ОТ ПЕРЕВОДЧИКА. Часть вторая. Б. Хаскелевич. Об искажении переводов Библии и о проповеди христианства евреям

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

В работе над русским переводом я воспользовался древнееврейскими текстами нескольких изданий «Диспута». сравнивая их, я – в случае разночтения – выбирал наиболее подходящую по смысле версию, лишь изредка приводя альтернативное чтение в сносках. Перевод текста в основном свободный, но по мере возможности я старался приблизить его к подлиннику. Библейские цитаты приводятся, как правило, по русскому синодальному переводу. Исключение представляют собой те места, где предлагается толкование, явно отличное от христианских версий переводов. В таких случаях перевод библейской цитаты сделан мною с оригинального текста.

Насколько мне известно, русского перевода «Диспута Нахманида» до сих пор не было, и он выполнен специально для данного издания.

Часть вторая

Б. Хаскелевич

Об искажении переводов Библии и о проповеди христианства евреям

Иудаизм с момента его появления тридцать четыре столетия назад оказал неоценимое влияние на народы мира. История не знает еще одного стройного учения, которое обладало бы такой живучестью. Еврейская Библия пережила великие исторические эпохи, снова и снова оказываясь в центре внимания больших и малых народов. Описывая события древней истории евреев, Библия в то же время помогала вершить историю Запада и Востока. Кажется невероятным – и этому трудно дать какое-нибудь рационалистическое объяснение, - что великие народы черпали свои духовные силы из Библии, являющейся достоянием малого еврейского народа.

Библию иногда называют «Книгой книг». Действительно, продолжая оставаться наиболее читаемой в мире книгой, она опередила все бестселлеры. однако это название оправдано еще и по другой причине. В мире нет другой такой книги, которая вызвала бы столь ожесточенные дебаты, как эта Книга.

Один западный писатель нарисовал следующую картину. На уединенном столе посреди бесконечного зала одиноко лежи Библия. Вокруг нее на полках расставлены миллионы книг. Одни поносят Библию, другие защищают, третьи комментируют, исследуют, разъяснят, а прочие просто написаны на ее темы и сюжеты. А посредине в царственном величии возлежит Книга и в своем гордом молчании наблюдает за крикливой перебранкой и нескончаемым шумом, поднятым из-за нее.

Библию «опровергали» знаменитые школы, создавшие всевозможные теории библейской критики. Судьба этих теории была почти одинакова. Подобно мыльным пузырям, они лопались при первом же соприкосновении с новыми научными фактами, опровергавшими их.

Немало бумаги было исписано и так называемыми апологетами (защитниками) Библии. В одних случаях эти апологеты пытались найти компромисс, утверждая, что нет противоречия между данной научной теорией (а то и гипотезой) и библейской догмой. В других случаях они делали попытки аллегорически истолковать ту или иную фразу.

С развитием науки и появлением новых теорий и гипотез, становившихся все более популярными, церковники шли на «уступки»: они «соглашались», что ветхозаветные тексты не представляют собой научной или исторической ценности, а скорее являются «мифическими» по содержанию. Им, по-видимому, важнее было спасти веру Христа. Последнему научная критика угрожала меньше: нельзя опровергнуть недоказуемое.

Огонь библейской критики и непрошеная защита, однако, вовсе не касаются Библии, точнее – оригинального еврейского текста Священного Писания. Как критики, так и библейские апологеты не шли дальше известных и общепринятых переводов Библии, являющихся грубым извращением Священного Писания. Великое здание Божественной Мудрости и Знания было искажено в кривых зеркалах ошибочных переводов. И в таком виде изуродованная картина этого гигантского сооружения духа служит объектом ссылок, восхвалений или критики, которые в действительности не касаются Библии совершенно, ибо критика необоснованна, а защита совсем неуместна: ведь передать Писание на каком-либо другом языке представляется абсолютно невозможным.

Библия не оставляет читателя равнодушным. Она принуждает его задуматься. Самая яростная критика направлялась по адресу Библии по одной простой причине: враги ее были вынуждены принять вызов.

Судя по всему, еще задолго до появления христианства, иудаизм пользовался большой популярностью среди неевреев, особенно мыслящих людей того времени. Мы находим в Талмуде немало знаменитых евреев, которые были прозелитами. Сохранились предания о том, что великие философы Древней Греции – Платон, Аристотель и др. – лично встречались с еврейскими пророками и современными им учеными; не исключено, что они читали Тору (Пятикнижие Моисеево) в оригинале.

Слава о Книге и ее народе распространилась по всему Ближнему Востоку и Средиземноморью. Окружающие народы многое перенимали у евреев. В частности, они по образцу семитского алфавита создали свои, не столь совершенные письменности.

Глубоким интересом к Учению иудаизма объясняется появление греческого перевода Торы, осуществленного в III веке до н.э. семьюдесятью еврейскими учеными по заказу александрийского императора Птолемея II Филадельфа[151].

Популярностью иудаизма воспользовалась возникшая в период Второго Храма секта христиан. Поскольку евреи не занимались миссионерской деятельностью, иудаизм не являлся конкурентом христианской секте. Христиане являлись к древним язычникам подвидом законных представителей и продолжателей иудаизма, и особенно беспрепятственно они могли действовать после разрушения Храма. Когда политическая сила евреев была уже сломлена, а иудаизм лишен централизованного руководства, христианские миссионеры не опасались опровержения со стороны официальных представителей еврейской религии.

Христианство, провозглашавшее Христа богом, было ближе язычникам. Им был непонятен бестелесный Б-г евреев, который был слишком далек от их воображения. Им необходим был бог, которого можно изобразить, потрогать руками и убедиться в его превосходстве. Все языческие боги были непременно сильными людьми, могучими животными или господствующими силами природы (солнце, луна, огонь, и т.п.). У евреев все силы природы подчинялись Одному невидимому Б-гу, которому они не давали никакого определения или описания. Это возмущало язычников, которые не могли себе представить, как можно служить или преклоняться перед нематериальным, невидимым Б-гом. Они спрашивали евреев: «Где ваш Б-г?»[152]

В языческом мире само по себе христианство не представляло ничего нового. Античные Зевсы и Аполлоны выглядели внушительнее распятого Христа.

Проповедники христианства выдавали себя за представителей и последователей знаменитого Моисеева Учения. Они непрестанно твердили, что их вера истекает из Писания, а основоположник христианства является новым пророком и также богом. Однако с древнейших времен христиан беспокоил один неприятный факт. В то время, как распространение христианства среди язычников не встречало никакого идейного сопротивления, евреи, от имени которых христиане говорили, вообще не признавали их веры. Причем делали они это, исходя из знания своего Священного Писания, считая христианство ересью и профанацией Учения.

На протяжении всей истории христианство не прекращало попыток любым путем обратить евреев в «веру Христа». Ради осуществления своих целей оно не гнушалось никакими средствами. Тот факт, что народ Книги не признавал христианства, являлся самым ярким обличением последнего.

Между еврейской Библией (Танахом) и христианским «Новым Заветом» не было принципиально ничего общего. Четко сформулированный и беспрецедентный в истории библейский монотеизм никак не мог быть согласован с новозаветным фетишизмом. Каким же образом удалось церкви соединить еврейский танах с новозаветными писаниями в одну книгу, получившую название Библии? Каким образом языческая вера в «богочеловека» смогла оказаться в одном переплете с книгами Танаха, запрещающими, осуждающими, а порой и высмеивающими верования идолопоклонников? Не случайно ведь новозаветные писания появились первоначально на греческом языке: язык пророков не стерпел бы подобной профанации Б-жественной Сущности.

Соединение Танаха в одну книгу с «Новым заветом» стало возможным только после перевода еврейской Библии на другие языки. Танах и «Новый Завет», в оригинале далекие друг от друга, как небо от земли, стали теперь произведениями одних и тех же авторов – христианских переводчиков.

Перевод любого литературного произведения с одного языка на другой требует, как известно, большого таланта и отличного знания обоих языков. Необходимо умение подыскать каждому слову и выражению в другом языке эквивалент, который не только передавал бы смысл фразы, но и выражал его во всех красках и оттенках.

Если перевод делается на язык, принадлежащий к той же лингвистической группе, что и язык оригинального произведения, например, с итальянского на французский или с русского на украинский, то такой перевод относительно несложен. Если же языки эти принадлежат к разным семействам, то перевод усложняется следующими факторами:

а) Необходимо умение подыскать слово, которое полностью отражала бы все специфические оттенки оригинала, а в случае художественного текста – также и все ассоциации, которые может вызвать данное слово у читателя оригинального произведения. Весьма редко бывает, чтобы в словаре разных языковых групп оказались в точности одинаковые слова-понятия.

б) Если языки оригинала и перевода – это языки народов, имеющих различное происхождение и отличающихся друг от друга образом жизни (а это вернее всего, если языки принадлежат к разным семействам), то вполне естественно, что в одном языки могут отсутствовать некоторые понятия, употребляемые в другом. Ввиду различия климатических условий, могут отсутствовать также названия видов растительного и животного мира, а заодно и все ассоциации и идиоматические выражения, связанные с ними.

в) Указанные трудности касаются любого литературного произведения. Если же делается перевод какого-нибудь философского произведения, то необходимо, чтобы переводчик сам был философом, и чтобы язык, на который он переводит, обладал способностью передавать отвлеченные философские понятия.

Во всем древнем мире еврейского вероучение являлось уникальным. Учение абсолютного монотеизма о едином, бестелесном Б-ге с его высокими идеалами нравственности и религиозной морали принадлежит исключительно еврейскому народу и никакой другой могущественной нации древности. Ясно также, что те идеалы, которые являются возвышенными и святыми для одного народа, могут быть непонятными или даже смешными для другого. Естественно, что идеи еврейской религии могут звучать странно или даже казаться профанацией при переводе.

Одной из особенностей древнееврейского языка является образность, точнее – картинность его понятий.

Возьмем, например, хорошо известную фразу первой главы Библии: «И был вечер, и было утро: день…». Слово «эрев», означающее «вечер», родственно глаголу «арев» - перемешивать. С наступлением темноты очертания предметов смешиваются, затушевываются. Зато «бокер» (утро) – это существительное от глагола «бакер» (различать), ибо при рассвете мы начинаем различать вещи. У говорившего по-древнееврейски одно слово «эрев» вызывало представление о смешении очертаний предметов при наступлении вечера. Слово «бокер» ассоциировалось с опознаванием и различением предметов. Если сравнить это с русской фразой «когда вечер затушует линии», то нетрудно заметить, что одно слово «эрев» заменяет собой всю эту фразу. Подобная «картинность» языка, когда в названиях вещей запечатлены их качества, является неотъемлемой особенностью древнееврейского языка. Чтобы передать подобные тонкости (в которых заложена вся сила мысли авторов Священного Писания), переводчик должен, во-первых, владеть обоими языками в совершенстве, как своими родными. Но даже и при таком знании языков ему все же не удастся передать мизерную долю всех ассоциаций, которые вызывают у читателя слова и речь Священного Писания.

История Септуагинты – греческого перевода Торы, о котором речь шла выше – может случить наглядным примером этому.

Еврейские старцы, призванные к работе над переводом, понимали, что в случае их отказа найдутся другие, менее ответственные люди, которые возьмутся за работу без знания дела, и в результате вред будет еще больший. Они приложили все усилия, чтобы текст перевода не мог быть ложно истолкован греками. В Талмуде сообщается, например, что фразу оригинального текста «Вначале создал Б-г…» они перевели: «Б-г создал вначале…», ибо по-гречески эта фраза могла быть истолкована, как «Начало создало бога». Язычник Птолемей, для которого Б-г или боги не являлись Первоначалом, мог из этого заключить, что и Библия согласна с его взглядом.

По окончании перевода находившиеся под сильным греческим влиянием александрийские евреи сочли этот день для себя большим праздником. Теперь неевреи, особенно греки, смогут иметь представление об их национальной культуре, и, следовательно, больше их уважать. Показательно, однако, что иначе думали еврейские ученые в Святой Земле. День окончания перевода – 8 Тевета был объявлен всеобщим постом. Перевод Торы на другой язык был воспринят как национальная трагедия. «И царь греческий принудил меня записать Закон по-гречески», - говорит по этому поводу специальная молитва, читаемая на пост 10 Тевета, перечисляя ряд бедствий и декретов, обрушившихся на еврейский народ. Считалось, что даже такой перевод, как Септуагинта, сделанный учеными раввинами, является профанацией Священного Писания. В Талмуде[153] это событие комментируется как наступление «трехдневной тьмы»: дни 8, 9 и 10 Тевета являются также датами других еврейских трагедий. День окончания перевода приравнивается также ко дню создания золотого тельца в пустыне. Обе аналогии – «тьма» и «телец» - не только метафорическое описание: в понимании талмудистов они соответствуют двойной трагедии создания Септуагинты. Одна – это явление «тьмы», при которой вся яркость древнееврейского текста с четким разграничением понятий затушевана заменившей текст «тьмой» - переводом. Вторая часть трагедии – распространение Септуагинты среди говоривших по-гречески евреев: замена торы переводом была для них столько же недопустима, как и замена Всемогущего Б-га изображением тельца, сделанного из золота.

Семьдесят толковников в ряде других мест не остановились и перед сознательными изменениями в тексте. Иногда это было связано с той огромной пропастью, которая существует между чистым и абсолютным монотеизмом евреев, с одной стороны, и языческим политеизмом греков, с другой. В другом случае это могло произойти из-за замысловатости и кажущейся противоречивости пророческой речи: необходимо было в переводе ее упростить в соответствии со стилем нееврейской речи.

Когда Птолемей Второй получил свой заказ, ему казалось, что теперь в его владении есть та Книга, о которой так много говорили, но которая оставалась недосягаемой для всей греческой цивилизации. Ему казалось, что среди сотен тысяч других философских и научных книг в его Александрийской библиотеке теперь будет находиться еще одна книга – Тора, учение этого таинственного и непонятного народа, не имеющего даже какого-то ощутимого или видимого Б-га. Теперь духовное содержание, «душа» народа были в его руках. Так, по крайней мере, думал этот могущественный наследник Александра Великого.

Он, однако, глубоко заблуждался. Септуагинта была, как об этом говорит само ее название, произведением семидесяти авторов и ничем более. Она ни в коем случае не могла претендовать на то, чтобы заменить собой оригинальный текст Торы. Нет поэтому ничего удивительного и в том, что Септуагинта не сохранилась у евреев, хотя она и была написана великими людьми, каждое слово которых было для евреев великой ценностью. Это произведение было создано для императора-нееврея и было рассчитано, в первую очередь, на неевреев.

Септуагинта была в свое время единственным переводом Торы на европейский язык. К ней были присоединены греческие переводы других книг Священного Писания, выполненные неизвестными переводчиками, и название «Септуагинта» распространилось и на эти переводы. В таком виде Септуагинта была адаптирована формировавшейся тогда христианской церковью. Впоследствии различные переводчики, среди них некоторые отцы церкви, редактировали и пересматривали греческие переводы, в результате чего в III – IV вв. христианство имело уже несколько «септуагинт», значительно расходящихся между собой. Одна версия, Оригеновская, была принята церковью в Палестине, другая, александрийская – в Египте, третья – в Антиохи и Константинополе. Септуагинта (точнее – псевдосептуагинта) переводилась и на латынь, получив название «латинской Септуагинты». Она же послужила основой и для славянских переводов Библии.

В конце с IV века папа Дамасий поручил римлянину Иерониму пересмотреть старый латинский перевод Библии, сравнить и исправить его по греческим текстами. Иероним взялся сначала за христианский Новый Завет. Позднее, поселившись в Бет-Лехеме, в Иудее, он стал прилежно изучать древнееврейский язык, готовясь выполнить самостоятельный перевод Священного Писания. Затем на протяжении 15 лет он переводил все книги Танаха (который христиане именуют «Ветхим Заветом») и закончил всю работу в 405 году н.э.

Мы здесь не будем останавливаться на качественной стороне перевода Иеронима, получившего название Вульгаты и канонизированного католической церковью, - этот вопрос выходит за рамки данной статьи. Мы коснемся лишь вопроса об объективности его перевода.

В предисловии к одному из своих переводов Иероним заверяет, что он «исследовал все греческие версии, но ни в чем не изменил еврейской истине». Насколько верно это утверждение, нетрудно проследить по ставшим уже знаменитыми христологическим извращениям, содержащимся в его переводе.

В конце книги пророка Хабакука (в русской Библии: Аввакума) есть такая фраза: «… Я же буду радоваться о Г-споде, ликовать буду о Б-ге спасения моего» (Хабакук, 3:18). Иероним воспользовался здесь созвучием древнееврейского слова «йиш`и» (спасения моего) с именем основоположника христианства и передал вторую половину стиха как «…ex exulsabo in Deo Jesu meo…», т.е. «…возрадуюсь в боге моем Иисусе…» В позднейших переводах это место было исправлено. Сам факт упоминания имени Иисуса пророком, жившим за пять с лишним столетий до его появления, выглядел слишком явной подделкой.

В книге пророка Исайи есть место, на которое очень часто ссылаются христианские богословы. В пророчестве, обращенном к царю Ахазу, Исайя говори:

«…Сам Г-сподь даст вам знамение: вот, юница беременна, и родит она сына, и наречет ему имя Имануэль… Но прежде, чем этот отрок уразумеет, как отвергать зло и избирать благо, земля та, которой ты ужасаешься, будет покинута двумя ее царями. [Но] наведет Б-г на тебя, и на народ твой, и на дом отца твоего дни, какие не приходили со дня отпадения Эфраима от Иуды: [наведет на тебя] царя Ассирийского» (Исайя, 7:14-17)

Пророчество это несомненно говорит о событиях, актуальных в дни царя Ахаза. В русской синодальной Библии этот отрывок начинается так: «Итак, Сам Господь даст вам знамение: се Дева во чреве примет, и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануиль…»

Почему слова «Дева», «Сын» и «Ему» написаны с прописной буквы? Потому, что перевод этого стиха в христианских библиях навеян новозаветной христологической интерпретацией: «Дева» - это «непорочная дева» Мария, а «Сын» - это «богочеловек» Иисус.

Однако почему дева? В древнееврейском тексте здесь стоит слово алма, что значит «молодая женщина», «юница» - женский род слова элем (юноша). Для обозначения девственницы существует специальное слово: бетула. А вот Иероним, который «ни в чем не изменял еврейской истине», выбрал для своего перевода слово virgo (девственница), показавшееся ему более «благочестивым» - в соответствии с христианским толкованием данного стиха[154]. Не будет излишним заметить, что в изданном недавно новом английском переводе Библии (одобрено, между прочим, целым рядом западных церквей) The New English Bible это место из Исайи уже исправлено: “A young woman is with child, and she will bear a son, and will call him Immanuel”. Зато в новозаветной части той же самой Библии эта цитата осталась по-старому: «The virgin will conceive and bear a son, and he shall be called Emmanuel».

Фальсификация библейских переводов с целью подогнать их под христианскую догматику вызвана необходимостью увязать христианство с иудаизмом, сделать его вытекающим из библейских пророчеств. В сознании отцов церкви христианство, лишенное иудаизма как основы, теряет свой главный тезис «богодухновенности» и становится одной из многих языческих религий. Для утверждения этого тезиса они составили целый список «свидетельств» из Священного Писания, из которых «следует», что происходившее с основателем христианства согласно христианским писаниям было предсказано библейскими пророками. Разумеется, распространение христианства среди языческих народов было результатом не «свидетельств» из «Ветхого Завета», а распространения политического влияния. Зато евреев, которые продолжали читать Танах в оригинале, не находя в нем никаких доказательств христианства, обвиняли в «жестоковыйном»[155] отрицании очевидных фактов, «свидетельствующих о Христе».

Однако запутанность, внутренняя противоречивость христианской догматики заставляла серьезных людей всех времен и народов задумываться над основными положениями христианства. Появление ересей, последователи которых отрицали божественность Христа или другие догмы, противоречащие «Ветхому Завету», в рамках самого христианства – от эбионитов и арианцев в Зап. Европе и «жидовствующих» в России – все это было результатом серьезного размышления о вере.

«Список свидетельств», из которых «следовало», что основоположник христианства был тем мессией, о котором говорили еврейские пророки, будто он родился от девственницы и в своей сущности был одновременно человеком и богом – не имел, как мы уже говорили, никакого отношения к оригинальному еврейскому тексту Писания. Это, казалось бы, не должно было вызывать сомнений. По иронии судьбы, однако, на протяжении многих веков иудаизм находился на положении ответчика перед господствующий христианской церковью. В бесконечных диспутах с иудеями проповедники христианства из поколения в поколение повторяли одни и те же аргументы «списка свидетельств», совершенно игнорируя уничтожающие ответы своих оппонентов.

«Диспут Нахманида» - это типичный образец диспутов, которые в Средние века велись по инициативе церкви с представителями иудаизма. Официально диспут происходил между выкрестом из евреев, доминиканским монахом «братом» Пабло Христиании и большим ученым Моше бен Нахманом (РаМБаН), известным в нееврейской литературе под именем Моисея Нахманида. Диспут состоялся в испанской Барселоне в июле 1263 года в присутствии арагонского короля Яакобо I, его двора, кардинала, епископов и членов францисканских и доминиканских орденов, которые также принимали в нем участие.

Текст Диспута был записан самим Нахманидом с целью предотвратить возможное распространение поддельных протоколов христианскими миссионерами. И действительно, запись и распространение списков «Диспута» навлекли на Нахманида обвинение в «поношении Христа», но никому не пришло в голову обвинить его в фальсификации протокола.

Диспут, благодаря уверенным и четким ответам Нахманида, вскоре принял нежелательный для организаторов поворот. Формально диспут закончен не был – только прерван. Нахманид оставался в городе более недели после прекращения диспута, чтобы присутствовать в субботу в синагоге, где сам король собирался произнести проповедь с призывом к крещению. Посещение королем синагоги – беспрецедентный случай в Средние века. Нахманиду было разрешено выступить с ответной речью.

Барселонский диспут имел далеко идущие последствия. Доминиканскому монаху Раймунду Мартини пришлось придумать более «изощренный» метод христологического толкования еврейской агады, и в 1280 году он закончил свое сочинение Pugio Fidei («Меч веры»), которое стало настольной книгой каждого христианского полемиста, желавшего «опровергнуть» иудаизм. Король Якобо I стал еще больше содействовать усилению миссионерства, и евреи был вынуждены выслушивать проповеди доминиканцев. Последние издали указ, по которому евреям предписывалось стереть в своих списках Талмуда все места, где «поносятся» Иисус или его мать. Неисполнение этого указа каралось денежным штрафом. а книги, не подвергшиеся цензуре, должны были сжигаться. Кодекс законов Маймонида (Рамбама), содержащий в конце упоминание об основоположнике христианства, был осужден на сожжение. Вдобавок ко всему епископ Героны раздобыл список «Диспута», записанный Нахманидом, и в 1265 году начался инквизиторский процесс против Нахманида по обвинению в «поношении Христа». Якобо I намеревался приговорить Нахманида к двум годам высылки и предать сожжению списки его «Диспута», но это, по-видимому, не удовлетворило доминиканцев. Тогда король распорядился вести судебное разбирательство в его присутствии. По-видимому, он тем самым пытался оттянуть суд до тех пор, пока монашеский фанатизм не утихомирится. Нахманид тем временем отправился Эрец Исраэль, куда и прибыл в 1267 году.

По требованию «нищенствующих» орденов, папа Климентий IV повелел архиепископу Таррагонскому собрать все еврейские книги арагонского королевства и передать их доминиканцам и францисканцам для пересмотра. Ни кто иной, как Пабло Христиане, рекомендовался в качестве «доверенного и компетентного» лица в этом предприятии.

Диспуты с иудеями и в новейшее время рассматриваются как миссионерская проповедь евреям, а не как способ нахождения истины. Либеральный протестантский богослов, кстати, дружелюбно относившийся к евреям, Карл Людвин Шмидт довольно откровенно высказал это собравшимся евреям во время диспута с еврейским философом и сионистом Мартином Бубером в 1933 году:

«Евангельский богослов, которому приходится говорить с вами, должен говорить с вами как член церкви Иисуса Христа, должен стремиться говорить таким образом, чтобы передать послание церкви еврейству. Он должен делать это даже тогда, когда вы бы не стали приглашать его делать это. Утверждение миссии у вас может иметь несколько горьковатый привкус и рассматриваться как нападение. Однако такое нападение как раз и влечет за собой заботу о вас, евреях – дабы вы могли жить вместе с нами как браться на нашей германской родине[156] и во всем мире…»[157]

Значит ли это, что в кругах самих христианских богословов не возникало никогда сомнений в истинности «списка свидетельств»? Интересный рассказ из книги профессора Петербургской Духовной Академии И. А. Чистовича «История перевода Библии на русский язык» (С.-Петербург, 1873) о переводах книг «Ветхого Завета» доктора богословия протоирея Г. П. Павского может быть весьма поучительным.

Протоирей Г. П. Павский был профессором древнееврейского языка в Петербургской Духовной Академии с 1818 по 1827 гг. и одни из тех редких христианских богословов, которые знали язык Писания. Работая со студентами, он постепенно стал переводить Библию с древнееврейского на русский, доведя свой перевод до конца пророческих книг. Напомним, что любая попытка перевода Библии на русский язык в России в то время была строжайшим табу: церковнославянская Библия была канонизирована православной церковью и любое отклонение от ее текста уже считалось расколом. Студенты Г. П. Павского умудрились, вопреки запрету администрации, отпечатать несколько сот экземпляров отдельных его переводов книг Библии под видом студенческих лекций. При этом строго предупреждалось, что ни один экземпляр не должен попасть в руки «светских» лиц. Экземпляры переводов студенты хранили у себя и пользовались ими в классе на лекциях чтения Священного Писания и древнееврейского языка.

Недолго, однако, это оставалось тайной. И вот киевский митрополит Филарет получает из Владимира длинное анонимное письмо, написанное, как оказалось, монахом Агафангелом (позднее архиепископ Волынский) в духе следующего отрывка:

«Высокопреосвященнейший Владыко! Змий уже начал искушать простоту чад св. православной церкви и конечно станет продолжать свое дело, если не будет уничтожен блюстителями православия… Ужели допустить, чтобы враг сеял более и более свои плевелы посреди пшеницы, чтобы яд его беспрепятственно распространялся между верующими!»

Чем же провинился протоирей Г. П. Павский, что возбудил к себе столь ревностный гнев?

Во время разбирательства в Синоде Г. П. Павскому было задано пять вопросов, содержание которых сводилось к следующему. Признает ли он, что пророчество Исайи (7:14) «Се Дева во чреве приимет…» [158] говорит о «рождении Иисуса Христа от Девы Марии», и если признает, то почему в заголовке к своему переводу к данной главе он написал, что Исайя говорит о событиях, связанных с временами царя Ахаза? Признает ли он пророчество Даниила о «семидесяти седьминах», относящимся ко времени «пришествия Христова», и если признает, то почему же он в примечаниях написал совсем другое? В том же духе следовали и остальные вопросы относительно тех мест Писания, которые церковь относит к «списку свидетельств», и которые в переводе протоирея Павского потеряли всякий намек на «явление Христово». Показательно, что члены комиссии не обвиняли Павского в незнании библейского (для подобного обвинения их собственных знаний не хватило бы) или в преднамеренном искажении перевода. Преступление Павского заключалось в преподавании и распространении перевода, противоречащего догматам церкви. Ведь, согласно его переводам в сопровождении примечаний, «список свидетельств» Ветхого Завета о пришествии Христовом» теряется полностью.

Объяснения Г. П. Павского Синоду также заслуживают внимания. Он безусловно верит во все догматы церкви. Что же касается его лекций и переводов, то как профессор древнееврейского языка он не мог в них вносить ничего догматического. Уроки догматики ведет другой профессор, его же, Павского, задача – писать только «ход речи и содержание». Ну, а ход речи и содержание текста Писания говорят, разумеется, о другой эпохе, а не о пришествии Христа!

В пророчестве Даниила о «семидесяти седьминах»[159] протоирей Павский делает еще одно сенсационное открытие. В церковнославянском переводе здесь употреблен термин «Христос Владыка». «Древние толковники, - пишет Павский, - построили свое толкование на основании неверного греческого перевода и особенно на имени «Христос» - помазанник, прилагая его к Искупителю рода человеческого. Но кто нынче не знает, что имя сие относится и вообще к царям? И именно у пророка Исайи сим именем назван Кир, царь персидский. – 45:1»[160]

В том же «неправославном» духе были переведены и истолкованы и другие места «Ветхого Завета»: главы 10-12 и 40-46 из Исайи, в которых, согласно толкованию Павского, говорится об избавлении еврейского народа, а не о «пришествии Христа», и пророчество из Йоиля, в котором «пророк в восторге предрекает иудеям Б-жье благословение, а всем врагам их гибель» - вопреки новозаветному «толкованию» об «излиянию святого духа на апостолов».

За подобные взгляды Павский был осужден церковным судом. После длительных допросов он покаялся, «признав» свои ошибки, а экземпляры его перевода было предписано «разыскивать и изымать» по всем епархиям, а также принять надлежащие меры, чтобы означенный перевод не имел пагубного действия на понятия воспитанников духовных учебных заведений». Все это должно было делаться в строжайшей тайне, без огласки – Синод православной церкви хорошо осознавал, с каким взрывчатым материалом он имеет дело.

Выдающийся духовный лидер нашего поколения рабби Менахем-Мендл Шнеерсон (Любавический Рабби) в одном из своих писем по вопросу о диспутах с христианами пишет:

«… Меня удивляет, что у Вас имеются сомнения по этому поводу. Ведь всякий, кто хоть немного разбирается в истории нашего народа, знает, с каким нежеланием относились евреи во все времена к ведению диспутов с неевреями. Для этого было достаточно причин, помимо самой основной: с одной стороны, иудаизм не собирался вовлекать иноверцев в свою среду, а с другой – евреи не считали нужным подставлять себя религиозному фанатизму других религий…

… Каждому поколению свойственны свои проблемы… Характерной особенностью нашего поколения является идейное замешательство, наблюдаемое особенно сильно в среде молодого поколения… Оно выражается в разрушении установленных границ в повседневной жизни… В различных областях жизни это привело к полнейшему извращению духовных ценностей вплоть до того, что вспоминаются слова пророка: «… Объявляют зло – добром, а благо – злом, тьму считают светом, а свет – тьмой, горькое – сладким, а сладкое – горьким» (Исайя, 5:20).

Трудно винить молодое поколение во всем этом, если принять во внимание [политические] перевороты и войны, потрясшие нашу эпоху: идейное банкротство всевозможных режимов и идеологий, с которыми молодое поколение связывало свои надежды на устроение лучшего общества.

… Одним из результатов сложившейся ситуации является и неправильный подход к так называемому «межрелигиозному» движению. Идея «братства народов» сама по себе положительна, когда она осуществляется в рамках деловых отношений, филантропии и в других гражданских и экономических областях жизни. Народы, принадлежащие к разным вероисповеданиям, и национальные меньшинства должны жить вместе в согласии, уважении друг к другу и сохранении своей независимости. Однако требование, что последователи данного вероисповедания должны объяснять свою веру и свое религиозное поведение представителям другой религии и выслушивать подобные объяснения от другой стороны, свидетельствует об извращении понятия «братства». К сожалению, «межрелигиозная» деятельность привела в лучшем случае к обострению замешательства, а в худшем – она стала оружием в руках фанатиков-миссионеров, представителей тех религий, которые видят свое призвание в распространении своей веры среди последователей других вероисповеданий.

… Разумеется, у нас, евреев, есть обязанности по отношению к обществу. Мы должны пожертвовать свою лепту на всеобщее благо. Мы должны содействовать повышению и укреплению этических стандартов, поощрять неевреев соблюдать «семь заповедей сынов Ноевых»[161]. Однако для этой цели нет никакой необходимости вести с ними полемику или другую межрелигиозную деятельность в виде религиозных диспутов, предоставления наших трибун для их проповедей и т.п.

В заключение я хочу подчеркнуть следующее:

1. Результатом большинства диспутов, полемики и т.п. является не сближение умов и сердец диспутантов, а наоборот: они провоцируют вражду и желание победить любой ценой.

2. Когда одна из сторон заинтересована в обращении в свою веру, а другая – нет, то само собой разумеется, что первая сторона воспользуется полемикой в своих целях и диалог превратится в монолог.

3. Если же смотреть на все это с практической точки зрения, то мы, евреи, не можем позволить себе подобное расточение духовной энергии, которое требуется на вед

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 67