Затишье перед грозой 2 страница

- Аня, как хорошо, что успели вас встретить. Мы за инструментом, а вы не отходите от Изюма. Аня, представляешь, они его на мороз выкинули умирать. Как бы опять какую-нибудь гадость ему не устроили. Не спускайте с коня глаз. Мы скоро.

Бедлам.

Какое там «скоро»...

Этим вечером нам очень много пришлось ходить и ездить. Догоняли по черной хляби автобусы, скользили и чуть не ломали ноги на колдобинах. Наконец, прибыли в район каких-то гаражей. Поплутав в темноте между заборами, наконец, набрели на проволочные ворота. Нас встретила лаем облезлая собачонка, во дворе возились с ведрами и лопатами какие-то подростки. Мы поднялись в вагончик и оказались в светлом, теплом, не очень чистом помещении. Хозяйка, худощавая, невысокая, некрасивая, пожилая женщина, сидела на топчане, пила чай. Доктор представил меня, сказал, что у меня больной конь, его нужно срочно забрать оттуда, где он стоит, коню срочно требуется серьезное лечение, но он, доктор, туда больше не ходок.

Разговор был многозначительный, с недомолвками. Я им, видимо, мешала говорить без обиняков. Хозяйка, Зоя Тимуровна, попросила какую-то девочку показать мне их хозяйство. Я вышла во двор, две девчушки мешали в огромной лохани кашу - запаренный овес с отрубями. Мальчишка лет пятнадцати накладывал её лопатой в ведра и уносил в низенькое зданьице бывшей подстанции, откуда несло теплом, навозом и еще чем-то живым.

Осторожно перепрыгнув через огромную грязную лужу при входе в помещение, я оказалась в центре невообразимого нагромождения клеток с живностью. Всё помещение подстанции было поделено решетками на отдельные квартирки, чаще коммунальные. Справа при входе стояли две лошади, каждая в отдельной клетке, конечно же, они активно общались между собой. Далее по стене - клетки с ослиными семьями, затем в клетке, большой и крепкой, время от времени бесился жеребец вороной масти. Потом между клетками, просто на привязи, коза, далее опять лошади, потом пара клепперов (лошади эстонской местной породы, их еще называют - полулошади), были они нарядной пегой масти. Интересно, как они жили в этом бедламе: вот в клетке папа, мама и жеребенок, вот папа и мама, вот мама с жеребенком, как в такой тесноте они умудрялись не раздавить детенышей, не передраться! Особенно во время кормления! Далее опять же семьями - пони! В некоторых клетках под брюхом лошадей и клепперов блеяли овцы! Кое-где мелькали собаки, кошки и куры. Все это мельтешило, орало, нервничало - шел процесс кормления. Нужно было ухитриться, чтобы жильцы в одной клетке не передрались, а в других не побились, не поранились, нервничая; не куснули кого-либо из людей или животных.

Паренек и две девчонки споро разносили еду, умудряясь от кого-то увернуться, кого-то отвлечь, на кого-то прикрикнуть, кого-то шлепнуть. Боже мой, где же тут поставить еще одну лошадь, когда в проходах блеет всякая шерстяная мелочь!

Я, вероятно, ходила с очень удивленным выражением, чуть ли не с открытым ртом, мне с удовольствием все показывали и рассказывали. Вышли во двор, и я решила помочь ребятам, взялась мешать кашу, каша мешалась с трудом, я вспотела. Из вагончика вышли доктор с хозяйкой. До меня долетело, мол, смотрите, она вам и поможет, человек взрослый, не ребенок. Вместе с доктором и хозяйкой я вновь вошла в бывшую подстанцию, показавшуюся мне бедламом.

- Смотрите, ну нет никакой возможности его здесь поместить. Они и так все здесь друг на друге живут. Двадцать пять голов! Ну что делать? Есть во дворе железный контейнер, там мешки с зерном, много мешков, можно им, конечно, найти другое место. Под мешками большой слой смерзшегося навоза, там ослы стояли долго, после них ничего не убрали. Да и не лето сейчас... Холодно... Ночью-то минус пятнадцать бывает... Замерзнет ведь, опилок нет... Кстати, у него нет, как это... фобии?.. Клаустрофобии! Он замкнутого пространства не боится?

- Не знаю...

- Ну, там посмотрим... Да, Зинке, да и не только ей, никому не говорите, куда переведете коня, поняли? И там, откуда будете уходить, чтобы все было чисто, никаких долгов, мне этого ничего не надо.

- Да ничего я ей не должна.

- Я вас предупредила, чтобы чисто было.

Мы попрощались и отправились дальше. Небо было абсолютно черное, вдалеке кое-где горели фонари. Сверху перестало сыпаться и литься. По скользким колдобинам добрались до утопающей в грязи автобусной остановки.

Через час мы стояли перед огромными дверями конюшни, где работал Александр Николаевич и где я с Тоней была у него сегодня утром. Постучали, открылась маленькая дверь в огромной двери, нас впустили. Мы поднялись на второй этаж в кабинет доктора. Громко сказано: кабинет. Узенькая комнатушка, где можно ненадолго спрятаться от жизни: переодеться, кое-что записать, попить чайку, на электрической плитке прокипятить шприцы. Здесь же хранились инструменты и медикаменты. Доктор начал собирать инструмент, по ходу объясняя мне, что он-то сначала подумал, что у Изюма просто отравление и всё.

- Кстати, насчет отравления пока трудно что-либо сказать, - а вот опой налицо.

Я вспомнила, что весь вечер и ночью девчонки поили Изюма, думая промыть ему таким образом кишечник. От этого? А до этого?

Накануне отравления, в воскресенье, он плохо себя чувствовал. Я была у него с Аней Красавиной. Не могу объяснить, как, но я видела, что коню плохо. Мы гуляли по заснеженному, залитому солнцем парку. Но далеко от конюшни не отходили. Мы боялись колик, хотя знали об этом немного.

В прошлые выходные колики мучили Кавалера, его хозяйки Ренаты не было. Я пришла с Эдиком, сослуживцем. Около сарая Влада, хозяйка Монеты, водила под уздцы Кавалера. Он был в черной шерстяной попоне. Влада куда-то торопилась и попросила нас поводить коня. Я помогла Эдику забраться на спину лошади, объяснила, что делать, как сидеть – седла-то ведь не было - и отправила его пошагать лошадь. Кавалеру спустя некоторое время полегчало.

Помня это, мы и старались побольше ходить с Изюмом. Ума у нас не хватило подумать о враче. Мы побыли с Изюмом как можно дольше, замерзли, поставили коня на место, но холод нас достал и в конюшне - сарай не отапливался, в нем даже вода замерзала - погреться было негде, и мы решили отправиться домой. Закрыв сарай на замок, я зашла в сторожку, стоящую по соседству, в которой жила Зина, но её я в тот день вообще не видела. Там сидела мужская компания, у окна я увидела Романа, от кого шестнадцатилетняя Зина ждала ребенка. Я попросила Романа попозже заглянуть к Изюму, посмотреть, как он, а заодно передать Зине, чтобы тоже приглядела за ним.

Но ни Роман, ни Зина, как я потом поняла, сарай даже не открывали. У Романа были свои дела. А Зина, накануне жестоко поругавшись с ним и его парнями, просидела субботу и воскресенье дома в поселке. Даже не проведала и не накормила лошадей! Как Изюм еще ночью не умер - это загадка.

А что было еще раньше, в субботу? Я пришла к половине одиннадцатого. Открыла конюшню. Лошади, конечно, не поены, не кормлены. Я начала их поить. За водой бегала к колонке. Все пили много, но сколько пил Изюм!! От самой колонки я видела в темноте конюшни его горящие жаждой глаза. Грешным делом я подумала, что его кто-то всю ночь гонял. Может, так оно и было. Я подозревала, даже и слышала не один раз, что лошадей берут самовольно, без разрешения хозяев, но как докажешь? Катается на лошадях вся эта честн`ая компания обычно поздно вечером, когда в парке мало народу и можно поноситься. А кто думает о лошадях? Если сама же Зинка может свою же кобылу по несколько дней не кормить! А может быть, лошадей не поили в пятницу совсем? Я слышала, что она выпускает не только свою кобылу, а всех лошадей (и Изюма в том числе!) гулять одних, и они все вместе: жеребцы и кобылы - копаются в помойке около бывшего барского дома, где живут какие-то больные дети (имение ныне принадлежит какому-то детскому фонду). А Тоська Зинкина такая наглая кобыла! Не боится людей совсем! Однажды я видела, как по имению проезжала иномарка. Тоська встала прямо перед машиной и уставилась через лобовое стекло на водителя. Он ей сигналит, а она ноль внимания. Он уперся бампером в ее ноги, дальше всё - можно покалечить животное, а она хоть бы что! Людей вокруг много собралось, смеются. Я подошла и хлопнула упрямую кобылу по шее, заставляя освободить дорогу. Она мгновенно отпрыгнула, поддав в мою сторону задом. Слава Богу, не достала. Вот был бы конфуз.

Недели за две до всех этих событий пришлось мне как-то одной на Изюме отправиться в парк покататься. Было пасмурно, тоскливо. Ехала я тихо, задумалась. Вдруг слева нагоняет нас девочка лет одиннадцати. Не знает, как ко мне обратиться. Как повелось у нас, назвала тетенькой. И на ходу с каким-то отчаянием в голосе, торопливо, как будто боялась, что не успеет, начала говорить, чтобы я ушла с конем отсюда, от Зинки. Здесь плохое место. Заездят коня, покалечат. Зинка злая. У нее с подружкой на двоих был один пони – кобыла беременная. Чего-то они не поделили между собой. Так разозлились, так разошлись и разодрались, что потащили несчастную кобылу подальше в парк, разрезали ей живот и вынули жеребенка. Конечно, ни кобыла, ни жеребенок не выжили, так ничего никому и не досталось.

Я с ужасом представила возбужденных девчонок с красными, перекошенными от злости лицами, как они, сопя, ругаясь и толкаясь, тащат смертельно испуганную, упирающуюся, ни в чем не виноватую пузатую кобылку в лес, с трудом валят ее. Она храпит и крупным влажным глазом дико косит на них. Ножом бьют в живот… Она ведь еще была жива, она ведь не сразу умерла… Кишки, жеребенок со слипшейся шерстью в большом разорванном полупрозрачном мешке, кровь, кругом кровь… На` вот тебе… Ни тебе, ни мне… Дуры какие-то безмозглые.

Со стороны главного здания к нам бежали две девчонки постарше, я их в конюшне иногда видела. Они издали начали кричать на девчушку, добежали и давай её отталкивать от меня. Иди отсюда. Не слушайте вы её, она тут всем страшные сказки рассказывает. Злится, что её из конюшни выгнали. Иди, иди. Не то мы тебе покажем. Девочку прогнали, я промолчала и с тяжелым сердцем поехала дальше.

Обо всем этом я думала, пока доктор собирал инструменты, пока шли обратно до дороги, ехали на попутке, потом на метро и опять на попутке, шли по лесу к многострадальному коню.

Будет жить!

Аня с Юрой были у коня. Замерзли, но молодцы, не ушли. Девчонок не было видно, а вокруг красавицы Ани, невзирая на присутствие не менее красивого Юры, толкались два парня. Они откровенно пялились на нее и усиленно приглашали в сторожку - погреться. На меня с доктором парни посмотрели враждебно, но Анино присутствие смягчило обстановку. Я шепнула ей, чтобы она согласилась посидеть с ними в тепле, отвлекла бы их от нас. Народ отправился в сторожку, а мы с доктором взялись за дело.

- Пустим кровь. Приготовьте ведро...

После жуткой сырости, холода и темноты снаружи - в сарае мне показалось необыкновенно светло и тепло. Александр Николаевич приготовил инструменты, я нашла посудину.

- Встаньте перед ним и держите его, чтобы не дергался...

Доктор протиснулся между стенкой и Изюмом, в правой руке игла, левой прощупывает шею, ищет вену, нащупал вену, сильно нажал на нее пальцем, видно, желая удостовериться, что это именно то, что нужно. Вена вгбугрилась перед пальцем, и доктор ловко вогнал в неё иглу. Сразу же из противоположного отверстия иглы полилась густая кровь. Я не боялась, мне было не до этого, я держала обеими руками на своем плече голову коня. Он нашел желанную точку опоры на мне и оперся на меня всей своей тяжестью. Как он ни похудел, но для меня все равно был тяжел. Кровь всё текла и текла в подставленное ведро. Я не понимала, как можно лечить, выкачивая кровь, да ещё из такого тщедушного тела? Конь не дергался, он был абсолютно равнодушен к тому, что с ним делали. Его крупный влажный глаз, окаймленный сверху густыми ресницами, неподвижно смотрел на меня. В глубоком синем зрачке мерцал огонек от лампы под потолком.

Решив, что крови вытекло достаточно, доктор, немного перемазавшись, вынул иглу и закрыл ранку от укола тампоном.

- Отдайте кровь собакам. Пусть выпьют.

Я вышла во двор с явным намерением кровь Изюма не отдавать никому. Поискав глазами в темноте, я вылила её в лунку прямо под угол конюшни. Нечего этим собакам пить кровушку. Я вернулась. Доктор еще что-то делал с конем.

- Ну, как, выпили?

- Нет, я вылила в снег.

- Зря, им это очень полезно.

«Обойдутся», - подумала я, но вслух ничего не сказала.

- Коня как можно скорее отсюда переведите. Как можно скорее. Сюда я больше не приеду. Как только коня переведете, сообщите мне, начну его лечить. Жить будет, только заберите его отсюда. Сейчас он очень слаб, в машине при перевозке вряд ли устоит. Поэтому день-два подержите здесь, подкормите, но только сеном, никакого овса! Пить почти не давать, глоток-два. И только сено! И увозите его скорее. Ему нужно серьезное лечение. А там посмотрим.

- Тот врач сказал, что у него печень села, и велел давать овес…

- А как он определил, что у коня печень больна? Где он ее увидел? Овес для него сейчас смертелен, только сено и минимум воды.

Доктор вымыл руки, собрал инструмент, и мы вышли в морозную ночь. На душе стало легче. Все-таки жить будет. Зашли в сторожку. Среди подвыпивших парней сидела трезвая Аня, она не очень-то любит пить, особенно водку. Аня очень нам обрадовалась. Попрощались с хозяевами ночи и отправились в путь.

Было поздно. Ни о каких автобусах думать не приходилось. По дороге я пыталась отдать все деньги, что были со мной, доктору за лечение, но Александр Николаевич взял часть, сказав «Остальное вам еще понадобится». Подумав немного, взял еще одну купюру - на машину, так как до дому сейчас иначе не доберёшься.

Я так устала, что даже не помню, как мы втроём, Аня, Юра и я, оказались у меня дома. Не помню, чем нас накормила мама, как я постелила постели, но уснула я, словно умерла.

Среда. «Зачем вы посетили нас?»

Утром я проснулась рано, первая мысль была об Изюме. Странно, я совсем не могла думать о работе. Я должна была бы позвонить Алексею Горячеву – моему непосредственному начальнику - или Андрею Волкову – генеральному директору, с которым мы на «ты», объяснить ситуацию и попросить дни в счет отпуска, но мне казалось, что все и так всё понимают, а если нет, то потом всё объясню. Аня и Юра спали. Интересно, как Юра объяснит жене, что не ночевал дома?

Я поела наскоро, попросила маму разбудить ребят вовремя, чтобы не опоздали на работу, и накормить.

Погода была на редкость замечательной. Поднималось яркое, ослепительное солнце! И я, окрыленная, летела к Изюмке. В городе снег был, конечно, грязный, и Кольцевая выделялась жирной чернотой, но уже в поселке и за ним снег, хотя и мартовский, казался чистым, белым, искрился, переливался на солнце! Глазам больно смотреть. Воздух утренний, морозный, казался тоже чистым, бодрящим! Ах, хорошо!

В нашем медвежьем углу все еще спали. Никого не было видно. Я открыла конюшню, принесла воды и дала коню сделать только один глоток. Потом кинула ему под ноги охапку сена. Сена своего у меня не было, его недавно привезла Влада, хозяйка Монеты. Ничего, я ей весь свой овес отдам, Изюму он теперь долго не понадобится.

Я убрала навоз из-под ног коня, наскребла руками сырых опилок из-под снега, немного обновила ему подстилку. Потом взяла щетку и начала его расчесывать, массируя кожу круговыми движениями. При этом я старалась не нажимать, боялась завалить коня или содрать кожу. Под мои ласковые слова и поглаживания конь задремал. Я присела у него в ногах. Задумалась...

Это было перед самым Новым годом, на ипподроме. Мы отъездили свой час и в раздевалке громко обменивались впечатлениями. Сегодня мороз и сильная метель. Во время рыси группа еле держала линию, лошади то и дело выскакивали из смены. На галоп нам дали треть скакового круга. Я на Призраке шла за Рокером. Ветер колючим снегом бил в лицо. Я ничего не видела. Призрак тоже. Он просто пристроил свою бурую голову на заснеженном крупе Рокера и закрыл глаза. Так мы и проскакали до конца дорожки. Рокер даже не почувствовал, не поддал задом, потому что прятал свой нос под хвостом другой лошади, скачущей впереди него. Обычно после сорока пяти минут верховой езды нам хватает споров и разговоров аж на полчаса ходьбы до метро, да и в метро часто продолжается обсуждение острых моментов. В тот день среди общего гомона я услышала объявление Саши, ученицы седьмого класса гимназии. Она предлагала поехать в школьные каникулы за город, поскакать по полям. У ее знакомых девчонок три лошади. Одну продают. Не знаю, почему я поехала?

Саша познакомила меня с Ренатой и Анжелой, и в ближайшее воскресенье я с новыми знакомыми отправилась на электричке в Тарасовку. От станции в десяти минутах ходьбы - огромный ангар, похоже, из алюминия. Внутрь меня не пустили. Зашли только хозяйки. Лошадей на месте не оказалось, кто-то забрал покататься. Что делать? Помаячили немного у ангара на морозе. Пуржит. Не тепло. Но долго ждать не пришлось. Не со стороны поля, а из-за угла огромной избы выехали три всадницы. Третья была на жалком коньке, лохматом, тощем, мокром от снега. Почему я увидела именно его? Не Кавалера, не Камаза, а его - Изюма. Говорят, жену и лошадь не выбирают - их дает Бог. Вот так и мне Бог дал Изюма.

Из забытья меня вывел приход Зинаиды. Она открыла двери и со словами «Пусть потрахаются» выпустила из денников на улицу свою лохматую Тоську и нетерпеливо хлюпающего ноздрями Яшку. Ни поить, ни кормить их не стала. И опять завела своё, что надо наказать девчонок, которые отравили Изюма, что сейчас вот ребят соберет и отправит их вправлять мозги этим соплячкам, что ребята выбьют из них деньги и на лечение и на все остальное. И чтобы я не забывала о долге. Не желая слушать её нуденье, я вышла, чтобы немного пройтись по воздуху. К великому своему удивлению за поворотом я встретила Зою Тимуровну. Мне сама настрого наказывала, никому не говорить, куда я переведу коня, а тут... Была она не одна, а с какой-то молодой женщиной в черном кожаном пальто. Я повернула с ними назад. Мимо нас, резвясь, проскакали Тоська с Яшкой.

- Кобыла Зинкина, что ли? Ничего, смешная. Тоська? Не продает? Ей-то она вроде ни к чему. А жеребец совсем молодой. Рано ему этим заниматься.

- Двухлетка. А почему рано?

- Испортится. Не та лошадь будет. Чем только хозяйка думает? Ну, показывайте своего коня! Зинка-то здесь?

- Здесь. Зоя Тимуровна, а зачем вы пришли?

- У меня здесь свои интересы есть. Да и коня заодно посмотрю.

Зашли в сарай. Зины не было, куда-то выскочила. Зоя Тимуровна Изюма осматривала с толком.

-Да, это действительно опой, вряд ли бегать будет. Устоит ли в машине при перевозке? Слабый. Придется подождать с этим, пока не окрепнет. Денька два-три. А это чья кобыла? Ну и злая. Лошадь не должна быть злой, особенно к человеку. Я таких не люблю и не держу. Животное должно знать свое место. Вы своего, как получше чувствовать себя станет, попробуйте вывести на прогулку, пусть ножками походит, окрепнет, поувереннее будет.

Вышли наружу. В глаза било яркое солнце. Морозец. Хорошо!

Из-за угла бани появилась Зина. Как всегда, полуодетая: в распахнутом пальто, без шапки, ботинки надеты на босу ногу. Лицо и ноги в розовых пятнах: то ли потому, что беременная в свои шестнадцать лет, то ли потому, что прыгает постоянно с холода в жаркую сырость и назад, в холод. А может, потому, что курит у себя в бане какую-нибудь гадость...

- Ой, кого я вижу, - неожиданно наигранно и маслено запела Зинаида. - Что это вас сюда привело, Зоя Тимуровна?

- Да вот, Зина, коня хочу забрать больного, пришла посмотреть, в каком он состоянии. Сейчас, конечно, о переводе и думать нечего, пусть немного поправится. Ты только, Зинаида, не обижай коня-то.

- А что я? Я не обижаю. Но коня не отдам, пока мне хозяйка не заплатит всё, что должна.

- Ничего я вам не должна, Зина. За аренду и корма вперед плачу, за врача заплатила, если сено у Влады едим, так мой овес ей отдадите.

- Ладно, разберётесь между собой сами. А ко мне, Лера, чтоб чистая, без долгов. Мы пойдем, у нас еще дела. До свидания.

Женщины медленно удалились.

- Это вы её позвали, эту сучку? – зашипела Зинаида. - Зачем она здесь, что ей надо? Ненавижу. Ходит, вынюхивает. Стерва старая.

-Да не звала я её, сама удивилась, когда её увидела.

Я повернулась и пошла к коню. Зина за мной.

«Сейчас заведет свою шарманку, - подумала я, - не отстанет»...

Я опять начала массировать коня.

«Топот, топот, - в такт своим движениям начала про себя сочинять я стихи, - гулко стонет под копытами земля. След коня златой парчою укрывают тополя»...

- Мои парни кого угодно достанут, только прикажу…

Я не слушаю Зинку, продолжаю молча работать руками и сочинять стихи.

«Не стучи копытом, не стучи - нет дороги нам с тобой в ночи. Нам с тобою утро - друг и брат, ворог нам - полночный мрак. - Провела ладонью по хребту коня – ну и худой ты, друг! - Потрогай ладонь мою тёплой губою. И я напою тебя чистой водою. Водою прозрачной, водой ключевой. Наполнишься силой волшебной, живой».

Зинка всё нудит и нудит над ухом.

«Ах, как красив, игрив мой конь! И в яблоках бока! И хвост трубой, и глаз огонь! И рвется он в луга! (Да, далековато ему до игривости и яблок). Ярко-синюю ленту я вплету тебе в гриву, я начищу до блеска твою черную спину. Наряжу как на праздник, угощу сладкой булкой…»

Смешно. Стихов я писать не умею. А так хочется о лошади сказать что-то человеческое, тёплое, доброе.

Затишье перед грозой

Я сидела на корточках в самом тёмном углу закута в ногах у лошади. В сарае на ящиках развлекались Зина, Катя и «кожаный» Паша. Вели они себя очень развязно. Я не могла понять, почему они так ведут себя, ведь они здесь не одни, мне было стыдно, что я присутствовала при этом. Ну не дразнили же они меня? Может, вовсе меня не замечали, потому что я для них что-то вроде ящерки.

Мне всегда бывает стыдно, когда при мне то, что интимно, выставляют напоказ. Меня, конечно же, многие назовут ханжой. Пусть, пусть ханжа. Но я хочу понять, откуда во мне возникает это чувство и отчего у меня, а не у них, которые лижутся на эскалаторе или в вагоне метро. Кто-то съязвит, мол, я им завидует. Да нет же, нет. Я честно пытаюсь проанализировать, как во мне нарастает отвращение, возмущение, гнев. Что это? Я тоже любила и, наверное, была любима… Но так… Когда нарочито напоказ – появляется чувство, что тебе плюнули в лицо.

Помню, когда вышел на экран фильм «Еще раз про любовь», я возненавидела актера, играющего главную роль. Он мне показался отвратительным, на виду у всех обсасывающим, облизывающим, засасывающим женщину. Я им брезговала. И помню «Оптимистическую трагедию», когда женщина-комиссар и матрос (красавец и буян) оказались в плену. И этот матрос (молодой Вячеслав Тихонов!) говорит женщине: «Да что на тебя - молиться что ли?» Только сказал и больше ничего! Но как сказал! Меня как громом ударило. А я сидела в огромном кинозале, и мне не было стыдно того, что было в этот момент между мужчиной и женщиной. Там не было ни поцелуев взасос, ни … ничего такого… Была любовь, была страсть… И как сыграно! Нет, это не любовь, когда при всех парень тискает девушку. Это не любовь, когда девушка виснет на шее у парня и лезет ему в рот.

Может быть, поэтому так редко сейчас встретишь крепкую счастливую семью, что все уже всё раскидали, разбросали, растеряли, всё выставили напоказ, как на продажу - для двоих ничего не осталось.

Возвращаюсь в сарай к моим знакомым. Разговоры у них были довольно пошлые, даже бесстыжие. «Кожаный» Паша приставал к девчонкам, всё пытался показать, как «клёво» он целуется, объяснял, какое у него большое орудие и что он может им делать; уговаривал беременную Зинаиду испытать его, настаивал, что с ним ей будет интереснее, чем с Романом. Надо же, Роман поглавнее, кажется, в этой своре, и ведь «кожаному» Паше может за такие разговоры не поздоровиться. Но, видно, у них свои нравы, которые я не понимаю.

После продолжительного тисканья девчонки, громко заржав, выскочили на улицу. «Кожаный» Паша соизволил обратить внимание на меня.

- Ну что, живём? - Это он про коня. - Зинка-то сильно прицепилась? А вы вот чем-то на мамку мою похожи... - Промелькнула мысль: чем ты свою бедную мамку радуешь? - А вы за постой деньги Зинке заплатили?

- За месяц вперед.

- А за кормежку?

- Заплатила, за месяц вперед.

- Тогда Зинка просто дура...

Надо же, и у «кожаного» Паши бывают здравые мысли. Это очень меня удивило. И о матери вспомнил...

Весь день я не отходила от Изюма. Подкармливала сеном, воды давала только два раза по глотку, помня о строгом наказе доктора. Постоянно массировала щеткой и руками тело коня. Мне почему-то казалось, что это ему помогает. Уставала – садилась у него в ногах на корточки и о чем-то думала. Время от времени выходила наружу посмотреть на солнце, на искрящийся снег, на зеленые ёлки, на собак, бегающих по дорожкам парка. И даже удалось мне подсмотреть одну любопытную сцену.

Из-за бани появились Тоська и Яшка. Кобыла делала вид, что ей нет дела до жеребца. Она что-то неторопливо подбирала на снегу толстыми губами. Рыжий мех отливал красным золотом на солнце. Красиво! Белый сверкающий снег и ярко-рыжая кобыла! Яшка терся мордой о бедра самки. Губами прошелся по ноге выше, еще выше, прошел по пушистому брюху, жадно втягивая ноздрями в запах кобылы. Затем по передней ноге спустился вниз, к запястью, и неожиданно взял ногу кобылицы в зубы! Тоська замерла. А Яшка прожевал сверху вниз, задержал ненадолго в своей пасти бабку и – отпустил. И вдруг, весело захрюкав и задрав хвосты, оба пустились вскачь мимо своего сарая - не нагулялись, не налюбились.

Роман зачем-то пошел к главному корпусу с ведрами. Может быть, за отходами для собак? У него есть злющая овчарка, ее не выпускают - опасна. Говорят, в милицейском питомнике натаскивали. Как-то привели ее в конюшню, а она давай на лошадей кидаться – и все норовит за морду схватить. Мне страшно стало. Парни сами перепугались, быстро ее увели.

Роман, возвращаясь, спросил меня: «Ну как, конь-то жить будет?». Я утвердительно кивнула. А неплохой он, видно, парень.

У бани на тропе он столкнулся с Зиной. Они о чем-то посовещались. Она, щурясь от ослепительного солнца, посмотрела в мою сторону. Проходя мимо меня, сквозь зубы произнесла, что, пока не заплачу, лошадь не отдаст, а если буду кочевряжиться – сдаст коня на мясо.

Это тебе не шутка. Это угроза.

Нехотя собралась домой. Боялась я оставлять коня без присмотру. Здешним обитателям я уже давно не доверяла. Пока поблизости никого не было, забрала седло. Изюму оно в ближайшее время не понадобится, а отнять могут, якобы в уплату долга. Да и не моё оно, Тоня Варламова на время дала, пока своим не обзаведусь.

Коня надо перевозить срочно, до выходных - от них можно всего ожидать. Да и лечение необходимо, доктор больше сюда не приедет.

Завтра у нас что - четверг? - надо появиться на работе, разгрести завалы, выяснить ситуацию, объяснить свое отсутствие, немножко со стороны взглянуть на происшедшее, послушать совета. А с конем срочно нужно решать, срочно, хорошо бы в пятницу, послезавтра, перевезти его на новое место. Как? Ведь не отдадут. Надо все расчёты предоставить Зине, доказать ей, что я ничего не должна. Полтора миллиона, фантастика! В страшном сне такое не приснится. К этому… ко врачу Ильичу, к этому горе-ветеринару нужно съездить и взять у него квитанцию об оплате вызова. Документ все же!

Допоздна я сидела на телефоне, всё пыталась найти себе на завтра замену у больной лошади. Уговорила Пашу побыть у коня хотя бы до обеда. Пашка, правда, безответственный. Но… выхода нет.

Немного об этом безответственном, но хорошем человеке.

Рассказ о Пашке Коркине

Прошлым летом угораздило меня отправиться в конный поход по Вологодчине. Места – сказка! Шекснинское водохранилище, Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтов монастырь! Фрески Дионисия! Так вот инструкторов у нас там было два: Паша Коркин и Тоня Варламова. Оба ездили на жеребцах, которые ненавидели друг друга и постоянно искали возможности подраться. Тоня просила Пашу держаться подальше от неё во время движения - на разных концах смены. Но Пашка - страшный выпендрёжник - так и старался проехать мимо Тони. Жеребцы при этом подбирались, животы втягивали, хвосты оттопыривали, шеи серпом гнули, начинали, как на раскалённых углях, подскакивать, ноги высоко поднимать, а то козлить и повод из рук рвать.

Все-таки лошадь – величайшей красоты и силы животное. И ощущать добрую власть над ним – ни с чем не сравнимое удовольствие. В принципе Пашка - хороший парень, но бесшабашный, без какого-то винтика в голове. Как-то во время верховой прогулки - а Пашка всегда шёл головным - у кого-то либо отстегнулось что-то, либо съехало, Пашка на своём белоснежном, но побитом в драках Булате, прогарцевав назад вдоль смены, опасно приблизился к серому Карату, на котором была Тоня. Булат мгновенно прыгнул на ненавистного противника и вцепился зубами в Тонино колено. Может промахнулся, а возможно, пытался ее стащить, чтоб не мешала. Карат не растерялся и тоже пустил в ход зубы. Булат, желая перехватить поудобнее колено, на мгновение выпустил его. Тоня, в ужасе пытаясь убежать от зубастой пасти разъяренного жеребца, опрокинулась назад, упала спиной на камни и больно ударилась позвоночником. Этого она долго не могла простить Пашке. Но и это еще не всё. В последний день похода Пашка так носился на кобылице Льдине, что упал с ней вместе на лесной дороге и сломал себе ключицу. Боль он выносил стойко. А вот кобыла, как мы узнали позже, скинула жеребёнка.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒