ПРО ШyЛЬЦА. КАК ПОТyРАЮШКО ВЕРНОСТЬ РАЗНОТРАВIЮ ДОКАЗьiВАЛ

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 18Следующая ⇒

"ПРО ШyЛЬЦА"

(запрещённая, не для распространения)

То не демон в преисподней пробуждашеся

Не Батыга-царь кровопивец воскресаше

Ходит-бродит то по Тереку, по чечен - реке

Злой – презлой бандит Искандер Шушкаев.

Аки Анчар в пустыне у Пушкина

Так Шушкаев Искандер по-над Тереком

А и птица к нему не направит крыл

А и зверь-от следов его посторонится

Человеце те крука дают на сто вёрст

А и Ангел тот Святой над ним не пролётыват

И Словиша–разбойник с ним не тягается

Супротив его что подпасок ён

А Безсмертной Кощун тот подмастерье

Змей Горыныч дракон тот и вовсе лох

Вот по Тереку Шушкаев похаживат

Ён на дудочке–погудочке поигрыват

Добрых витязей-та с ногтя ён отшвыриват

А богатырей хоробрых видом отпугиват

Статных молодцев ён дудочкой охаживат

Руську Армию доблестну от Терека отваживат.

Рыба. 1999.

"КАК ПОТyРАЮШКО ВЕРНОСТЬ РАЗНОТРАВIЮ ДОКАЗьiВАЛ"

Недавно было дело-то, поди на памяти у многих. Инциндент мирового масштабу, иначе и не скажешь, так что, верно, не забыли . Ты поспрошай, старые люди скажут мол, слыхали про такое. Оно и понятно - случай из редких, мимо не пройдёшь - с недельку, поди, страна-то вся, аки муравейник, медведем потревоженный, выглядела. Суматоха да неразбериха, кризис власти и брожение умов. Ну, шум-то был большой, куды уж, всех задело. И стар и млад призадумались - как никак, светлоё будущее под вопросом - на печи не отсидишься. Ну, шум-то он и есть шум - его и видно и слышно. Это, завсегда, как говно, по поверхности шлындает. А подводная-то часть льдины етой самой, яйсберга, значит, не видна. Кто, значит, енти конкрехтныя-то сполнители, так тогда и не выяснили. Ну, понятно, у контор-то, подправительственных, всяких дел и так невпроворот, ну, и замяли потихоньку. А хошь ли знать, как оно всамделе-то было? А, интересно, вишь глазки-то загорелись. Ну, так я расскажу, только чур - уговор - никому. Государственная, сам понимаешь, тайна-то.

Ну, слушай.

Разнотравии-то оне, слыш-ко, мужики бесхитростные, простые. Выгоду свою поиметь не могут: чё, говорят, связываться, ну на шиш, сделаем "за так". Ну, и как следствие - самый острый вопрос - финансовый. А без денех-то оно – маята одна. Ни туда ни сюда, ни в кабак ни по святым местам. Сиди дома, смотри на телевизер - одно удовольствие. Ну, от телевизера тоже иной раз тошно становится - там нонеча всё больше про шикарну жись кажуть. Насмотришься на топ-моделей всяких, да на лимузины, а на кухне-то одне макароны. Жуй, как говорится, без сахара - здоровый образ жизни. Так поплюёшься, поматеришься перед екраном, лезешь под кровать. Пошаришься там, пошуршишь, обрез выташшишь, оботрёшь бархоточкой, справность проверишь, затвором полязгаешь так оно веселее становится, светлее как-то. Ну, а чё делать, краток, как говорил классик, миг у забав, повздыхаешь, обрат в тряпки замотаешь, упрячешь, да и идешь уже книги читать. В книгах опять не стыковка - жизненный фактор не обозначен, реализму нету, одна мистика да фонтастика, примитивизьм всякой, снова тошно. С такой жизни, понятное дело, хватаешься за любую шабашку, хоть побелить-покрасить, и то. Ну вот, Потурашке-то и предложили - приезжай, мол, в Москов град - работа тебе нашлась. Ну, а чё делать - поехал. Не от хорошей жизни, сам знаешь, нажитое-то место бросают. Добрался кое-как, пришёл к хозяину. Тот ему, значится, Потурашечко да Потураюшко, ласковым всё, значится, словцом приветит. Ну, всё как водится наобещал, конешно, золотыя горы - перспективы, то есть, обозначил. Ясно дело - человек с пониманием, знает, как обходиться - Потурашко-то он ведь золотые руки мастер, такого терять нельзя, тот и приврал, ему конешное дело. Ну, определил ему, значит, и занимаемую должность, фронт работ обозначил трудись, мол, хороший человек, а я уж в накладе не останусь - награжу, то есть, денежкой-то, не изволь беспокоиться. Ну, Потураюшко-то чё - простой человек, радуется, приступил к трудовой практике. Ну, на словах-то хорошо, а на деле-то оно и вовсе не так выходит. Трудится Володимер, трудится, сна-покою не ведает - создаёт материальныя и духовныя ценности. Прыбыль у хозяина растёт не по дням не по часам, ежеминутно и ежесекундно какой-нибудь да прибыток, а расчитываться хозяин и не торопится. Даже и глаз в мастерскую не кажет, аки и вовсе забыл о существовании такого-то мастера. Ну, Володя не гордый - сам пришёл. Не пускали, конешное дело, долго, ну, да не из слабого десятку, дождался приёму. Входит в кабинетею, а там, слыш-ко така красота, аки в Ермитаже - золото да брильянты, янтарь да малахит, ковры персидския - как и нажил-то такую роскошь ручки-то у самого, вишь, белыя, холёныя, кажной ноготок обухожен. Ну, да Потураюшко-то не затем пришёл, чтобы на убранство дивиться, лицо попрошше соделал - и не такое, мол, видали - прошёлся по коврам, ботинок сымать не стал, сел этак напротив хозяина в кресло. Сидит, смотрит хозяину прямо в глаза, пришшурился, молчит. Хозяин тоже молчит, сигарку дорогу кубинску покуриваёт, пепелок стряхиваёт в слоновой кости енкрустированну пепелницу, на мастера-то поглядыват свысока так. Помолчали оба с минутку, поди. Ну, хозяин спрашиваёт: "Кто, мол, такой? Зачем прышол, мил человек?" Ну, Володя наш держится молодцом, и виду не подал, что не люб ему такой разговор, кисет раскрыл, мохорочку мнёт, отвечает: "С тем и пришёл, што был у нас с тобой полюбовный договор, и я по тому договору всё, в чём подписался, сполнил без изъяну, а ты вот, друг ситной, свои обязанности не шибко справно ведёшь". Тут как вскочит хозяин, как взбеленится: "Да кто ты такой?! - кричит, - встать немедля! С кем разговариваешь, холоп?!" Бегает по квартере, руками машет, раскраснелся. К столу подбежал, пепелку схватил, метнул в Потурашку. Ну, да нашему мастеру чё - увернулся неспешно, и глазом, вишь, не сморгнул - всецело занят созиданием козьей ножки. Пепелка в китайску вазу старой работы угодила, ваза конешно вдребезги. Хозяин поуспокоился, видит - дело не выгодное, ущерб приносит. Халату поправил, снова в креслице уселся. "По какому такому сякому праву пришел требовать?" - спрашивает. "По такому самому правилу, самому што ни на есть первоочерёдному - праву свободного человека". Хозяин заулыбался, сигарку прикурил, дым Потурашке в лицо выпустил, молвит: "Ай-яй-яй, мил человек, никак уработался ты в своей мастерской. Оно и понятно - вредное производство - вишь, как на мозг-то влияет, и борода у тебя, глянь-ка, позеленела. Ох-хо-хой, надобно тебе отпуск прописать. Так уж и быть, дам тебе отпуск на десять дён - поезжай в деревню - стариков проведаешь, да и здоровьишко поправишь". Тут уж и Потураюшко стал из терпениев выходить - оно и справедливо вполне - такое обхождение ни кому по нраву не придётся: "Да ты што, сфабрикант хренов, в своём ли уме?! Ты што енто мне тут несёшь?!" А хозяин знай себе охает: "Вредно производство, химикаты - надорвалось здоровьё у парня". Ну, Вова и вовсе не вытерпел: "Да ты што, свинья мешшанска?! Да я сейчас тебе голову снесу!" Хозяин и спрашивает опять: "По какому такому праву голову мне снести собираешься?" "Да по княжескому, - Потураюшко рече, - ибо аз есмь князь в четырнадцатом, ети мать, колене!" - встал над столом, брови сдвинул, смотрит на фабриканта как солдат на вошь - того и гляди кулачищем двинет, мозги по хрусталям да фарфорам нечестно нажитым расплещутся. А хозяин хоть бы што сидит, посмеивается: "Как так князь? Быт того не может! Ты, видать, и вовсе не трезв, - говорит, - пришёл без спросу, хамишь тут, велю выпороть! Князем себя называешь. Как посмел?" Володя уж весь в ярости - щас, мол, я тебе покажу, кто князь, гнида ты этакая - а сам рукав засучиваёт. Ну, хозяин тут руками загораживается: "Не надо, мол, ничего показывать, вот мы сейчас по бумагам всё и посмотрим. Имя, фамилия?" - спрашивает, порылся по шкафам своим, достаёт документ. "Вот, - говорит, а сам всё улыбается втихомолку, - вот и пачпорт на тебя имеется. Это ты на словах своих коназ, а по бумаге, вишь-ко, - холоп". И - бах на стол крепостную! А сам-то так и скалится, сучий сын, во всё рыло. "Вот, - говорит, - тут и име и хвамилие твои обозначены. Самолично у помещика такого-то тебя выкупил. Подписи и печати имеются, всё по закону, как положено. Так что для кого князь, а для меня весь как есть крепостной холоп. Что хочу, то и сотворю с тобой, захочу – в уприказчики надзначу, захочу - в руднике сгною. Так что - вон с маво персидскаго ковру, встань околь двери, шапку долой и кланяйся в пояс, смерд ты этакий!" Токмо размахнушеся князь Володимер, дабы пресечь беззаконие - откуда ни возьмись охраннички понапрыгали на спину богатырскую. Ну, вдесятером, понятное дело, в двадцать-то рук, повязали. Цепи звонкия на руки молодецкия мастеровыя навесили.

Справились вопщем.

Стоит Потураюшко, тянет цепи - разорвать не может. Глядь, а на кажном звёнышке-то его клеймо стоит. Опечалился князь – цену, вишь, работе своей знает, ну, руки-то сами и опустились. А хозяин вокруг его прыгает, радуется: "Что, мол, княже, не любо? Так что ежли хошь вновь на свободе сказаться, сотворишь всё, что велю. Соделаешь - выпишу вольную, не соделаешь - пеняй на себя - сгною в штольнях." Тут и юрист-натариуст вислозадой с папочкой под мышкой семенит. Махонькой, лысенькой, ножки колесиком, отдувается - пыхтит пот со лба платочком утирает. "Всё, как есть, - говорит, - святая правда Господня. Подлинность подтверждаю, душой и сердцем – за". Завизировал бумажки, пенсне поправил, смотрит на Потураюшку снизу вверх, рот раскрыл пузыри по углам. "Одно не пойму-с, - говорит, - неужели из-за такого вот доходяги а такой сыр-бор затеять изволили-с? Дохлой-то какой, боже праведный, одне кости, сгорбился-то вон как! Почто и шум-то такой?" Храбрится, значит, слова смелые говорит, а сам-от всё бочком, от Вовы на безопасном расстоянии. "Было бы из-за чего. Товар-то бросовый-с". Заводчик ему в ответ: " Не твово ума дело, грызун канцелярской, ходи мимо." Червончик золотой в кармашек ему сунул, на дверь кивает - давай, мол, вытряхивайся. А тот и рад бы, да Потурашко плечами весь проход загородил. Ну, изловчился кое-как, проскочил вроде, да Володя цепкой тихонько так звякнул, нотариуст так и осел по стеночке, глазки закатил, пена пошла - припадошной верно. Вынесли за дверь, в уголок бросили, отлёживаться. А фабрикант руки потирает - я-то, мол, знаю лучше, какой товар, развелось тут, учёные больно стали - говорит Потураюшке: "Вот и добро. А сейчас езжай в отпуск, пока я добрый да милостивой. Да смотри не задумай глупостей натворить, ибо юридическая сила-то на моей стороне", - и бумажкой-то крепостной помахиват. Подскочил после к иконке, крестится ревностно, и всё улыбается и твердит всё: "Ай, спаситель, ай помог! Хорошо-то как!"

Ну, Потураюшке-то - деваться некуда - в заводе, вишь, семья осталась - жена, детки малыя, ежли и сделаешь чего супротивное, так и не увидишь их боле – у хозяина, вишь, хватцы-молодцы такие, что и концов после не сыщешь. Что делать, повздыхал маненько, детушек по кудрям потрепал, жену молоду приласкал, да и поехал в отпуск на родину, в Рыбну Слободу.

Приезжат в слободу, а там друга беда - собралось Разнотравїе на Совет. Ну, как обычно меды да квасы вытащили, сидят, внутренние вопросы обсуждают. Потураюшко про свою беду молчком - не тот человек, чтобы сразу-то на жись жаловаться. Да и где там - шум такой, что и слова не вставишь - кто, где, да в каком месте лажать изволил выясняется. Проверка идёт по видео и аудио материалам, однем словом - традиционный разбор полётов проходит по заранее запланированной схеме. После N-ной бутылки перешли от частностей к обчим вопросам. Тут разнотравцы Володю и приметили - чтой-то ён сидит тихо в уголку, в беседе дружеской участия не принимат, интересу к темам не выказыват однем словом - ужирается втихомолку. Тут Рыба его и вопрошает: "А что, мол, Потураюшко, чай хлебушек-то у московитов послашше будет, нежели у нашенских в слободе?" Ну, Вова молчком. Тут зашумели все: " Не уважает нас мастер, зазнался! Разжирел, вишь, на московских харчах, занёсся, с нашего шесточка и не видать!" Не знают ведь кака беда с мастером злоключилася, а ишшо и изгаляются. Потураюшко молчит, глазами стол полирует. Рыба тут снова давай народ подзадоривать: "Да, мол, гордитесь братцы, что едим-пьём за однем столом с таким человеком. Успевайте пока здесь. Другой раз, глядишь, и руки-то не подаст". Народ пуще шуметь: "Забыл, забыл, строптивец, кто его на руках-то вынашивал, с ложечки кормил-поил. Зазнался - омосковитился, орлом глядит, где уж нам-то". Не сдержался Володя, встал над столом, рубаху на груди пятернёй сграбастал. "Да я, - говорит, - а у самого и глаза вишь повлажнели, - да я за Разнотравїе-то голову положу, не жаль, што хошь ради вас, братки мои, сделаю. Токмо укажите". Зашумели все снова: "В ковш ему наливай, в ковш!" Принесли ковш, да аж плещется во все стороны - до краёв, вишь, налили не пожалели. Взял князь Владимер ковш, притихли все, говорит: " Я ради вас на всё согласный, не извольте сумлеваться." Ну, и опорожнил всё как есть досуха, на дне ни капли не оставил. Загудели разнотравцы одобрительно: "Ну, вот, мол, это другое дело. Это нам любо". А Рыба улыбается скупо так, по столу пальцами барабанит, говорит негромко так: "Ну, это что, мол, это всякой дурак может. Эка невидаль - ковш ополонить." Тут возгласы всякие пошли, реплики: "Верно, верно! Мало ковша, мало! Неси ведро!" - зашумели снова. А Рыба опять за своё: "Ну, это чё? Ведро-то. Ишь удумали! Нажрётся токмо, под стол сляжет - ни поговорить, ни песню спеть совместно - один зазряшной перевод продукта. Это всё не то". Опять народ шумит, мнения выражаются, предложения поступают - два ли ковша, три ли, давать ли ведро - обсуждение. Ну, Потураюшке поднадоело это всё, да и ковш-то, уже видать, тоже пришёлся, ну и говорит: "Ежели надоть вам какое такое доказательство моей преданности - извольте - могу совершить за ради вас какой-нибудь подвиг". "Ну, вот, - Рыба говорит, - вот это совсем другой разговор! Это любо. Так бы и сразу! - улыбается сам, а по глазам-то видать - на пакость какунибутную подбивает хорошего человека, - сразу так бы и говорил, а то ведро на глупости всякии переводить. Вот подвиг это другое дело!" – вскочил на резвы ноженьки, бежит ко князю Володимеру - самолично стопочку ему поднести, требует немедля употребить на брудершафту. Все, конешное дело, тоже согласные, одобряют, обниматься полезли. Вопщем на том и порешили - свершит Потураюшко подвиг во имя Разнотравїя, а какой - там уж сам выберет, что по обстоятельствам сподручнее придётся. Так и сладили.

Погостил Володя маненько у отца-матери, да и в путь-дорогу стал собираться. Оно и понятно - сердце-то за родных, что в заводе остались, побаливат, авось кака беда приключится, с фабриканта то ентого и не то ишшо станется. Вот так-то взял, да и укатил по чугунке во Московию, никому и не сказал, даже и на дорожку-то не посидели. Матушка, вишь, Татиана Димитриевна и пирогов напекла, и сбитень сварила, хоть бы и взял в котомочку-то с собою, ан нет ужо Владика, и след простыл - утёк по-аглицки. Ну, всплакнула, конечно, чутка, как водится, да чё уж, на то крылья соколу и даны, чтобы летать высоко, штаны в отцовом доме не просиживать. Это по устоям - дело дочернее, ежели по правильному, по матриархальному, то есть, обустройству рассуждать.

Долго ли коротко ли, какое-то время с того минуло. Как-то утром просыпается Вячеславушко, потягивается спросоня. Солнышко в окошечко ему заглядыват, шшекочет Славушке в носу, оттого, вишь, и не спится. Встал, значится, глаза продрать не успемши ишшо, пошёл телевизер включать. Там, вишь, в енто время как раз сериял про тяжёлую жизнь заграничных бизнесменов показывать должны. Дома-то смотреть не на что - стены ободраны, посуда не мыта, а там разноцветное всё, блямстяшше пляжи там, ревуты светския, ну и всякие-такие протчи ненужные и скушные обязанности тамошних состоятельных граждан. Славе-то и интересно посмотреть, как оне там в суровых законах империализма выжить пытаются. Ну, а где богачу печаль - там рабочему классу и вовсе доска. Вот и задумается иной раз Воротеюшко об волчьих законах забугорной красивой жизни, глядишь и песню какую жалистную про судьбу-судьбинушку тяжкую присочинит. Дело полезное. На родене-то вдохновения не почерпнёшь, нету пророка. Ну, пришёл, значится, включает телевизер. Сигаретку взял, спички, садится в креслице, ножки под себя подобрал, затянулся дымком - с утра-то хорошо в чувство приводит. Тут и телевизер раскочегарился - звук появился, изображение покамест не поспевает. Дождался визуальной картины, вслушивается, всматривается, понять ничего не может. Глянул на часики - время-то сериялу ужо, а в телевизере еркестр симпфонический скушну каку-то музыку исполняет. "Ладно, - думает, - спешат, видать, часы-то, пообожду маненько." Ну, курит сидит, под Чайковского-то лепо, аки барин, опять же травок секретных кастрюльку заварил - не скушно. Вдруг видит - не далёко от пейзажу настенного две свежие дырочки на обоях виднеются. Подошёл, пальцем поковырял - "Ну дела!" - думает. В шкаф платяной залез, пошумел там, покряхтел, вытаскиват трёхдюймовку дедню, ствол понюхал - точно - свежим дымком попахиват. "Ну дела, - опять думает, - вчерася штоли был не в настроении? Надо поаккуратней в следующий раз - не дай Бог подстрелю кого ненароком". Головой покачал осуждающе, придумал патроны распихать по разным местам. Припрятал всё, вроде успокоился. Сел снова к голубому екрану, закурил опять - предвкушает. А телевизер, слышь-ко, всё одно симфонии какие-то кажет, ну что за напасть така! Пощёлкал программами – может маманя все каналы на какую-нибудь "Культуру" перестроила - везде наш брат музыкант, с бледным измождённым лицом и признаками давней неврастении, потеет над виолончелями да контрабасами. Даже и тот мужик, что в тарелки со всей дури лупит, и то, вишь чтой-то не весел. "Что за беда? - думает Слава, - никак случилось чего? Неужто какой-нибудь государственный деятель весь как есть изволил помереть?" Тут и вспомнил Воротейко явственно, как в детстве играл он на полу в комуналке, а тут дядька Порфирий Самуилович, хромоногой был такой, ввалился в квартеру и орёт с порога: "Царь-батюшка Леонид Ильич, отец наш родной приказал долго жить-с". А сам пьяной ужо, так потопал на кухню, и костылём-то Славину любимую машинку, красно-белую, как у настоящих пожарных, с лесенкой, взял да и раздавил. Как вспомнил Воротеюшко про то дело, так его аж передёрнуло. Ну, за машинку-то он в последствии с Порфирием Самойловичем сосчитался конешно, но это уже другая история, не о том сейчас. Подумал Вечаславушко, подумал, давай в стену соседу стучать: "Ляксандр Гянадич! - орёт, - Ляксандр Гянадич! Жив ли ишшо?" Ляксандр Гянадич за стенкой мычит что-то неразборчивое. Пошёл Слава суседа проведать, да заодно и выспрсить, может тот знает от чего по центральному телевидинию симфаническая тоска ретранслируется. Зашёл к Генадичу, а у того из репродуктора тоже - не то Равель, не то Гендель, не то ишшо кто-нибудь - толком не разберёшь - всё больше шипит да потрескиваёт. Хозяин сам за столом на кухне сидит, голова на кулак возложена, что-то поёт про себя. Воротеюшко подсел, значится, к нему. Ну, разлили по маленькой, выпили, табачок Слава свой выложил. Покурили в молчании. Потом ишшо по маленькой, закусили килечкой да огурчиком. Тут Генадич песню какую-то затянул лиричную, Слава подпел, как слова знал. Ну, опять, значится, пригубили. Слава кисет раскрывает: "Покури, мол, Гянадич." Генадич согласен, кивает утвердительно. Закурили. Тут Слава и спрашивает: "А что, Гянадич, не в курсе ли, почему в телевизере одна классика исполняется?" "Вот я и говорю, - Генадич в ответ, - где рок-энд-рол, где блюз? Это и не демократия вовсе, если по центральным каналам, нет, слышь ты, по центральным ведь каналам засилие официоза происходит!" И ещё будто что-то сказать намерился, но Слава тут уж его перебил: "Нет, - говорит, - Генадич, я об том, что может траур какой в стране, не слышал ли чего?" "А, это ты вот об чём, я то думал ты за идею". - Махнул рукой, наливает снова. А Слава - то не уймётся никак - "Так что, мол, случилось-то, ты сказал бы. Давай хоть тост за это, или супротив того произнесём". А Генадич ему в ответ: "Ты пей сначала - к такой новости ишшо подготовить себя надо". Выпили - закусили. Откряхтелся Генадич, прожевал и говорит: "Нынче ночью, я в новостях с утра слышал, Царь-Пушку с Московского Двора украли. Вот так, брат". Тут и Слава проснулся окончательно - "Как так?" "Да вот так. Утром царь к народу пообщаться вышел, глядь а пушки-то на прежнем месте и нетути. Такое дело. Дак по слухам, слышь-ко чё говорю-то, вроде как народ собирается итти царя сбрасывать. Ну, понятно - один из символов государственного устройства расейскаго - и не углядели. Это ж так и всю страну по мелочи растащат, слышь, чё говорю-то. Куда управительство смотрит, органы соответствующие где? Прогрессивная общественность интересуется. Я это дело, слышь-ко, Слава, так разумею..." А Славы-то и нет уже, только дверь выходная хлопнула - убёг ужо.

Прибежал к Валдушке, запыхался, грехдюймовка на плече, карманы от патронов того и гляди прорвутся. А Валдушка в огороде копается, об событиях ни сном ни духом. Сели на травку, раскурились. Выслушал Валда Славушку-то, и говорит: "Я так думаю - надо совет разнотравийский собирать. Ежели, к примеру, затяжная партизанская война произойдёт, то надоть к ентому непременно хорошо подготовиться - картошечка там, огурчики, помидорчики консервированные, капустка и прочие домашние заготовки имелись чтобы в наличии, в количестве, достаточном для выживания". Ну чё, Слава согласен, мудрое решение, что и говорить, он то вишь всё об вооружении, а Валдушко, смотри-ка, дальше глядит, оно так и есть - одна голова хорошо, две лучше, это правда. Вызвонили Шульца и прочих, собрали разнотравский совет. А в Москве в енто время и вовсе безобразия великие творятся - народ бесчинствует - витрины да двери зеркальныя бьют, лавки громят, кое-что уже экспроприируется вовсю, всё больше из ликёро-водочных наименований. Ассортимент большой - мужикам покрепше, дамам послашше, детям - как водится - мороженное. Однем словом - праздник. Но уже и к оружейным складам тоже призывы разносятся - агенты всякой непримиримой отпозиции засуетились, вишь, стремятся воспользоваться моментом. Самый заглавный отпозиционер уж и бронивичок из потайного гаражика во двор выкатил, пытается на него влезть, да где уж там - подразжирел на депутатских-то пайках. Товарищи по партии с заду подталкивают, подпирают - токмо попёрдыват, нейдёт не в какую. Тут и лесенка у бронивичка возьми да и отвались - соржавела видать за долгие бесцельно прожитые годы - народу попридавило несколько штук. Да и сам броневичок-от расшатали видать, покачался, покачался, да и осыпался весь в труху. Приуныла отпозиция, а главный-то и говорит: "Не отчаивайтесь, товарищи, всё предусмотрено - на партейном имуществе записан также бронепоезд, одна штука. Айда на запасный путь!" Сели в лимузины, поехали.

А народу-то в Москве видимо-невидимо, яблоку негде упасть, не то что лимузину. Оно и понятно работать никто не желает, все вывалили на улицы других поглядеть, себя показать. Основная масса населения собралась на Красной, как полагается, площади - царя требуют.

Выходит царь на балкончик. Челюсть нижняя висит, губа оттопырена, улыбается, ручкой машет. Народ гудит. Царь, значится, микрофончик опробывал, покашлял на всю страну, говорит: "Дорогие россияне, панимаешь, братья и сёстры мои родные!" А народ-то пуще шумит: "Вишь как заговорил-то! Пушка - та была, дак сограждане, а без пушки ужо и братьями стали. Так не пойдёт-ть!" Царь народу вещает: "Ну, погодите чутка, всё наладится, я вам обещаю". А из толпы кричат: "А кто ты такой?" Удивляется царь: "Ну, панимаешь, я - ваш призидент. Законно избранный всенародным единогласным голосованием". А из толпы опять: "Да какой ты, на хрен, президент - где у тебя пушка, ети мать?" Ну, царь уже обижается: "Ну что же вы так-то? Али не помните, как я на ентом почти самом месте революцию вам на танке обозначал - символизировал, направил верной дорогой. Забыли, панимаешь спасителя - благодетеля своего! Почему не слушаетесь?" Из толпы отвечают: "Чё ето нам тебя слушаться вдруг? Вот анекдот! Да ты на себя посмотри - кто ты такой, вообще, без пушки-то?! Нам пушку подавай, тогда другой разговор. А без пушки слушаться не будем, вот и весь сказ".

Помялся так царь, помычал что-то, помямлил, да и убрался восвояси. Народ тоже, значится, своей дорогой - велика Москва - каждому поди дело найдётся, чё тут без толку у Кремля ошиваться.

Опечалился царь, сел в кабинете, смотрит в стол неподвижно, губу нижню выкатил - думает как спасать Россию. Вызвал министров всяких - есть ли какие-нибудь деловые предложения по существу вопроса. Министры бегают, суетятся вокруг, каждый из портфельчика бумажки разные на стол царю складывает, с поклоном задом удаляется. Смотрит царь - тут проект очередной государственной дачи, тут новый эскиз внутреннего убранства царской бани, тут перечень всяких-разных способов как из бюдьжета страны законным способом перевести на личный швейтцарский счёт определённое количество денежных знаков. Разглядывает царь бумажки, прикидывает - всё хорошо, есть и совершенно блестящие идеи. Помечает на полях красным карандашиком, кое-что утверждает, сразу завизирует, отдаст секретарю. "Молодцы, - говорит министрам, - хвалю де за хорошею работу. Уже, вижу, наработали некоторый профессионализм. Но, панимаешь, всё-таки что-то не то. Ситуация, панимаешь, сложная в стране. Будем решать. Я в полной боевой форме, панимаешь. Думайте лучше". Убежали министры. Царь опять задумался, погрустнел, соображает: "Эти молодцы хоть и прытки, да далеко не видят – нужны существенные какие-нибудь меры - надо ведь и с народом что-то делать".

Думал, думал - надумал идти к митрополиту. А тот и сам уж тут как тут: "Ну что, мол, царь-батюшка, припёрло, али нет ишшо? Гляди, скоро под задницей-то слишком горячо станет, может и не усидишь". Ну, царь, понятное дело, обрадовался сам внешне, встал даже, митрополита под локоток проводил в кресла. Сели, опрокинули по фужерчику, закурили. Царь ёрзает, видать и вправду жжёт, паузы не выдержал, вопрошает: "Что делать? Ситуация неоднозначная". Митрополит ему сразу и ответствует: "Пушку надо возвернуть на преждне место". Так и сказал. Ишшо и посохом чернецким для определённости по полу пристукнул, хрустали задрожали. "Как же я её верну? - растерялся царь, - я ж её не брал. Где достану?" Митрополит отвечает: "Это уж как хочешь, хоть из одного места, а пушку вынь, да положь. Потому как народ наш, как его, ишь ты, черти, русский то бишь - он любит чтобы у царя непременно была пушка. А без пушки ён становится упрямым и непокладистым. Это русская традиция. Историю, братан, надо было учить в школе-то".

Царь чешет в затылке: "А может на место пушки трёхсотый, к примеру, комплекс, али какой-нибудь "СС-20", али "Тополь-М" поставить?" "Ето не то, - не соглашается митрополит, - по убойной-то силе оно, понятно, конешно превосходит, но надобноть рассуждать масштабнее - должна быть во всём этом определённого рода символика. Вопщем, как не крути, а Царь-Пушка нагляднее. Так что не мудрствуй лукаво, как тебя, ишь ты, черти, сын мой, тьфу ты, царь, ети мать, батюшка, ищи Царь-Пушку."

Царь бороду чешет: "А может в таком случае состряпать какой-нибудь муляжик, да и дело с концом".

"Эх ты, тютя! - возражает митрополит, - а ежели народ удостовериться решит? Подойдёт да и процарапает ноготком, а там какой-нибудь пенопласт, или ишшо чего неприродное".

"Ну, охрану што ли поставить? - царь размышляет, - близко не подпускать, стрелять в случае чего без предупреждения".

"Опять дурак! - митрополит ему встречь, - И среди охраны может сказаться какой-нибудь изменник Родины, продаст информацию за бугор - вся заграница нас обсмеёт, а нам жить там ишшо. Так не гоже. Думай лучше".

"Ну, может тогда взять, да и, панимаишь, сделать новую, точь в точь как старая была?"

Обрадовался царь - вишь, как хорошо придумал - митрополита уже не слушает, подзывает к себе секретарей-заместителей. "Выписывайте, - говорит им, - накладные на производство новой пушки". А те ему в ответ: "Никак не возможно-с. Потому как нет денег-с". Царь, понятное дело, возмущается: "Как так? Как посмели? Не издавал такого указа, чтобы денег не было. Отставить, панимаешь!" Связался по телефону с международным валютным фондом. "Дайте, - говорит, - денег. Нужны позарез. Через недельку отдам". А с того конца провода спрашивают: "А кто ето, мол, там тявкает?" Ну, царь им по-русски, значит: "С тобой, трам-тарарам, панимаешь, не тявкает, а самолично, трам-тарарам, изволит разговаривать царь-батюшка всея Руси!" И трам-тарарам ещё несколько раз, панимаешь. А из трубочки-то телефонноей - спокойненько так: "Не знаем никакой такой Руси". "Как ето?" - недоумевает царь. "А вот так. Не знаем и знать боле не хотим. Потому как без пушки вы для нас значение утратили. У нас теперь установился однополярный мир. Нам и без вас хорошо". Царь уж чуть не плачет: "Ну, а мы-то как же?" "А вы сами как-нибудь. Как знаете". И трубочку-то повесили. Царь аж побелел весь. Сидит, рот нараспашку, глаза стеклянные, в руке трубка телефонная из неё гудки короткие пип-пип-пип того и гляди сейчас непрерывный пойдёт пи-и-и-и и … тут всей стране. Митрополит сидит, на посох опирается, улыбается в бороду. "Ну, что, царь, тяжело?" "Тяжело" – отдышался царь. Трубочку повесил, рот закрыл. Митрополит ему и говорит: "Сделаешь сейчас так: пусть вчерашние газеты отпишут, что день сегодняшний заранее правительством был обозначен праздничным. Это чтобы бунт народный как бы гуляньем был назван. Они как узнают, так сразу поуспокоятся. Народ-то наш, вишь, любит чтобы всё без спросу, а тут вроде как разрешено - сразу уймутся. Это я тебе говорю, послушай старика. А про пушку дай объявление, мол, так и так, особые приметы, и награду пообещай. Пусть енту пушку тот же народ ищет. Сразу двух зайцев дуплетом и Мазая рикошетом. Ишь ты, складно как, вот черти! Да, о чём это я? А, ну так и есть - за занятием бунтовать не сподручно. И я тебе говорю - найдут, не сумлевайся, ещё скорее, чем думаешь, только слух пройдёт про награду - все помойки облазают. И впредь слушай меня, прежде чем звонить куда ни попадя. А денежки-то найдём. По амбарам пометём, по сусекам поскребём, авось и наскребём чего-нибудь". "Я свой анбар, - встревает царь, - на пограбление не дам".

"Да что ты, дурень, - смеётся митрополит, - да нешто нам брать не где. Всю жизнь вон брали спредшественники-то наши, а всё не скудело, значит и на наш век хватит. Так что походим, поглядим - поди есть ещё излишки у кого, проживём как-нибудь и без эмвеэфов всяких, своим куском сыты будем, это уж как я тебе говорю. И не то ещё бывало на Руси-то".

А Разнотравїе, вишь ты, собралось у Воротеюшки на квартере. Ну, тут полна горница народу, все бегают взад-вперёд да в кривули. Телефон не умолкает, надрывается, дверь входная хлопает - то гонцы во все концы убегают, то люди новые приходят, топчутся в передней, шапки в руках мнут, ждут приёму. Жёны на кухне стряпают в расчёте на дальний поход, Ляксандр Гянадич меж ними толчётся - чего дельного присоветовать. Детки разнотравские по лавкам смирно сидят, глазками хлопают, в толкотню взрослую соваться не смеют. Разнотравїе само за столом сидит, склонилось над точной картой государства Российского. Обсуждают тактические приёмы по чапаевской системе - здесь картошка, вишь, в наступление пошла, здесь огурец изогнутый заслоном встал вражеским томатам, а тут вот, где стаканы кучкой тут ставка разнотравская определена. Кумекают, как в ставку поступление топлива и протчего пищевого довольствия, медикаментов и аммуниции наладить. Мысленный процесс происходит, встревать и не подумай - не взлюбят. Человек специальный дозорным перед телевизером посажен - как новости показывать начнут - звать криком громким всех в залу, для детального наблюдения за развитием событий и прочей политинформации. Вопщем все при деле. Тут Валдушко слово взял: "Я, - говорит, - братцы, вызнал тут древний секретный способ заготовки огурцов. Огурчики, сразу скажу, получаются мистические, не иначе как колдовския. Извольте-ка опробовать".

Опробовали все, головами качают утвердительно - хорошие огурчики – запах самогоночный во рту истребляют мгновенно и безжалостно. Даже и в голове после них светлеет, зрение и слух обостряются. Воротеюшко Валду по плечу похлопал, прожевал, говорит: "Мировой закусон, годится". Ну, все тоже согласные, огурчики, значится, пошли на переднюю линию обороны.

Продюсер почётный разнотравский - РазноТравин Сергий - в разговор встревает: "Тут, мол, всё правильно допреж говорили, а я так вам скажу: от вас только одно и требуется - выступить по полной программе. А за меня уж не беспокойтеся - законные продюсерския сто грамм перед боем обеспечу. Я уж давно на себя таку ношу взвалил и никто не скажет что вот, мол, РазноТравин взял - да и подвёл - бились в сухую - не было такого. А кто скажет - тому в морду. Лично. Вот и весь мой сказ". Ну, Разнотравїе поддерживает целиком, как говорится, и полностью. Что и перечить - человек продюсер большой, уважаемый, задача у него в сече не из лёгких - в одной руке щит узорный от стрел неприятельских оберегающий, в другой - камерка фиксирует кто как в бою себя ведёт. А уж у кого компромат на руках имеется, того завсегда слушают не перебивая. Разнотравцам, как правило стыдится нечего, но продюсера уважают. Тост по этому поводу произнесли, перестановки определённые на карте обозначились – сменилась диспозиция. Так и сидят дальше.

А тут глядь - Володя Потурай в дверь входит. Поклон отвесил, да так и стоит на пороге. Жёны с кухни повысыпали поглазеть - чёй-то тишина вдруг в доме образовалась. Стоят, руки об фартуки отирают. Смотрят заинтересованно, то на Потураюшку, то на Разнотравїе. А те и притихли все - высокий гость, однако, не ждали, значится. Ну, чё молчать-то, не дело вовсе, встали, поприветствовали соратника, приглашают ко столу. "Вовремя, - говорят, - сказался, как раз помочь требуется". На карте сразу ишшо один наш лагерь появился, и уж топливу да фуражу туда справно подкинули - для укрепления фронта. Взяли князя Владимера под белы рученьки, подводят ко столу. Тот улыбается приветливо, да не садится однакож. Спрашивают его: "Что, мол, князь, никако лом проглотил, присел бы хоть, посидел с рабочими-то, по-босяцки". Улыбается Потураюшко, говорит Разнотравїям: "Обождите, мол, чутка, не с тем пришёл. Выслушайте сперва, опосля и потчивать будете". Ну, все напрягли, конешно, внимание, Смотрят на князя, глаз не сводят, слушают. Рече князь: "Ну что, слышали, небось, что в стране деется?" Те ответствуют: "Понятное дело, наблюдаем за развитием событий, за тем и здесь". Князь дальше слово держит: "А помните ли, братцы, обещался я за ради Разнотравїя подвиг какой-нибудь совершить?" Ну мужики головами кивают: "Как же, как же, помним, мол, как уж забыть-то, причитается с тебя по обещанному, подвиг какой-нибудь, и свидетели тому имеются".

"Ну так вот, - глаголе Потураюшко, - Сказано - сделано", - говорит и выкладывает из кармана - что ты думаешь - не что иное как Царь-Пушку. Все аж ахнули. Водрузил ея Володя на стол, у стола и ножки подогнулись, заскрипел от натуги. А все смотрят на неё, рты разинули. "Никако она?" - спрашивают и пальцами ковыряют пушку-то на предмет обману. "Она самая, - Потураюшко ответствует, - обещано вам подвиг, вот и смотрите теперь". Ну, все конешно, удивляются, ходят вокруг неё то с жерла, то с казённика оглядывают, руками себя по коленям да по лбу похлопывают: "Вот диво-то, вот диво!"

Ну, ладно, долго ли, скоро ли, первоначальный восторг поотступил. Решили по ентому поводу устроить фуршет. Сели, налили. Да вот беда - велика шибко пушка-то - не видать из-за неё по ту сторону стола сидящих. Отложили Царь-Пушку, в сторонку поставили в уголок, пообожди, мол, тут маненько, вернёмся ишшо к тебе. Стали Царь-Пушку обмывать. Пир горой, веселье, жёны в праздничные наряды нав<

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒