Осень. Шок и трепет

33. Осень

Осенний Эдинбург показался ему лишенным претенциозного пафоса, обнаженным до самой сути. Фестиваль закончился, туристы разъехались по домам. Для случайных транзитных путешественников город тоже не представлял интереса. Погода испортилась, стало сыро, холодно и темно. Жители метались по улицам, как новички по рингу: в любую минуту ожидая удара стихии – и не умея себя защитить.

В такие периоды, думал он, Эдинбург показывает свое истинное лицо, и коренные обитатели, освободившись от ярких ярлыков «культурная столица мира» (для гостей фестиваля) и «ночная столица Европы» (для рождественских туристов), могут насладиться простой и прекрасной вещью: буднями обычного североевропейского города.

Выйдя из аэропорта, Дэнни Скиннер почувствовал себя еще более потерянным, чем до отъезда. В самолете он все время думал о Дороти. Расставание в Сан-Франциско неожиданно для них обоих оказалось очень болезненным. Он прокручивал в уме варианты дальнейшего развития отношений, перебирая восхитительные плюсы и мучительные минусы. Однако, прежде чем строить планы, нужно было завершить миссию. Грег Томлин отпал. Зато у матери, как выяснилось, имелся постоянный любовник. Эта мысль согревала Скиннеру сердце: выходило, что он был зачат на ложе пусть недолговечной, но истинной любви, а не в пьяном угаре случайной случки. Однако для прямого разговора с матерью время еще не пришло. Прежде надо разобраться с де Фретэ.

Переступив порог холодной квартиры, Скиннер первым делом включил отопление, а затем принял снотворное и рухнул в забытье. На следующий день позвонил Бобу Фою и узнал, что де Фретэ находится на съемках в Германии. Потом он связался с Джойс и договорился о встрече – в кафе «Сент-Джонс» в Корсторфине.

Сражаясь с дремотным туманом (временная разница давала себя знать), Скиннер слушал рассказ о стремительном выздоровлении Кибби и о прекрасно прижившейся новой печени. Ему все время хотелось воскликнуть: «Это из-за меня он чуть не умер! И на ноги его поставил тоже я! Потому что бросил пить!» Но он молчал, конечно; только недоумевал постоянно: почему эта женщина меня так раздражает? Однако когда Джойс сообщила, повизгивая от восторга, что Брайан выписывается на следующей неделе, он тоже не смог сдержать радости. Стиснув ее руку, вскричал:

– Отлично! Замечательные новости! И пожалуйста, никаких «мистеров Скиннеров»! Просто Дэнни. Сколько можно, в конце концов!

Джойс покраснела, как школьница. В силу необъяснимых причин ей очень нравился мистер Ск… то есть Дэнни.

Я возвращаюсь из Корсторфина на двенадцатом автобусе. На сердце поют скрипки. Кибби поправляется! Воодушевленный, выхожу на Вест-Энд и покупаю популярную книгу Джиллиан Маккейт «Ты – это твоя диета». Надо составить для Брайана подобающий рацион. Заодно беру настойку морского чертополоха. Затем захожу в интернет-кафе у подножия Литского холма и отправляю Дороти письмо, содержащее весьма подробный и откровенный перечень позиций, в которых я собираюсь ее любить по приезде. Пусть не расслабляется!

Блуждая по интернету, я выискиваю информацию о легендарных панк-рокерских группах, которыми увлекалась моя мать,– может, у старых музыкантов память лучше, чем у старых поваров? На глаза попадается интересная статья о группе «Старички».

СТАРИЧКИ СНОВА ВМЕСТЕ

«Старички» – эдинбургский панк-квартет, пользовавшийся популярностью у местных любителей панк-рока где-то между 1977-м и 1982 годами. Пока другие коллективы яро проповедовали всеобщий бунт молодежи, выступали против прогнившего государственного режима и демонстративно прожигали свои юные жизни в пику скуке и зашоренности современного общества, «Старички» под руководством Уэса Пилтона (настоящее имя Кеннет Грант) избрали иной путь.

Они пели крайне реакционные песни о социальной деградации, сетуя на вседозволенность, наркоманию, рост детской беременности и безответственность молодежи и восхваляя британские ценности времен Второй мировой: героизм, честь мундира и великую Империю, над которой никогда не заходит солнце. Их творчество вызывало весьма противоречивые отклики, большей частью возмущенные, ибо каждую песню они исполняли с гробовой убедительностью, без намека на иронию, к вящей ярости «классических» панков. Однако были у них и поклонники, утверждавшие, что творчество «Старичков» следует истинному духу панк-рока, что им хватает смелости смеяться над собой, что они не гонятся за дешевой популярностью. Их сценический образ был ярок и узнаваем: этакие дряхлые ворчуны, сидящие в баре и критикующие молодежь. Они выходили на сцену в старомодных костюмах, которые с гордостью надевали их деды, собираясь на воскресную службу. Сам Уэс Пилтон носил гвардейские усы, черную шляпу и макинтош с алым маком в петлице, словно в День поминовения. В перерывах между песнями он с чувством рассказывал о своей голубятне.

Первый альбом «Старичков» произвел в городе небольшую сенсацию и вызвал ожесточенные дебаты. Критики пребывали в недоумении: юные музыканты то ли с особым цинизмом насмехались над старшим поколением, то ли были троянским конем реакционеров в неприступной твердыне панк-рока.

Сами «Старички», разумеется, никому ничего не объясняли – за исключением памятного скандала в таверне «Ники Тамс», когда после исполнения подстрекательской и расистской композиции «Принудительная революция» присутствующие на концерте члены антифашистской лиги чуть не затеяли драку, и Уэс Пилтон, подойдя к микрофону, бросил в публику фразу, впоследствии ставшую крылатой: «Неужели ни одна жопа в этой гребаной дыре не слышала слова «ирония»?!»

Скандал явился кульминацией недолгой и поучительной истории квартета «Старички». Музыканты опередили свое время. Пародируя социально-политические страсти, свойственные их эпохе, и само движение, давшее им начало, эти постмодернисты и жестокие насмешники обрекли себя на непонимание и коммерческий провал.

После скандала начался стремительный закат квартета, закончившийся расколом в 1982 году. Пилтон был признан невменяемым и помещен в Королевскую эдинбургскую психлечебницу в Морнингсайд, откуда, впрочем, скоро выписался. Ведущий гитарист Майк Гибсон поступил в институт Напье на юридический факультет. Бас-гитарист Стив Фотерингам – единственный, кто остался в музыкальном бизнесе. Он работает ди-джеем и продюсирует молодых исполнителей. После распада группы Пилтон заявил о себе только раз, выпустив соло-альбом под названием «Крэйгхаус» – концептуальную вещь, посвященную его пребыванию в лечебнице.

Барабанщики группы – это отдельная история, трагизму которой может позавидовать даже коллектив «Спайнал Тэп». Оба музыканта кончили жизнь самоубийством. Первый, Донни Александер, покинул группу в 1980 году после жуткой производственной травмы, оставившей его уродом. Восемнадцать месяцев спустя беднягу нашли мертвым в небольшой квартирке в Ньюкасле, возле газовой плиты с открытыми конфорками. Его преемник Мартин Макбуль летом 1986 года оправдал свою фамилию, спрыгнув с моста Дин. Футбольный клуб «Хартс», ярым поклонником которого он являлся, выступил в 1986 году исключительно бездарно, что, по слухам, и послужило причиной самоубийства юноши.

И вот, двадцать лет спустя, группа «Старички» снова вместе. На ударных место Макбуля заняла Крисси Фотерингам, юная американская жена бас-гитариста Стива. Что ж, за слаженность игры «Старичков» можно не беспокоиться.

Статья сообщала, что концерт состоится на следующей неделе в «Музыкальной шкатулке» на улице Виктория. Обязательно пойду.

На улице уже сумерки, свищет мокрый ветер – жуткая холодина и темнота, особенно после Калифорнии. Но настроение у меня приподнятое. Весело иду по улице Дюк – и вдруг навстречу семенит этот подонок. Паршивая мразь!

Басби.

Чему радуется красномордый хмырь? Чем с утра опохмелился? Виски или коньячком?

Я заныриваю в ближайший магазинчик и через витрину наблюдаю, как старый хорь заходит в питейный подвальчик – один из немногих, что еще уцелели в жестокой конкурентной борьбе с недавно открывшимся на углу корпоративным поильником «Уетерспун», где вам предложат групповые скидки, коктейли по тридцать восемь пенсов и прочие рекламные заманухи, которые будут отменены, можете не сомневаться, как только разорится последний независимый сосед.

Басби.

Я с трудом различаю его силуэт сквозь мутное окошко бара, захватанное снаружи жирными руками хмельных халявщиков, имеющих обыкновение упираться для равновесия в стекло, высматривая внутри знакомого, которому можно приземлиться на хвоста.

Плюгавый Басби сидит, нахохлившись, за утлой стойкой. Перед ним наполовину опростанная кружка темного и золотистая стопка чего-то покрепче. Лицо лоснится – то ли от жира, то ли от пота. Клубничный пористый нос. Неугомонные рыскающие глазки. Улыбающийся рот – моллюск, приоткрывший раковину.

Страховой агент.

От чего он нас страхует? От возможности быть самими собой? К черту такую страховку!

Рядом с ним громоздится старый боксер Сэмми, тучный тип с печатью вечного удивления на лице: как же так получилось, что жизнь ухнула в пьяный клубящийся хаос – лучшие годы, жена, дети, друзья,– а он даже не заметил? Все сгинуло, как мираж; осталась последняя подружка, Пивная Кружка, самая преданная и самая предательская. Да еще Басби прилепился, словно блеклая бессменная жена,– и наверняка торжествует, подлец, а ведь было время, когда он Сэмми за квартал обходил. Но расклад теперь другой, роли поменялись – исподволь и необратимо, как это часто бывает со стариками. Шустрые хитрецы типа Басби всегда подчиняют себе медлительных простаков типа Сэмми, дай только срок. А начинается все безобидно: какой вред от заморыша Басби? Денег он не просит, навредить не может, да и зависти не вызывает, разве что переспит с одинокой старушкой вроде моей мамаши. Зато утешать мастак: ничего, Сэмми, ты еще тряхнешь стариной, ты еще встанешь на ноги, тонет только говно, а ты никогда говном не был… Мало-помалу в его крысиных глазах начинает мелькать презрение, однако Сэмми слишком вял и слишком проспиртован, чтобы заметить. А если и замечает, то не показывает виду, потому что расположение Басби уже сделалось жизненно важным, ведь это единственный в мире человек, который старого Сэмми хоть как-то поддерживает.

Я смотрю на этот дуэт и понимаю, что брать на себя ответственность за другого – дурно и неправильно, ибо рано или поздно сам попадаешь в зависимость от своего подопечного. На месте Басби и Сэмми вполне можно вообразить Скиннера и Кибби или любую другую парочку, случайно выхваченную из любого шотландского бара,– лишь бы у обоих в жизни не осталось ничего, кроме личных драм, о которых страшно и больно думать, да верного собутыльника, партнера по бесконечному лживому танцу, такому сладкому, пока играет музыка, и такому жуткому в минуты тишины, когда с ужасом понимаешь, что безнадежно застрял в окоченевших судорожных объятиях.

Мне нет и двадцати четырех, а сколько дров уже успел наломать! Кибби, пьянство, черная магия… Может, алкоголизм – это подсознательный протест против собственной ссученности? Вопросы, вопросы…

Ах, как хочется войти в этот бар, поставить выпивку Басби и Сэмми! Проехаться со старичками по извилистому шоссе памяти. Выслушать плаксивую исповедь Сэмми, смакуя каждое слово, каждый всхлип, наблюдая, как резиновый рот пройдошливого Басби расползается все шире и шире, по мере того как пустеют рюмки и выбалтываются секреты.

«Ну точно! Ты мой сынуля, так и есть! Я как раз, помнится, твою мамашу раскрутил… Хе, маленькая панкушка! Клевая была… Вспоминаешь, Сэмми? Титечки-то – как у козы! Забыл, что ли? Что?.. Не было тебя?! Да брось, ты каждый день там ошивался. Помнишь Нодди Холдера, а? Как он пел: да-вай по-шу-мим!.. Это ж про тебя, старый шалун! Как там дальше: подходи, подружка…»

И вот тут – о, наслаждение!– прямым правым пробить в эту вялую рожу, в резиновый рот, что сумел отбрехаться от великого множества таких ударов! Вложить всю силу, чтобы обломки протеза вылетели вперемешку с последними зубами… Нет, нельзя. Потому что такие дела на трезвую голову не делаются. А если выпить раз, то как потом остановиться? В какой точке? После десятого раза? После сто десятого?..

Мне надо думать о Брайане. Надо его спасать. Не потому, что последствия его гибели непредсказуемы, хотя это тоже фактор. Нет, инстинкт самосохранения – не главное. Я просто не хочу, чтобы он умер. Я никогда этого всерьез не хотел. Он ведь ничем не заслужил смерти. Подумаешь, был ничтожным слабым червем – тоже мне грех! Пнуть его под жопу, только и всего! Но смерть – это слишком…

О боже, как хочется выпить! Чудовищное, неодолимое желание. Да, Эдинбург – это вам не солнечная Калифорния. Всего одну баночку пива. Или кружку – запотевшую, со льда… Как раз прохожу мимо бара «Лорн» – дверь нараспашку, приперта камешком. Внутри у стойки сидит Дункан Стюарт, сверкает бритым затылком. В каждом баре, что встречается мне на пути, сидит знакомая рожа. Воспоминания, веселые истории… волокна жизненного полотна. Я подсел не на алкоголь, а на образ жизни. На особый способ общения. Зайти и заказать воду или лимонад – тоже неправильно. Завязавшему алкашу в такие места дорога закрыта. Слишком мучительно. Слишком сильны невидимые когти желания, разрывающие душу в лохмотья… Я разворачиваюсь и бегу назад – но все пути сходятся в одной точке. Соблазн повсюду, куда ни повернись. Выше по дороге – «Центральный» и «Спей»; если пройти на улицу Джанкшн, попадешь в «Макс», «Тэм О’Шантер» или «Уилки»; на улице Дюк поджидает корпоративный спрут «Уэтерспун»; на улице Конституции – «Хомз», «Нобль» или бар «У Йоджи», хотя Йоджи его давно продал.

Обложили.

Одна кружечка. Одна добрая, полная кружечка. Ах, какое совершенство, какая гармония ингредиентов! Кукурузный сироп, сульфиты, пироуглероды, соли бензойной кислоты, пенообразователи, амилоглюкозидаза, бета-глюканаза, альфа-ацетолактат, декарбоксилаза, стабилизаторы вкуса… а если повезет, то дрожжи, хмель и солод. Но только если повезет.

Обложили, суки.

Перемены были поистине чудесными. Он уже садился на кровати и принимал твердую пищу. Новая печень работала отлично, а главное – прекратились ночные припадки. Слово «ремиссия» вертелось на языке у всего персонала больницы, от врачей до сиделок, а старший хирург мистер Бойс, учитывая темпы поправки и скупость субсидий министерства здравоохранения, намеревался выписать больного уже через неделю.

Джойс не находила себе места от восторга и даже не помнила, когда в последний раз была так счастлива. Не напрасно она молилась! Ее вера, пошатнувшаяся со смертью Кита и едва не сломленная болезнью Брайана, укрепилась и расцвела как никогда. Мнительность и страх, однако, настолько крепко въелись в душу, что сейчас, в их отсутствие, ей было как-то не по себе. Брайан Кибби хорошо знал свою мать и видел, что сквозь ореол радости проступают темные пятнышки.

– В чем дело, ма? Что-нибудь не так?

Джойс почувствовала, как от вопроса вздрогнуло сердце. Лукавить не имело смысла.

– Сынок… Я знаю, ты не любишь про это говорить…– начала она неуверенно.– В общем, это насчет Дэнни… Мистер Скиннер, твой бывший начальник. Он хочет тебя навестить.

Лицо Брайана Кибби разом превратилось в уродливую кривую маску. Джойс пожалела, что начала этот разговор, и с ужасом смотрела на сына, который напрягся, сверкнул глазами и прорычал незнакомым голосом:

– Я его ненавижу!

– Брайан!– воскликнула Джойс.– Дэнни… то есть мистер Скиннер… о тебе беспокоится! Даже из Америки звонил, справлялся о твоем здоровье! И этой девушке с работы по электронной почте каждый день писал! А ты, ты…

Теперь уже настала очередь Брайана с тревогой смотреть на разволновавшуюся мать.

– Давай не будем о нем… Я просто хочу домой. Хочу быть с вами: с тобой и с Кэролайн,– сказал Кибби примирительно.

Какого черта от меня нужно этому Скиннеру?

34. Шок и трепет

Cегодня холодно, но по крайней мере нет ветра и промозглого дождя. Честная, прямая погода. Последние лучи солнца красят недужное серное небо в розово-лиловые тона. Мои подошвы с хрустом ломают ледяные корочки на лужах. Сворачиваю в ответвляющийся от улицы Сент-Джон переулок, что ведет к дому Кибби. Джойс давеча позвонила, чтобы поговорить о Брайане, который, по ее словам, в последние дни ведет себя очень странно,– и я напросился в гости, хотя она и уверяла, что не стоит трудиться: мол, ничего серьезного, можно и по телефону. Мне хотелось разнюхать обстановку в жилище Кибби, перед тем как он вернется из больницы.

Я толкаю дверь. Она открывается…

Боже всемилостивый!

У меня отвисает челюсть. На пороге стоит девушка удивительной, просто сногсшибательной красоты.

Прямые светлые волосы схвачены сбоку золотистой заколкой; в огромных серо-голубых глазах – чистые прохладные бездны; идеальные зубы ослепляют; кожа бархатна и нежна, как… не знаю даже, с чем сравнить.

Чтоб я провалился!

На ней зеленая футболка и клёвые камуфляжные штаны.

Что здесь происходит? Откуда эта…

Девушка вопросительно поднимает брови, со справедливым недоумением ожидая объяснений,– а я стою как идиот, только глазами хлопаю.

Ах ты ж сволочь такая!..

Сражаясь с возбуждением – не столько физическим, сколько эмоциональным,– я пытаюсь играть достойную роль и выдавливаю улыбку.

– Здравствуйте… Я Дэнни, который… в общем, мы с Брайаном вместе работали.

С языка чуть не срывается, что я его друг.

– А я Кэролайн. Заходите!– Она грациозно разворачивается и убегает в дом. Ну ни фига себе! И вот это – это!– сестра Кибби… Я ныряю следом, как примагниченный, поедая глазами все ее выпуклости и впадины. Увы, в коридоре появляется Джойс, прерывая упоительную погоню. Если дочь – само изящество и спокойствие, то бедная мать – воплощение суетливой и нервозной неуклюжести.

– Мистер Скиннер…– начинает она.

– Прошу вас! Дэнни!– восклицаю я больше для Кэролайн, чем для Джойс. Заполошной корове уже давно пора запомнить, что я не люблю формальностей. Девушка, однако, уходит в гостиную, никак не реагируя на мои слова.

– Как самочувствие Брайана?– Я порываюсь проскользнуть следом за красавицей, но Джойс увлекает меня на кухню и сажает на табурет. В щелку мне виден силуэт Кэролайн. Она не просто симпатичная, о нет! Такой реакции на женщину у меня, пожалуй, еще ни разу не было.

Ну, не считая Джастин Тэйлор со второго курса. Или Кей. Или Дороти. И даже с ними было иначе, а сейчас… Офигеть можно!

Джойс хлопочет с чайником. Я рассматриваю ее, пытаясь представить, как она выглядела в молодости – должна же дочь откуда-то унаследовать свои прелести!– но вижу лишь тугую овечью завивку да угловатую неловкость движений.

– Чувствует он себя, конечно, получше… только в голове путаница,– сообщает миссис Кибби визгливым голосом, словно подпевая свистку чайника.

– М-да, это нехорошо. А что такое?

Джойс сыплет в заварник две ложечки чая, потом добавляет третью – на счастье. Прямо как моя старушка. Собственно, ей и лет не меньше. Хотя по виду не скажешь. Можно подумать, она так и родилась пожилой теткой. А может, вечные хлопоты наложили отпечаток.

– У него странные чувства к бывшим коллегам…– Она осекается, бросает на меня стыдливый взгляд.– Даже не знаю, как сказать… Вот вы, например, столько для него сделали, а он совсем не ценит, даже наоборот… Ужас какой-то! Не могу понять, почему он так себя ведет, откуда эта неблагодарность! Вы нам все время помогали, заботились о нем… Дурно это!..– Лицо ее пунцовеет, щеки трясутся. Она ставит передо мной чашечку.

– Джойс, поймите, Брайан столько пережил,– говорю я проникновенно.– Неудивительно, что у него в голове каша.

Чашечка не больше наперстка, на кошачий глоток. И ручка малюсенькая, не уцепишь.

– Конечно! Конечно!– с энтузиазмом соглашается Джойс.– Он ведь, знаете, такой…

Я вполуха слушаю ее сетования. Из головы не идет красавица Кэролайн – такая классная, милая, спокойная… Ничего общего с визгливой мамашей и мерзостным жалким братцем.

Кэролайн Кибби.

Брайан Кибби.

И тут на меня снисходит озарение. Ну конечно! Вот он, мой официальный пропуск в мир Кибби, возможность изнутри, с близкого расстояния наблюдать процесс! Я одной палкой – в буквальном смысле – убью двух зайцев! Да еще и у Кибби на нервах сыграю.

– Можно подумать, он злодей какой-то. Но это же не так, мистер Скиннер! Он тихий, добрый…

Кэролайн.

Божественное, светозарное имя полностью реабилитирует роковую фамилию «Кибби», отравленную гаденышем Брайаном. Кэролайн Кибби. Пускай у них в доме принято чай подавать без сахара! Я возьму себе кое-что послаще. Вот стану взаправдашним, без дураков, парнем Кэролайн – и смогу бывать здесь когда захочу. И Брайан ничего не сделает, хоть усрется. Я буду за ним присматривать – по крайней мере пока не поправится. А заодно и питаться домашней едой, мять цветок наслаждения, купаться в уважении и уюте… Отличный шанс изучать его повадки и даже, если повезет, понять наконец, откуда взялась моя необъяснимая ненависть.

– Ни мне, ни покойному отцу, царство ему небесное, никогда не доставлял хлопот…

Кэролайн Кибби.

Отличная, красивая фамилия! Надо же, как здорово звучит: Кибби. Кэролайн Кибби. Да, братишку Брайана надо поставить на ноги. А потом можно и в Сан-Франциско.

Дороти.

Сейчас это кажется далеким зыбким сном. Но я помню: все было взаправду и очень… очень правильно.

– А его отношение к вам… Необъяснимо! Не дай бог, проведает, что вы пришли,– такой скандал устроит!

– Ладно, Джойс,– прерываю я.– Я все прекрасно понимаю. Тут чем меньше рассусоливать, тем лучше. Мы ведь знаем: он еще болен. Зачем его огорчать? Я сейчас потихоньку уйду – и все. И в больнице появляться не буду. Но с одним условием: вы мне должны подробнейшим образом сообщать о его самочувствии.

– О, конечно, конечно, мистер Ск… Дэнни! Спасибо вам. Вы так хорошо все понимаете!

Она смотрит на меня грустными собачьими глазами. И мне впервые за все время думается: чем черт не шутит, может, у этой черной истории есть высокая божественная цель? Я допиваю чай и откланиваюсь, не преминув перед уходом заглянуть в гостиную и лучезарно попрощаться с Кэролайн.

– Пока,– отвечает она, повернувшись. Сквозь первичное недоумение просвечивает простая милая улыбка.

Ай да девчонка! Офигеть!

Я вылетаю из жилища Кибби как на крыльях, не замечая напутственных причитаний Джойс… и немедля приземляюсь, лишь только на ум приходит Дороти. Да уж… Хрен знает, чем все это закончится.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒