Рейд на Сан и Вислу 9 страница

…При посещении санчасти опять увидел фельдшера–подрывника Николая Сокола. Он все так же застенчиво улыбнулся мне.

— Не подключить ли и докторов в нашу проверку? — сказал я, вернувшись в штаб уже около полудня, где застал Мыколу Солдатенко с его новым помощником по комсомолу Мишей Андросовым. — Проверять, есть ли у бойцов иголки, нитки, пуговицы, шило, мыло и неприкосновенный запас соли — дело всегда полезное. А для сегодняшнего маневра в особенности. Но заодно и насчет личной гигиены партизан следует позаботиться. Тем более, что медперсонал пока свободен: раненых в санчасти почти нет.

— Но главный вопрос — куда идти — мы на совещании так и не решили, — выпалил вдруг Миша Андросов. Он впервые принимал участие в разработке тактической задачи отряда и, как видно, не понял молчаливого сговора командиров.

Мыкола быстро глянул на Мишу. Затем перевел вопросительный взгляд на меня: «Сказать ему?»

Я пожал плечами.

— Ты еще про цель всего рейда зпытай, — усмехнулся Мыкола.

— Да, кстати. Я давно интересовался… — простодушно отозвался этот хороший высокий парень с порывистым характером.

Мыкола взял Мишу под руку и, отведя на два шага в сторону, спросил тихо, но так, чтобы слышал и я:

— Слухай сюды. Ты, часом, не знаешь, за що Каин убил Авеля? Не знаешь? Закона божьего не изучав? Так я скажу. Авель все вынюхував у батька Адама оперативные планы. Зразумев?

Мы все втроем рассмеялись.

— А всерьез, — продолжал Солдатенко, — за всю войну мы ни разу не задавали таких вопросов. Дед Ковпак или Руднев на таку цикависть так нам отвечали: «Идем, куда трэба».

И я впервые подумал: «А не пора ли запросить разрешения и вскрыть конверт? Нет, кажется, еще рано. После вчерашних семнадцати молний следует, пожалуй, обождать…»

Через час я снова на коне.

Доктора охотно и даже с энтузиазмом подхватили нашу идею о санпроверке. И, как узнал я позже, эта забота о гигиене отряда намного повысила мой командирский авторитет в глазах медперсонала и даже старшин.

Из санчасти заехал на батарею. Там шел какой–то спор о веретенном масле и хомутах для артиллерийских лошадей.

Разрешив все спорные вопросы миром и лично убедившись в готовности артиллеристов к завтрашнему маршу, я направился обратно в штаб. По пути поглядывал с коня через плетни: во дворах выстраивались отделения и взводы. Это командиры рот, старшины и медсестры устраивали небывалый еще смотр. Заглядывали за воротники и в лихие партизанские чубы.

— Проверка идет полным ходом, — доложил Скрипниченко.

— Чтобы мне и шило, и мыло, и прочий солдатский немудрящий скарб был в полном ранжире, — строго разглагольствовал бывший бронебойщик Тимка Арбузов, произведенный недавно в старшины.

Смущенные партизаны виновато вытягивали руки по швам. А уральский басок Арбузова все больше и больше набирал силу.

В другой роте старшина с запорожскими усами въедливо допытывался:

— Иголка и нитка есть? А ну покажи! А пуговица если оборвется? Нэма. Какой же ты автоматчик? Как же ты фашистов будешь на ходу стрелять, если, скажем, у тебя штаны в самом разгаре боя свалятся?

Хохот, смех, шутки.

«Словом, ежели наша выдумка с погонами и не выйдет, то все же будет кое–какой толк хоть от этой проверки», — подумал я.

После двух часов дня по сигналу началось построение. Еще раньше к изолированной школе подъехало трое саней и в них погрузили таинственный груз, наглухо укрыв его плащ–палатками. В половине третьего была дана команда: «Шагом — марш!»

В голове колонны шел батальон Кульбаки. Сидя на оседланном артиллерийском битюге и пропуская мимо себя все свое войско, рослый Кульбака дождался, пока с ним сравняются роты Давида Бакрадзе, улыбнулся и вдруг громко пропел: «Кукареку!»

— Ты кому эту песню поешь, генацвале? — удивился Давид.

— Так тому же, Гончаренке… А могу и самому Степану Бандере. И Эриху Коху тоже…

— За компанию? Ты, дорогой кацо, уже один раз пел эту песню!

— Когда?

— А на Яблоновом перевале, на венгерской и румынской границах. Помнишь там, где один петух на три державы поет.

— Да горела бы она без огня и без дыму, та граница, — отплевывается Кульбака.

— Не любишь? — смеется Давид. Он знает слабость Кульбаки и частенько подтрунивает над ним, пугает бравого степняка призраком Карпатских гор.

А колонна споро движется вперед. На юг, на юг! Ход конем! Впереди еще светло, но с востока и севера горизонт охватывает темно–синее грачиное крыло ночи.

Гляжу на гарцующего Мишу Андросова. «Мы повернули круто, на сорок пять градусов… Уловил ли ты это, любопытный комсомольский вожак? Или думаешь, как и многие другие неопытные бойцы, что идем все вперед, на запад?»

Десятка два командиров выскочили верхами на окраину села и ждут нас. Подъезжаем. Стоят на обочине дороги, с любопытством поглядывают то на меня, то на Войцеховича. Собралась кавалькада человек в тридцать. Пять комбатов, пять комиссаров, Миша Андросов, командир кавэскадрона Саша Ленкин, Тутученко, Бережной, Жмуркин, Кляйн. И главный именинник предстоящего дела помпохоз Федчук.

— Галопом вперед!

Летят ошметки снега из–под копыт. Хлещет ветер а лицо, холодит снежная пыль, попадающая за воротники шинелей и стеганок. Через три километра «сбавляем скорость». Еще десять минут, и мы на широкой рыси выскакиваем на развилку дорог у хаты лесника. Возле нее уже стоят сани, доверху нагруженные погонами.

— Открывай! — командует Федчук.

Не останавливая колонну, командиры батальонов раздают ротным и взводным погоны по количеству бойцов и офицеров.

— Всем на протяжении часа переобмундироваться. Каждому надеть погоны!

— Соответственно занимаемой должности, — поясняет Кульбака.

— Вот так маскарад, — басит кто–то из ездовых.

— Припозднились маленько… Надо было на Новый год.

В колонне вспыхнул смех. Но его быстро потушили командные окрики. Братва сразу поняла, что тут дело нешуточное.

Объявили часовой привал.

Выставлены заслоны. Запылали вдоль дороги десятки костров. Хлопцы прилаживают знаки различия старательно и тихо. Прохожу по уже утоптанной обочине. Слышу за спиной свистящий шепот:

— Где сапоги достал?

И в ответ откровенная насмешка:

— Старшина выдал перед рейдом. Не знаешь?

— Брось загибать. Знаю я старшину. Полицай попался в смысле сапог «наваристый».

— Да нет, правда, подводы с Большой земли пришли. А наш Тарасыч цоп — и готово. Неужто ваш старшой проморгал?

— Выходит, проморгал.

— В таком разе вам ничего не остается, кроме как поджидать «наваристого» в смысле обувки полицая…

В отсветах костров партизаны быстро прилаживают на плечи кожухов, немецких шинелей, коротких пиджаков самодельные знаки различия.

— Вот и пригодилось шило да мыло, — смеется кто–то, откусывая нитку у пришитой пуговицы. — Правильно наш старшина требовал вчера. Угадал.

В темноте по неопытности случались и курьезы. Кто–то без привычки, наспех прихватывая погоны, пришил их шиворот–навыворот. У другого оказались один погон артиллерийский, с красным кантом, другой общевойсковой — с малиновым. Не обошлось и без «карьеристов». Но это выяснилось уже на следующий день, в степи, когда солнце осветило белую, слепящую простыню снега. Нашлись младшие лейтенанты, которые вырезали из консервной банки и нацепили себе на погоны звезды размером с маршальскую. А какой–то старшина, не разобравшись в знаках, нашил себе на погоны две продольные красные полосы, произведя сам себя не то в майоры, не то в полковники. Все было…

Но до того дня не всем довелось дожить.

Наш стремительный марш–маневр на юг начался в ночь на 21 января 1944 года.

К двадцати часам мы подходили с севера к железной дороге Ковель — Хелм. Сверясь по карте, начштаба доложил:

— По времени наша разведка должна быть уже на перегоне Любомль — Руда.

— А голова колонны?

— Вошла в Подгородно…

Мы вскочили на коней и помчались в Подгородно. В доме, возле которого сбились в кучу оседланные кони, быстро расспросили разведчиков, только что вернувшихся с переезда. Кавэскадрону дали приказ: с ходу захватить переезд.

Ленкин своим неповторимым, чуть–чуть небрежным кавалерийским маневром взял руку под козырек и повернулся через левое плечо. По потолку хаты метнулась тень нагайки. Все вышли на улицу. Кавэскадрон взял с места в карьер и скрылся за поворотом.

Начался мягкий снегопад. Белые хлопья, медленно кружась в воздухе, падали на мокрую незамерзшую землю. Дороги уже не было видно. Уши заложила глухая тишь.

Колонна приготовилась к новому броску вперед. Вслед за эскадроном несколько пеших рот, словно тени, бесшумно исчезают в белой вате снегопада. Зрение и слух обострены. Вроде все спокойно, но ловлю себя на том, что каждую минуту поглядываю на светящийся циферблат часов.

— Заслоны? — спрашиваю у начштаба.

— Две роты от второго батальона.

— Минеры?

— Приданы ротам с вечера.

Снова смотрю на часы. «Нехорошо. Нервничаю… Прошло всего сорок секунд…»

И словно в насмешку, с саней, на которых, укрывшись плащ–палатками, лежат бойцы второго эшелона, долетает голос:

— Эге, хлопцы, главное перед боем — прищемить себе нервы.

«Эх, ребята! Попробуй вот прищеми их, когда время идет медленно, а мысли бегут все быстрее и быстрее… Ну, хватит. Действительно — прищеми себе нервы!»

— Кульбака! Давай выводи свои заслоны!..

Минут через двадцать от Усача прискакал связной с докладом:

— Переезд захвачен! Охрану переезда накрыли, как цыплят. Сдались без выстрела.

— Колонна, шагом марш!

Команда глухо передается назад и гаснет в ватной дали. Ни эха, ни скрипа полозьев. Тишина.

В двадцать три часа двадцать минут голова колонны начала «форсировать» железную дорогу. Еще Рудневым, нашим любимым комиссаром и опытным военным, было узаконено это слово. Кто–то из знатоков уставного языка заметил однажды:

— Форсируют реки, товарищ комиссар. А мы форсируем железки и шоссейки?! Неграмотно как–то…

Руднев вскинул на грамотея черные глаза:

— Реки не форсируют, а через них переправляются. Если с боем — тогда форсируют. А мы еще ни одной железной и шоссейной дороги без боя не переходили… И некогда нам сейчас новые слова выдумывать. Народ привык так говорить и пускай продолжает себе на здоровье.

С тех же рудневских времен установилось у нас и такое неписаное правило: при переходе железной или шоссейной дороги кто–либо из старших командиров должен обязательно дежурить на переезде, пропуская мимо себя колонну. На ходу надо и подбодрить бойцов, и принять тут же быстрое решение! Бой может вспыхнуть и справа, и слева, и впереди, а иногда и позади.

В данном случае справа был запад, слева — восток, а двигались мы строго на юг.

До тех пор в этом рейде мы «форсировали» лишь две железные дороги. Но они были второстепенными рокадами[4]. А здесь перед нами была важная магистраль Ковель — Хелм — Люблин с ответвлениями на Коростень. Поэтому на переезд вместе с заслонами выскочили и начальник штаба, и я.

Из донесений разведки и опроса населения близлежащих сел мы знали, что движение по этой «железке» активное, перевозятся, главным образом, военные грузы. Но пока что на этом последнем перегоне перед Польшей, прикрытом бандеровскими гарнизонами, диверсии советских партизан были очень редки.

— Все готово, залегли и окопались, — коротко доложил связной от Кульбаки.

Это значило, что оба заслона, выставленные вдоль пути на километр — полтора от переезда, уже успели заминировать полотно.

Вспомнил ругань Абрамова и улыбнулся. «Сегодня как? Вибрационными или нажимными? Да хоть чертом — только бы надежно сработали мины…»

В двадцать три часа пятьдесят пять минут со стороны Польши послышался шум поезда. Эшелон шел довольно быстро. Оставались последние секунды до взрыва. Я впился взглядом в циферблат часов, физически ощущая, как справа лежат не шевелясь роты Кульбаки. И сразу, как только вспыхнуло багровое пламя и воздух сотрясся от десятка килограммов тола, поднявших паровоз на дыбы, шквальный ружейно–пулеметный огонь обрушился на врага. Глухо забухали бронебойки.

— Добивают. Как кабана. Правильно, Кульбака! Выпусти ему кишки! — закричал в восторге Войцехович, на миг превратившийся из методичного, спокойного начштаба в лихого забияку.

Было слышно, как из пробитого паровозного котла со свистом и шипением вырывался пар. Шум и стрельба усилились.

— Высоко бьешь, — засмеялся Вася, когда над головой раздался знакомый посвист пуль.

С Войцеховичем творилось что–то удивительное. «Не к добру развеселился начштаба», — как–то невольно подумал я.

Минут через десять после начала боя на переезд примчался второй связной от заслона.

— Где командир?

— Ну, что там? Докладывай!

— Подбили!.. Паровоз и два вагона на боку. Остальные сошли с рельсов.

— С чем эшелон?

— Командир роты приказал доложить… эшелон с рогатым скотом.

— Охрана есть?

— Да, вроде. Отстреливаются.

— Паровоз видел?

— Своими глазами — под откосом. Вон он, как туша. Но близко подойти нельзя, двух наших ошпарило трошки.

— Вагоны видел?

— Да, вроде бачив, — немного замявшись, отвечает связной.

— Тоже своими глазами?

— Так точно, товарищ командир!

Длинная очередь прижимает нас к земле. Отползаем к будке. На переезде барахтается раненая лошадь.

Через две минуты переезд очищен и движение возобновляется.

— Вагонов много?

— Так кто ж их считал! Может, десять, а может, и пятнадцать. С окнами…

— С какими окнами?

— Да вроде из зеркального стекла. Двойные рамы.

— Что за чертовщина? Какие же зеркальные стекла в товарных вагонах?

Связной топчется, жмется:

— Так вагоны–то классные, товарищ командир.

— А ты говоришь, эшелон с рогатым скотом. Что ж они, быков в плацкартных возят, что ли?!

— Так приказано доложить начальником заслона. И еще добавил товарищ Кульбака: скажи, мол, что ревут быки…

— Вагоны классные, значит, с пассажирами. Надо срочно выяснить — просто с пассажирами или с войсками, — перебил связного Вася.

— Какие уж тут «просто пассажиры»! Пассажир тебя очередью полоснул, что ли? Ясно — с войсками. Да еще с отборными. Беги, связной, вперед, передай приказ командиру роты: охрану перебить, а скот — захватить!

Связной исчезает во мраке ночи.

Понимая, что самое важное в данный момент — дать возможность колонне проскочить через переезд, на который все чаще и чаще залетают шальные пули, подаю команду:

— Ускорить движение!

Сразу замелькали, размахивая нагайками, маяки. Ездовые нахлестывали коней, на рысях проскакивая открытое место. Чутко прислушиваясь к хлопкам выстрелов с заставы, кони сами рвались вперед. Моментами вспыхивал шквальный огонь: противник очухался. Кульбака, не шибко инициативный, но исполнительный, через десять минут поднял роту в атаку.

Бойцы с ходу ворвались в первые вагоны. Там, видимо от толчка при крушении, было много раненых и контуженых. Они почти не оказали сопротивления. Захлопали редкие выстрелы из пистолетов. Это офицеры, не пожелавшие сдаться в плен, кончали расчеты с жизнью.

Небольшая пауза — и вдруг опять шквал огня с середины эшелона. На переезде невозможно устоять. Сдержав под уздцы упряжку очередных саней, переждали. Огонь стих.

— Похоже, что били легкие пулеметы, — говорит начштаба. — Теперь меняют диски.

И сразу «ура»!.. И опять шквал огня. Разрывы нескольких гранат… Наших или фашистских? Похоже, наших.

И снова тишина.

Атака партизанской роты явно захлебнулась.

— Как бы не смяли ее — уж очень дружно гитлеровцы контратаковали, — забеспокоился начштаба. — Огонек у них что–то силен. Не стал бы Кульбака отходить.

Но рота, слышно, залегла вдоль полотна железной дороги.

Еще через несколько минут, сопровождаемые конвоем, на переезде появились первые пленные.

— Роберта Кляйна сюда!

Кляйн не заставляет ждать себя — он уже здесь. Ему помогает Вальтер из группы Жмуркина — немецкий коммунист–коминтерновец.

— Аус дем фатерлянд, — бормочет здоровенный верзила.

— Танкист? — спросил по–немецки Роберт. — Дивизия?

— Четвертая армия, — быстро ответил долговязый обер–лейтенант, щелкнув каблуками.

Через несколько минут Кляйн, допросив трех — четырех пленных, выяснил, что эшелон из двенадцати вагонов вез фашистских офицеров–отпускников.

— За отличия на Восточном фронте они получили внеочередные отпуска, отбыли их и возвращались «аус дем фатерлянд», — закончил Кляйн.

— Да, лакомый кусок сала! — притаптывая снег сапогом, почесал затылок Шумейко. — Эх, жаль, мой батальон еще не подтянулся.

— Гони в батальон, да уши не развешивай: противник серьезный. Это не какие–нибудь вояки с Горыни да Стохода. Действуй!

— Есть, приказ голов не вешать, а глядеть вперед! — Шумейко сорвался в галоп навстречу своему батальону.

— Васыль, поторопи колонну! Послать связных на обе заставы! Каждые пять минут пусть докладывают обстановку. И надо дать подкрепление Кульбаке…

По заведенному правилу, когда заставам требовалась помощь, в бой бросалось то подразделение, которое в этот момент подходило к переезду.

Сейчас это «счастье» подвалило пятому батальону — бывшему Олевскому партизанскому отряду. Им–то и командовал капитан Шумейко. Разведчик он замечательный, особенно в западноукраинских районах: отлично владеет Галицким диалектом и при выходе из Карпат наловчился даже изображать собой бандеровца.

Капитан быстро вывел свое войско на переезд и уже опять стоял рядом со мной, веселый, лихой, предвкушая боевую удачу и славу. Но заставить батальон прямо с марша развернуться в боевые порядки ему не удалось. Олевцы, повинуясь какому–то стадному чувству страха, валили через переезд очертя голову и, миновав зону действенного огня противника, то залегали, то уползали в степь. А когда среди них оказалось человека три раненых и те завыли от страха и боли, батальон Шумейко охватила настоящая паника.

— Забирай своих чумовых к чертовой бабушке! Очищай переезд! — услышал я возле будки мальчишеский тенорок Пети Брайко. — Мой батальон подходит! Разрешите в атаку, товарищ генерал! — обратился он ко мне, перепутав в горячке звания (видно, вспомнил не то Руднева, не то Ковпака).

— Давай, Петро Евсеевич, давай!

— Есть, товарищ командир! Будэ зроблено!

Бравый Брайко, в голове у которого, видимо, уже созрел план атаки, разделил свой батальон на две части и повел по обеим сторонам полотна. Бойцы бежали не пригибаясь, громкими криками подбадривая залегшую, отчаянно отстреливавшуюся роту из батальона Кульбаки.

— По два ручника на фланги! Автоматчики и гранатометчики в середину! — командовал Брайко.

— Не забудь связаться с командиром роты заслона! — крикнул вдогонку ему начштаба. — С Кульбакой держи связь! Не перебейте друг друга, черти!..

Повозки, тачанки, верховые, пешие бойцы стремительно пролетали перед моими глазами. Теперь уже без шуточек и перебранок. Лица серьезные, глаза сосредоточенные. Оружие у всех на боевом взводе. Это обоз батальона, ходивший с Матющенко в Карпаты из Брянских лесов. А батальон во главе с Брайко схватился мертвой хваткой с фашистским офицерьем.

С каждой минутой, с каждым выстрелом становилась все более ясной обстановка на заслоне. Противник — серьезный, знающий не только войсковую, но и партизанскую тактику. Справится ли Брайко?..

Удар его батальона был силен. Рота из заслона тоже ободрилась и атаковала противника с севера. Короткий, но ожесточенный бой с применением гранат закончился нашей победой. Основная масса гитлеровцев была уничтожена. Паровоз взорван, вагоны сожжены. Оставшиеся в живых гитлеровцы расползлись по лесу.

У нас не было времени и возможности заниматься ни трофеями, ни подсчетом перебитых гитлеровцев. Обозы уже прошли переезд.

— Не втягиваться в преследование противника! — распорядился я.

За переездом, в лощинке, меня ожидал со своей упряжкой Коженков. Я уже готов был отправиться туда, как со стороны Ковеля к другой нашей заставе приблизился еще один эшелон. Завязался новый бой.

Взрыв мины. Залп бронебоек. Оглушительно застучали пулеметы.

Извергающий облако пара, но не добитый еще паровоз второго эшелона попятился назад. Заниматься им некогда: через переезд прошел уже наш арьергард.

Вслед нам противник наугад клал мины. Темное небо, словно дождь метеоритов в летнюю ночь, прочертили трассы многочисленных пулеметов.

— Пускай себе лупят в божий свет, как в копейку, — сказал довольный начштаба. — Разрешите снимать заслоны?

— Снимай, Вася, снимай. Брайко и Кульбаку пристраивай в хвост. Они арьергард теперь.

— А головной кто?

— Выходит, Шумейко.

Мы переглянулись.

— Да, с такими головными навоюешься.

— Но нет же времени для перестроения колонны…

Распогодилось. В небе весело засверкали умытые звезды, перемигиваясь и играя. Пушистые поля заголубели нежным ночным светом.

Мы разместились в санках вчетвером — Вася Войцехович, Саша Коженков, новый мой ординарец Ясон Жоржолиани и я. Застоявшиеся в лощинке сытые кони побежали споро. Никто из нас четырех не углядел заметенного поворота с основной наезженной дороги. Мы уклонились на юго–запад и угодили прямо на заставы так называемой самообороны бандеровцев.

Санки наши пролетели три хуторка и одно большое село, не встретив никаких постов. Лишь во втором селе я приказал остановиться, чтобы расспросить дорогу у вышедших с толстыми палками крестьян. И тут вдруг увидел, как из–за угла хаты в нас целится какой–то человек. Еще раньше его заметил начштаба.

Погрозив нагайкой, Войцехович крикнул:

— Я тоби стрельну! Ось я тоби зараз стрельну! — И в морозном воздухе повис длиннейший и виртуознейший набор соленых слов.

— То кто? — кивнув в сторону скрывшегося за углом, спросил я у ближайшего из самодеятельной охраны.

— Де? Ты, Мыкыта, бачив?

— Ничего я не бачив, — почесывая свой загривок, отвечал Мыкыта.

— И мы не бачили, паны–товарищи, — хором ответили мужики.

— Ну, раз вы не бачили, так и мы не бачили, — стараясь придать своему голосу как можно больше безразличия, ответил я, подтягивая незаметно автомат. — Хай буде так. Ваше счастье, що он не стрельнул. Ну, Мыкыта, подойди поближе. Сядай.

Мыкыта не очень решительно шагнул к саням и присел на них боком.

— Коженков, вперед! — тихо скомандовал Войцехович.

Лошади взяли с места крупной рысью.

— Вернется ваш Мыкыта! — крикнул Ясон, на всякий случай все же держа автомат на изготовку.

Выехав на полевую дорогу, мы расспросили проводника, где находится село Мосур — конечный пункт нашего сегодняшнего марша.

Мыкыта, устраиваясь поудобнее на облучке саней, повернул к седокам свое усатое лицо.

— Эге, хлопцы, так вы ж сильно праворуч забрали. Придется нам через курень пана атамана Сосенко проехать.

— Погоняй!

Но все же мы с начштаба задумались. Сразу спрашивать провожатого насчет объезда было бы неправильно. Успеется. Главное — не потерять времени и не уклониться дальше в сторону от оси движения колонны.

Наш проводник оказался на редкость догадливым.

— Я все разумию, товарищи. Ну и шороху вы натворили на той германовой зализныци. Наши звязковцы охляпом прискакали. Говорят, армия идет с пушками, с танками. Герман текает аж до Польши.

Мы ухмылялись, понимая, что не только у бандеровцев, но и у нас самих по выходе из боя получилась порядочная неразбериха.

А на проводника напала говорливость:

— Гей, як бы наши так воевали!.. А через того куренного мы проскочим вмиг. Я крайними улицами проведу. Як мышь, проскочим.

Проскакивать, как мышь, нам было как–то неловко: страдал престиж. Но мы помалкивали, припрятав на время партизанский гонор.

Приглядываясь к проводнику, я думал: «Подведет или выведет?» И вдруг, не доезжая до куреня Сосенко, встретили порожние санки, мчавшиеся нам навстречу. Ясон успел схватить коней под уздцы. Ковырнув автоматом в соломе, он вытащил человека, в котором при свете луны все мы сразу признали ездового наших особистов.

— Куда же ты дел пленных немецких офицеров? Где они? — спросил я ездового, ожидавшего от меня явно не таких вопросов.

Он отстал от колонны и сейчас гнал в обратную сторону. Мы завернули его коней и пересели к нему в сани вместе с Войцеховичем. Ездовой, худощавый, с бородкой клинышком, срывающимся голосом «отрапортовал»:

— Бандеры местные меня километра через три от переезда задержали. Думал, живым не вырвусь. Шестеро с дубинками в сани ко мне из кустов ввалились.

— И о чем же ты, приятель, с бандитами этими вел речь? — спросил я. — Да давай, поворачивай левее. Проскочим лощинку прямиком — путь сократим и к середине своей колонны вырвемся.

— Бандиты меня потому не тронули, товарищ командир, что я им про армию соврал… то есть сказал, что Красная Армия бой ведет. Когда они меня задержали, ужасно сильная пальба на «железке» началась.

«Значит, подействовало? — обрадовался я. — Номер с переодеванием удался. Приказу Улыма Савура подчиняются и здесь».

С коней хлопьями летела пена. Ездовой круто забирал влево.

— Вертай, вертай еще левей! — поощрял его с задних саней наш проводник Мыкыта. — Зараз должно село быть.

— Есть вертать, — уже лихо ответил ездовой. — А разведка у них, товарищ командир, почище нашей будет…

— Это у немцев–то? — удивленно переспросил я.

— Не, у этих самых.

С дороги за нами скакало несколько всадников.

— Придержи коней, — крикнул я ездовому. — Да как тебя звать–то?

Ездовой перевел коней на шаг.

— А я из новых у вас в отряде, звать меня Федор.. Федор Гайдай… В отряде у теперешнего помпохоза я воевал, в местном, так сказать… Добровольно к вам пошел. Не хотел от своих боевых товарищей односельчан отрываться.

Лошади, тяжело поводя боками, тащили санки целиной, без дороги. Впереди затемнели какие–то скирды. Мы явно подъезжали к селу, но не с околицы, а откуда–то сбоку, через гумна.

— Да не с той стороны в село катим, — забормотал Федор Гайдай. — А разведка, товарищ командир, и у бандитов действует… Как, значит, пальба на переезде началась, откуда, скажи, взялся мальчишка верховой. Словно из–под земли вырос и громко так докладывает: «Офицеров гитлеровских червоноармейцы бьют». Бандеровцы из саней моих сыпанули кто куда и как дым растаяли…

— Выходит, они нас за армию приняли?

— А как же? У меня ж на плечах тоже погоны.

Мы с Васей переглянулись, а Гайдай продолжал:

— До чего ж молодец наш старшина. Прицепи, говорит, погоны немедля. Я было хотел до утра повременить: завтра, мол, прицеплю по всей хворме. А он как грымнет на меня… Пришлось пришить на живую нитку, и вот, поди ж ты, выручили. Видно, не захотел господь моей смерти–погибели от бандитской пули.

— Господь или старшина?

— Да кто их знает.

Я оглянулся. Конников, скакавших к нам со стороны дороги, почему–то не было.

Кто они — свои или противник? Мы легли в санях с автоматами на изготовку.

— Жаль, нет ручника, — шепнул Войцехович.

А Гайдай болтал:

— Так и то сказать… Бандеровцы все тутошние… С каждым кустом по–своему говорят. У нас под Олевском тоже бывало, как что произойдет, через пять минут командирам известно. Вы из Карпат еще только до Городницы дошли, а мы уже все о вас знали…

Подозрительная, тревожная тишина обступала нас, нарушаемая лишь храпом загнанных коней.

— Что за черт, где колонна? Где заслон? Давай, Федя, давай… Вон хаты… Тут наши должны быть…

И не успел я проговорить это, как впереди выросли силуэты людей. Кто–то схватил под уздцы лошадей.

— Свят, свят, — зашипел ездовой.

Я взбешенно, потрясая нагайкой, заорал явную бессмыслицу с упоминанием Красной Армии, всех чертей и богов.

Послышался хохот и посвист.

— Откуда вы тут, товарищ командир?

— Откуда? А ты откуда? — засмеялся и я, узнав Усача. А он, как пароль, забормотал свою любимую поговорку:

— Ночка темная, кобыла черная, едешь, едешь да пощупаешь — не черт ли везет…

— Ну и суматоха, — смущенно бормотал начштаба, поглядывая на меня.

— Что там в боевом уставе насчет отрыва от противника написано? — спросил я его с усмешкой.

Но начштаба входил в свою обычную роль. Он становился все угрюмее и молчаливее.

На рассвете мы достигли конечной цели ночного марша — села Мосура. Там царило небывалое оживление. Даже паникеры из пятого батальона ходили задрав кверху нос. Капризные блики славы падали и на тех, кто на переезде рыл носом снег, дрожа от страха. Теперь и им казалось, что они этой ночью тоже совершили нечто героическое.

Вслед за нами через сутки на том же месте железную дорогу переходил партизанский отряд майора Иванова. Отряд этот отпочковался от соединения генерала Сабурова и сейчас действовал самостоятельно. Его разведка получила сведения, что фашисты убрали с путей свыше пятисот трупов и много раненых. Но, обсудив в штабе это лестное для нас сообщение, мы решили, что у мирных жителей, с сорок первого года не видевших настоящих боев, могло двоиться в глазах…

Село Мосур для стоянки казалось подходящим. Оно раскинулось невдалеке от древнего Владимира–Волынского. С юго–востока к Мосуру осторожно подходит лес и, не дойдя двух километров, останавливается, словно в задумчивости. Лишь кое–где языками кустарников он подползает к самой околице. На западе по горизонту чернеет хвойный бор. Север и юг, на первый взгляд, прикидываются голой степью, но с высоток видны вдали зеленые разводья рощ, пятна дубрав и перелесков. Карта помогает нам заглянуть дальше горизонта. Зыбкая растушевка болот с белыми прогалинами полей и лесные массивы Ковельщины, сливаясь постепенно, превращаются в лесостепь северной Владимирщины.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒