Смоленск—Вязьма 3 страница

— А как вы сейчас? — поинтересовался я, давая своему собеседнику время для того, чтобы он насытился остатками утки. Он пожал плечами.

— О, я сейчас более или менее. Первоначально меня отправили в республику Коми, назначив на декоративный пост руководителя комитета по надзору за воздухоплаванием. Полгода я приходил в себя и знакомился с людьми. Потом я договорился с губернатором и федеральным центром, очень удачно выбил финансирование и возглавил цензурный комитет республики Коми. Туда как раз пристроили подрастающую дочь губернатора, которая имела склонность к драматургии, но ещё не была настолько опытна, чтобы самостоятельно руководить ведомством. Своего же сына я устроил в республиканское управление вулканизации. Не самый высокий пост, но в качестве промежуточного это было вполне приемлемо…

Уже перевалило за полночь. Режиссёр и губернатор обсуждали фильм. Вагон-ресторан почти опустел. За окнами, что были закрыты плотными бархатными шторами, мелькали станции и города, но об этом я мог лишь догадываться. Фортепиано молчало. Я даже не заметил того момента, когда пианист прекратил играть и тоже покинул вагон. Анатолий мирно дремал в углу. На ум мне пришло воспоминание о том, как он ожесточённо, словно через силу, не то глотал, не то вливал в себя коньяк. Почему, спросил я сам себя, плохо живут обычные люди, но страдает человек, который живёт, в общем-то, гораздо обеспеченнее их? Я закрыл глаза. У меня не было ответа на этот вопрос. Я вспомнил соседок по плацкарту, которые делили со мной обед и судьбу, и мне стало стыдно за то, что я сейчас сижу в правительственном вагоне-ресторане рядом с людьми, разворовывающими страну. Блажен муж, который не идет на совет нечестивых; а я пришёл и сел.

Мимо нашего столика прошёл крупный, упитанный священник в строгой чёрной рясе, поверх которой блестел богатый золотой наперсный крест. Насколько я мог судить, его эти богословские вопросы не занимали ни в коей мере. Возможно, мне стоило взять с него пример, хоть я и не был бы этому рад.

- Смотрите, я выделяю вам на фильм двадцать миллионов из бюджета, - наклонившись через стол, говорил режиссёру вице-губернатор, - но вам нужно будет вернуть мне половину. Десять на десять.

- Я не занимаюсь благотворительностью, - резко возражал ему Максим. – За эти деньги я могу разве что снять у вашего сына минутное интервью.

- Поймите же, Коми – депрессивный, бедный регион. Пятнадцать на пять?

- Если вы хотите увидеть вашего сына на федеральном телеэкране, то ценник начинается с двадцатки.

- Давайте хотя бы два на восемнадцать? Мне ведь нужно будет поделиться с губернатором…

Пожалуй, мне пора идти, — сказал я. Вице-губернатор встал с сиденья, освобождая мне дорогу. Мы любезно распрощались, и я направился к выходу. Дойти до двери я не успел.

— Молодой человек! — резко окликнул меня чей-то голос, судя по тембру, не привыкший к отказам. — Позвольте узнать, как вы оказались в правительственном поезде? Я что-то не припомню вас на перроне в Минске.

Я обернулся. Из-за большого столика на шесть персон на меня смотрел чрезвычайно неприятный господин неполных пятидесяти лет. Судя по его исключительно дорогому костюму, шёлковому галстуку, золотой гербовой заколке, золотым запонкам, золотому перстню с бриллиантом и золотым часам, он явно принадлежал к элите даже в элитном поезде. Щёки господина были чуть шире его висков. Он был мясист и очень неприятен. Толстая сигара в руке и бутылка виски перед ним придавали ему вид чикагского гангстера. Меня внезапно разобрала злость.

— Ist es für dich nicht scheissegal, Du, alter Lummel?² — грубо ответил, на автопилоте вспоминая сложную немецкую грамматику и тут же соображая, что не стоит излишне привлекать к себе внимание. Надо было как-то смягчить ситуацию. — Я сотрудник третьего отделения. Ехал в калининградском поезде.

Любопытный господин обомлел так, словно незримый железнодорожник с размаху ударил его молотком по ноге.Его глаза расширились настолько, что я почувствовал себя Красной Шапочкой в гостях у бабушки. Отчего у вас такие большие глаза, дяденька? Уж не знаете ли вы немецкий язык?

— Прошу прощения, — наконец, пришёл в себя мой новый собеседник. — Не присядете ли вы к нам на минуту?

Предчувствуя подвох, я опустился к ним за столик. Он был прекрасно сервирован, выделяясь даже среди элитарного вагона-ресторана. Посередине стоял большой бронзовый подсвечник-жирандоль с пятью свечами. Их огни вспыхивали и угасали искрами на хрустальных подвесках. Возле мясистого мужчины стояла бутылка наидешёвейшего виски.

— Еще раз примите мои извинения, — голос был жесткий, как сухарь. — Сами понимаете, поезд закрытый, а времена сейчас сложные. Я надеюсь, что вы не откажете в чести присоединиться к нам на несколько минут. Позвольте представиться, Николай К., член совета директоров корпорации «Роспром», руководитель подразделения по восстановлению технологий. Это мой друг Слава, депутат Государственной Думы, — роспромовец указал сигарой в сторону сидящего за этим же столиком мужчины примерно тех же лет с редеющими, бесцветными волосами.

Визуально депутат был весьма похож на бывшего мэра Омска, с которым я беседовал пять минут назад. На секунду воображение нарисовало мне инкубатор со стеклянными колбами, где выращивают упитанных государственных управленцев в одинаковых позолоченных очках и полосатых рубашках.

Очень приятно, — солгал я. Николай мне откровенно не нравился. По какому-то взаимному негласному решению мы не стали обмениваться рукопожатиями.

Присутствующих за столиком двух дам роспромовец не представил. Рядом с депутатом Госдумы сидела очень молодая девушка с густыми каштановыми локонами, одетая в красное коктейльное платье. У неё были большие, слегка томные глаза; мне она напомнила старшеклассницу, в сумочке у которой лежат только пачка сигарет и дневник с тройками.

Совсем не такой была черноволосая женщина, сидящая возле роспромовца. У неё, так же как и у подруги депутата, не было кольца на безымянном пальце, но ей явно было около тридцати лет. Её стройную фигуру облегало строгое чёрное платье; на шее матово мерцало жемчужное ожерелье. Она с осторожным любопытством посмотрела на меня изящными, слегка миндалевидными карими глазами, делавшими её похожей на героиню портрета работы Лукаса Кранаха-Старшего.

— Мы возвращаемся домой после небольшого отдыха в санатории «Нарочь», - пояснил роспромовец, затянувшись сигарой. – Работа страшно изматывает, поэтому мы устроили трёхдневный отпуск. Сейчас на Чёрном море ужасно штормит, а здесь, в Минской Государственной республике, всегда превосходный сервис. Сказывается близость к Европе.

Он остановился, внимательно глядя на меня. Настала моя очередь; я назвал себя. Мне не хотелось вдаваться в подробности больше необходимого.

— ...Будучи сотрудником третьего отделения, еду в Москву для проведения исторической консультации, — договорил я. — Но не могу рассказать об этом подробнее, потому что наверху этого не одобрят.

— О, это не требует объяснений. Что вы будете? Коньяк? Виски?

- Чай, пожалуй.

- Прекрасный выбор… Официант, будьте любезны, чай моему другу. Надеюсь, вы на меня не в обиде за мой первоначальный вопрос. Исходя из вашего ответа, я полагаю, что предмет вашей будущей консультации находится за Бугом и Одером. Нет никакой необходимости подтверждать или опровергать это. Я понимаю, что некоторые вещи нежелательно произносить вслух.

Я осторожно кивнул, не подтверждая и не опровергая моего собеседника.

- В таких вопросах требуется соблюдать высшую степень осторожности и деликатности, — продолжал роспромовец, — возможно, что когданибудь вам потребуется надёжный и хороший человек, который, помимо безупречных характеристик, будет обладать знанием английского языка. И я в таком случае хотел бы предложить вам кандидатуру моего сына Вадима.

Мне принесли чай. Я размешивал сахар, слушая роспромовца.

— Не подумайте, что я занимаюсь протекционизмом, — неторопливо продолжал он. — Уверяю вас, — его рука слегка стукнула кончиками пальцев по столешнице, чуть смяв скатерть, — мой сын уже прекрасно устроен в Роспроме, он занимает ответственную должность и имеет все шансы сделать блистательную карьеру.

При таком отце я бы ни на секунду бы не усомнился в этом.

— Вадим учился в специальной закрытой школе для одарённых детей, — пояснил мне заботливый отец. — Это была добротная школа с высоким качеством обучения, без уроков патриотизма, религии и любви к родине. Мой сын имеет склонность к английскому языку. Я позаботился о том, чтобы он обучался частным образом у лучшего репетитора Москвы, и могу с гордостью заявить, что это дало отличные результаты. После школы он устроился работать директором структурного подразделения в Роспром, но это совершенно не мешает ему учиться в Институте международных отношений. К сожалению, в настоящий момент, его знания не могут найти себе должного применения. За последние двадцать лет Министерство иностранных дел потеряло всякий вес, превратившись в какое-то бесполезное машинописное бюро. Когда в бухте Золотой Рог велись переговоры по Курилам, наш августейший президент был вынужден пристегнуть к себе наручниками министра иностранных дел, чтобы у того не было поползновения сбежать. Этот факт не нуждается в комментариях. Поэтому мне хотелось бы рекомендовать вам своего сына. Вот, прошу, возьмите мою визитку.

Визитка была сделана из дорогого тиснёного картона, с золотыми буквами и ярким, броским логотипом Роспрома. Убирая её в сумку, я подумал, что двенадцать часов назад банкир тоже давал мне свою карточку. Не прошло и суток, как его арестовали.

— Я полагаю, — слегка наклонив голову, произнёс роспромовец, — что вы уже обеспечены всем необходимым, и даже более. Однако я не исключаю, что вам однажды может понадобиться... мм... совет друга. В таком случае вы можете смело обращаться ко мне. Я окажу вам любую помощь, которая будет в моих силах, и, возможно, когда-нибудь и вы сможете помочь мне.

Боковым зрением я заметил движение. По коридору вагона-ресторана, шатаясь, шёл к выходу Анатолий. Швейцар, стоящий у двери, направился к нему навстречу. Анатолий отмахнулся от него, и, покачнувшись, продолжил свой путь. Поезд начал поворачивать, и журналист пролетел вперёд несколько метров, едва не врезавшись в дверь. Тем временем роспромовец поднял со стола широкий гладкий бокал. На белой скатерти остался небольшой круг.

— Вот самый простой пример. Я очень люблю виски, — пояснил мне мой собеседник, крутя в руке почти пустой бокал. — Я всегда рад помочь своим друзьям из Управления внешней торговли. А они помогли мне попасть в список лиц, имеющих право заказывать товары за рубежом. Я умею решать даже самые сложные проблемы...

Анатолий, стоя в двери, повернулся, презрительно присматриваясь к нашему столику. Мне показалось, что он меня не узнал.

— Ты лекарства себе достань, «решатель», — с вызовом бросил он роспромовцу и, не дожидаясь ответа, исчез в коридоре. Швейцар проворно закрыл дверь.

Роспромовец с неприятно дрожащей верхней губой посмотрел вслед и, тяжело вздохнув, бросил бокал вслед исчезнувшему журналисту. Ударившись в стену, бокал разлетелся градом осколков, едва не задевших отшатнувшегося швейцара.

Роспромовец попытался встать, но не смог. Гнев и алкоголь не дали ему это сделать. Тогда он просто ударил кулаком по столу. Огоньки свечей вздрогнули. Тихо зазвенели подвески жирандоля.

— Лекарства, значит, — зло сказал он и скверно выругался. — И ради этих людей я работаю!

Выругавшись ещё раз, роспромовец взял у почтительно подбежавшего официанта новый бокал и, налив в него виски из стоящей рядом бутылки, выпил тысяч на тридцать рублей

— Вот вы сами видите, как важно, чтобы вокруг были хорошие люди, — бросил он мне. — А я, человек, не щадящий себя, должен ехать в одном поезде с какими-то хамами!

— Журналисты, — многозначительно сказал депутат, складывая руки домиком. — Что с них взять.

Роспромовец в гневе потряс рукой и повернулся к своему соседу. Не имея под руками журналиста, он решил сорвать злость на депутате.

— Слава, почему бы вам не заняться законами хотя бы о поездах и санаториях? Я ещё могу понять, почему я вынужден путешествовать в общественном поезде, так как в моём любимом вагоне-люкс сейчас едет в Сочи директор Агропрома по озимым! Но я не обязан терпеть рядом с собой какую-то чернь! Примите соответствующий закон, чтобы нормальным людям можно было ехать в подобающих условиях! Вы в Госдуме занимаетесь чем угодно, только не делом.

— Николай Олегович, — нерешительно начал защищаться депутат, придерживая кончиками пальцев полупустой бокал портвейна, — ну вы же не хуже меня понимаете, что депутат Госдумы — это абсолютно бесправное существо...

— Слава, разреши тебе не поверить, — прямо сказал роспромовец. — Ты не бесправное существо, а бесполезное. У вас из десяти законов девять можно печатать в газетной рубрике анекдотов. Чего только стоит ваш закон об отмене инфляции. Нет, это, конечно, прекрасно, но...

— Извините, — упорно пытался реабилитироваться депутат, — но вы же прекрасно знаете правила работы депутата. У нас негласная разнарядка: каждому депутату в год предоставить не менее трёх патриотических законопроектов. Не можешь? До свидания; на твоё место очередь желающих. И только со стороны кажется, что три проекта в год — это легко... — депутат обвёл всех присутствующих взглядом, — ведь нас в Думе четыреста пятьдесят, и за долгие годы придумано всё, что только можно. Тут поневоле запретишь не только зарубежные товары и инфляцию, но и...

Роспромовец отрицательно покачал головой и выпил виски на двадцать тысяч. Бокал опустел.

- Тогда хотя бы принимайте отдельные законы для людей, чтобы можно было нормально жить, - бросил он, ставя пустой бокал на скатерть, - и для населения, чтобы оно не думало, что в сказку попало.

Депутат грустно вздохнул, всем своим видом показывая сожаление о несовершенствах в работе отечественного парламента.

- Мы ведь принимаем только один закон из четырёх… - начал он, и угас. – Мы ведь так и не приняли закон о запрете курения!..

- Попробовали бы вы, - бросил ему роспромовец, пытаясь затянуться угасшей сигарой. Должно быть, в моих глазах он прочёл удивление по поводу этой сцены.

- Я немного поясню, - обратился роспромовец ко мне, прикурив сигару от подсвечника-жирандоля. До меня донеслось его односолодовое дыхание. – Я начал свою работу в Роспроме в тридцать втором году. Мой отец после школы устроил меня на должность начальника отдела разработки систем слежения и электронных датчиков. Национальный проект «Засека». Самая длинная в мире линия пограничных заграждений. Её уже тогда ввели в строй. Я достал старые чертежи Берлинской стены и скопировал электронную систему охраны. Это был мой карьерный дебют, но благодаря мне забор, которым надёжно ограждена Россия, оборудован отличной сигнализацией. Именно тогда я купил себе первый роллс-ройс…который был вынужден замаскировать, словно я угнал его, а не заработал!

Он налил в бокал виски и взглянул на меня. Мне показалось, что на меня сейчас смотрит голодный орёл.

- В тридцать пятом, перед очередными перевыборами президента я отвечал за разработку электронной системы голосования «Ниппель». Благодаря мне теперь не нужно вбрасывать липовые бюллютени в урны или организовывать «мёртвые души» на избирательном участке. Нужный результат любого голосования обеспечивается несколькими нажатиями кнопок в Москве. Хочешь – наберёшь на выборах девяносто процентов. Хочешь – девяносто пять. Никто тебя ни в этом не уличит. Но…

Роспромовец опять заложил за воротник тысяч двадцать и с силой стукнул бокалом по столу.

- В тридцать восьмом году остро стал вопрос: как снабдить россиян телевизорами? Тогда я, именно я возглавил производство отечественной техники. Я наладил производство «Горизонтов», «Рекордов» и «Радуг» по старым чертежам. Благодаря мне можно рассказывать гражданам, что они живут в лучшей в мире стране, что Россия – сверхдержава, борющаяся со всем миром, и что вокруг одни враги. Россия может существовать без армии, но не может существовать без телевидения. В сороковом году я создал вычислительную машину «Казбек» на основе «Электроники»! Мои заслуги перед страной просто неисчислимы! Без таких людей, как я, Россия не может существовать! Я – демиург России! Но я вынужден ехать в поезде, где какой-то выскочка-журналист осмеливается хамить мне! Я должен маскировать свою машину, словно я угнал её, а не заработал! Мне приходится обходиться каким-то низкопробным пойлом, потому что мне уже полгода не могут привезти ничего нормального! Отвратительно!

По ресторану, странно глядя на нас, прошёл согбенный годами мужчина, опирающийся на трость. Он был совершенно лыс и очень худ. Тёмно-серый пиджак висел на его острых плечах. Казалось, что если через окно ворвётся случайный сквозняк, то унесёт мужчину вместе с тростью.

— Вы видите? — роспромовец наклонился ко мне. От него пахло ароматами шотландского погребка. — Вы видите, в каких условиях мы строим Россию?

Похоже, виски крепко ударило ему в голову. Британская пятая колонна начала своё разлагающее действие на элиту России.

- Зайчик, не волнуйся, - тихо прошептала ему на ухо Эльвира. – Давай пойдём спать? Тебе ещё надо успеть выспаться. Тебя завтра днём ждут на совещании по космосу...

Роспромовец просто взвился над столом.

- Не говори мне про это совещание! Зачем ты мне напомнила? – закричал он, вцепляясь пальцами в столешницу, словно пытаясь удержаться на месте. На его лице застыло обречённое выражение. За считанное мгновение роспромовец стал совершенно другим. Напротив меня сидел полусломленный, загнанный в угол человек. Его лицо приобрело нездоровый землистый цвет, словно у глиняного голема. Поезд встряхнуло. Над столиком повисло тяжёлое молчание.

- Вот так, - тяжело дыша, сказал мне роспромовец, подпирая голову двумя руками. – Это сейчас я еду с вами и попиваю виски. А завтра президент задаст мне вопрос: Коля, почему ракета, ради запуска которой нам пришлось ввести акциз на крупы, не взлетела? Стране нужно запускать спутники телевещания в космос взамен упавших, а ты нам не даешь этого сделать...

Не договорив, роспромовец со всей силы затянулся сигарой, едва попав ею в рот.

— И может быть, уже на следующее утро, — продолжил он, — ко мне постучат в дверь, отвезут в один большой дом на Александровском валу, прикуют наручниками к батарее и зададут тот же вопрос, но только уже не в риторической форме... Как можно запустить ракету в этой стране, где вокруг одни лентяи и бездари?! — зло воскликнул он. — Никто не хочет работать. Все только и умеют, что качать права и чегото требовать. Если бы они работали столько, сколько болтали, то у них давно было бы все, что они хотят. Но ведь никто не хочет ничего делать, пока их не заставишь! Я работаю как проклятый и всего в жизни добился сам! Наш народ не понимает, что достичь чегото в жизни можно только тяжелым трудом!

Он гневно смял в кулаке льняную салфетку и продолжил:

- Люди – это грязь, которую нужно ковать, чтобы получить хоть немного золота. Сапогом! Давить, как клопов! Сапогом! А иначе никак! Проклятые лентяи! Бесполезная страна! Бесполезное население! Невозможно работать!

Здесь роспромовец ещё раз затянулся сигарой и, не докурив её до конца, с силой затушил её в пепельнице каким-то чрезвычайно неприятным движением, навевавшим ассоциации с кинофильмом о чилийских спецслужбах времён Пиночета.

- Я вот так выжму всех, - сказал он, отряхивая ломтик табачного листа с пальца, - но сделаю это. И тогда все заплачут.

Я воздержался от ответа, допивая чай. Разговор затих. Вагон слегка встряхнуло на повороте. Роспромовец медленным движением поднял руку и пьяным взглядом посмотрел на часы.

— Мне пора, — заплетающимся голосом сообщил он, протягивая руку. — Помни про моего сына.

Мы остались втроём.

— Будете? — спросил депутат, беря в руки почти опустевшую бутылку виски и наливая сначала себе, потом сидящей рядом девушке в красном платье.

— Не откажусь, — сказал я. Депутат, в силу своей полной бесхребетности, выглядел значительно приятнее олигарха из Роспрома. С ним можно было и выпить.

Мы допили оставшийся после роспромовца виски. Напиток был приятен на вкус, хотя и отдавал запахом копчёного леща. Девушка в красном платье выпила одним глотком свой бокал так непринуждённо, словно это был лимонад «Буратино». Я даже позавидовал ей; возможно, люди будущего были более адаптированы к крепким напиткам. Депутат крякнул и, поставив бокал на стол, убрал опустевшую бутылку в дорогой, но явно неновый кожаный портфель.

— Я собираю бутылки, — пояснил он, заметив мой удивлённый взгляд. — Потом в них можно налить крепкий чай и поставить в кабинете. У меня там специальный застеклённый шкаф с коллекцией зарубежных бутылок. Это выглядит очень респектабельно. Правда, приходится прятать мою выставку от начальства, а то они потребуют мой «алкоголь» себе, и получится конфуз, которого мне не простят...

— Ваш друг тоже явно не склонен прощать, — как бы вскользь заметил я.

— Николай Олегович иногда высказывается слишком радикально. Я вижу, что вас немного взволновала гражданская позиция моего друга, — сказал депутат, закусывая мидией. — Не пугайтесь. На самом деле он очень добрый человек и ответственный руководитель. Перед ним сейчас стоит очень сложная задача: запустить ракету в космос. Августейший президент очень недоволен обилием аварий на старте.Для нужд ОКРАМ удалось восстановить безумно старый проект «Р-1», который время от времени долетает до цели, но для запуска спутников телевещания в космос требуются более мощные ракеты. Николай собрал по всей России группу инженеров, способных восстанавливать и запускать в производство проекты старой техники прошлого века. Средний возраст этой группы инженеров превысил семьдесят лет, а молодые специалисты не могут рассчитать даже несущую балку... Собственно, это одна из причин, по которой никто не рискует летать самолетами. Вопервых, нужно специальное разрешение, а вовторых, самолеты слишком часто разваливаются на лету. Никак не удается поднять уровень производства, сколько ни штрафуй людей. А кстати...

Здесь депутат немного помялся.

— Скажите, — как-то нерешительно произнёс он, с трудом решаясь продолжить. — Конечно, этот слух ходит уже с десяток лет, но, может быть, в следующем году, после перевыборов... если всё пройдёт нормально... может быть... он разрешит нам покупать лекарства? Ну почему нельзя? Мы ведь за свои деньги... там ведь хватит одного слова «да»...

Я молчал, не очень понимая спутанную речь моего собеседника. И депутат, и роспромовец говорили про какие-то лекарства, но они не производили впечатления больных людей. Наоборот, судя по их ухоженным лицам можно было предположить, что они пользуются всеми доступными благами отечественной медицины. Моё молчание депутат воспринял по-своему.

- Извините, что я об этом заговорил, - суетливо сказал он. – Не удержался… понимаете…я ведь тоже хочу…почему нам нельзя? Уверен, вы ведь тоже об этом задумываетесь, ведь жизнь пролетает так быстро… Пожалуйста, не говорите об этом никому… Кажется, нам пора. Ещё раз, извините.

Он поднялся со стула. Мы распрощались. Вместе с ним ушла и девушка в красном платье, повиснув на шее депутата.

Вагон-ресторан уже был пуст, и лишь швейцар стоял у выхода, словно часовой у ворот крепости. Повернув позолоченную резную ручку, я вышел в тамбур. Тёмные окна казались зеркалами, обрамлёнными бархатом штор. На стене была закреплена стойка с прессой. Увидев пару интересных заголовков, я взял газету и положил в сумку, чтобы прочитать перед сном.

В зелёном вагоне меня встречали.

— Я ждал вас, — сухим голосом сказал мне лысый и очень худой мужчина, который раньше смотрел на меня в ресторане. Одной рукой он держался за стену, а другой опирался на трость. На вид ему было лет семьдесят. На этот раз он был без пиджака; острые плечи просто прорывали рубашку. Надбровные дуги нависали над ввалившимися глазами. Сухая кожа напоминала пергамент. Незнакомец выглядел ужасно.

— Да? — поинтересовался я без особого участия. — И что же вы хотите?

— Я знаю, кто вы, — заявил неизвестный, покачиваясь вместе с вагоном. Мне это уже начало немного надоедать. Конечно, за сегодняшний вечер я познакомился со значительным количеством амбициозных людей, но всему есть свои пределы.

— Я консультант. Третье отделение... — начал было я, как вдруг лысый незнакомец меня перебил.

— Прошу, не надо этого, — сухо сказал он. Его голос был колючим и хрупким, как ветка боярышника. — Если желаете, вы можете назваться хоть рыцарем круглого стола. Я хочу предостеречь вас.

— От чего именно?

— Об этом лучше не говорить в коридоре. От вас мне потребуется только пять минут. Прошу, пойдёмте в моё купе.

Похоже, у меня сегодня бенефис, сказал я сам себе, следуя за моим провожатым. Почему-то подумалось, что ему бы очень пошли балахон из дерюги, фонарь и посох. Если к этому образу удалось бы добавить лодку, ночь, туман и реку, то таинственный незнакомец становился определённо похожим на Харона, перевозчика человеческих душ.

Несостоявшийся Харон правительственного поезда занимал роскошное одноместное купе, обставленное в стиле эклектичного барокко. Я разместился на мягком стуле, обитом золотистым жаккардом. Почему-то всё происходящее напомнило мне очень старый советский политический анекдот про Пельше, пришедшего в гости к Суслову.

— Я знаю, кто вы, — упрямо повторил он.

— Прекрасно. Я тоже знаю, кто я. Так что же вы хотели сказать мне?

Взгляд Харона снова попытался обжечь меня. Это ему не удалось.

— Вы дурак, — наконец, произнёс он с видимым усилием и немедленно развернул свою мысль. — Вы отдались восьмому, самому страшному смертному греху, который наказывается ещё при жизни. Этот грех — глупость. Сидите!

Я шевельнулся на стуле.

— Полагаю, — продолжал Харон, — вы единственный человек, который приехал в Россию за тридцать лет. Вы знаете наш язык и аутентично выглядите. Я полагаю, что вы сын эмигрантов из России, родившийся за границей. У вас начался зуд в душе, и вы попались на крючок одной из наших государственных служб, поверив их рассказам. Вы теперь едете в Москву, не зная, что вас ждёт.

— И что же меня ждёт?

Мой собеседник, несмотря на грубый тон, явно умел зрить в корень. Он засмеялся, обнажая зубы. Это было страшно.

- Вот видите, я раскусил вас с первого раза. Я ведь знаю, как отличить нашего от не нашего. А они не знают. Они молоды и глупы, они не видели того, что знаю я. А вы — дурак. Дайте угадаю, вам предложили золотые горы? Нет, не предложили? Возможно, вам сказали, что ваша родина нуждается в вас и только вы можете ее спасти? А? Ведь было так?

— Нет, но близко, — признался я.

Харон снова засмеялся. В его смехе было что-то потустороннее. На секунду мне показалось, что я еду в мёртвом, пустом поезде, где не осталось никого, кроме нас; в кабине же машиниста сидит страшное хтоническое существо с чёрными глазами, из которых течёт такая же чёрная кровь. Под колёсами состава загрохотал какой-то мост, словно мы пересекали Стикс. Мне стало жутко.

— Наверное, — продолжил Харон, — у вас есть выездная виза? Я ничего не сказал, вспомнив просьбу Алексея. Харону не требовался мой ответ.

— Я же знаю, что есть. Я всё вижу по вашим глазам. Как-то же вы попали сюда. Вам повезло настолько, насколько не может везти человеку. Вы всё ещё не понимаете? Высшее руководство страны – невыездное. Их не пустит к себе ни одна страна в мире, а если пустит – то тут же арестует. Средний эшелон руководства – под недоверием. Любой из них выедет за границу, и тут же бесследно испарится. Проверено двадцать седьмым годом, когда убежали пятнадцать делегаций в полном составе. А младшие чины просто недостойны. И тут появляетесь вы…

Харон протянул звук «ы», оскалившись. Это было страшно. Он наклонился ко мне и сказал, пристально глядя мне в глаза:

- Вы приехали оттуда, значит, вы выездной. Вы приехали сюда, и, значит, вам можно доверять.

— И что?

— А то, что вас сделают парламентёром и немедленно отправят за границу.

- Это плохо?

- Вы привезёте за рубеж недобрую весть. Это я вам гарантирую. Гонцов с такими вестями не встречают с парадным вахт-батальоном. Не портьте себе карму.

- Кажется, была телетайпная линия. Чем я лучше неё? – спросил я, вспоминая рассказ Алексея. Харон презрительно поморщился. Голая кожа лба сжалась страшными складками.

- После известных событий в Печенге и Ивангороде по этому телетайпу отвечают только на вопросы, связанные с закупкой зерна. Кремлёвский дурак отправляет им по десять депеш в день, но на них приходит один и тот же ответ: ваш запрос не подлежит заочному обсуждению. Приезжайте, и поговорим.

- А простые люди? – спросил я. – Они не подходят?

Харон посмотрел на меня, явно не понимая, что я имею в виду.

- Для отправки за границу, - пояснил я.

Одну долгую секунду Харон обдумывал мои слова. Затем он, глядя мне в глаза, рассмеялся сардоническим смешком. Улыбались только его губы. Глаза Харона были полны отчаяния.

- Как говорит ваш новый друг, с которым вы полчаса назад беседовали в вагоне-ресторане, население должно знать своё место. Уехать из России нельзя. Иначе я бы не сидел здесь.

- А почему мне можно?

- Вы плохо меня слушаете. Раз вы приехали в Россию, и тут же не сбежали из неё, значит, вам можно доверить судьбу родины…так, как её понимает наш августейший президент.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒