Габышев Леонид 21 страница

Прокурор запросил Глазу по всем статьям одиннадцать с половиной лет, не считая трех.

Защитник Барсукова защищала сразу двоих. Выступала - вяло. Но вот взяла слово защитник Седых. Во время суда она мало задавала вопросов, а защитительную речь произнесла блестяще. Она ловко оправдывала Глаза по статье восемьдесят девятой и сказала, что статья девяносто шестая - кража спортивного кубка - должна отпасть, так как в 1967 году была амнистия.

Последнее слово Глаз говорил один. Роберт и Гена отказались. Но и Глаз невнятно бормотал и скоро сел.

Ребят увезли на обед, а после обеда Глаза и Роберта спарили наручниками и повезли на слушание приговора.

Глазу и Роберту отшили статью восемьдесят девятую, а всем троим сняли девяносто шестую по амнистии. Приговор - справедлив: Глазу - восемь лет усиленного режима, Роберту - семь, а Гене - шесть. У Глаза и Роберта первое наказание - по три года - вошло в новый срок. До звонка Глазу оставалось шесть с половиной.

В этот день он мало разговаривал с мужиками. Лежал на нарах и переживал. Хоть он и ждал, что ему примерно столько дадут, но все же до суда он был веселый. Срок - восемь лет - парализовал на некоторое время резвость Глаза. Надо теперь привыкнуть. Все же восемь лет. Глаз посчитал, сколько ему будет, когда освободится. Выходило двадцать три с половиной. Вера, конечно, к этому времени выйдет замуж. И у нее будет ребенок. "Эх ты, Вера, Верочка, я тебя потерял. Никогда ты не будешь моей. Но ничего, может, она к этому времени и не выйдет замуж. Ей тогда будет... так, двадцать два. Ведь не все же до двадцати двух выскакивают. Бывает, и в тридцать в первый раз замуж выходят. Конечно, она тогда будет не девушка. Да ведь она красивая, ее, конечно, возьмут замуж. Не просидит она до двадцати двух".

Он закрыл глаза, представил Веру, и ему захотелось взять ее смуглую руку в свою. Но даже в мечтах его рука не может дотянуться до Веры. Он делает последнее усилие и вот... коснулся! Он держит в своей, он гладит Верину руку. Но Вера непроницаема, она не улыбается, она с удивлением смотрит на него. "Боже, - подумал Глаз, - когда же я наяву возьму тебя за руку?.. Верочка, - повторял он это имя как заклинание. - Вера!.." Когда он думал о Вере, в его мыслях не пробегало ни одного блатного слова.

Так прошел день. Первый день после оглашения приговора.

"Восемь лет, - подумал Глаз, проснувшись. - Ну и х... на вас. Отсижу".

После обеда дверь камеры открылась. На пороге стоял, закрыв проем массивным телом, начальник КПЗ старший сержант Морозов.

- Петров, - сказал он, - мы сейчас к вам малолетку посадим, смотри не учи его чему не надо и не смейся над ним. Он с деревни. Первый раз попал.

Новичок в камере - это свежий глоток воздуха. Новичок - это воля. Новичок, а если он по первой ходке да еще деревенский да смешной, - это "ха-ха" до колик в животе.

Морозов освободил проем, и в камеру бойко вошел старик. Он был в расстегнутом зимнем пальто, в руках держал шапку. Камера встретила его взрывом хохота. Глаз быстрее пули соскочил с нар и кинулся к деду.

- Дедуля, родной, здравствуй! За что тебя замели?

- Замели? - переспросил дед, шаря по камере бледными, выцветшими и плохо видящими глазами. - По сто восьмой я.

- По сто восьмой! За мокрое, значит, - тише сказал Глаз и попятился от старика.

- Ты не пугайся, внучок, я только по первой части.

- А-а-а, я-то думал, ты по второй.

Морозов закрыл дверь, но от нее не отошел, а стоял и слушал. Он любил пошутить и подобные сцены никогда не пропускал.

- Ты че, дедуля, старуху хотел замочить? - спросил Глаз.

- Не-е, молодуху. Старуху-то я давно похоронил. Царство ей небесное. Старик снял пальто и расстелил на нарах.

- Дедуля, а тебя что, с Севера пригнали?

- Что ты?

- Да на дворе лето, а ты в зимнем пальто.

- Перин в каталажках еще не стелют. Лежать-то на нарах жестко.

- О-о, ты продуманный дед.

Дедуля, заулыбался.

- Та-к скажи, за что же тебя? - не унимался Глаз.

Дед сел на нары.

- Да соседку свою, Нюрку, из ружья пугнул.

- Вот это да, дед! Ты в камеру с собой ружье не принес?

- Не-е. - Дед засмеялся.

- Что же ты на Нюрку-то осерчал?

- Я на разъезде живу. У меня кроликов полно. Больше сотни. Летом они разбежались по лесу и шастали, как зайцы. А Нюрка с хахалем ловили их. Да хер с имя, не жалко мне их. Но они же мне и сто грамм никогда не нальют, даже если я и с похмелья. А тут я напился. Крепко. Смотрю - идет Нюрка. Я взял ружье да и на крыльцо. И трахнул перед ней в землю. А одна дробина, окаянная, в м... залетела.

Зеки от смеха затряслись на нарах, а Глаз сказал:

- Тебе еще одна статья будет.

- Какая?

- Сто семнадцатая.

В камере опять загоготали.

- Это что за статья? Я новый кодекс не знаю.

- Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние.

Дед понял шутку и засмеялся.

- Дедуля, ты сказал, что новый кодекс не знаешь. А ты что, старый хорошо знал?

- Старый? Знал. Старый все знали.

- Ты в первый раз попал?

- В первый...- дед сделал паузу,- до войны.

В камере опять засмеялись.

- Охо! Ты сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное?

- Аха. Все спал и ее, родную, видел.

- Так, значит, ты еще до войны сидел.

- Сидел. И до той и до этой.

- До какой той?

- Да что с германцем была.

- А, четырнадцатого года. Вот это да! - воскликнул Глаз.- Неужто правда? А в каком году тебя в первый раз посадили?

- В девятьсот пятом.

- А сколько ты всего раз в тюрьме был?

- В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии.

- А с какого ты года?

- С тыща восемьсот восемьдесят девятого. Я взял обязательство до ста лет жить.

- В тюрьме, что ли?

- Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу. Отмечу сто лет - и тогда на покой.

- Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было?

- Будет. В тюрьме буду праздновать. Я родился в октябре.

С приходом деда в камере стало веселее. Дед болтал не меньше Глаза. За свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него - дом родной.

- Дед,- спросил как-то Глаз,- а ты на войне воевал?

- Нет. Меня в тридцать седьмом посадили.

- Слушай, дедуля. Первый раз ты попал в тюрьму в девятьсот пятом, второй - в четырнадцатом, третий - в тридцать седьмом. Что же это получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться?

- А ты как думал. В тюрьме я от мобилизации освобожден.- Дед засмеялся.

- Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал.

- Я у Буденного воевал.- Дед оживился.- Когда меня стали забирать, я взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным.

- Так что, фотография здесь, в КПЗ?

- Здесь.

Глаз метнулся к дверям. Постучал. Позвал начальника КПЗ. Пришел Морозов.

- Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него с собой фотография есть. Правда это?

- Правда.

- Покажи фотографию.

- Да ну тебя.

Вся камера стала просить Морозова, и Валентин сдался. На фотографии и правда дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами.

- Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили.

- С Буденным?!

- С Буденным.

- По девкам?

- По девкам. Я его старше был. Буденный-то меня моложе.

- Так слушай, дед. Тебе все же статью сто семнадцатую пришить надо. С Буденным ты вместе девок портил. Это что же, если возбудят против вас дело, Буденный будет твоим подельником? Это неплохо. Пиши явку с повинной. Так и так, с Буденным мы девок того. Тебе все равно за это срок не дадут. Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь.

В камеру кинули новичка. Толю Минского из Падуна. Он был старше Глаза.

Когда Глаза арестовали, Толя взял его брюки у матери, а деньги не отдал. Глаз знал об этом, и, увидев Толю, подумал: "Вот сейчас и сочтемся. Заберу я у него шляпу и свитер".

- Здорово, Толя, - сказал Глаз, слезая с нар и подходя к нему.

- Ян! Здесь! Здорово!

Они пожали руки.

- За что тебя?

- Да в столовую залез.

- В столовую, - Глаз засмеялся, - нашел куда залазить. Лучше б к директору спиртзавода или к директору совхоза залез, у них бы поживился. А то в столовую. Ну и что взял?

- Попил бочкового пива, поел, да мелочи рубля три.

Под смех зеков Глаз продолжал:

- Стоило ради пива и трех рублей лезть в столовую? Теперь у тебя девяносто шестая, часть первая. Полгода влепят. Ну и отмочил ты. Что ж, посидишь, наберешься ума и, как освободишься, начальника милиции или прокурора обворуешь. Тюрьму тоже посмотреть надо. Человек неполноценный, если не был в тюрьме. Это ты правильно сделал, что столовую обтяпал. Хоть немного дадут. Может, тюрьма понравится и ты, не освобождаясь, заработаешь еще срок. Неплохо, что тебя посадили ко мне. Хоть новости узнаю. Как там Падун?

- Да стоит. - Толя помолчал. - Ян, дай закурить?

- Столовую обчистил, а курева не прихватил. - Глаз протянул пачку.

- Да не было курева.

- А у нас полно. Мы вчера новичка, Прохора, - Глаз кивнул в сторону лежавшего на нарах мужика, - на базар посылали. Он кое-что продал и курева принес.

- А что, разве отсюда можно на базар ходить? - спросил Толя, взглянув на Глаза и посмотрев на мужиков. Не засмеются ли? Нет, мужики и не улыбнулись даже.

- На базар, - ответил Глаз, - ходить, конечно, можно. Только новичкам. И только за легкое преступление. Сам посуди, человека за убийство посадят, кто же его на базар отпустит. Тебя отпустят. Надо только расписку дать. У нас вещей-то путных не осталось. А ты пошел бы на базар купить харчей, если б начальник КПЗ отпустил?

- Пошел бы, - обрадованно ответил Толя и подумал: "С базара сбегу".

- У нас шмоток нет путных. Вот если ты кое-что из своих толкнешь?

- Толкну.

- Тогда надо писать заявление. Прохор, ты вчера писал заявление, куда карандаш сунул? - спросил Глаз мужчину.

- Да ты же назад забрал, - ответил Прохор.

- А-а, я забыл.

Глаз прыгнул на нары. Вытащил из щели карандаш и спросил:

- Бумага осталась?

- Нет, - сказал Прохор, - я вчера последнюю использовал.

Глаз подбежал к двери, стукнул в нее и крикнул:

- Дежурный, нам нужен Морозов.

На крик пришел Морозов.

- Чего орешь? - спросил он, не открывая кормушку.

- Валентин, новенький на базар просится, дай бумаги заявление написать? Ты подпишешь заявление? Отпустишь на базар?

- Отпущу. Пишите заявление, - пробасил Валентин, принес лист бумаги и просунул в щель над дверью, - держи.

Глаз взял лист и вручил его Толе; тот, сев у нар на корточки, приготовился писать.

Глаз закурил и сказал:

- Пиши: Начальнику КПЗ заводоуковского РОВД старшему сержанту Морозову от новичка Минского Анатолия, напиши свое отчество, ранее проживавшего в Падуне по улице такой-то, так, поставь свой номер дома, а теперь попавшего за мелкое воровство. Точка. Заявление. Я, нижеподписавшийся, обязуюсь до темноты сходить на городской базар и продать кой-какие вещи, которые есть на мне и которые мне дадут, дадут сокамерники, и на вырученные деньги купить еды, так как она у нас кончилась, и курева, так как оно на исходе. На улице обещаю не хулиганить, к прохожим не приставать, а также даю слово в чужой карман на базаре не залезть, спиртного не выпивать и в указанное время, до наступления темноты, вернутьсн в КПЗ.

Так, нужны два поручителя, поавторитетнее. Пиши: за меня ручаются Шапкин Геннадий Максимович и Вершков Петр Спиридонович. Подписывайся: к сему Минский. Так, Геннадий, Петр, распишитесь, - обратился Глаз к мужикам, чьих имен и фамилий не помнил.

Мужики стали напутствовать Толю, чтоб он все исполнил.

- Я все сделаю. Я раньше приду.

- Хорошо, - сказал Глаз, - какие вещи дадим?

Камера пришла в движение. С нар стащили одежду, лишь дед не отдал зимнее пальто.

- А как же он понесет, - обратился к зекам Глаз, - надо у Валентина мешок какой-нибудь попросить. - Валентин, - заорал Глаз, - на заявление.

Пришел Морозов. Глаз просунул в щель заявление и спросил:

- У тебя мешок или матрасовка найдется? А то как он вещи потащит?

- Мешка нет. Матрасовка та, старая, есть. Глаз думал - Валентин шутит, но тот принес старую грязную матрасовку. Глаз прыгнул на нары, просунул ее через решетку на улицу и вытряс. В матрасовку склали вещи, и Глаз крикнул:

- Валентин, готово!

Морозов стоял у дверей и слушал. Он открыл дверь, и Толя вышел. Камера замерла.

Видя, что Минский прет на выход, Валентин открыл двери соседней камеры и крикнул:

- Минский, сюда!

Толя обернулся.

- Сюда, куда попер!

Толя подошел. Морозов пнул его по заднице, наполовину прикрытой матрасовкой, и, крепко обругав, захлопнул дверь.

Обе камеры взорвались от смеха, и Морозов стал успокаивать.

Глаз попросил вещи назад, но Морозов сказал:

- Поваляйтесь на голых нарах и отдай мне карандаш, а то обыск сделаем.

Глаз отдал.

Из соседней камеры Роберт крикнул:

- А мы вещи у вас купили. Мы их сейчас расстелем, и нам будет мягко.

Зеки просили вещи у Морозова, но тот до самой оправки так и не отдал. Один дед валялся на зимнем пальто, посмеиваясь.

- Хороший вы базар себе устроили, - отдавая вещи, сказал Морозов. Еще будете кого-нибудь посылать?

- Валентин, посади Минского к нам, - попросил Глаз.

- Не посажу. Ты его заездишь.

Не удалось Глазу забрать у него вещи и узнать падунские новости.

"Ничего", - подумал Глаз и крикнул в окно:

- Роберт! Прыгни на трубу. Цинкануть надо.

Глаз взял кружку, прислонил к батарее отопления и сказал:

- Оберите там Толю. Если возмутится, скажи, что я велел. Он моей матери за штаны деньги не отдал.

- Уже и так, - ответил Робка.

Когда камеру вели на оправку, Толя тащил парашу. Глаз смотрел в окно. Шляпы на нем не было, и свитера тоже.

Перед этапом Глазу дали свиданку. Он повидался с родителями. Они принесли ему здоровенный кешель еды. И через день его отправили в тюрьму.

Отец Глаза, узнав на суду подробности, как ранили сына, - писал жалобы. Иногда ему отвечали, но о наказании конвоя речи не шло.

В тюрьме Глаза посадили к взрослякам. Он просидел у них недолго, покатался на плечах, выигрывая споры на приседания, и его перевели к малолеткам во вновь сформированную камеру шустряков. Она находилась на первом этаже трехэтажного корпуса, где сидели смертники, особняки, строгачи. В камере были два знакомых парня: Масло и Подвал. Они встретили его без особой радости, поздоровались за руку и спросили, сколько дали.

Камера была сырая. Сводчатые потолки наводили тоску. Казалось, тебя заперли в средневековую башню и придется сидеть всю жизнь. Ребята решили вырваться из этой мрачной камеры любыми средствами. Если их не переведут, они устроят бардак, перевернут все шконки, побросают в кучу матрацы, а если и после этого не переведут, разобьют в раме стекла, сломают стол, вышибут волчок и все вместе будут барабанить в дверь. Так предложил Глаз, и ребята согласились: или для всех карцер, или другая камера.

Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле:

- Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли?

- А ты и есть рецидивист.

- Я не рецидивист, я малолетка.

- Дважды судимый, восемь лет сроку - без пяти минут рецидивист.

- Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим, чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа.

- Ишь ты, сукач, чего захотел.

- Что, что ты сказал?

- Сукач, говорю.

- Это кто же сукач?

- Сукач - ты.

- Я не сукач, ты - сукач.

Корпусной с дежурным вышли из камеры, а корпусной, выходя, все повторял одно и то же слово: "Сукач, сукач, сукач".

- Что он тебя сукачом называет? - спросил Масло.

- Поиздеваться, сволочь, захотел.

Глазу было не по себе - его назвали сукачом.

На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил:

- Глаз, а правда ты не сукач, не наседка? Почему это тебя так по камерам гоняют?

- Масло, в натуре, ты думай, что говоришь. Какой я наседка? Меня вызвали с зоны и добавили пять лет. Ты что, охерел?

Масло это сказал так, чтобы потравить Глаза, авторитет Глаза в тюрьме его задевал.

Когда в камеру зашел старший воспитатель майор Рябчик и ребята опять загалдели, что сидеть в этой камере не хотят, что устроят кипеш, если их не переведут, Глаз стоял и молчал.

- Ну, Петров, как дела? Что молчишь? - спросил Рябчик.

- А что мне говорить? Все сказано. Если нашу просьбу не выполните, тогда заговорю я.

- Ишь ты, заговоришь. Ты что из себя блатного корчишь? Вспомни, как в прошлом году, когда сидел в тюрьме в первый раз, валялся на полу. - И Рябчик кивнул на дверь. Кивок можно было понять так, что Глаз валялся возле параши.

- Когда это я на полу валялся? - повысил голос Глаз.

- А когда обход врача был, ты на полу лежал.

- А-а, да. Лежал я на полу. Но ведь я ради потехи лег, показать врачу, что я больной и мне назад в камеру не зайти.

- Вот видишь, вспомнил. А говоришь - не валялся. Разве любой уважающий себя урка ляжет на пол?

Рябчик пошел на выход. Но перед дверью обернулся.

- Какой ты урка, ты утка, наседка.

Дверь захлопнулась, и Масло сразу накинулся на Глаза:

- Вот и Рябчик говорит, что ты наседка. Да еще на полу валялся.

Глаз потрясен. Рябчик, майор, старший воспитатель, тоже назвал его наседкой. Что такое? Будто все сговорились против него. Глаз сдержался и ответил:

- Если я на самом деле наседка, тюремное начальство разве об этом скажет? Да вы что! Настоящую наседку они оберегают, как родного ребенка.

- А откуда он мог это взять?

- Масло, разве ты не знаешь Рябчика? У него же привычка: подойдет к камере, приоткроет волчок, смотрит и слушает. Ты же во всю глотку орал, не наседка ли я. А он тут и зашел. От тебя и услышал. Ты вяжи этот базар.

- Ладно, не ори, в натуре, на меня. Давай ребят спросим, что они теперь о тебе думают.

Подвал и еще двое парней высказались против Глаза, а еще двое сказали, что трудно в этом разобраться. Ведь на него говорят тюремщики. Камера разделилась.

Положение получилось нехорошее. Как-то надо выкручиваться. Масло пер на него, и дело могло дойти до драки. "Так, - подумал Глаз, - если Масло кинется на меня, за него, наверное, все пацаны пойдут. Они же друг друга хорошо знают. Хотя эти двое и не катят на меня бочку. Но в драке я буду один. Что ж, схвачусь с четырьмя, Подвал: не в счет. Жить с клеймом наседки не буду. Здоровых сильно нет, я, пожалуй, с ними справлюсь, если зараз не кинутся. Если Масло вначале прыгнет один, я отоварю его и отскочу к дверям. Возьму тазик и швабру. Полезут - одного отоварю все равно. Потом, конечно, тазик и швабру вышибут. Но двое точно будут валяться на полу. С двумя пластанемся на руках. Пусть мне перепадет. X... с ним. А если свалить с ходу Масло и еще вон кто, поздоровее, то остальные и не полезут".

Масло заколебался - двое не поддержали. Он залез на шконку и оттуда честил Глаза. А Глаз сел на свою и ему не спускал.

А тут обед.

На прогулке Коха сказал:

- Неплохо бы в кедах или тапочках ходить на прогулку. Да и в камере тоже.

- А у нас в камере был взросляк, - отозвался Глаз, - Дима Терехов, он в тапочках в камере ходил.

- Дима Терехов? - переспросил Коха. - Мы с ним в КПЗ вместе сидели. А ты когда с ним сидел?

- В январе.

- Этого года! В январе! - поразился Коха.

По трапу наверху прошел надзиратель.

- Ладно, в камере продолжим, - сказал Коха.

- Ты не путаешь, что с Димой сидел в этом году в январе? - спросил Коха Глаза, вернувшись в камеру. - По какой он статье шел?

- Не путаю. Это была вторая камера, в которую меня посадили, когда привезли. Сидел он по восемьдесят девятой, а что украл, не помню.

- Я с Димой Тереховым сидел в КПЗ в начале прошлого года, - повернулся Коха к ребятам, - он шел - я точно помню - по восемьдесят девятой. Что же получается? Я освободился и опять попал, а он все под следствием. Даже за убийство быстрее заканчивают следствие.

- Если мы об одном говорим, значит, он подсадка, - сказал Глаз. - Коха правильно говорит: за кражу следствие вестись не будет так долго.

- Погоди, - сказал Коха, - обрисуй его.

- Ростом чуть выше меня. Худой. Лицо узкое. Кроме тапочек, он в трико всегда ходил. И так ласково разговаривал, но ни о чем не расспрашивал. Меня еще не крутанули тогда.

- Точно - он.

- Вот падла. Подсадка, значит. А ведь у нас в камере Толя Панин за убийство сидел. И шел в несознанку. И Чингиз Козаков тоже в несознанку. Но Дима, я помню, с ними никаких разговоров не вел. Вот, ребята, какие подсадки бывают. По году под следствием сидят. А ты, Масло, на меня катишь...

Через день ребят разбросали, а Глаза посадили к взрослякам. Камера находилась в одном коридоре с тюремным складом. Окно камеры выходило на тюремный забор, и на окнах не было жалюзи. О, блаженство! - на небо можно смотреть сколько хочешь. Если пролетал самолет, Глаз провожал, его взглядом, пока тот не скрывался за запреткой.

Мужикам Глаз на второй день продемонстрировал фокус: на спор присел тысячу раз. В камере охнули, и проигравший откатал его пятьдесят раз.

Наискосок от окна камеры малолетки днем сколачивали ящики, и Глаз как-то заметил знакомого. Вместе сидели, когда хотели убежать из тюрьмы.

- Сокол! - крикнул Глаз.

Сокол, перестав колотить, посмотрел на окно. Глаз крикнул еще. Сокол, позыркав по сторонам, подбежал к окну.

- Здорово, Глаз.

- Привет. Вас что, на ящики водят?

- Да, мы Рябчику все уши прожужжали, чтоб нам в камеру работу дали. Работу в камере не нашли, теперь на улицу водят. На ящики. Тебе сколько вмазали?

- Восемь. А тебе?

- Десять. Нас тут полкамеры, в которой мы тогда сидели. Они там дальше колотят, тебе не видно. Ну ладно, я пошел, а то не дай Бог заметят.

На ящики водили не все камеры малолеток, а лишь те, в которых был порядок. И только осужденных.

В хозобслуге тюрьмы - Глаз знал давно - работал Оглобля. Срок - два года. Вместе в Одляне сидели. Как земляки, в зоне последним окурком делились. Глаз сталкивался с ним несколько раз на тюремном дворе. Здоровались. И вот Глаз увидел Оглоблю в окно и окликнул. Он подошел. Глаз Оглоблей его называть не стал, так как тому его кличка не нравилась, и сказал:

- Серафим, дай пачку курева?

- У меня у самого мало, - ответил Оглобля и ушел.

Подошла очередь Глазу мыть полы. Но он сказал:

- Мыть не буду. Что толку. Вы через пять минут насорите. А полкамеры харкает на пол. Что, туалета нет? Я не харкаю и не сорю.

Мужики промолчали, но Димка, высокий шустряк лет тридцати, канавший возвратом на химию, сказал:

- Как это, Глаз, не будешь? Все моют. Правильно, сорят и харкают. Но если не мыть, по уши в грязи зарастем.

- Говорю - мыть не буду. Прекратят швырять бумагу и харкать, вымою с удовольствием.

- Ишь ты, условия ставишь.

Димка был с Глазом в дружбе и пер на него мягко. Он думал: Глаз вымоет пол. Но тот наотрез отказался, и Димку заело.

- Мужики, что будем делать с Глазом?

В камере сидело человек двадцать. Все молчали.

- Я предлагаю за отказ от полов поставить ему двадцать морковок.

- Какие еще морковки, - возразил Глаз, - морковки ставят, когда прописывают.

- А мы тебе за неуважение к камере. Ты лётаешь больше других. Все моют, а ты не хочешь. Кто за то, чтоб Глазу всыпать морковок?

Мужики зашевелились. Никто не видел, как ставят морковки. Несколько человек поддержало Димку.

Видя, что уже половина камеры на стороне Димки, Глаз сдался:

- Ставьте. Но не двадцать, а десять. Согласны?

- Согласны. Кто будет ставить? - спросил Димка, крутя полотенце.

- Ты и ставь, - ответили ему.

Он того и хотел.

- Хорошо, палачом буду я, - сказал он и посмотрел на волчок. - Стоп, а если дубак увидит? За малолетку в карцер запрут.

- А пусть кто-нибудь на волчок станет, - подсказал Глаз.

Молодой парень, Ростислав, подошел к волчку и закрыл его затылком. Глаз лег на скамейку, и Димка отпорол его.

- Ну вот, - сказал он под смех камеры, - теперь на один раз от полов освобожден. - Я хоть и не был на малолетке, но поставил тебе морковки неплохо. Горит задница?

- Горит, - сказал Глаз, и мужики засмеялись.

Ростислав был тихоня, до суда находился дома и никак не мог привыкнуть к тюрьме. Он мало разговаривал, и его тяготил срок в полтора года. В детстве ему делали операцию, и тонкий ровный шрам тянулся по животу. Как-то он пригласил Глаза к себе на шконку и попросил рассказать, как ему добавили срок. Глаз рассказал.

- У меня тоже есть нераскрытое преступление, - сказал Ростислав.

- Тише. Ну и что?

- Боюсь, а вдруг мне тоже добавят? Может, пойти с повинной?

- Что за преступление?

- Да ларек прошлым летом обтяпал. Ящик сигарет и коробку конфет утащил. Шоколадные конфеты жена любит. Я думал - в ларьке и водка будет.

- Чепуха, нашел преступление.

Ростислав ничком лег на шконку и заплакал в подушку.

- Да что ты, - стал утешать Глаз, - из-за двух ящиков плакать. Если б ты кого-нибудь замочил.

Ростислав приподнял голову, смахнул слезы и тихо сказал:

- Да у меня жена только что родила, а мне полтора года за драку дали. Вдруг еще добавят.

- Да брось ты. Кто об этом знает?

- Никто.

- Ну и молчи.

- А старое преступление через сколько лет могут вспомнить и дать срок?

- Так, - вслух размышлял Глаз, - тебе бы за это была восемьдесят девятая, часть первая. Нет, наверное, часть вторая. Ну, надо чтоб несколько лет прошло, и судить не смогут.

Малолетки из пятьдесят четвертой кричали Глазу, чтоб он просился к ним. Но он не надеялся, что его переведут. А как заманчиво ходить на тюремный двор и колотить ящики. Несколько часов в день - на улице. "И потом, - размышлял Глаз, - ящики грузят на машины, а машины выезжают за ворота, на волю. Можно залезть в ящик, другим накроют - и я на свободе. Вот здорово! Ну ладно, выскочу я на свободу. Куда средь бела дня деться? Я же в тюремной робе. (Глазу еще перед судом запретили ходить в галифе и тельняшке.) На свободе в такой никто не ходит. Даже грузчики или чернорабочие... Значит, так: до темноты где-то отсижусь, а потом с какого-нибудь пацана сниму одежду. Тогда можно срываться. Прицепиться к поезду и мотануть в любую сторону. А может, лучше выехать из Тюмени на машине. Поднять руку за городом - и привет Тюмени. Нет, вообще-то за городом голосовать нельзя. И с машиной лучше не связываться. На поезде надо. Конечно, на поезде. Точно".

Глаз, чтоб задержаться в тюрьме, написал в областной суд кассационную жалобу. Он был твердо уверен, что ему ни одного дня не сбросят.

Скоро пришел ответ. Срок не сбросили.

Камера у взросляков перевалочная. Одни заключенные приходили с суда, другие ухолили на зону.

Глаза потянуло к малолеткам - перспектива побега жгла душу. Он взял у дубака лист бумаги и ручку с чернильницей, сел за стол, закурил и в правом верхнем углу листа написал:

"Начальнику следственного изолятора подполковнику Луговскому от осужденного Петрова Н. А., сидящего в камере № 82".

Пустив на лист дым, он посредине крупно вывел:

"ЗАЯВЛЕНИЕ",

и, почесав за ухом, принялся с ошибками писать:

"Вот, товарищ подполковник, в какой я по счету камере сижу, я и не помню. Все время меня переводят из одной камеры в другую. А за что? За нарушения. Да, я нарушаю режим. Но ведь я это делаю от скуки. Уж больше полгода я сижу в тюрьме. А чем здесь можно заниматься? Да ничем. Потому я и нарушаю режим. Я прошу Вас, переведите меня к малолеткам в 54 камеру. 54 камера на хорошем счету. А меня всегда садят в камеры, где нет порядка. А вот посадите в 54, где есть порядок, и я буду сидеть, как все, спокойно. Я к Вам обращаюсь в первый раз и потому говорю, что нарушать режим не буду. Прошу поверить".

Глаз размашисто подписал заявление и отдал дежурному.

На следующий день в кормушку крикнули:

- Петров, с вещами!

Когда Глаз скатал матрац, к нему подошел парень по кличке Стефан. Сидел он за хулиганство. Был он крепкий, сильный. В Тюмени в районе, где он жил, Стефан держал мазу. Однажды он схлестнулся сразу с четырьмя. Они его не смогли одолеть, и один из них пырнул Стефана ножом. Стефан упал, а они разбежались. Его забрала "скорая помощь". В больницу к нему приходил следователь, спрашивал, знает ли он, кто его порезал. Но Стефан сказал, что не знает, а в лицо не разглядел, так как было темно.

Когда Стефан выздоровел, он встретил того, кто его подколол, и отделал, чтоб помнил. Но тот заявил в милицию, и Стефану за хулиганство дали три года. Суд не взял во внимание, что Стефану была нанесена потерпевшим ножевая рана.

Стефан с Глазом тоже спорил на приседания и, как все, проиграл. Сейчас Стефан подошел к Глазу и сказал:

- Глаз, мне бы очень хотелось на тебя посмотреть, когда ты освободишься. Каким ты станешь?

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒