Затишье перед грозой 1 страница

Лидия Пермякова

Полжизни за коня

Повесть

Издательская группа «Азбука-классика»,

2010, Санкт-Петербург

Посвящается архангелу Михаилу, архистратигу небесному, защитнику и покровителю лошадиного племени.

Предупреждаю любезного читателя, что все события и все персонажи этой книги вымышлены. Хотя многим события и герои книги могут показаться знакомыми… Но мало ли кому что может показаться…

Тяжёлый понедельник.

Накануне событий, о которых пойдёт речь, мне приснился сон, очень тревожный.

Сижу за рабочим столом. Вдруг яркая вспышка. Мысль: замыкание. Компьютер погас. Я опрокинулась на спину, но не упала со стула, а вишу в горизонтальном положении. Пытаюсь выпрямиться, подняться. Я тяну руки вверх, к людям, которых не вижу, но ощущаю, чувствую, что они здесь и не обращают на меня внимания. Яркий свет, но на моих глазах пелена. Я в другом мире. Зову на помощь – открываю рот - нет голоса. Томительные мгновения ужаса. И вдруг я понимаю, что меня заметили, со мной пытаются войти в контакт. Я тяну руки к ним, делаю хватательные движения и кричу: «Помогите! Помогите!»

Я проснулась от звуков собственного голоса...

* * *

Торопясь к телефону, я больно ударилась бедром об угол стола. Досада на свою неуклюжесть и мысль, что вновь заработала себе синяк, не дали мне сразу вникнуть в то, что рвалось в моё ухо из телефонной трубки. Звонила Зина. Голос еле слышен, в микрофоне что-то шипит, свистит, далеко, очень далеко.

- Отравили, - кричит, - отравили!

– Кого отравили?

– Изюма… Изюма… отравили… умирает… облез… шерсть… выпала, на ногах не стоит… падает… приезжайте… скорее… денег… побольше… я за врачом…

У меня какая-то вата в голове, мыслей никаких, только беспомощность, растерянность. Что-то говорю, но сама ни о чем не думаю.

Слышу, кто-то из сотрудников говорит:

- Лера, поезжай, не стой, я тебя подменю.

Я бросилась в бухгалтерию, выпросила сто тысяч рублей и, на ходу застегиваясь, понеслась к выходу. Пробегая мимо Ани Красавиной, секретаря генерального директора, бросила на ходу:

- Изюм умирает, отравили, кажется.

Аня охнула и дернулась ко мне. Я махнула рукой и, не останавливаясь, промчалась мимо.

Конюшня от моей работы далеко, но довольно близко от дома - всего в пяти остановках на автобусе, за Кольцевой автодорогой – в Подмосковье. Домой я не зашла, из метро сразу на автобус – и к нему, к мальчику моему. Была я в легкой курточке на синтепоне, в короткой юбке до колен, без рейтуз, а на дворе март - пасмурно, холодно, снег глубокий лежит. От автобусной остановки по тропе до Кольцевой автодороги, по которой с огромной скоростью в обе стороны мчатся машины. Перешла дорогу напором, как говорят, с риском для жизни. Бегу, задыхаясь, вся в липком поту, по поселку, потом по лесу до старинного имения, вот ворота - сама впереди, ноги сзади. Бывший барский дом, хозяйственные постройки, среди них – конюшня. Запыхалась.

Конюшня не конюшня, а большой холодный сарай на четыре лошади. Раньше здесь какой-то военачальник-кавалерист отдыхал, его дача. Так что хозяйственные постройки – это конюшня, баня и сторожка. Вхожу в конюшню, вижу Изюмку и начинаю лить слезы. При этом глупо подвываю, потому что не могу узнать свою лошадь, это что-то совсем не похожее на того конька, лохматого и немного упрямого, которого полтора месяца назад купила у двух школьниц. Это жалкое подобие коня, остались одни глаза, в которых боль и усталость. Еще вчера он весь был покрыт густой шерстью, а сегодня облез, весь в проплешинах, а раны... раны... Он весь побит, поцарапан и больше всего досталось голове: над глазами какое-то месиво, течет кровь. Я в ужасе, я нежно прижимаю его голову к себе, шепчу ему ласковые слова и понимаю, что ничего не понимаю и ничем ему помочь не могу. И он тоже как будто понимает это. Как же он мог так побиться? Падал? Терял сознание? Или, не находя места, в своем тесном закутке кружился и рвал себя об стены? Я плачу, ничего не предпринимая. Какой-то паралич воли и мысли.

- Ну, чего реветь-то, пошли в аптеку, - грубо прерывает мои причитания невесть откуда взявшаяся и очень уверенная в себе Зойка, девчонка лет пятнадцати.

Аптека в Москве, у автобусной остановки. Идем лесом, поселком, перебегаем Кольцо. Вот она, аптека - с зелененьким крестом. Купила все, на что указала девчонка: вату, бинты, одноразовые шприцы, зелёнку, какие-то лекарства в ампулах. Быстро возвращаемся. Порядком замерзли. А в сарае не теплее, чем на улице. Отовсюду дует. Лошади спасаются густой шерстью.

Смазываем раны и бинтуем голову. Холодно. Ждём Зину с врачом. В голове бродят и сталкиваются какие-то бессвязные мысли: так мечтала о своей лошади. Вот она – почти своя. Но не прошло и двух месяцев, и на^/ тебе.

Я не очень соображаю, что вокруг меня происходит, в сарае постепенно накапливается народ, все громко, возбужденно разговаривают, настаивают, что Изюма отравили, и отравили именно Рената с Анжелой. Нет, Рената не могла, она его любила, все же свой был, а мне продала, так как была в долгах. Анжела? Могла бы? Не думаю. Зачем?

Меня обуревали разные чувства. Конечно, в наших отношениях не все было просто, но мы не ссорились, даже ладили... Очень холодно, мерзнут ноги в тонких колготках, юбка коротка, курточка - так себе. Все куда-то пропали. Мы опять одни с Зойкой в сарае. Зойка - здоровая девка, совсем не похожа на подростка, грудастая, мясистая - нудит, есть хочет. Дала ей деньги - она ушла в магазин, в поселок. Я глажу Изюмку, называю ласковыми именами, под рукой отстает шерсть, он безучастный, глаза грустные, еле стоит покачиваясь. Внутри у меня все дрожит от напряженного ожидания. Время тянется. В двух соседних отделениях и напротив переминаются с ноги на ногу другие лошади.

Кроме Изюма, их три. Две кобылы: Тоська и Монета, и серый жеребчик Яшка. Тоська - смешная трёхлетняя кобыла, лохматая, рыжая, наглая, как её хозяйка Зинка, стоит она как раз напротив жеребцов, расстояние метра полтора-два до них. Когда жеребцов выводят на улицу и проводят по проходу, она заигрывает, кусает их за зады, они орут и бесятся. Монета - высокая гнедая кобыла, беременная, злющая. Что злющая - видно даже по ее внешнему виду: уши всегда плотно прижаты к голове, морда сразу вытягивается, как только к ней подходишь, протяни ей сахар – откусит руку. Хозяйка ею гордится, специально приучала лошадь кусаться, чтоб никто чужой не подходил. Какая радость от такой животины?.. Яшка – серый, пока без яблок, ему два года, Катя его купила в каком-то хозяйстве, где выращивают лошадей на мясо. Хозяйство последнее время оказалось без присмотру, вот какой-то мужик и продал ей беспородного стригунка. Катя его сама вырастила, выездила. Он невысокий, но, как все «мясники», толстенький, крепенький и, как ни странно, симпатичный.

Пришла Зойка, принесла бутылку колы и пачку импортного печенья. Сесть негде. Стала есть стоя. Несмотря на то, что деньги дала ей я, съела все, ничего мне не предложив. Я тоже хотела есть, но ничего не сказала. Я не отходила от Изюма, боясь, что он упадет, и только, нервничая, время от времени приоткрывала дверь, удостовериться, что врач еще не приехал. К чувству страха, что Изюм упадет и умрет, не дождавшись врача, и унылому чувству голода примешивалось ощущение холодной тоски. Зойка все пыталась мне вбить в голову, что Изюма отравили, отравили Рената с Анжелой. Неожиданно приоткрылась дверь, влезла Зина, как всегда полуодетая, за ней ввалился врач, полный невысокий рыжеватый мужчина с усами.

- Где у вас тут больной? – традиционный вопрос.

Говорит с ленцой.

- Я, правда, лошадей не лечил, я предупредил Зинаиду, видел их только как-то в колхозе, да и то издалека. (Шутит?)

Я плохо воспринимала происходящее. В дверь протиснулись пухленькая сероглазая Катя - хозяйка серого Яшки и белокурая лет двадцати пяти Влада - хозяйка Монеты, потом еще кто-то. Все наперебой внушали врачу, что коня отравили, что нужно взять кровь на анализ, что, возможно, отравили всех лошадей и нужно кровь взять у всех. Шуму было много. Я молчала.

Врач с трудом обошел Изюма, стоящего в таком малом закутке, что я не понимаю, как он умудрялся там разворачиваться.

- Да, похоже на отравление. Чем вы тут его лечите, что у вас есть? Вот-вот. Дайте-ка но-шпу.

Он сделал инъекцию. Еще раз посмотрел на ничего не слышащего и ни на что не реагирующего коня…

- Да... печень-то как села, совсем плохо. Если выживет, кормить будете только сухим овсом, а сейчас ничего не давать.

Всё это выхватывает мое ухо бессознательно из общего крика. Все требуют кровь на анализ, все жаждут крови, кого-то всем надо достать, наказать, избить, заставить платить...

Толстый мужчина явно идет на поводу у взбесившихся девчонок. Нужна кровь? Хорошо. Я вижу, как долго он пытается попасть в вену на шее Изюма, кажется, Изюм не чувствует боли, того, что ему несколько раз пырнули иглой в шею.

Наконец, кровь взята в большую пробирку и заткнута ватным тампоном, очередь за Яшкой. Он не дается, храпит, вырывается, встает на дыбы, от него временно отступились. Взялись за кобыл. Очень долго мучились с ними, били их, чтоб присмирели - зачем? Если Изюм умрет, какое мне дело будет до того, какая гадость его до этого довела?

Яшка так и не дал свою кровь.

Толстяк протянул Зине только три пробирки с кровью и засобирался. Я поняла, что мой конь обречен, врач ничем ему помочь не может. Я спросила, сколько должна за вызов.

- Мы с Зинаидой договоримся.

Я ничего не поняла, но спорить не стала.

- Как вас зовут? Где вас найти?

Он, оказывается, Леонид Ильич. Дал номер рабочего телефона в ветлечебнице. Зина выхватила у меня за дверью бумажку в сто тысяч рублей, и они вдвоем исчезли. Дикое напряжение спало, пришло время отчаянию. Надо готовиться к худшему. Я решила съездить домой - поесть и переодеться.

* * *

Вернулась я часа через полтора, в сумерках. Зашла к коню - он лежал, я подумала, пусть отдохнет, все ведь лежат, когда плохо себя чувствуют. Посидела над ним на корточках, погладила по облысевшей голове, потрогала занемевшие губы. Он лежал и смотрел, смотрел в никуда. Отгороженный от Изюма тонкой деревянной перегородочкой спал Яшка, спал по-богатырски, широко раскинув ноги, откинув голову, храпя, устав, вероятно, от ненасытных занятий любовью с рыжей Тоськой. Во сне он часто перебирал ногами – куда-то скакал.

Я пошла в соседнюю сторожку, узнать новости. В единственной комнате, холодной и грязной, на грязных кровати и диване сидели все три лошадиные хозяйки: Зина, Катя, Влада. А также Андрей с ипподрома, друг Кати, и Зойка.

Встретили холодно, видно, о чем-то договорились. Зина - как главная здесь - с места в карьер - сразу заявила мне, чтобы я сегодня - кровь из носу - отвезла все три пробирки с кровью на анализ, она мне скажет, где делают эту судебно-какую-то экспертизу. Что анализ каждой пробирки обойдется мне в триста шестьдесят тысяч, что врач взял триста тысяч, и на машину она потратила сто пятьдесят тысяч!

Я была как ватная. Цифры звучали запредельные, поэтому никак меня не тронули.

- И вообще, вы теперь со мной по гроб жизни не расплатитесь.

– У меня нет таких денег.

- Ну и что, конь ваш фирме принадлежит - пусть она и платит.

– Фирма ничего платить не будет, ей до моего коня нет дела, слава Богу, на содержание пока даёт.

- Сами выплатите - по частям, я подожду... немного.

- Мне не нужны никакие анализы.

- Зато нам нужны, - вмешались Катерина и Влада. - Лучше заранее знать, от чего спасать своих лошадей.

- Вам нужно - вы и делайте анализы. У меня таких денег нет.

- Все равно все деньги мне отдадите! Я у отца заняла! – перекричала всех Зинаида.

У меня внутри все кипело, но я смолчала. Да как она смеет так со мной разговаривать?! Сопля. Она мне в дочки годится. Правда, не дай Бог такую дочку. Зинаида была в расшнурованных ботинках на босу ногу, в распахнутом пальто, с растрепанными волосами, лицо в каких-то бледно-розовых пятнах. В шестнадцать лет - беременная, и бегает то в баню - в тепло, то на улицу - на мороз, то в холодный сарай, то в свою грязную сторожку. Чем она думает?

Я оставила их и пошла к Изюму. Он лежал. Я присела на корточки возле него. О чем мы там спорили? Вот он лежит и умирает, покорный своей судьбе. У него и в мыслях нет: кто его, за что, почему? Просто ему плохо, глаза открыты, но ничего не видят.

Зашел Андрей, друг Кати:

- Давайте поднимем, ему нельзя лежать, иначе умрет.

Мы попытались его растолкать, ничего не получалось. В дверь ввалилась остальная компания.

- Вы что, надо скорее поднимать, сдохнет!

Девчонки стали бить его ногами, сопя, толкаясь в тесном закутке. На меня напал столбняк. Зинка принесла вилы и начала ковырять коня вилами - не помогло. Схватила большой скребок для снега и начала лупить его скребком. Тщетно. Я стояла в стороне и плакала. Я понимала, что коня нужно поднять любой ценой, но смотреть на это было страшно. Изюм уже ничего не боялся.

- Давайте перетащим его в соседнее отделение, где Яшка, и подтянем на вожжах, - предложил Андрей.

- К чему привяжем вожжи-то?

- Да вот один конец к этому столбу, другой - к той стенке.

Бог мой, все вместе тащили коня волоком, предварительно выгнав погулять Яшку на улицу. Кто тянул за голову, кто за ноги, хорошо, что хоть один мужик был! Все взмокли.

Мы боялись ободрать о занозистые стены и так нещадно ободранного конягу. Он смотрел безучастно на все, что мы с ним делали, и никак не хотел нам помочь.

Принесли вожжи, с большим трудом протащили их под брюхом, один конец привязали к низенькой перегородке между закутками Изюма и Яшки, другой перекинули через балку под потолком и начали тянуть, поднимая заднюю часть коня. Одновременно пытались привести в чувство Изюмку, помогая ему держать голову и встать на ноги. Временами он стоял на сильно дрожащих ногах, раскачиваясь, ведь вожжи были одни и проходили как раз под пахом.

Изюм, кажется, начинал понимать, что ему хотят помочь, но сил не было, ноги подкашивались, он больно стукался мордой об пол и терял сознание, тело повисало на вожжах, торчал облезлый зад с куцым хвостом. Все опять бросались его поднимать. Девчонки делали какие-то уколы, давали коню много пить, думая промыть ему кишечник. Иногда борьба прекращалась, Изюм какое-то время держался на подгибающихся ногах, дремал.

Я собиралась ночевать здесь, в сарае. Все остальные, казалось, тоже не помышляли о том, чтобы расходиться по домам. Зина, понятно, жила не в поселке, а здесь в сторожке, при своем Романе, который неизвестно какую роль, вероятно охранника, играл при бане, находящейся в пяти шагах от конюшни. Баню, кажется, арендовал какой-то миллионер, он приезжал сюда по выходным с компанией - провести весело уикенд. Остальное время в ней торчали какие-то парни, я знала только Романа и Пашу, очень похожего на безмозглого спортсмена, у которого под кожаной курткой много мышц и ничего в голове.

Наступала холодная мартовская ночь. Мы с девчонками по очереди ходили в дежурку при въезде в имение позвонить в город, Влада говорила, что у нее знакомый врач в Битце, но дозвониться не могла. Я тоже звонила кому-то: просила ли помощи, надеялась ли на чудо...

Становилось все холоднее. Мерзли ноги, мерзли руки, мерзла спина. Хотелось есть. Андрей развел небольшой костерок на снегу около конюшни и начал поджаривать на палке сосиски и хлеб. Появились какие-то незнакомые люди. Все смеялись, бегали в темноте из сарая в сторожку, из сторожки в баню и обратно. Ели, пили. Меня никто не замечал.

Я извелась, не зная, что делать. Как больная, тупо ходила от сарая до дежурки, куда-то звонила или слушала, как звонят другие, шла обратно к больному коню, не понимая, что надо предпринять, что делать, кого просить о помощи. Молилась, про себя, не умея молиться, повторяя только одно: "Господи, помоги!"

Несколько раз ко мне подходили, говорили, чтобы я шла домой, что от меня никакого толку, что они все равно здесь заночуют и присмотрят за Изюмом. Прогоняли они меня все настойчивее.

Стояла глубокая безлунная ночь. Шумели на ветру деревья, качали своими огромными лапами ели. В темноте на снегу все казалось неверным. Лаяли в поселке собаки. Далеко вверху пролетел самолет. Мне было одиноко. Здесь я была чужая. Я никому здесь не нужна, и не только не нужна, но и просто мешала. Умирающая лошадь была просто очередным поводом всем вместе провести ночь, как нынче говорят, потусоваться. А может, они каждую ночь так здесь тусуются?

Не церемонясь, меня уже просто стали выпроваживать, уверяя, что за конём присмотрят. Да и чем я могла помочь Изюмке? Бестолковая, безответственная, неумёха и нюня…

И я пошла. Пошла тёмным лесом, потом спящим посёлком, перешла через сильно опустевшее шоссе. На остановке никого.

Не надеясь на появление автобуса, все же всматривалась в даль, пытаясь увидеть мерцающие огоньки машин, - и о чудо! - лихо с заносом подкатил пустой автобус, должно быть, последний. Но ведь так поздно... Без остановок домчал до станции метро, выкинул меня и так же неожиданно, как появился, умчался дальше. Сильно тр`уся, побежала тёмными дворами домой.

Вторник. Между жизнью и смертью

Рано утром собралась - и к коню. Нельзя сказать, чтоб я очень торопилась. Я боялась, боялась увидеть его мертвым. Воображение рисовало холодное распластанное на грязных опилках тело коня. Закрытые глаза, отвисшая нижняя губа, большие безобразные зубы. И ужас, и стыд, и кошмарное бессилие воскресить, оживить коня, бывшего таким живым, теплым и ласковым.

Прочь, прочь страшные мысли! Бог не оставит.

На душе смутно. Мне стыдно, жгуче стыдно, что не уберегла, стыдно, что завела животину, совершенно не понимая, какую ответственность на себя взвалила. Это ведь не кошка, не собака, за конём нужен глаз да глаз. А я всё передоверила чужим людям, с которыми знакома без году неделя.

Я же видела, когда приезжала, что Зина не только чужих, а и свою кобылу может за весь день не накормить, не напоить, не посмотреть, как она себя чувствует. Очень часто просто выпускает ее гулять одну, и та первым делом идёт к помойке и начинает искать, чем поживиться в мусорном контейнере. На лошадях ездят все кому не лень, а им разве жалко чужую скотину? Наскачутся так, что лошадь вся мокрая сделается на морозе, и поставят в холодный сарай. А ведь её после работы вываживают до тех пор, пока она не восстановит дыхание, не успокоится, не высохнет. Иначе, поставленная в денник, она, быстро остывая, может простудиться и умереть.

Иду, смотрю на хмурое небо, на грязно-серый снег и без надежды думаю о моем незадачливом коне.

Подхожу. Тихо. Как бы хорошо было, если бы это оказалось всего лишь сном. Хотя бы здесь сейчас никого не было. Открываю дверь, сидят, видно, меня ждут. Чего-то они напридумали?

В сарае полумрак, свет не горит. Изюмка стоит - худущий, в чем душа теплится. Он в забытьи, немного покачивается. Мне знакомо такое состояние. Когда тяжело болеешь, всю ночь высокая температура, бред, под утро слабость, кажется, немного отпустило, но ты прекрасно знаешь, что это только на время, и, прислушиваясь к себе, к тому, что в тебе зреет, ждешь новой волны болезни.

Но я тревожно рада - все-таки жив...

Девчонки встретили списком медикаментов и тут же выпихнули меня наружу.

- Пока всего не купите, не возвращайтесь.

В полной растерянности я шла по поселку, список был большой. Но я не спешила. Я была в нерешительности. Девчонкам я не верила. Врач не знает, как лечить, а эти свистушки знают. Болезнь Изюма для них только повод потусоваться, покомандовать, поэкспериментировать, набить руку на уколах. Может быть, в этот момент я была несправедлива к ним.

* * *

В задумчивости я ехала... домой. Мама встретила меня вопросом:

- Жив?

– Жив.

Я села за телефон. И вдруг – о чудо! Вспомнила! Как же я могла забыть! Тоня Варламова, вологодский конный поход, наш инструктор. Конечно... Она же закончила ветеринарный, правда, зоотехнический факультет, но уж она-то кого-нибудь да знает!

Звоню. Дома! Знает! Знает классного врача! Вместе то ли работали, то ли учились, то ли конным спортом занимались... Звонить бесполезно, надо к нему ехать. Встречаемся через полтора часа у станции метро «ВДНХ».

Я начала собираться. За окном проглянуло солнышко. Затенькали синички. Я как-то встрепенулась. Приободрилась. Внутри что-то запело: Тоня, Тоня, Тонечка… Как же я забыла…

Тоня уже была как-то у Изюма. Я ее приглашала посмотреть коня перед покупкой. Рената говорила, что он – жеребец. А я у него в паху что-то ничего не увидела.

- Мерин?

– Нет, - говорит Рената, - жеребец. Просто, он стоял в таком месте, где не было кобыл. Вот у него ничего и не выросло.

Чушь какая-то. Даже для школьницы такое объяснение было очень странным.

Тоня посидела у коня под животом, что-то долго щупала и выдала диагноз: крипторх. Это когда всё есть, но застряло в брюхе. Это не очень хорошо для жеребца. Во-первых, яички греются и от этого могут возникнуть разные осложнения. Во-вторых, нельзя коня кастрировать – просто нечего отрезать, все спрятано. И потом, у крипторха часто бывает злой нрав. А вот возможности у крипторха такие же, как у обычного жеребца: он может крыть кобыл, от него могут рождаться жеребята. Вот только, говорят, крипторхизм часто передается по наследству.

Удостоверившись, что перед нею не мерин, а недоразвитый жеребец, который, как говорит Рената, никогда не видел кобыл, Тоня решительно полезла Изюму в рот, ловко взяла язык рукой, осторожно вытащила его на сторону, на зубы, чтобы не откусил ей руку.

- Видишь клыки? Они появляются у жеребцов после пяти лет.

Посмотрела верхние, нижние зубы и определила возраст: шесть-семь лет, что соответствовало записи в родословной…

Итак, мы встретились с Тоней и за разговорами быстро добрались до конюшни, где работал её знакомый.

Александр Николаевич оказался худощавым мужчиной, чуть выше среднего роста, где-то около тридцати семи – тридцати восьми лет, в очках, высокие залысины, глаза умные, проницательные. Под его острым взглядом я почувствовала себя сильно постаревшей: усталое серое лицо, на голове теплый платок, на руках варежки …

В комнате сидели еще двое, наверное студенты. Врач внимательно выслушал мой рассказ, задумался, потом сказал, чтобы я ехала домой, он не может уйти с работы до шести вечера. Он позвонит мне в шесть, а к семи подъедет на мою станцию метро, оттуда поедем вместе. Я слабо возразила, что конь может не дожить до вечера, на что услышала печальное: значит, ему так суждено.

Мы с Тоней вышли, она куда-то заторопилась, мы попрощались. Так как времени до вечера еще было много, я отправилась к Изюму.

* * *

Пока доехала, погода изменилась. Солнце спряталось, подул пронизывающий ветер, с неба время от времени сыпалось что-то колючее. Было сыро и противно. Тучи навалились такие темные, что казалось: наступил вечер. В этой жуткой вселенской промозглости я увидела Изюма. Он качался на ветру под стеной сарая. Ткнется носом в землю и, как маятник, назад. Никакими законами физики невозможно было объяснить, как он держался на ногах. Был он весь мокрый, его била дрожь. Я задохнулась от гнева: как… как посмели! Кто его выгнал? Как можно над больным и беспомощным так издеваться! Из сарая вылезли Влада, хозяйка Монеты, и Зина с нездоровыми пятнами на щеках.

- Где вы столько времени пропадали, купили лекарства?

- Девочки, вы зачем его выгнали на улицу?

- Никто его не выгонял, он сам вышел погулять, дверь открыли, он и пошел.

- Он не мог пойти сам, он еле на ногах стоит!

Трудно представить, как им удалось вытащить коня за дверь.

- Изюмка, пойдем домой, пойдем, мой хороший.

Он, кажется, понял, что его позвали в тепло. Глаза ожили, он потянулся к двери. Но девчонки резко загородили дорогу.

- Не пустим, может, он больной, всех лошадей перезаразит.

- Вы же знаете, что это не так, а если он заразный, то уже всех заразил. Чего теперь-то бояться? Не помирать же ему на улице.

- Вот-вот. Помрёт в конюшне, вытаскивай его потом, надрывайся! Да еще санэпидемстанция притащится, замучает нас бумажками. Не пустим! Пусть на улице помирает. Ему всё равно не жить, так какая разница, где умирать?

- Что вы такое говорите! У вас что, сердца нет? Он же еще живой! Зачем над ним издеваться? Он не умрёт! Я врача нашла, очень хорошего, настоящего лошадника! Я сейчас за ним поеду.

- Что? - взорвалась Зинаида, - вам мой врач не понравился? Чего Вы там еще придумываете?! Никаких врачей мы сюда не пустим! И вы денежки мне все заплатите, никуда не денетесь! Конь ваш все равно подохнет, а деньги заплатите.

Влада что-то ей поддакивала, как подлаивала. Накричавшись, они ушли в баню.

Я прошла в сарай, достала старое байковое детское одеяло, которое подкладывала под седло, чтобы не набить коню спину, отыскала бечевку. Накрыла Изюма одеялом, обвязала его бечевой.

Темнело очень быстро. Принесла коню две горсти овса, положила у ног под самым носом. Потянулся, качнулся, зашевелил губами, начал по зернышку слизывать языком. Но давалось это ему с большим трудом. Изюм то и дело бился носом в снег, отталкивался, и его относило назад, так что казалось, он вот-вот сядет на хвост.

А тут еще эта Тоська с Яшкой, откуда ни возьмись прискакали. Возбуждённые, взлохмаченные. Он заигрывал с ней, покусывал, пощипывал. Она его поддразнивала, подставляя зад, он наезжал, а она легко и весело била его копытами в грудь и уходила.

В какой-то момент они чуть не сбили меня с Изюмом. Казалось, Тоська хотела вовлечь в любовную игру и меня, и полубесчувственного жеребца, который не замечал, какая она молодая, здоровая, горячая!

Она дала на себя сесть Яшке прямо около нас. Два тяжелых больших тела столкнулись, запыхтели, затряслись и в чувственной истоме замерли. Было странно смотреть, как через край била жизнь рядом с наступающей смертью.

Изюм их вообще не замечал. Яшка же больного жеребца не воспринимал как соперника, иначе бы драки не избежать. Я заглянула в баню и, попросив девчонок не снимать с коня одеяла, поехала домой.

Из дома позвонила на работу - Красавиной Ане, попросила её помочь и приехать к коню.

- Аня, только кого-нибудь из мужиков возьми с собой. Здесь всё непросто.

- Ладно, уговорю кого-нибудь.

«Любители природы»

Вернулась я с врачом уже в кромешной тьме, стало еще холоднее, завывал ветер, гнал откуда-то сырость. Самая противная погода, когда холодно, сыро и ветрено. Ни фонаря по дороге. Лес шумит. На душе тревожно. На снегу у сарая еле виден Изюмка. Боже! Они сняли с него одеяло! Это не люди, это звери какие-то! Как им не стыдно! Внутри у меня колом стоял гнев…

Доктор подошел к коню и пристально начал его рассматривать.

- Ничего не вижу, откройте дверь в конюшню.

Дверь открылась сама, и яркий свет упал на жалкое, дрожащее существо. Вместе со светом появились и засиженные скукой девчонки. Ба! Они увидели объект, на который можно покричать.

- Вы кто такой? Кто вас звал? Мы без вас разберемся! - И пошло, и поехало...

Доктор невозмутимо рассматривал коня.

- Лошадь нужно завести в конюшню.

- Не дадим! Что это вы тут командуете! Он, может быть, заразный! Всех лошадей заразит! Что вам вообще здесь надо... Мы уже вызывали врача, у нас свой врач…

На шум прибежал тупой, с некоторыми выпуклыми местами «кожаный» Паша. Принял угрожающую позу, запыхтел, сильно желая что-то сказать, но не нашел слов. Он грудью наскакивал на доктора, точь-в-точь как петух. Но Александр Николаевич не обращал на него внимания. И Паша как-то присмирел, заскучал.

- Я ветврач. Кто у вас старший? Покажите мне справки на лошадей, которые здесь стоят. Я сначала посмотрю, не представляют ли эти лошади опасности для окружающих, все ли они привиты. Пожалуйста, фамилии хозяев, документы на лошадей.

Девчонки вместе с Пашей стояли с открытыми ртами.

- Если уж на то пошло, я могу вам устроить очень веселую жизнь. Вас попросят отсюда в два счета. Так что, дорогие мои любители природы, верните лошадь на место. У меня с собой нет необходимых инструментов, я, видите ли, даже представить себе не мог, что здесь увижу. Так что мы сейчас поедем за инструментами. А вам… коня завести и не трогать… мы скоро вернемся... хм… любители природы...

Ласково уговаривая и подтаскивая за скулы, я сдвинула Изюмку с места и, поддерживая, завела в сарай, в его закуток. Помолилась мысленно за него, и мы с доктором, погрузившись в промозглую темноту, отправились обратно в Москву.

Александр Николаевич был глубоко возмущен поведением моих девиц и пообещал, что он им ещё покажет, где раки зимуют. Уже проходя поселок, встретили Аню с Юрой Кодряну. Боже, какая же она молодчина! Я не очень надеялась, что она приедет. В короткой красивой шубке, в ажурных колготочках, модных сапожках, вся красивая, свежая, немного легкомысленная, открытая и желающая помочь. Юра, конечно же, при ней, она ему явно нравится, до лошади ему нет никакого дела. Все равно, спасибо, что составил ей компанию. Сюда, в лес, не каждого уговоришь приехать.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒