Рейд на Сан и Вислу 16 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 16 из 18Следующая ⇒

Он молчит. Потом неопределенно мотает головой и говорит уклончиво:

— Куда нам, если там самому Ковпаку наклали…

— Да вы же в голые степи ходили! — подзадориваю я.

— Ходил.

— А теперь?

— А теперь — подумаю.

— Я понимаю. Имеете другое задание?

Он опять кивает головой. На этот раз вполне определенно.

Понятно: собирается обойти Львов с северо–запада и запада с тем, чтобы нанести удар по дрогобычской и бориславской нефти. Ну что ж, разумное задание. Ковпак летом пробивался на Дрогобыч с востока — в лоб. Сейчас придумано, пожалуй, лучше: Наумова нацеливают в обход.

— Да, не много осталось нашей территории. Несколько хороших ночных маршей на запад — и упремся в границу, — размышляет Наумов.

— Одно Львовское генерал–губернаторство остается, — уточняет Войцехович.

— Кстати, какие есть у вас сведения о львовском губернаторе Калмане? — спрашивает меня генерал.

Сведений об этой шишке у нас никаких.

— Этим делом Медведев должен больше интересоваться. Его дело…

— Ну, а как вы смотрите насчет Сана и Вислы? — спрашиваю я гостей.

— Там же Польша все–таки. Иностранные дела… — отвечает Тарасов.

У Наумова оказалась карта Галиции и Польши, недавно изданная в Лейпциге.

Наши взгляды скользят по ней и устремляются туда, где кончается советская земля. Но Наумова, вижу, больше тянет на юг, где за горными кряжами раскинулось Закарпатье.

— Прямо перед нами за Саном — Краковское воеводство. Генерал–губернатор Франк. Вроде Эриха Коха, который был на Украине главным воротилой. Правее — Люблинское генерал–губернаторство, — говорит Наумов привычно. Видимо, он уже сидел наедине с этой картой. И не раз… Потом испытующе смотрит на меня: — Были твои разведчики в Польше?

— А как же… С конца января от самого Владимира–Волынского до Грубешова через Буг наведываются.

— Ну как, пойдем спаренной бригадой? — с какой–то залихватской интонацией предлагает Наумов.

Верно, спаренной бригадой идти легче. Недаром в приказе партизанского Главкома Клемента Ефремовича Ворошилова еще в сорок втором году, когда ставилась задача Ковпаку и Сабурову, был задуман именно такой спаренный рейд. На трудное дело посылались два соединения. Вдвоем легче раздвоить внимание противника, спутать его карты.

— Ну как, карпатский именинник? По рукам? — напирает генерал.

Я понимаю, что это не подковырка, а искреннее предложение. Оно совпадает и с моими намерениями. «Вот только как быть с Петей Брайко? Он же где–то под Бродами. Условились ведь ждать его здесь, северо–восточнее Львова. Дней пять — шесть…»

— А когда выход?

— Стремительность и натиск — девиз рейдовиков, — говорит Наумов, поднимая кверху кулак. А на рукаве с генеральским кантом вьется кавалерийская нагайка. — Чего топтаться на месте? Завтра в ночь и выходим.

— Не могу. Под Бродами у меня батальон.

— Так что же это за батальон у тебя? Какой это бычок, что матку не найдет. Радиосвязь есть?

— Есть, только какая–то…

— «Северок»? — спрашивает генерал.

— Он самый…

Ох уж эти мне «северки»! Москву берут, а за двадцать — пятьдесят километров — как немые.

— Ну, думай, тебе виднее. Ты командир.

— А как пойдем?

— Если бы это было по–фронтовому, так надо было бы искать стыки, — говорит генерал.

— Где же их найдешь тут, стыки? — недоумевает Войцехович.

По штабной привычке сразу же прикидывать командирскую мысль на карте он нагибается над столом, шарит то по своей, то по лейпцигской. Реки, горы, леса, дороги. Неопределенная обстановка. Есть ли у противника за Бугом дивизии? И какие? Есть ли охранные полки? И сколько их? Где вражеские гарнизоны? И какова их численность?

За Бугом — полная темнота.

Нагибаемся над картой и мы с генералом. Он вытаскивает из планшета еще одну — трофейную, с обозначением границ районов, воеводств.

— Тоже немецкая?

— Нет, польская — трехкилометровка.

Мы сличаем ее со своей русской и снова знакомимся с неведомой местностью, по которой через несколько дней нам придется идти с боями. И вдруг молнией догадка. Почудилось, что ли? Вроде нашел стык.

— Ну, что–то надумал? По глазам вижу, — немного покровительственно говорит генерал.

— Да как вам сказать — может, показалось…

И еще раз смотрю на польскую трехкилометровку.

— Ну, давай, выкладывай. Что там тебе… показалось.

— Мне показалось, что я отыскал стыки.

— Интересно, — оживился генерал.

— В тылу врага, в глубоком, какие действуют против нас части?

— Конечно, охранные войска.

— А они ведь распределены по территориальному признаку, по губернаторствам, воеводствам. Так? Вот перед нами Львовское генерал–губернаторство, вот Краковское, Люблинское. А дальше, наверное, будет Варшава. Южнее — Венгрия. Во главе каждого воеводства — начальник, рейхскомиссар или генерал–губернатор. И каждый из этих тузов имеет в своем распоряжении свое войско: полк–два. Пока мы действуем на территории одного, он против нас бросает только свои войска. Подтянет их — мы с ними поиграем сколько можно, а потом — р–раз! — и к другому в гости. Значит, войска первого от нас отстанут, а другой, пока разведает, да подтянет, да развернет своих охранников — у нас пара дней передышки.

— А ведь верно, — обрадовался Тарасов.

— Не только пара дней, а и неделя передышки будет, — задумчиво произнес генерал, прикидывая что–то курвиметром на карте. Затем поднял серьезный взгляд на меня и продолжал: — Никак не понимаю, в чем тут дело… Вот я военный человек. Правда, в академии учиться не пришлось. Но нормальное училище кончил, да Высшая пограничная школа, да практика… А в голову такое не пришло. Объясни ты мне, пожалуйста, как же тебе, киноработнику, постигнуть это удалось? Каким ходом мысли? А?

Я решил отшутиться:

— Да это, пожалуй, лучше меня мой начальник штаба вам объяснит.

— Секретничаешь? — Мне показалось, что Наумов даже обиделся.

— Да нет. Не было здесь того хода мыслей, который вас интересует. С оперативным мышлением я не в ладах. В данном случае мне просто вспомнилась кинокартина одна. Давнишняя. На экранах ее уже нет. «Чарли–контрабандист» — так, кажется, она называется. Гротесковая, конечно. Граница государственная изображена на земле в виде белой полосы. По левую сторону от этой полосы бегает Чарли, а за ним — мексиканская полиция. Вот–вот догонят, за полы пиджака схватят. Но в этот момент Чарли — скок через белую полосу. По другой уже территории бежит. Мексиканской полиции хватать его запрещено. Для передышки и шаг убавил. Но тут другая, американская полиция догонять его стала. А он опять — через «границу» скок… Вот вспомнил это и представил себе стыки в расположении противника.

Грянул дружный смех. Отсмеявшись, Наумов сказал серьезно:

— Все секретничаешь. Ну ладно. Это первая ступень мастерства.

— А вторая? — спросил я с любопытством.

— Высшее мастерство всегда щедро. Оно рассыпает знания и опыт, торопится передать другим.

— Куда уж нам до высшего, — ответил я, чувствуя, что краснею.

Стали обсуждать время выхода. Может быть, под влиянием похвалы и подзадоривающих реплик генерала я решил, что выйду только на день позднее его. Посоветовался с Васей. Начштаба сказал:

— Рискнем…

Тут же наметили и переправы через Южный Буг.

— Не близковато от Львова будет? — спросил Наумов.

— Сколько там?

— Километров тридцать пять, — ответил Войцехович.

— Ничего. Пока очухаются, на запад еще полсотни отмахаем. Подмораживает, санная дорога будет.

Вызвали радистов.

— Обменяйтесь позывными, установите расписание. Нужно будет двустороннюю радиосвязь держать…

— Ну, так как там твой контрабандист? — Генерал Наумов хлопнул меня по плечу на прощание. — Значит, двигаем спаренной бригадой?

— Двигаем, товарищ, генерал.

— До самого Сана?

— На самый Сан.

— А к Сану подойдем и — влево р–раз! Как это у вас? Ход конем? Вот тебе и Карпаты.

— Дойдем до Сана, там решим: кто влево, в Карпаты, а кто направо, на Вислу, — сказал я твердо.

Через несколько минут мы распрощались.

Девятого февраля, вечером, колонна партизан вытянулась из Печихвост по дороге к селу Корчину.

— Вот мы и во Львовской области, — сказал около полуночи начальник штаба. — Перемахнули Волынь за семь ходовых дней. А?! Да еще с боями!.. Теперь Львовщина пошла.

— Какой район?

— Да вроде район Каменки.

— Каменки?

— Ага… Каменка–Струмиловская, — ответил начштаба, осветив электрическим фонариком планшет, взятый у немецких летчиков в Мосуре.

Марш проходил не быстро. Мы притормаживали движение, давая время разведчикам прощупать новый маршрут. Через каждые два — три часа следовала команда: «Привал!», и колонна останавливалась на хуторах. Командиры и бойцы заходили в хаты: бойцы — погреться и побалагурить, командиры — сверить маршрут и выслушать короткие донесения разведмаяков и связных.

Заговаривали с жителями.

На одном из хуторов я по своей привычке забрался куда–то в закуток за печкой, а Войцехович, ежеминутно сверяясь с картой, занялся расспросами капитана Бережного, только что вернувшегося с берегов Буга.

— Где кавэскадрон? — спросил начштаба у Бережного.

— Махнул через речушку.

— Как связь с генералом Наумовым?

— По радио у вас должна быть.

— Нет, я о локтевой.

Бережной почесал свою чуприну:

— Мы шли по следу… Видели его хвост. Может, Усач и догонит. От Сашиных конников никакой генерал не уйдет.

— Противник?

— Впереди — ни гугу. Южнее, к шоссейке на Львов, — сплошные гарнизоны…

Войцехович сделал в блокноте какую–то запись и откинулся от стола, вытянув затекшие ноги:

— Еще что нового?

— Грязь, снег, леса, болота. Больше ничего особенно примечательного не видать.

— Не густо, капитан.

В хате водворяется тишина. Начштаба сложил карту. Бережной отошел в сторону и, пожав плечами, отколол обычную шутку:

— Торгуем товаром, имеющимся в наличии. Рекламой не занимаемся. Кота в мешке не продаем. Видели сами — грязь. Пожалуйста. Так же и все прочие удовольствия.

Но это не вызвало ни у кого даже улыбок. Начштаба заглянул ко мне в закуток, присел рядом. А я думал в это время о том, что мы идем, словно по коридору: севернее — вязкое болото бандеровщины, южнее — железный забор немецкой танковой армии, который где–то там, за Бродами, у Тернополя, сдерживает пока войска Ватутина.

— Генерал пошел напролом — прямо на запад, — тихо сказал начштаба.

— Слышал…

Мне было ясно, что, не доходя Сана, Наумов свернет влево и двинется на Карпаты. Но не это сейчас волновало меня. Я вслушивался в журчавшую балачку штабных с хозяевами. Плохо понимая друг друга, переспрашивают, но затем, уразумев, так и сыплют: «бардзо дзенькую», «проше пана»… А потом снова объясняются мимикой и жестами. Вспыхивает смешок.

— Слышишь, какой у местных людей говор? Хлопцы с ними больше на пальцах говорят.

Начштаба удивленно посмотрел на меня.

— Сильно пестрит полонизмами.

Войцехович пожал плечами, словно хотел сказать: «Причем тут лингвистика, в нашем положении…» Но тоже стал прислушиваться.

— Я си ходыу до Польши ще до Хитлера… ще як Рид Смигла тута пановау, — медленно объясняет хозяин разведчикам, особенно любопытствующим насчет жизни в этих местах.

— Польша рядом, Вася.

— А–а…

Слух мой зацепился не только за смысл услышанного. Привлекала музыка речи, интонации, обороты, совсем не такие, как у тернопольских подоляков или у карпатских гуцулов. Чем–то давним, знакомым пахнуло. Откуда же мне знакома эта речь? Ах да, в юности, где–то в девятнадцатом, в родной Каменке на Днестре застряли двое военнопленных. Назывались они у нас австрияками. Но на самом деле были обыкновенными украинцами — галичанами. Старший из них, Пика–рыжий, — пожилой, костлявый. Грынько — совсем молодой парубок, здоровяк. С Грыньком мы работали по соседству — на мельнице и у кулаков. А квартировали они у моей тетки Оксаны — простой, неграмотной крестьянки… Вечера и посиделки. Песни галичанские. Тоскливые песни. Бывало, сядут вдвоем эти два разных по возрасту человека, занесенных к нам в Молдавию войной, и рыжий Пика выводит высоким тенорком, подперев щеку ладонью:

Чуешь, брате мий, това–а–ры–шу мий,

Видлита–а–ют сызым клыном журавли в ырий…

А вдали, за Днестром, в туманной дымке — Бессарабия, неведомый, таинственный край, отрезанный боярами… Наверное, это и был тот малопонятный «ырий», о котором пели два галичанина.

«Но нас–то куда заведет этот коридор? На запад? А там сто километров — и Сан. Наумов — налево, к Карпатам, направо — Висла, Польша. Тоже — «ырий», дымка. Ох, и тесной же ты стала, партизанская Малая земля…»

— Эгей, паны–товарыши, — говорит за перегородкой крестьянин из Каменки–Струмиловской, — войны я вже си не бою… Абы с места не рушали… Умерты — так дома.

Вспомнился выход из Карпат и сентенция Карпенко, горячо поддержанная Кульбакой: «Ежели и умирать, так хоть на ровном месте…»

Впервые почти тридцать лет назад почувствовал я могучую тягу двух галичан к родине. Была она так сильна, что и юная душа моя улетала вдаль за журавлями, в ту далекую Галичину, где, оказывается, тоже есть своя Каменка — Каменка–Струмиловская. «Стремительная, что ли?»

Эта Струмиловская — возле Западного Буга. Может, именно к ней льнули сердца рыжего Пики и Грынька, задумчиво и тоскливо певших:

Чуты кру–гу, кру–гу, кру,

В чужыни–и умру–у,

Заким море перелэ–э–чу

Крылонька зитру,

Крылонька–а–а зи–и–тру…

Кру, кру, кру.

Давно ушли за Днестр, вслед за журавлями, галичане. А вот и я теперь здесь. Ровно через четверть века.

Начштаба, отошедший к столу и вновь колдующий над картой, встряхнул головой. Я, возвращаясь к действительности, спрашиваю:

— Что за Каменкой?

— Буг. А за Бугом — Жовква.

Вспомнилось о Петре Первом. Кажется, там он составлял свой план знаменитой кампании 1708 года, завершившейся Полтавой: «Отходить на свою землю для оголаживания неприятеля…»

Там когда–то совершил одну из своих боевых мертвых петель авиатор Нестеров. Там он и погиб.

Тут, под Каменкой–Струмиловской, в июле — августе двадцатого года побывал Котовский. Не об этом ли говорил член Военного совета Хрущев командующему Ватутину?

— А за Жовквой?.. Эх, связи с Наумовым нет! — сокрушается начштаба.

— Это хуже…

— А с Брайко? Завтра свяжемся или сегодня?

— Сегодня — стоп, — говорю я Войцеховичу.

Начштаба удивленно смотрит на меня: «Перед самой рекой? Когда переправа в наших руках?» Он не говорит этого, но мое решение явно противоречит нашей тактике быстроты и натиска.

— Так все–таки будем переходить границу или нет?

— Давай как–нибудь перебьемся… денек, — прошу я начштаба.

— Защучит нас на этих хуторах какой–нибудь поганенький эсэсполчок…

— Ты проверил бы оборону лучше, Васыль, — говорю я. — Чем так вот… бередить душу. И без тебя не очень сладко.

— Какая тут оборона? Разъездами, патрулями прикрываемся. Хуже чем на марше. Да и эскадрона как назло нет. — Войцехович направился к выходу, затем вернулся и умоляюще сказал: — А что, если нам вслед за генералом?! До Сана и налево. Там еще добрый кусок Львовщины, а потом еще…

— Карпаты?

Начштаба ожесточенно заскреб голову и, плюнув, молча пошел проверять оборону.

Я тоже вышел на улицу. Ночью не разглядел, где пришлось остановиться на непредвиденную дневку.

Кажется, ночной марш загнал нас в самую неблагоприятную для боя местность. Кругом хутора, холмики, перелесочки, путаная сеть тропок и дорожек. Где и как тут строить оборону? Словно растерзанная лежала перед глазами земля, разделенная собственническим укладом. Индивидуализм в самой сути здешней жизни и быта. Все вокруг организовано так, чтобы замкнуться в своем пятигектарном мирке. Отгороженный от всего света канавой, колючей изгородью, кустарником, человек особо восприимчив к проповедям бандеровцев.

Тихо, мертво. Кое–где между хуторами снуют партизаны. Но вот взгляд мой остановился на одном из увалов. Из–за него выползала колонна конницы. «Вроде Усач возвращается? Или, может, это какой–нибудь из эскадронов генерала Наумова?»

Сотня на рысях спустилась в долину и скрылась на миг в лощинке. Затем снова появилась, круто завернув на извилистую хуторскую тропу. «Но что за черт? Чего они остановились? Передние сбились в толпу. Так у нас не бывает…»

А навстречу коннице шел человек. Я забежал в хату, схватил автомат и бинокль. Поднял его к глазам и ясно увидел пешехода. «Это же Сашка Коженков!»

Поворот шершавого колечка на более четкий фокус — и перед взором возникла молчаливая картина, словно кадр кино с оборвавшимся звуком. Коженков идет медленно, вразвалку. А над конниками показалась на пике двухцветная тряпка. От одного вида ее у меня на спине стянуло кожу морозом: это же конная банда! А где наши роты? Как же начальник штаба организовал охрану, если вот тут же, к самому КП, без выстрела прошел враг?.. И нет нашего эскадрона. Вот тебе и стоянка. Словно умышленно подвели себя под удар хитрого и пронырливого врага.

Тут же заговорило чувство самосохранения, и желание предупредить товарищей. Пять шагов влево — кусты. Снова поднял бинокль к глазам. Коженков идет беспечно. «Да что он? Надо его предупредить, что ли?..» И сразу очередь вверх из автомата. Потом три выстрела из парабеллума — сигнал тревоги.

Коженков остановился. Оглянулся. Ему отходить некуда, открытая местность, шагов пятьсот назад — ни кустика, ни хатки. Но автоматная очередь и три пистолетных хлопка сделали свое дело: из соседней хаты выбежал Ясон Жоржолиани. В руках у него какой–то горшок. Нырнул в овин и мигом выскочил с ручным пулеметом.

Сашка стоит и ничего не понимает. К нему скачут человек десять конников. Кричат. Размахивают плетками. Блеснули два — три клинка. И вдруг он поднял, руки, словно собирался сдаваться в плен.

Я выхватил пулемет из рук растерявшегося Ясона. После бинокля вдаль смотреть трудно, только маленький бугорок пляшет на горбинке мушки. Но нельзя стрелять по скачущим конникам: Коженков с поднятыми руками стоит прямо на пути, перекрывает траекторию. Ложился бы. Но он стоит, подняв кулаки кверху…

Переводя мушку левее, на колонну, я в последнюю секунду увидел, как Сашка махнул руками: одной, затем другой. Валятся лошади… И глухой грохот двух ручных гранат сотрясает воздух. Очередь, тряска ручного пулемета, горький дымок из пламегасителя. Ныряют в снег стреляные горячие гильзы. Перед глазами все еще недоумевающий Ясон.

— Вперед! Там Сашка Дончак.

С хуторов бьют уже два ручных пулемета. Потом от штаба забарабанил станковый. Банда рассеивается по бугру и исчезает, скатываясь в лощину.

— Отходят, отходят! — кричит Жоржолиани.

Он проскакал на неоседланной лошади. А когда через несколько минут возвратился, я увидел слезы на его горбоносом лице.

— Зарубили Коженкова Сашку… Зарубили, гады…

Отшвыривает сапогом черепки разбитого им же глека из–под молока и громко, по–детски всхлипывает.

Все это продолжалось не более пяти минут.

Когда опросили двух бандитов, раненных гранатой Коженкова, выяснилось, что прямо в центр нашего расположения въехали остатки банды Сосенко. Они легко проскользнули мимо наших застав боковыми тропами. Заставы принимали их за возвращающийся эскадрон Усача.

Но и бандиты ошиблись. Они ничего не знали о нас и не подозревали подстерегавшей их опасности. Сотня отъявленных головорезов довольно беспечно двигалась обратно на Владимир, откуда по обрывкам подпольной связи получили они сообщение о нашем уходе.

— И надо же случиться, чтобы именно Сашка попался им на пути, — сокрушался Войцехович, забывая, что в противном случае через десять — пятнадцать минут банда была бы возле штаба.

И тут все решил бы злой, коварный пасынок войны — случай. Кто первый сообразит, не растеряется, кто раньше нажмет на гашетку и у кого не дрогнет рука — за тем и верх. Это был бы даже не встречный бой, а просто свалка, поножовщина, драка.

Обошлось… Ценой жизни Коженкова.

А сотня Клеща уходит верхами. Кавалерии для преследования у нас нет. Вот досада!..

Через два часа мы хоронили Коженкова.

— Эх, донской казак. Хороший партизан был, — сказал над могилой Мыкола Солдатенко. — Жил по–казачьи, верхом да с песней… весело. И погиб от сабли…

Люди стояли вокруг свежей могилы молча, словно вспоминая Сашкины танцы, залихватские его дела, озорные глаза и песни.

Салютовали над могилой из автоматов: замполит, начштаба и я. Да из ручного пулемета, скрипя зубами, маленький, юркий Ясон Жоржолиани выпалил в степь полдиска…

Наши батальоны встревожились. После случая с Коженковым приняли за Бандеру Ленкина, возвращавшегося перед вечером из Забужья.

— Второй батальон с переляку обстрелял эскадрон Усача, — докладывал Жоржолиани.

Ленкин соскочил с коня. Размашистой, с приседанием, кавалерийской походкой вошел в штаб. Нагайкой похлопал по порогу. И, играя желваками, остановился.

Он решил, видимо, умолчать об инциденте. Помалкивал об этом и я.

Докладывал Усач в обычной своей манере:

— Дошел до границы. Выполнил приказание. Вернулся.

— Под Жовквой был?

— Был.

— Район — как? Для завтрашней стоянки годится?

— Как следует. Нема ничего. Пусто.

— Не влипнем, как тут? Слыхал?

— Слыхал. Как же… Свои пули над головой свистели. Спасибо пулеметчикам Кульбаки, что с превышением стреляют…

— Брось, ни к чему сейчас это… Наумова видел?

— Только след его. Пошел генерал на Сан. Не то что мы. Пленные немцы показали, что впереди прошла целая кавалерийская дивизия…

«Вот чертов генерал! Хвостатый дьявол… Наверное, уже дошел до Сана», — невольно подумал я, чувствуя опять зависть к Наумову.

— Может быть, и правда пошел на запад… Но до Сана еще не добрался, конечно, — сказал я в утешение себе и другим.

— Да кто его знает, — отозвался Войцехович. — Все ж таки учтите — кавалерия. Во всяком случае, вчера у него справа осталась Рава–Русокая. Теперь, товарищ командир, и нам надо держать ушки на макушке.

— Непонятно, чего мы топчемся на месте? — недовольно пробурчал Ларионов.

Комэск–два недавно опять побывал за Бугом.

— Ну как? Добыл себе седла? — спросил я его.

Махнул в ответ рукой:

— Так, кое–чего…

Я знал его мечту добраться до грубешовских складов, где, по сведениям Мазура, были тысячи настоящих кавалерийских седел. А у нас второй эскадрон ездил пока на седлах самодельных. По этой причине Ленкин не признавал Ларионова кавалеристом. Но грубешовские склады одному Ларионову были не по зубам.

— Когда же все наши батальоны перемахнут за Буг? — допытывался Ларионов.

— Разве не знаете, что Брайко поджидаем?..

— Дождемся… холеры в бок, — усмехнулся Усач. — Уже свои обстреляли. И на дьявола нам с этими бандами волынку тянуть?..

«Как же вам объяснить, хлопцы? Впереди пятачок, маленький плацдарм украинской земли за Бугом. А затем — либо переход границы, либо снова Карпаты… Что вы тогда запоете?…» — думал я, а вслух сказал:

— Не попрем же прямо на Львов?!

— А що вы думаете? — блеснул зубами Усач, и его зрачки заиграли дьявольским блеском. — Там уже есть наши хлопцы. Позавчера во Львове какие–то партизаны ухлопали не то одного, не то двух немецких генералов.

Я посмотрел внимательно на начштаба. Тот подтвердил:

— Разведка пешая вернулась… только что… из–под самого Львова. Действительно, ухлопали там кого–то прямо на тротуаре…

— Кузнецов, конечно. Его стиль…

Сидим, прикидываем, маракуем.

— Вот заскочили в уголочек… — Начштаба чешет затылок. — Хуже чем «мокрый мешок»…

— Там фашисты нас в него загнали, а тут сами полезли, — укоризненно говорит Мыкола Солдатенко.

Впереди — Буг. На следующем переходе не миновать знакомства с этой рекой. Другого выбора нет.

А Усач стоит у двери, помахивая плеткой, и, вижу, никак не может уразуметь, в чем и какое затруднение. Прищурившись, презрительно говорит:

— Тоже мне река. Сколько их осталось, этих рек, позади — Десна, Днепр, Припять, Днестр, Горынь, Стырь, Збруч… Да еще та, карпатская, злая река — Быстрица.

Замечание Усача на миг оторвало нас от мрачных мыслей. Но лишь на миг. А затем мысли опять возвратились к сложной действительности, и я говорю Усачу решительно:

— Не в реке тут, брат, дело, а в границе.

Но Усач, нетерпеливо подрыгивая ногой, гнет свое:

— Вперед, на запад! Ночка темная, кобыла черная. Можно и через границу! — Нагайка Усача извивается, словно эскадрон на переправе. — Ларионов только неделю верхом ездит, и то уже два раза за Бугом был. Просветился, стал по–польски завертать: «проше пана», «паненке целуем ручки»… Улан какой!.. Там, говорят, тридцать две партии было до войны. Или тридцать шесть. Комедия…

Эге, раз уж Ленкин о партиях заговорил, значит, и он задумался. Граница Советской страны и для него, стало быть, не пустой звук…

Правда, там где мы отметили с Наумовым переправу, Буг течет еще по территории Львовщины. «Лихой генерал, а осторожность тоже проявляет…»

— Как же там, под Жовквой, чувствовали себя твои хлопцы? — спрашиваю придирчиво Усача.

— Ничего. Огляделись и — полный порядок. Но там и других полно…

— Партизаны?

— А черт их разберет. И вроде партизаны, и вроде нет… Почти все без оружия. Скорее — подпольщики.

— Коммунисты?

— Не скажу… Но наши советские есть — твердо знаю… Васька какой–то, грузин. Потом — Андрей. И еще Казик…

— Видел их? Балакал?

— Нет, они — за «железкой». Но под Жовквой и из поляков тоже подпольщики есть.

— Какие еще?

— Всякие. Офицерье есть. Хлопские батальоны… тоже.

— Батальоны?

— Да какие там батальоны. В каждом из тех батальонов взвода хорошего нет. Но название такое. Может, для хитрости, а может, и…

— А из рабочих партизаны имеются?

— Есть, говорят, и такие. Сам не видел, но говорили, в Яновских лесах полно их. Работничьей партии партизаны. Словом, в Польше народ тоже шевелится…

Вспомнилась импровизированная лекция доктора Зимы.

Он тоже толковал, что до войны в Польше было тридцать две партии. «Ох и каша. Куда попал? Куда полез?»

А начальник штаба подзадоривает:

— Давайте, товарищ командир, за Буг. Там виднее все будет.

— Я вам наведу этого народа, — обещает Ленкин, — разбирайтесь! А для меня все эти тонкости трудноваты. Я — только кавалерист… и бухгалтер, не больше. Правда, и у меня в эскадроне есть поляков человек пяток: Ступинский Ян, Прутковский Ленька, по прозвищу Берестяк… другие еще. Но то все наши — советские люди… Кстати, эти самые Ян да Ленька кое с кем из хлопских батальонов дружбу уже завели…

— А леса там как?

— Да есть маленько… Вроде как у нас на Сумщине… Рощицы, перелески.

— А крупные леса?

— Большой лес один — Белгорайским называется.

Я на время оставляю в покое Ленкина и обращаюсь к Ларионову:

— Был у Мазура на хуторе?

— Был. Да ну их к черту, этих офицеров! Дипломатия, хромовые сапожки, а фашистов бьют слабовато: на Лондон оглядываются. Вот ближе к Яновским лесам — там, говорят, простые мужики и рабочей партии партизаны…

Итак, решено. Объясняю Войцеховичу:

— Следуем за Буг, товарищ начштаба.

И отправляюсь на радиоузел.

Пока идет обычная штабная работа по определению маршрута, наиболее подходящего для ночного марша, сижу над чистым листком и думаю: «Завтра утром будем по ту сторону Буга, а там только две дороги: направо — за Вислу, налево — в Карпаты. Какую выбрать? Эх, если бы рядом был Руднев или товарищ Демьян, вручивший на прощание подарок!..» Рука шарит в сумке, вынимает томик с закладкой из хвойной метелки, сунутой впопыхах на прочитанную страничку.

О чем там? Как раз о том, что нас волнует. Ленин учит, что партизанская война — это военные действия, но и они должны быть освещены облагораживающим и просветительным влиянием социализма. Ленин говорит, что марксизм не навязывает массам никакой доктрины, а познает их борьбу и освещает их путь организующим и просветительным влиянием социализма.

Наш бравый Усач доказывает, да и Ларионов утверждает, что Польша не дремлет. Массы там уже поднимаются… Но везде ли есть то организующее влияние, о котором толковал Владимир Ильич?

Какая бы ни была здесь путаница, есть только два главных мерила: народные массы и истинно народная, пролетарская партия. Народ и партия! Партия и народ!..

«Чего же еще ломать голову? Садись и пиши запрос», — приказываю я себе. И на чистом листе бумаги запестрели слова: «Киев, Секретарю ЦК. Обстановка в Польше благоприятная. Польский народ вместе с украинским способен на дела большой взрывной силы. Прошу указаний…»

Через час все пришло в движение. А еще через два часа мы перемахнули Буг и к утру разместились в селах южнее Жовквы.

— Вот мы и на плацдарме, — облегченно вздохнул начштаба. — Разведка с утра выслана по всем направлениям. Но больше всего — ко Львову. Мы уже почти обошли его с северо–запада.

— Правильно, товарищ начштаба. Тут зевать некогда.

— Да, конечно, — широко улыбается Войцехович.

— Где–то здесь мы должны ударить по тылам четвертой, — прикидываю я по карте.

— Куда нам на таком пятачке лезть на кадровые войска?

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 14 151617 18 Следующая ⇒