В общем, со мною сделали всё, чтобы показать, как в России борются с коррупцией... Мне дали восемь лет с конфискацией имущества, и я покинул Омск.

Бывшему участнику Игры Голодных Стульев в этот момент принесли утку и вино, поэтому он на некоторое время замолчал. Мы затихли. Я обдумывал его слова, тогда как бывший подсудимый жевал утку. Она выглядела так аппетитно, что мне снова захотелось есть.

— И... как же вы? — наконец спросил я.

— Ну, а что я? — улыбнулся своей широкой и доброй улыбкой сосед. — Через неделю после приговора мне за хорошее поведение дали условно-досрочное освобождение. Из имущества у меня тогда конфисковали только прекрасный итальянский габардиновый костюм, который был на мне в момент ареста. Всё остальное я успел переписать на жену и сына. Мне любезно дали целых три недели на эти манипуляции, но я уложился в пять дней. Вот только единственное, что оставило осадок, — это то, что во время обыска федеральная опричная служба демонстративно, перед телекамерами, конфисковала у меня триста миллионов наличными.

Я сочувственно покивал бывшему мэру. Он истолковал это посвоему.

— Да, это было всё, что мне удалось накопить за неполных три года, — с грустью сказал он. — Омск — не Москва, где мэр может позволить себе ездить по городу в карете, запряженной шестёркой оленей, потому что уже не знает, на что ещё потратить деньги... Конечно же, я хотел скрыть мои сбережения, но меня попросили оставить, мол, это нужно для телевидения, мы тебе их потом вернём. Я, как дурак, послушался, а потом мне так ничего и не вернули. Увы, опричникам претензии не предъявишь.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒