Тринадцать

Тринадцать

На следующий день папа мерил домик шагами да распинался про опасные перемены и будущее. В полдень сел к приемнику и созвал Харланов на сходку у них на подворье.

Весь день Лени мучили дурные предчувствия, сосало под ложечкой. Время шло еле-еле, но все-таки шло. После ужина они поехали к Харланам, и теперь все с нетерпением ждали начала сходки. Из домиков и сараев вынесли стулья и расставили как попало на грязном дворе перед крыльцом Чокнутого Эрла.

Тельма устроилась на пластмассовом белом стуле, на коленях у нее притулилась Малышка, которая уже явно слишком выросла, для того чтобы сидеть у мамы на коленях. Тед стоял за стулом жены и курил. Мама расположилась возле Тельмы на деревянном садовом кресле с отломанным подлокотником, а Лени устроилась рядом с ней на увязшем в грязи складном металлическом табурете. Клайд с Донной вытянулись, точно часовые, по бокам от Марти и Агнес, а те прилежно строгали из палочек стрелы.

Все смотрели на папу, который стоял на крыльце с Чокнутым Эрлом. Бутылки виски нигде не было видно, но Лени догадалась, что они успели выпить.

Моросил противный дождь. Все было серым: серое небо, серый дождь, серые деревья в сером тумане. Собаки лаяли и рвались с ржавых цепей. Некоторые псы забрались на крыши маленьких будок и оттуда наблюдали за происходившим во дворе.

Папа обвел взглядом собравшихся, которых было мало как никогда. За последние годы молодежь разъехалась из дедова дома на поиски собственной жизни. Одни рыбачили в Беринговом море, другие устроились лесниками в национальный парк. Аксель в прошлом году обрюхатил девицу-эскимоску и теперь жил где-то в поселении юпиков.

— Мы все знаем, зачем мы здесь собрались, — начал отец. Длинные грязные волосы его спутались, густую бороду давным-давно пора было постричь, кожа была бледной после зимы. Красная бандана закрывала почти весь лоб, чтобы волосы не лезли в глаза. Отец похлопал Чокнутого Эрла по костлявому плечу: — Этот человек раньше любого из нас понял, что будет дальше. Он догадался, что правительство нас обманет, что преступность и жадность уничтожат все, что мы любим в Америке. Он приехал и привез вас всех сюда, чтобы вернуться к природе, жить простой жизнью. Кормиться охотой, защищать семью, сбежать от херни, которая творится в больших городах. — Папа примолк, обвел глазами собравшихся. — Так все и было. До недавнего времени.

— Скажи им, Эрнт. — Чокнутый Эрл наклонился, достал спрятанную под стулом бутылку виски и с глухим стуком откупорил ее.

— Том Уокер — богатый самодовольный мудак, — продолжал папа. — Видали мы таких. Он не воевал во Вьетнаме. У таких, как он, был миллион способов уклониться от службы. В отличие от меня, Бо и наших друзей, которые защищали родину. Ну да это еще ладно. Я могу смириться с тем, что этот лицемер считает себя лучше прочих и тычет мне в нос своими деньгами. Я могу смириться с тем, что он глазеет на мою жену. — Он спустился по шаткой лесенке, ступил в мутную лужицу, собравшуюся у нижней ступеньки. — Но я не позволю ему уничтожить Канек и нашу жизнь. Это наш дом. И мы хотим, чтобы он оставался диким и свободным.

— Да ладно тебе, Эрнт, он же всего-навсего хочет отремонтировать бар, а не выстроить комплекс для конференций! — воскликнула Тельма. Услышав мамин крик, Малышка тут же сползла с ее коленей и ушла играть с Агнес и Марти.

— И еще гостиницу, — вставил Чокнутый Эрл. — Не забывай, мисси.

Тельма посмотрела на отца:

— Ну, пап, вы делаете из мухи слона. У нас тут ни дорог, ни коммуникаций, ни электричества. Нытьем вы ничего не добьетесь. Смиритесь.

— А я и не ною, — возразил отец Лени. — Я намерен действовать, и, видит бог, так и сделаю. Кто со мной?

— Правильно, черт возьми, — слегка заплетающимся языком пробормотал Чокнутый Эрл.

— Вот увидите, он поднимет цены на выпивку, — посетовал Клайд.

— Я переехал в тайгу не для того, чтобы у меня под боком выстроили гостиницу, — не унимался папа.

Чокнутый Эрл что-то неразборчиво пробурчал и сделал большой глоток.

Лени наблюдала, как мужчины обступили папу и хлопают по спине, словно он сказал что-то важное.

В считаные мгновения женщины остались одни на грязном дворе.

— Что-то Эрнт слишком нервничает из-за пустячного ремонта салуна, — сказала Тельма, посматривая на мужчин. Казалось, они наливаются праведным гневом, раздуваются от него, передавая бутылку друг другу. — Я-то думала, он смирится.

Мама закурила.

— Смириться он просто не может. Никогда.

— Я знаю, вы не в силах на него повлиять, — Тельма перевела взгляд с мамы на Лени, — но он ведь здесь устроит черт знает что. Ну да, у Тома Уокера новый пикап, и вообще ему принадлежит большая часть полуострова, но случись что, он тебе отдаст последнюю рубашку. В том году, когда Малышка расхворалась, Мардж обмолвилась об этом Тому, так он по собственному почину приехал сюда и переправил ее на самолете в Кенай.

— Я знаю, — тихо ответила мама.

— За твоим мужем нужен глаз да глаз, а не то он весь город перессорит.

Мама устало засмеялась. Лени ее поняла. Можешь обращаться с отцом бережно, точно со склянкой нитроглицерина, и все равно не уследишь. Рано или поздно он взорвется.

* * *

Родители Лени опять напились, так что ей пришлось везти их домой. Она припарковала пикап во дворе, отвела маму в спальню. Та рухнула на кровать и, смеясь, потянулась к папе.

Лени забралась к себе на чердак, легла на матрас, который они нашли на помойке и вымыли хлоркой, укрылась куньим одеялом и постаралась уснуть.

Но происшествие в салуне и встреча с Харланами не выходили у Лени из головы. Что-то ее тревожило, хотя она сама не могла определить что — мол, вот именно это меня обеспокоило. А может, ей так показалось из-за того, что отец распсиховался, пусть и не в первый раз? Но из-за его состояния она восприняла произошедшее слишком остро.

Что-то изменилось. Чуть-чуть, но все же явно.

Папа злился. Даже, пожалуй, бесился. Но из-за чего?

Из-за того ли, что его уволили с нефтепровода? Из-за того, что он в марте увидел маму с Томом Уокером, застал мистера Уокера у них за столом?

Нет, тут явно что-то еще. Не мог же он так разнервничаться из-за каких-то городских новостей. Хотя, конечно, чего скрывать, папа как никто любит пропустить стаканчик виски в «Лягающемся лосе».

Лени перевернулась и потянулась к стоявшей у кровати коробке, в которой хранились письма Мэтью за последние годы. Месяца не проходило, чтобы он не прислал весточку. Все его письма Лени заучила наизусть и могла по желанию вызвать в памяти любое из них. Некоторые строки всегда вертелись у нее в голове. «Мне уже лучше… Вчера пошел ужинать и вспомнил о тебе: у чувака был огромный “ поляроид”… вчера я забил первый гол, жаль, ты не видела…» И ее любимые, в которых он писал, например, такое: «Я по тебе соскучился». Или: «Я знаю, это глупо, но ты мне снилась. А я тебе снюсь?»

Правда, сегодня ей не хотелось думать о Мэтью, о том, как он далеко, как ей одиноко без него и его дружбы. За годы его отсутствия в Канеке не прибавилось молодежи. Лени привыкла и полюбила Аляску, но порой ей было здесь очень одиноко. В плохие дни, вот как сегодня, ей не хотелось перечитывать письма и гадать, вернется ли он; Лени боялась, что рано или поздно напишет ему то, что думает: «Мне страшно и одиноко».

Вместо этого Лени открыла книгу, которую как раз читала, «Поющие в терновнике», и погрузилась в историю запретной любви на суровой и негостеприимной земле.

Она зачиталась, и было уже за полночь, когда Лени услышала, как зашуршали бусины. Она ожидала, что сейчас лязгнет дверца печки, которую откроют и закроют, но до нее донеслись только шаги по половицам. Лени сползла с матраса, подкралась к краю чердака и свесила голову.

Там светила лишь печурка, и глаза Лени не сразу привыкли к темноте.

Папа весь в черном; на глаза надвинута бейсболка с эмблемой «Аляска Эйсез»^[52]. В руках большая сумка для инструментов, в ней что-то гремит.

Папа отворил дверь и вышел в ночь.

Лени спустилась с чердака, тихонько подошла к окну и выглянула наружу. Грязный двор заливала полная луна, то там, то сям в ее свете блестели упрямые побуревшие снежные корки. Повсюду валялся мусор: ящики с рыболовными снастями и туристическим снаряжением, ржавеющие железные клети и всевозможные механизмы, сломанная калитка, еще один велосипед, починить который у отца так и не дошли руки, штабель сдутых шин.

Папа швырнул сумку в кузов пикапа и направился к фанерному сараю, где они держали инструменты.

Несколько мгновений спустя вышел оттуда с топором на плече.

Сел в пикап и уехал.

* * *

Наутро папа был в превосходном настроении. Черные космы собрал в дурацкий пучок (не то Иисус, не то самурай), который съехал набок и болтался, как щенячье ухо. В усы и густую черную бороду набились стружки.

— Доброе утро, засоня. Поди, всю ночь читала?

— Ага, — ответила Лени, настороженно глядя на него.

Он обхватил Лени и танцевал с ней, пока она не заулыбалась.

Тревога, терзавшая ее со вчерашнего дня, постепенно улеглась.

Вот и слава богу. К тому же сегодня первая суббота апреля, один из самых ее любимых дней в году.

Дни лосося. Соберется весь город, чтобы отпраздновать грядущий сезон ловли лосося. Раньше праздник назывался по-другому. Придумали его эскимосы, которые некогда здесь обитали, все племя собиралось, чтобы попросить у богов удачной путины. Ну а сейчас это просто городской праздник. Уж сегодня-то наверняка забудутся вчерашние размолвки.

В третьем часу, покончив с домашними делами, Лени подхватила стопку контейнеров с едой и вслед за родителями вышла из домика. В синем небе ни облачка, галечный пляж переливался на солнце, рассыпанные повсюду осколки ракушек белели подвенечным кружевом.

В багажник погрузили еду, одеяла, сумку с зонтами и плащами — на всякий случай, погода в это время года бывала переменчива. Мама с Лени уселись на заднее сиденье, папа за руль, и они тронулись в путь.

В городе припарковались у моста и двинулись к магазину.

— Что случилось? — удивилась мама, когда они завернули за угол.

На Главной улице толпились горожане, но не так, как обычно по праздникам. В такие дни мужчины собирались вокруг мангалов, жарили бургеры с лосятиной, колбаски из оленины, свежих моллюсков, травили рыбацкие байки, потягивали пиво. А женщины у закусочной хлопотали над длинными столами, уставленными угощением — сэндвичами с палтусом, блюдами с дандженесскими крабами, ведерками с моллюсками, от которых шел пар, большими мисками с тушеной фасолью.

А сейчас одна половина горожан собралась на тротуаре, смотревшем на берег, а вторая — у салуна. Словно перед перестрелкой у корраля О’Кей^[53].

И тут Лени увидела салун.

Все стекла в окнах выбиты, дверь порублена в щепы, на медных петлях висят обломки досок. На обугленных стенах корявая надпись белой краской из баллончика: ПРЕДУПРЕЖДАЮ. НЕ ЛЕЗЬ. МУДИЛО САМОДОВОЛЬНОЕ. НИКАКИХ ПЕРЕМЕН.

Перед разрушенным салуном стоял Том Уокер, слева от него — Марджи-шире-баржи и Натали, справа — миссис Роудс с мужем. Лени узнала остальных собравшихся, почти все — хозяева здешних лавок, рыбаки, торговцы снаряжением. Словом, те, кто приехал на Аляску, чтобы чего-то добиться.

На другой стороне улицы на тротуаре скопились отшельники, одиночки, изгои. Те, кто жил в тайге, куда можно добраться лишь по морю или по воздуху, кто приехал сюда, чтобы спрятаться — от кредиторов ли, правительства, закона, алиментов, современной жизни. Как и отец Лени, они хотели, чтобы Аляска всегда оставалась дикой. Будь их воля, здесь бы никогда не появилось ни электричества, ни туристов, ни телефонов, ни мощеных дорог, ни ватерклозетов.

Папа уверенно устремился вперед. Лени с мамой бросились за ним.

Том Уокер двинулся к нему, встретил отца на середине улицы и швырнул ему под ноги баллончик из-под краски. Баллончик лязгнул и откатился в сторону.

— Думаешь, я не знаю, что это был ты? Думаешь, никто не догадывается, что это был ты, дебил чертов?

Папа улыбнулся:

— А что, Том, ночью что-то случилось? Кто-то разнес салун? Ну надо же, как жаль.

Лени заметила, как уверенно и спокойно держался рядом с отцом мистер Уокер. Уж он-то наверняка не стал бы напиваться, разговаривать сам с собой или просыпаться с криком и рыдать.

— Ты хуже чем трус, Олбрайт. Ты идиот. Пробрался сюда в темноте, выбил стекла, расписал стены, которые я все равно снесу.

— Ну что ты, Том, это не он. — Мама старалась не встречаться глазами с мистером Уокером. Она остерегалась прямо смотреть на него, тем более в такую минуту. — Он ночью был дома.

Мистер Уокер шагнул вперед:

— Слушай меня внимательно, Эрнт. Я забуду о том, что случилось, — подумаешь, ты ошибся, с кем не бывает. Но прогресс все равно придет в Канек. И если ты выкинешь еще что-нибудь, если ты еще хоть раз позволишь себе вмешаться в мои дела, я не горожан сюда позову. И не копов. Я сам приду за тобой.

— Ишь ты, денежный мешок. Тебе меня не напугать.

На этот раз настал черед мистера Уокера улыбаться.

— Ну я же говорю — идиот. — Мистер Уокер повернулся к собравшимся, многие из которых придвинулись ближе, чтобы слышать спор. — Мы тут все друзья. Соседи. Ерунда, какие-то надписи на стене. Давайте уже праздновать.

Горожане тут же оживились, зашевелились, женщины переместились к накрытым столам, мужчины принялись разжигать жаровни. В конце улицы заиграла группа.

«Ложись, Салли, отдохни, я тебя обниму…»^[54]

Папа взял маму за руку и повел по улице, качая головой в такт музыке.

Лени осталась одна-одинешенька посреди улицы, между двух огней.

Она чуяла, как в городке зреет раскол, разлад, который легко может перерасти в битву за то, каким должен быть Ка-нек, — за его душу.

Это может плохо кончиться.

Лени знала, что это сделал отец, и эта хулиганская выходка свидетельствовала о нарастающей ненависти. Лени испугало, что он отважился в открытую бросить вызов. С тех самых пор как мистер Уокер и Марджи-шире-баржи в первый раз отправили его на зиму на нефтепровод, папа был начеку. Не бил маму по лицу, где синяки могли заметить. Старался изо всех сил, из кожи вон лез, чтобы не сорваться. От мистера Уокера держался на почтительном расстоянии.

Похоже, этому настал конец.

Лени и не заметила, как к ней подошел Том Уокер, пока тот не заговорил:

— Что-то у тебя вид напуганный.

— Ваши разногласия с отцом могут расколоть Канек, — ответила Лени. — Вы же это понимаете, правда?

— Поверь, Лени, тебе нечего бояться.

Лени подняла глаза на мистера Уокера и сказала:

— Ошибаетесь.

* * *

— Зря ты так переживаешь, — на следующий день сказала Марджи-шире-баржи Лени, когда та пришла на работу. Лени вот уже год после школы работала в магазине: расставляла на полках товар, вытирала пыль с припасов, со звоном выбивала чеки на старенькой кассе. Заработков вполне хватало на кассеты для фотоаппарата и книги. Папа, разумеется, был против, но мама впервые осмелилась ему возразить: девочке в семнадцать лет нужны карманные деньги.

— То, что он разнес салун, — дурной знак, — ответила Лени, глядя в окно на следы разгрома.

— Мужики такие идиоты. Могла бы уже понять. Возьми хоть лосей. Разбегаются и со всей дури бьют друг друга рогами. И бараны Далла такие же. Вот и эти пошумят, побесятся да и успокоятся. Пустяки.

Лени думала иначе. Она видела, к чему привела отцова выходка, как повлияла на окружающих. Написанные на стене слова, точно пули, метили в самое сердце города. И хотя вчера вечером на Главной улице, как обычно, пировали вовсю, так что веселье не смолкало до самых сумерек, Лени заметила, что горожане раскололись на две группы: одна верила в перемены и развитие, другая — нет. А когда праздник закончился, все разошлись кто куда.

В разные стороны. В городке, где все и всегда действовали сообща.

* * *

В воскресенье вечером Олбрайты поехали к Харланам на барбекю. После ужина, как обычно, развели на грязном дворе большой костер, собрались вокруг него, болтали, выпивали. Сгущались сумерки, превращая людей в лиловые силуэты.

У Тельмы на крыльце Лени перечитывала в свете фонаря последнее письмо Мэтью, поглядывая на взрослых у костра.

Они передавали друг другу бутылку, которая с крыльца казалась черной осой. За треском и шипением пламени Лени слышала голоса мужчин, гул крепнущей злобы.

— Заправляет нашим городом…

— Самодовольный мудак, вообразил, что купил нас…

— А в следующий раз ему взбредет в голову провести электричество и телевещание… устроить тут Лас-Вегас.

В темноте сверкнули фары. Во дворе всполошенно зашлись в лае собаки. Большой белый пикап с ревом проехал по грязи и затормозил, подняв брызги.

Мистер Уокер вылез из дорогого нового автомобиля и так спокойно подошел к костру, словно был уверен, что ему тут все рады.

Ого.

Лени сложила письмо, сунула его в карман и спустилась во двор.

Папино лицо в свете костра казалось оранжевым. Пучок завалился набок и лежал за левым ухом.

— Да ты никак заблудился, а, Уокер? — заплетающимся языком спросил он. — Тебе здесь не место.

— Кто бы говорил, чичако, — парировал мистер Уокер и так широко улыбнулся, что слова его прозвучали как-то необидно. А может, наоборот, показались еще обиднее. Лени сама не поняла.

— Да я здесь четыре года живу. — Папа сжал губы в ниточку.

— Целых четыре года? Ну надо же. — мистер Уокер скрестил сильные руки на груди. — Да мои ботинки дольше ходят по Аляске, чем ты.

— Слышь, ты…

— Остынь, — усмехнулся мистер Уокер, но глаза его оставались серьезными. — Я не к тебе приехал. Я приехал поговорить с ними. — Он мотнул головой, указывая на Клайда, Донну, Тельму и Теда. — Мы всю жизнь знакомы. Я учил Клайда охотиться на уток, помнишь, Клайд? А Тельма в школе как-то раз дала мне по морде, чтобы руки не распускал. Я приехал поговорить с моими друзьями.

Папе было явно не по себе. Он злился.

Мистер Уокер улыбнулся Тельме, та улыбнулась в ответ.

— Когда-то мы с вами впервые пробовали пиво, помните? «Лось» — наше место. Наше. Донна, вы же с Клайдом там свадьбу играли.

Донна посмотрела на мужа и неуверенно улыбнулась.

— Дело вот в чем. Пора отремонтировать старичка. Мы заслужили место, где не будет вонять гарью, где можно собраться, поболтать и отдохнуть, не перемазавшись с ног до головы сажей. Правда, придется попотеть. — Мистер Уокер замолчал и обвел взглядом собравшихся. — Нужно много рук. Я, конечно, могу нанять рабочих в Хомере и платить им по четыре бакса в час, но хочу, чтобы деньги остались здесь, в городе, у моих друзей и соседей. Приятно ведь, когда зимой у тебя в кармане есть деньжата.

— Четыре бакса в час? Это много. — Тед с Тельмой переглянулись.

— Чтоб все по-честному, — ответил мистер Уокер.

— Ха! — подал голос отец. — Он пытается вами манипулировать. Купить вас. Не слушайте его. Мы знаем, что нужно городу. Уж точно не его деньги.

Тельма бросила на папу раздраженный взгляд.

— И сколько продлится ремонт?

Том пожал плечами:

— Надо успеть до холодов.

— Сколько тебе нужно рабочих?

— Чем больше, тем лучше.

Тельма подошла к Теду, пошепталась с ним.

— Эрл, — окликнул отец старика Харлана, — неужели ты так это оставишь?

Бледное морщинистое лицо Эрла скривилось, как маска, вырезанная на сушеном яблоке.

— Видишь ли, Эрнт, с работой здесь напряженка.

Лени заметила, как ошарашил отца такой ответ.

— Я готов, — сказал Клайд.

Мистер Уокер торжествующе улыбнулся. Лени увидела, как он впился взглядом в отца.

— Отлично. Кто еще?

Когда Клайд шагнул вперед, папа зашипел, как лопнувшая шина, схватил маму за руку и поволок за собой по двору к пикапу. Лени пришлось догонять их бегом. Они сели в машину.

Папа так врезал по газам, что колеса забуксовали в грязи и пикап не сразу тронулся с места. Потом врубил заднюю передачу, сдал, развернулся и вылетел в распахнутые ворота.

Мама взяла Лени за руку. Обе прекрасно понимали, что сейчас лучше помалкивать. Отец бормотал что-то себе под нос и колотил ладонью по рулю в такт своим мыслям.

Идиоты чертовы… спасовали перед ним… проклятые богачи воображают, будто весь мир им принадлежит.

У дома он резко затормозил и рывком переключил рычаг на нейтральную передачу.

Лени с мамой боялись вздохнуть.

Отец не двинулся с места, так и таращился сквозь грязное, облепленное дохлыми комарами лобовое стекло на расплывчатые очертания коптильни у подножия черных деревьев. Темно-буро-фиолетовое небо, точно булавки, утыкали звезды.

— Идите быстро домой, — процедил отец сквозь зубы. — Мне надо подумать.

Лени открыла дверь, и они с мамой буквально вывалились из пикапа, так спешили удрать. Взявшись за руки, прошлепали по грязи, поднялись по ступенькам, открыли дверь, захлопнули ее за собой, жалея, что нельзя закрыться на замок. Но обе прекрасно понимали, что делать этого не стоит. В припадке гнева отец мог спалить дом дотла, чтобы добраться до мамы.

Лени подошла к окну, отодвинула занавеску и посмотрела во двор.

Фургон по-прежнему стоял там, горели фары.

Лени разглядела силуэт отца, который разговаривал сам с собой.

— Это он сделал. — Лени подошла к маме. — Он разнес салун.

— Неправда, он был дома. В постели со мной. И вообще он на такое не способен.

Лени и рада была бы оставить маму в неведении, не причинять ей боль, но правда прожигала душу насквозь. И, чтобы потушить этот огонь, нужно было обо всем рассказать. Ведь они с мамой команда. Они вместе. У них нет тайн друг от друга.

— Когда ты заснула, он уехал в город. Я видела, как он уходил с топором.

Мама закурила и тяжело вздохнула:

— Я думала, в кои-то веки…

Лени ее понимала. Надежда. Блестящая финтифлюшка, приманка для доверчивых. Лени знала, как эта штука заманчива и опасна.

— И что же нам делать?

— Да что же тут сделаешь? Он и так переживал из-за того, что его с работы выгнали, а теперь еще эта история с салуном и Томом. Того и гляди сорвется.

Лени чувствовала мамин страх — и стыд, его безмолвный близнец.

— Нам нужно быть начеку. Это может плохо кончиться.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒