Восемнадцать

Восемнадцать

Десять часов вечера. Небо над бухтой Уокеров было темно-синего цвета, а по краям бледно-лилового. Костер догорел; бревна стали золой, осыпались друг на друга.

Отлив оказался неожиданно сильным, море отступило, обнажив широкую полосу ила, в гладком сером зеркале отражалось закатное небо и заснеженные горы на другом берегу. Открылись сваи, облепленные черными ракушками; привязанный к буйку алюминиевый катер лежал на боку в иле.

Разговоры после похорон Чокнутого Эрла не смолкали несколько часов. Собравшиеся, то и дело запинаясь, рассказывали истории про Чокнутого Эрла. Некоторые вызывали смех, но чаще вспоминали другое. Чокнутый Эрл не всегда был таким вздорным, каким стал к старости. Его озлобила гибель сына. А когда-то они с дедушкой Экхартом были лучшими друзьями. Аляска никого не щадит, особенно стариков.

Но вот почти все разошлись.

Мэтью сидел в стареньком шезлонге, вытянув и скрестив ноги, и смотрел, как молодой орел клюет на берегу остатки лосося. Рядом кружили чайки, надеясь поживиться ошметками рыбы.

На берегу остались только они втроем — папа, Марджи-шире-баржи и Мэтью.

— Ну что, Том, может, все же обсудим ситуацию? — Мардж прервала молчание, которое затянулось настолько, что Мэтью думал, они сейчас затопчут костер и поднимутся к дому. — Тельма фактически указала Эрнту на дверь.

— Да, — ответил папа.

Мэтью не понравилось, как отец посмотрел на Марджи-шире-баржи. С тревогой.

— О чем вы говорите? — спросил Мэтью.

— Эрнт Олбрайт — дурной человек, — ответил папа. — Мы все знаем, что это он разнес салун. Тельма говорит, он пытался убедить Харланов поставить растяжки и заминировать участок, чтобы, дескать, их защитить, если вдруг начнется война.

— Да уж, он такой же чокнутый, как Эрл, но…

— Чокнутый Эрл был безобиден, — возразила Мардж. — Эрнт же этого так не оставит. Тельма его выгнала, и это наверняка выведет его из себя. А когда он бесится, то злится на весь мир, а раз злится на весь мир, то и отыгрывается на всех, кто попадет ему под горячую руку.

— На всех? — Мэтью пробрал озноб. — То есть и на Лени? Он поднимет руку на Лени?

Мэтью не стал дожидаться ответа. Он взбежал по лестнице на двор, оседлал велосипед и, налегая на педали, в какие-нибудь десять минут докатил по мокрой вязкой земле до главной дороги.

У поворота к дому Олбрайтов он так резко затормозил, что велосипед едва не выскользнул из-под него. Узкую горловину подъездной дороги перегородили два окоренных бревна цвета лососины — значит, деревья совсем недавно срубили. На ярко-розовой древесине там и сям виднелись куски коры.

Что за черт?

Мэтью огляделся, но никого не увидел и ничего не услышал. Объехал бревна и покатил, уже медленнее, к дому Олбрайтов. Сердце колотилось, тревога нарастала.

В конце дорожки он слез с велосипеда, положил его на землю. Обвел пристальным взглядом двор, но не заметил ничего подозрительного. Фургон Эрнта стоял возле дома.

Мэтью стал потихоньку пробираться к крыльцу, вздрагивая всякий раз, как под ногой хрустела ветка или на что-нибудь наступал — на пивную банку, потерянную кем-то гребенку, в сумерках было не разглядеть. Заблеяли козы. Всполошенно закудахтали куры.

Вдруг послышался стук.

Дверь домика отворилась.

Мэтью бросился в высокую траву, замер.

Шаги на крыльце. Скрип.

Пошевелиться было страшно, не пошевелиться — еще страшнее. Мэтью высунул голову из травы.

На краю крыльца стояла Лени. Плечи ее, точно плащ в красно-бело-желтую полоску, укутывало шерстяное одеяло. В руках в лунном свете белел рулон туалетной бумаги.

— Лени, — шепотом позвал он.

Она испуганно оглянулась на дверь и бросилась к нему.

Он поднялся и крепко ее обнял.

— Что случилось?

— Он строит стену. — Лени снова глянула через плечо.

— И поэтому перегородил бревнами дорогу?

Лени кивнула.

— Я боюсь.

Мэтью хотел ее успокоить, мол, все будет хорошо, но кто-то отодвинул засов на двери домика.

— Уходи, — прошептала Лени и оттолкнула его.

Мэтью юркнул за дерево, и тут же открылась дверь. На крыльцо вышел Эрнт Олбрайт в поношенной футболке и мешковатых семейных трусах.

— Лени! — крикнул он.

Лени помахала ему:

— Я тут, пап, просто бумагу уронила. И скрылась в уборной.

Эрнт маячил на крыльце, пока она не вернулась, загнал ее в дом и щелкнул засовом.

Мэтью неслышно добрался до велосипеда и во весь дух припустил домой. Папа и Мардж стояли во дворе возле ее фургона.

— Он с-строит стену, — запыхавшись, выпалил Мэтью, спрыгнул с велосипеда и бросил его в траве у коптильни.

— Ты о чем? — спросил папа.

— Эрнт. Ты же знаешь, у них участок узкий, как бутылочное горлышко, вдается в море. Он перегородил дорожку бревнами. Лени говорит, он строит стену.

— Господи Иисусе, — изумился отец. — Он решил отгородиться от мира.

* * *

Лени проснулась под пронзительный вой пилы и стук топора. Папа уже давно был на ногах, он все выходные строил стену.

Единственное, что хоть немного радовало Лени, — выходные кончились, настал понедельник, а значит, надо ехать в школу.

Мэтью.

Радость вытеснила гнетущее, безнадежное чувство утраты, которое поселилось в ее душе в эти дни. Она оделась и спустилась вниз.

В домике было тихо.

Из спальни вышла мама в водолазке и мешковатых джинсах:

— Доброе утро.

Лени подошла к маме:

— Мы должны ему помешать, пока он не достроил стену.

— Да не станет он ее достраивать. Это он так, психанул. Ничего, образумится.

— Думаешь, на это можно рассчитывать?

Лени впервые заметила, как постарела мама, какой измученный и потерянный у нее вид. Свет в глазах погас, она больше не улыбалась.

— Я сварю тебе кофе.

И в эту минуту в дверь громко постучали, и она почти сразу же распахнулась.

— Эй, есть кто дома?

На мясистых Марджи-шире-баржи запястьях звенели десятки браслетов, в ушах прыгали серьги, точно поплавки, блестели на свету. Отросшие волосы она расчесала на прямой пробор и собрала в два пучка-помпончика, которые вздрагивали при каждом шаге.

За Мардж в дом протиснулся папа и упер руки в тощие бока:

— Я же сказал, сюда нельзя.

Марджи-шире-баржи ухмыльнулась и протянула маме бутылку лосьона. Вложила маме в руки, накрыла большими ладонями мамины маленькие ладошки.

— Тельма сделала его из лаванды, которую выращивает в огороде. Она надеется, что тебе понравится.

Лени понимала, как много для мамы значит этот подарок.

— Не нужны нам ваши подачки, — вставил папа. — Она и так отлично пахнет, незачем ей мазаться этим дерьмом.

— Подруги дарят друг другу подарки, Эрнт. А мы с Корой подруги. Я, собственно, потому и приехала. Дай-ка, думаю, загляну к соседям на кофе.

— Лени, пожалуйста, свари Мардж кофе, — попросила мама. — И отрежь хлеба с клюквой.

Папа, по-прежнему стоя в дверях, скрестил руки на груди.

Марджи-шире-баржи подвела маму к дивану, усадила и села рядом. Подушки скрипнули под ее тяжестью.

— А меня тут такой понос пробрал.

— Мерзость какая, — подал голос папа.

— Как трубу прорвало. Может, у тебя таблетки есть? А то живот свело, хоть плачь.

Папа процедил ругательство и хлопнул дверью.

Мардж расплылась в улыбке:

— Какие же мужчины все-таки предсказуемые. Наконец-то мы остались одни.

Лени подала кофе и уселась в глубокое кресло из искусственной кожи, которое они в том году купили у старьевщика в Солдотне.

Марджи-шире-баржи перевела взгляд с Коры на Лени, потом снова на Кору. Лени была уверена, что от Мардж не укрылось ничего.

— Эрнт, поди, обиделся, что Тельма так обошлась с ним на похоронах Эрла.

— А, ты об этом, — сказала мама.

— Я смотрю, он на главной дороге столбов понатыкал. Стену, что ли, строит?

Мама покачала головой:

— Нет, что ты.

— Ты же знаешь, зачем строят стены? — не унималась Мардж. — Чтобы никто не увидел, что за ними творится. И чтобы никто не сбежал. — Она поставила чашку на столик, подалась к маме: — А если он повесит на ворота замок, ключ спрячет — как вы тогда выберетесь?

— Н-н-никогда он так не сделает, — возразила мама.

— Да ну? Вот и сестра мне так же ответила, когда мы с ней общались в последний раз. Я бы что угодно отдала, чтобы повернуть время вспять и все изменить. В конце концов она от него ушла, но слишком поздно.

— Она от него ушла, — тихо повторила мама и впервые не отвела взгляд, — потому и погибла. Такие мужчины… не успокоятся, пока тебя не найдут.

— Мы не дадим тебя в обиду, — пообещала Марджи-шире-баржи.

— Кто это «мы»?

— Мы с Томом Уокером. Харланы. Тика. Весь Канек. Вы с Лени — одни из нас, Кора. А он чужой. Доверься нам. Позволь тебе помочь.

Лени впервые всерьез задумалась об этом. А ведь они и правда могут от него уйти.

Но для этого пришлось бы уехать из Канека и даже, пожалуй, с Аляски.

Расстаться с Мэтью.

И что дальше? Неужели им придется всю жизнь провести в бегах, прятаться, менять имена? Получится ли? У мамы ни денег, ни кредитки. Даже права и те просрочены. У нее самой тоже нет прав. Может, по документам их с мамой и вовсе не существует?

А если он их найдет?

— Я не могу, — наконец ответила мама. Лени никогда еще не слышала такого печального, душераздирающего признания.

Марджи-шире-баржи впилась в маму долгим взглядом. На лице ее было написано разочарование.

— Ладно. Не все сразу. Просто помни, что мы рядом. Мы тебе поможем. Ты только скажи. Ко мне ты можешь прийти хоть в глухую январскую полночь. Договорились? Что бы ты ни натворила, что бы он ни сделал. Приходи, я тебе помогу.

Повинуясь порыву, Лени обогнула столик и бросилась Мардж на грудь. В ее объятиях было так уютно, так безопасно.

— Ладно, поехали, — сказала Марджи-шире-баржи, — отвезу тебя в школу. До выпуска остались считаные дни.

Лени схватила рюкзак, повесила на плечо, крепко обняла маму, прошептала: «Нам нужно поговорить» — и вышла за Мардж во двор. На полпути к пикапу перед ними вдруг вырос отец с пятигаллонной канистрой бензина.

— Уже уходите? — поинтересовался он. — Что так быстро?

— Так я же всего на чашечку кофе. Заодно подброшу Лени до школы. Мне как раз нужно в магазин.

Отец поставил пластмассовую канистру на землю. Послышался плеск.

— Нет.

— Что — нет? — нахмурилась Марджи-шире-баржи.

— Без меня отсюда больше никто не выйдет. Нечего нам там делать.

— Ей пять дней осталось до выпуска. Надо же девочке закончить школу.

— Ишь, раскомандовалась. Пусть дома сидит. Подумаешь, всего пять дней. Все равно ей дадут бумажку.

— Да ты никак решил со мной тягаться? — Мардж двинулась на отца. Браслеты ее звенели. — Если эта юная леди пропустит хоть день, я позвоню в полицию, Эрнт Олбрайт, и посажу тебя. Даже не сомневайся. Мне плевать, что ты чокнутый и с гнильцой. Чуди себе сколько хочешь, но ты не помешаешь этой красавице закончить школу. Уловил?

— Полиции до этого нет дела.

— Еще как есть. Уж поверь. Хочешь, чтобы я им рассказала о том, что здесь творится?

— Ты же ни черта не знаешь.

— Пусть так, зато язык у меня подвешен отлично, так что лучше не доводи.

— Ладно, черт с тобой. Вези ее в школу, раз тебе так приспичило. — Он посмотрел на Лени: — Я заберу тебя в три. Не заставляй меня ждать.

Лени кивнула и забралась в старенький «Интернэшнл Хар-вестер» с протертыми до дыр матерчатыми сиденьями. Они проехали по ухабистой дорожке, миновали столбы из свежеокоренных бревен. Когда они в облаке пыли катили по главной дороге, Лени осознала, что плачет.

Она не сумела справиться с нахлынувшими чувствами. Слишком многое поставлено на карту. А вдруг мама убежит, а отец найдет ее и правда убьет?

Марджи-шире-баржи свернула к школе и остановила машину.

— Несправедливо, что тебе приходится во всем этом вариться. Но жизнь вообще несправедлива. Да ты и сама это понимаешь. Если что, ты всегда можешь позвонить в полицию.

Лени повернулась к ней:

— А если из-за меня отец убьет маму? Как мне потом с этим жить?

Мардж кивнула.

— Если тебе понадобится помощь, приходи ко мне. Договорились? Обещаешь?

— Обещаю, — вяло ответила Лени.

Мардж перегнулась через нее, открыла скрипучий бардачок и вынула оттуда толстый конверт:

— Это тебе.

Лени привыкла к ее подаркам. Шоколадка, роман в бумажной обложке, блестящая заколка. В конце рабочего дня в магазине Марджи-шире-баржи частенько совала ей что-нибудь в руку.

Лени взглянула на конверт. Письмо из университета Аляски. Адресовано Леноре Олбрайт, на адрес магазина Мардж Бердсолл в Канеке.

Дрожащими руками Лени вскрыла конверт. Прочла первую строчку. «Рады уведомить, что мы приглашаем вас…»

Лени подняла глаза на Мардж:

— Меня взяли.

— Поздравляю, Лени.

Она оцепенела. Ее приняли.

В университет.

— И что мне теперь делать? — спросила Лени.

— Поедешь учиться, — ответила Мардж. — Я говорила с Томом. Он все оплатит. Мы с Тикой купим тебе учебники, Тельма даст денег на карманные расходы. Ты одна из нас, и мы всегда тебе поможем. Не жалей ни о чем, девочка. Уезжай при первой же возможности. Беги во весь дух, без оглядки. Но…

— Но что?

— До отъезда смотри в оба.

* * *

В последний учебный день Лени боялась, что у нее разорвется сердце и она рухнет ничком на землю — еще одна жертва Аляски. Девушка, которая умерла от любви.

Мысль о том, что впереди лето, долгие жаркие дни, работа от рассвета и до заката, сводила ее с ума. Как же она доживет до сентября, не видя Мэтью?

— Вряд ли нам удастся видеться, — тоскливо сказала ему Лени. — Мы же все время будем заняты. Ты ведь и сам знаешь, как бывает летом.

Теперь она целые дни напролет будет хлопотать по хозяйству.

Лето. Пора, когда лосось идет на нерест и нужно каждый день работать в огороде, когда на склонах холмов спеют ягоды, когда консервируют фрукты и овощи, рыбу режут полосками, маринуют, коптят, когда за долгий световой день нужно починить все, что требует ремонта.

— Будем встречаться тайком, — предложил Мэтью.

Но теперь это было слишком опасно. После того как Харланы раззнакомились с папой, он как с цепи сорвался: целыми днями рубил деревья, снимал кору, а по ночам просыпался и мерил домик шагами. Все время что-то бормотал себе под нос и строил, строил, строил свою стену.

— А в сентябре мы с тобой поедем в университет, — добавил Мэтью, уж он-то умел мечтать и верить.

— Ага, — ответила Лени, которой хотелось этого больше всего на свете. — Будем жить в Анкоридже, как самые обычные люди. — Они все время твердили это друг другу.

Лени вслед за Мэтью пошла к выходу, пробормотав «до свидания» миссис Роудс, которая крепко ее обняла и сказала:

— Не забудьте, сегодня в салуне вечеринка в честь окончания школы. Вы с Мэтти почетные гости.

— Спасибо, миссис Роудс.

На улице Лени ждали родители с плакатом: «Поздравляем с окончанием школы!» Она застыла на месте.

Лени почувствовала, как Мэтью положил руку ей на талию и даже, кажется, легонько подтолкнул ее вперед. С вымученной улыбкой она спустилась во двор.

— Привет, — сказала она родителям, которые бросились ей навстречу. — Да ну что вы, не стоило приезжать.

Мама просияла:

— Шутишь? Ты закончила школу лучшей в классе!

— В классе из двух человек, — заметила Лени.

Папа обнял ее, прижал к себе.

— Мне вот никогда и ни в чем не удавалось стать первым. Я горжусь тобой, Рыжик. Ну а теперь ты можешь с чистой совестью сделать этой сраной школе ручкой. Пока-пока.

Они уселись в фургон и поехали. Над самой головой протарахтел самолет.

— Туристы, — произнес папа, словно это было ругательство. — Мама испекла твой любимый пирог и сделала клубничный акутак^[62].

Лени кивнула. Ей было так грустно, что улыбнуться не хватило сил.

На полуотремонтированном салуне висела перетяжка: ПОЗДРАВЛЯЕМ ЛЕНИ И МЭТЬЮ! ПРАЗДНИК В ЧЕСТЬ ВЫПУСКА В ПЯТНИЦУ В 9 ВЕЧЕРА! ПЕРВЫЙ НАПИТОК БЕСПЛАТНО!

— Лени, что с тобой? Вид у тебя потерянный.

— Я хочу пойти в салун на праздник в честь выпуска, — ответила Лени.

Мама подалась к папе и поймала его взгляд:

— Эрнт?

— Ты хочешь, чтобы я пришел в салун к Тому Уокеру и общался с теми, кто губит наш город? — спросил папа.

— Ради Лени, — попросила мама.

— Нет уж, дудки.

Лени старалась разглядеть за его злобой того, кем, по уверениям мамы, он был, пока его не изуродовал Вьетнам, пока аляскинские зимы не выявили его темную суть. Она напоминала себе, что папа звал ее Рыжиком и катал на плечах по набережной в Эрмоса-Бич.

— Пап, ну пожалуйста. Пожалуйста. Я хочу отметить окончание школы в нашем городке. Ты ведь сам привез меня сюда.

Папа посмотрел на Лени, и в его взгляде она впервые за долгое время увидела любовь. Истерзанную, измученную, почти уничтоженную ошибками и обидами, но все же любовь. И печаль.

— Нет, Рыжик, извини. Я не пойду на это даже ради тебя.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒