Рейд на Сан и Вислу 15 страница

История с ней походила чем–то на горное эхо. Мы хорошо знали, как капризно звучат выстрелы в горах, сбивая с толку самое опытное партизанское ухо. И вдруг это эхо опять воплотилось в живую Наталку.

Я подозвал к себе Шумейко:

— Садись к нам в сани, товарищ замполит.

— Ничего, я потрясусь верхом, — отозвался он и почему–то взял под козырек ни к селу ни к городу.

— Где же вы поймали ту тернопольскую «птаху»?

— Ловить не пришлось. На хуторе она лежит, еле живая.

— Поглядеть страшно, — подтвердил комбат Токарь.

— Работа ихнего «эсбэ», — уточнил Шумейко и замолчал.

«Эсбэ», или «служба беспеки», — самый страшный орган бандеровщины, ее контрразведка. Комплектовалась эта «беспека» из отпетых типов: кулачья и уголовников, выпускников иезуитских школ. Они душили людей кожаными поясами, вскрывали черепа скалками для раскатки теста, дробили кувалдами суставы, выкалывали пальцем глаза и, не дрогнув, резали детей кухонными ножами…

Мы приехали на хутор. Токарь попросил пока не тревожить батальон. Люди отдыхали после тяжелых маршей и боев.

— Может, пройдем до той Наталки? — предложил Шумейко. — А то доктор Никитин докладывал: дюже она плоха. Все внутренности отбиты.

Я согласился, и мы зашли в указанную Шумейко хату. Дверь нам открыла старуха в очипке и вылинявшей запаске — старинной одежде украинских женщин. Она узнала Шумейко и на немой вопрос его черных глаз прошамкала беззубым ртом:

— Мабуть, уже доходит…

Наталка лежала в светелке на топчане, под тулупом до самого подбородка. Глаза, обведенные синими кругами, были закрыты. Мертвенная бледность, испарина и горячечное дыхание говорили о ее тяжелом состоянии. Старуха обтерла ей лоб вышитым рушником.

— Пить, — прошептала Наталка. И, когда бабка напоила ее кислым молоком, приоткрыла глаза.

Подернутые предсмертной тоской зрачки вдруг вспыхнули не то от ужаса, не то от радости.

— Вас узнала, — мрачно сказал Шумейко.

Я наклонился над ней. Сказал что–то успокоительное. Но строптивая бандеровка не могла теперь говорить, да и вряд ли понимала мои слова. Запах разлагающейся крови был так силен, что я через несколько секунд отпрянул на середину светелки, чтобы вдохнуть чистого воздуха. Старуха с крынкой молока тоже отошла к дверям и тихо открыла их.

Мы долго стояли молча.

— Мабуть, идите уже, — сказала старуха. — Я баб позову. Треба нам справить ее в последнюю дорогу… Тут ни одной косточки целой нет…

— Что говорила она вам, бабуся? — спросил я.

— Много чего говорила. Передай, мол, людям, чтоб не ходили кривою стежкою. И щоб никогда не ломали своего слова. За то будто доля и покарала ее… А теперь выходьте с хаты…

Так тогда я и вернулся в Печихвосты, не выяснив до конца, почему бандеровское «эсбэ» подвергло Наталку такой жестокой каре. Эта запутанная история раскрылась для меня гораздо позже.

Через сутки Бакрадзе донес: занял Горохов!

О том, что именно он занял город, до сих пор существует спор. Дело в том, что примерно в эти же дни и часы, пройдя стремительным маршем из Житомирщины через всю Ровенщину, прямо на юг Волыни пожаловал бравый кавалерист легендарный партизанский генерал и Герой Советского Союза Михаил Иванович Наумов. Во время этого своего марша он основательно потрепал вражеские гарнизоны в Острожце, Тарговицах и Воротнюве.

Размышляя об истории партизанского движения в Великой Отечественной войне, часто думаешь: почему так мало было конных партизанских отрядов?! Неужели уж совсем изжила себя конница? Даже партизанская?

На Украине мне лично известно только одно кавалерийское соединение Наумова. И еще, по слухам, был конно–партизанский отряд Флегонтова и Тихомирова, действовавший в Белоруссии. Может быть, существовали и другие такие же отряды, не знаю. Во всяком случае, конников–партизан было очень мало. Поэтому и хочется рассказать о кавалеристах Наумова, о нем самом, о его удивительном комиссаре Михаиле Михайловиче Тарасове — докторе из Кремлевской больницы, добровольно ушедшем работать хирургом в партизанский отряд и ставшем там комиссаром. Правда, я отвлекусь несколько в сторону и уведу мысли читателя от Тернополя и Луцка. Но что поделаешь? Я не пишу ни истории войны, ни оперативно–тактического трактата. Я просто вспоминаю то, что было. И пишу прежде всего о дорогих мне людях.

Так вот, партизанская кавалерия… Она появилась не по прихоти того или иного военачальника, с давних пор полюбившего коня и седло.

— Нет! Нас породила степь украинская, — говорил еще на Припяти товарищу Демьяну молодой и стройный генерал Наумов. — Степь, где нельзя быть пешим. Если даже сам Ковпак поедет на юг пешим, то на другой же день его расколошматят. Стоит только ему оторваться от лесов… В степях партизанам немыслимо воевать в пешем строю! Да, да!

Это категорическое утверждение казалось нам тогда странным.

— Заносит молодого генерала, — миролюбиво отмахивался спокойный Базыма.

Но я вспоминал не раз этот разговор, когда мы сами выходили из Карпат. Через степное тернопольское Подолье и нам пришлось промчаться лихим кавалерийским аллюром…

Когда долетел слух о том, что в Горохове появились конники Наумова, мы все обрадовались. Ведь это они совершили знаменитый Степной рейд, каких никто из нас не совершал. Не шуточное было дело — зимой 1943 года ураганом пронестись по тылам группы войск Манштейна, выйти к Днепропетровску, подойти к Кременчугу, петлять две недели по Кировоградской и Одесской областям, там, где нет ни одного партизанского леска, где кишмя кишели не только полицейские гарнизоны, но и стратегические резервы Гитлера, прекрасно понимавшие, что Красная Армия уже приближается к Днепру! И потом стремительно взвиться вверх — на север, замахнуться наотмашь партизанской саблей!.. На кого? На какого–нибудь гебитскомиссара? Нет, бери выше. На областного губернатора или эсэсовского генерала? Выше! На самого гаулейтера Украины, рейхскомиссара Эриха Коха? Нет, выше, выше! Ну тогда на Альфреда Розенберга — гитлеровского наместника всех оккупированных советских районов? И опять нет. На самую полевую ставку Гитлера замахнулась партизанская сабля бывшего советского пограничника Наумова. И пусть даже враг успел увернуться и спасти свою шею, но он в ужасе задрожал перед грозной опасностью…

С нетерпением мы ждали Наумова, обещавшего заехать вечерком к нам в Печихвосты. И он, как всегда, оказался педантично точным. Едва начало смеркаться и только белый пушистый снег как бы задерживал приход черной ночи, село вдруг ожило. По центральной улице промчался запряженный тройкой легкий волынский шарабан. За ним — два верховых коня, а на расстоянии двадцати метров — целая кавалькада конников.

Я не видел Наумова с весны 1943 года, но сразу же узнал его. Всегда питал я к нему, этому бывшему капитану погранвойск, повышенный и, чего греха таить, немного ревнивый интерес.

В шарабане рядом с Наумовым сидел незнакомый мне широкоплечий человек в полушубке.

— Доктор кремлевский, а теперь комиссар наш, — отрекомендовал его Наумов. — Прошу любить и жаловать.

Я удивленно оглядел незнакомца. Тот не без любопытства глянул на меня и добродушно протянул руку:

— Тарасов, Михаил Михайлович.

Генерал ловко скинул с плеч черную бурку. Размялся и стал знакомить с другими, сопровождавшими его конниками:

— Кроме доктора, со мною — Колька Грызлов, москвич, и этим все сказано. А то — земляк Гоголя Владлен Гончаровский. А это — Андрейка Лях. А вот эти — хинельской гвардии братья Астаховы — Илья и Роман.

Митя Самоедов — земляк Ломоносова, архангельский мужик, кавалер ордена Ленина за спасение жизни командиров в бою. А тот, с самым лихим чубом, — Сергей Бузанов, смоленский соколок… Коршак Коля — лазил под лед за пулеметом. Тося Дроздова — девочка из Конотопа. Донецкий шахтер Анатолий Кихтенко… Словом — все орлы!

Я смотрел на каждого с нескрываемым уважением. Передо мной стояли герои хинельских походов, овеянные степными ветрами, прокуренные пороховым дымом, рыцари кавалерийских рейдов.

Действительно орлы, ничего не скажешь. Румянец — во всю щеку, глаза озорные, блестят.

Я представляю в свою очередь Мыколу Солдатенко, Васю Войцеховича, Кульбаку, Роберта Кляйна…

— Под Гороховом мои хлопцы из Венгрии с твоим капитаном встретились. Обнимаются, целуются, — говорит Наумов, — даже я растрогался.

— Это Иосиф Тоут? Он у Бакрадзе вроде за комиссара.

— Фамилию не помню. Знаю, что из ЦК венгерского комсомола. Так, что ли?..

— Ну, он самый… А каких он земляков у вас встретил, товарищ генерал? — спросил Мыкола.

— Есть там у нас… Иштван Декан, Ева Ракоши, да и другие, — ответил за генерала Тарасов.

— Словом, интернационал, — засмеялся Наумов. — Разве думали мы еще год назад, сражаясь в Брянских лесах с восьмым венгерским корпусом, что у нас будут комиссарами да контрразведчиками мадьяры? А, Петро?

— Та цэ що? — подхватил его мысль Мыкола. — У нас есть Герой Советского Союза — немец Роберт Кляйн.

Наумов обернулся ко мне:

— Правда, Петр Петрович?

— Да вы только что видели его.

— Ну и дела–а, — покачал головой бывший пограничник. — Что же он, этот Кляйн, у вас делает?

— Да вот вернулся с асфальта. Мотался на машине между Львовом, Золочевом и Бродами. А сейчас пошел разведдонесение писать.

— Вот это уже действительно интернационал!..

Приехавшие устали с дороги и пошли в хату отдохнуть. Я распорядился, чтобы Федчук позаботился о конях. Встретиться решили за ужином.

— Как полагается, — сказал Наумов. — А когда у вас ужин по расписанию?

Взглянув на часы, я сказал, что через сорок минут.

— Ого! Режим питания — большое дело, — хмыкнул комиссар–врач не то насмешливо, не то одобрительно.

— Заночуете, конечно?

— Да, пожалуй. А впрочем, там дело покажет, — уклончиво сказал генерал.

— Да, дел много, поспешать надо, — в тон ему отозвался я. — Жду вас в штабной столовой, второй дом справа.

— Только так, чтобы о деле поговорить можно было. Без митинга, — наклоняясь через облучок, шепнул мне Наумов.

— Понятно. Будет обеспечено.

И пока волынский шарабан заезжал в указанные ворота, а рядом, в стодоле, размещался лихой наумовский эскорт, я пошел вдоль улицы, невольно вспоминая то, что знал о Наумове и его славных рейдах.

После хинельских походов, в конце 1942 года, капитан Наумов получил задание совершить рейд на юг Сумской области.

Сборы в этот рейд начались уже в декабре сорок второго года в Хинельских и Брянских лесах. Войско для этого рейда подобралось не ахти какое.

— С брянского бора да с хинельской сосенки, — шутили сами партизаны.

Капитану, бывшему пограничнику, отходившему с боями от самых Карпат в сорок первом году, это было не в новинку.

— Только бы сколотить боевое ядро. Ну да ладно! Дальше будет виднее.

Центральный Комитет Коммунистической партии Украины и Украинский штаб партизан направили соединение капитана Наумова не по проторенной Ковпаком и Сабуровым дорожке, а самостоятельным маршрутом: на юг! По Левобережью до Запорожья и дальше — за Днепр! А там, как говорится, само дело должно было показать.

Пошел с ним в этог рейд и другой капитан — командир конотопских партизан Кочемазов, состоявший до того в соединении Ковпака. Перед выходом в рейд на Правобережье я видел его не раз в Брянских лесах. Это был вояка под стать Наумову — честный, прямой, храбрый. А под стать самому Кочемазову были его хлопцы — конотопцы.

Рейд начался из села Суходола — родины Ивана Бунина.

Наумову и Кочемазову пришлось, пожалуй, потруднее, чем Ковпаку. Но успеха они добились немалого. В Степном рейде по тылам группы Манштейна было взорвано десять мостов на железных дорогах Сумы — Харьков и Сумы — Курск, организовано много крушений и столкновений эшелонов. В Ворожбе партизаны освободили из лагеря смерти две тысячи военнопленных, которые почти полностью влились в наумовское соединение. В засадах под Сумами, под Котельвой, Зиньковом и Новомиргородом уничтожены были автоколонны противника, а в Турбаях на Хороле — карательная экспедиция.

В начале сорок третьего года соединение Наумова вышло южнее Кременчуга к Днепру. С установлением санной дороги оно оказалось уже на Днепропетровщине. Затем его отряды устремились на юг — на Одессщину, под Знаменку и до самого Кривого Рога. Достигли Южного Буга и вдоль его течения стали подниматься вверх, к реке Синюхе.

В это время Манштейн нанес свой удар на Левобережье. Харьков опять пал, севернее Белгорода стала постепенно образовываться знаменитая Курская дуга. Наумов и Кочемазов со своим лихим войском решили поспешить на север.

— Между Винницей и Киевом пойдем? К белорусам? — прикидывал по карге Наумов.

— Вправо слишком забирать нельзя, — говорил Кочемазов. — Киев все–таки столица. Не по силам будет… На Винницу, что ли, шандарахнуть?

В этом предложении, казалось, не было ничего особенного. Мало ли областных городов на пути встречалось? Это теперь мы знаем, что в то время представляла собой Винница…

— Ну что ж, — согласился Наумов, — будем так прямо и держать курс.

Они совершили несколько ночных маршей по раз взятому азимуту. Прошли за Умань.

— Пока не защучила нас вражеская авиация, давай один — два перехода в сторону сделаем и — в Голованевские леса. Передохнем там перед новым прыжком по степи, — посоветовал Кочемазов.

— Правильно, — сказал Наумов. — Других лесов здесь нет.

В Голованевских лесах привлекала их еще и посадочная площадка. Они ждали самолетов, чтобы эвакуировать раненых и получить карты, запас которых давно кончился.

Я помнил этот лес с детства. Местные называют его Галочинским лесом, а то и просто — Галбче. Помню и путь из Голованевска через село Станиславчик.

Это–то село и заняли партизаны Наумова. Утром, на рассвете, заскочили в него. Разместились по хатам и тут же, усталые, завалились спать.

Только Кочемазову не спалось. «Надо бы обозы в лес». Вышел на мороз. Дымка, туман. Зашел к Наумову. Командир согласился и отдал приказание.

А через час началась трагедия. Полицейские и жандармы уже засекли их азимут. Доложили начальству. И тут выяснилось, что «степная орда» мчит на ставку Гитлера.

К Голованевскому лесу из Первомайска, Умани, Ново–Украинки, Гайворона спешно подтянулись резервы ставки. Первый эшелон составляли: свежая моторизованная дивизия, два артполка и румынские части из–за Южного Буга.

Наумовские ребята не успели в Станиславчике увидеть первый сон, как против них развернулись две сотни танков. А в село Трояны вступило с полсотни машин с пехотой. Бой был неравный. И к тому же для партизан — внезапный. На полное уничтожение.

Через семь часов боя Станиславчик горел сплошным костром. Контуженный Наумов, сопровождаемый верными ординарцами, отошел в лес, к обозу. А когда стемнело, то выяснилось, что конотопцев в лесу нет. Не было и капитана Кочемазова. До сих пор не известно, погиб ли он в первом бою или отошел за Южный Буг. Может быть, хотел прорваться на Бершадские леса.

Тяжелой, страшной была ночь после разгрома в Станиславчике. Обоз большой, а боевых сил мало. Вместе с ранеными, ездовыми, женщинами осталось всего человек триста. В то же время головная разведка донесла, что со стороны Умани подходит другая немецкая дивизия.

Одна дивизия противника уже охватила лес с запада, вторая должна была замкнуть кольцо. Но в полночь разведчики нащупали выход. И командир решил: всем сесть верхом на коней, проскользнуть оврагами подальше в степь, днем укрыться в балке или на каком–нибудь хуторе, а в следующую ночь — опять на север. Решение единственно правильное! Капитан Наумов из тех людей, которые и в самом трудном положении не теряют присутствия духа.

* * *

Об этой страшной, трагической ночи уже после войны у меня был разговор с двумя учительницами. Они оказались партизанками, участницами и того рейда, и того голованевского разгрома.

— Воевал бы среди нас молодой Фадеев, — сказала задумчиво одна из них, — он бы написал! Сердца дрогнули бы, очи затуманились слезой.

— Ах, какая это страшная ночь! — вспомнила другая. — Были мы обе тогда девчонками лет по шестнадцати. Целый день возились с ранеными, все время смерть перед глазами. А ночью еще страшней. Забились мы под куст. Сидим и плачем. Тихо всхлипываем. Вдруг раздался голос командира: «Кто тут?» Откликнулись. Он остановился, узнал нас. Затем тут же ординарцам и связным какое–то приказание отдал, поднес к глазам руку со светящимся циферблатом и сказал: «Сверить всем часы! На моих сейчас двадцать три часа одиннадцать минут! Ровно через полчаса — прорыв». Нас удивил этот спокойный голос. И эти часы… Мы даже всхлипывать перестали. Думаем, не все ли равно — в полночь или на рассвете кончится жизнь? Зачем сверять еще минуты? А командир опять к связным обращается: «Двух коней запасных приведите!..» Связные в стороны разошлись. Треск сучьев и скрип снега под ногами затих. Наумов рядом с нами присел, к дубу плечом привалился. Мы думали, вздремнул. Сидим тихо, как мыши… со сбитыми коленями, голодные, иззябшие… Помолчал он минут пять, снова поднял руку с часами к глазам и, не оборачиваясь в нашу сторону, спрашивает: «Что, девушки, страшно?» Всхлипнула моя подруга: «Ох, страшно». — «Погоди, не плачь, — сказал командир. — Сейчас верхе все сядем и вырвемся. Но ты хорошо запомни эту ночь. Замуж выйдешь, детей, внуков иметь будешь, а ночь эту помни… Сейчас вам коней хлопцы достанут…» И отошел в сторону. А мы сидим, одна к другой прижались. «Что он, смеется над нами, что ли?» — спрашивает подруга. «Нет, не смеется. Слышишь? Сказал, на коней верхом посадит». — «Да я ведь никогда верхом не ездила». — «Не ездила — так поедешь». И вы знаете — поехали. И прорвались. Прав был командир. Как–то встретила я его на Крещатике. Прямо так на тротуаре и остановила. «Извините, товарищ генерал».. А он на меня смотрит удивленно. Бровь приподнял: «В чем дело, товарищ?» — «А я ведь помню и никогда не забываю ту ночь в лесу под Станиславчиком. Пожалуй, эта ночь была не только самая страшная, но и самая счастливая в моей жизни: я как бы второй раз родилась». Он вспомнил меня и засмеялся: «В моей жизни это тоже была не совсем обычная ночь…»

* * *

Так рассказывала мне народная учительница, бывшая партизанка кавалерийского отряда Наумова.

В ту ночь триста конников прорвались из Голованевского леса в степь. До рассвета отмахали километров сорок. Чуть сереть стало, уже «костыль»[13] в небе урчит — надо прятаться. А в степи нигде ни лесочка, ни хуторка. Голым–голо.

В глубокую балку загнал свою кавалерию Наумов. Коней в снег положили и снегом забросали. Сами бойцы друг друга маскхалатами укрыли. Лежат. Только наблюдателей человек пять — шесть на бугры выставили в маскировочных халатах.

А над Галочинским лесом — канонада, самолеты проходят волнами.

Так продолжалось весь день. А чуть смерклось, кавалерия Наумова выскочила из балки и — опять на север. Шли без карты, руководствуясь чутьем. Двое суток скакал и на север с маленьким отклонением к западу. На третью ночь совсем изнемогли. Надо было лошадей покормить, людям перекусить хоть немного. Решили завернуть на хуторок. Выслали разведку. Там оказались жандармы. Не хотелось шум поднимать, но что поделаешь. Решились на налет. Ровно в полночь застрекотали автоматы, и в несколько минут от жандармов осталось только мокрое место.

Это была охрана одного из запасных узлов связи полевой ставки Гитлера. До самой ставки оставалось каких–нибудь десять километров. Ох, если бы Наумов знал о таком соседстве! Непременно бы завернул туда: помирать, так с музыкой.

Но все это выяснилось гораздо позже.

Помню как сейчас: прискакали лихие кавалеристы к нам на Припять, и я вместе с их начальником штаба стал наносить маршрут Степного рейда на карту. Смотрю — глазам своим не верю.

— Да знаешь, чертов ты парень, — говорю кавалеристу, — ведь вы были от Гитлера в десяти километрах?!

— Ну да? Не может быть! — отвечает он. — Откуда вы знаете, что там ставка?.. Полевая?

Пришлось объяснить.

Дело в том, что мы с Рудневым еще поздней осенью посылали под Винницу нашего разведчика — марш–агента. Это была учительница. Глаза молодые, печальные, а лицо как печеное яблоко — совсем старушечье. Галей ее звали. Она к нам пробилась из–под Винницы еще в декабре сорок второго. Я ее выспрашивал, как работает железная дорога Жмеринка — Казатин — Киев, а она все твердила о какой–то таинственной постройке в двенадцати километрах севернее Винницы.

— Что там? — допытывался я. — Нефтесклад? Боеприпасы?

— Никто не знает. Село все выселено, жители угнаны. Возводили эти таинственные постройки русские военнопленные в сорок первом году. Говорят, двенадцать тысяч человек было. И когда стройку закончили, все двенадцать тысяч были расстреляны. До одного.

Доложил я Рудневу. Он приказал: «Надо во что бы то ни стало выяснить, что там построено. Поговори с Галей, не пойдет ли она еще раз?»

Галя согласилась пойти. Мы дали ей подробную инструкцию, сказали друг другу пароли и какие–то неловкие напутственные слова.

— Сколько же тебе лет, Галя? — спросил я на прощание.

— Девятнадцать.

Удивился я. Но наши девчата–партизанки объяснили мне все: оказывается, гитлеровцы почти полгода держали Галю в публичном доме; сначала в офицерском, а потом — в солдатском.

Галя не появлялась более трех месяцев. Послал я ее в разведку из Князь–озера, а вернулась она под Припять. Смотрю: еще морщин у нее прибавилось, еще больше глаза стали, горят как огненные.

— Выяснила?

Молча кивнула головой.

— План начертила?

Молчит.

— Что? Аэродром? Горючее? Боеприпасы? Может, завод какой секретный?

— Ставка Гитлера там. — И заплакала. — Почему вы мне мин не дали, подрывному делу не обучили? Почему?

Но мне не до нее уже было. Захватило дух. Побежал, доложил Ковпаку и Рудневу. На Большую землю полетели радиодонесения. Оттуда приказ: проверить. Послали две группы разведчиков, однако ни одна из них не смогла добраться до ставки Гитлера…

* * *

Капитан Наумов прожил у нас на Припяти всего три дня. Не успел он опомниться после своего Степного рейда, как был вызван в Москву. Интерес к его рейду проявлялся неслыханный. И понятно почему: кроме наших донесений, составленных по данным, добытым Галей, в центре, видимо, уже располагали сообщением из винницкого подполья, того, которое на берегах Южного Буга действовало. По сообщениям этим выходило, что в ту самую ночь, когда конница Наумова на хуторке с пятнадцатью жандармами баталию учинила, паника во всей гитлеровской ставке поднялась.

И в другой Ставке эта баталия тоже сразу привлекла к себе внимание. Был слух, что Верховный, выслушав доклад о ней, встал, прошелся по кабинету, трубку закурил и сказал:

— Несолидно как–то получается. Нехорошо. Капитан — и вдруг по ставке Гитлера ударил. Надо ему дать генерала…

Через неделю вернулся к нам в Оревичи молодой генерал Наумов…

* * *

Вспоминая все это, медленно прохожу по улице волынского села Печихвосты, мимо своего штаба. У штаба полно связных. Хлопцы столпились в кучу и не видят меня. Остановился у огромной липы. Слушаю.

— А еще мне пишут, да только брешут, видать, что живут хорошо. Вот послухай: «Хлеба получили на трудодень достаточно. Трудодней на всю семью заработали больше тысячи…» А всех–то трое: моя половина, да парнишка–ученик, да дочка девятилетняя.

— Видно, мать тянется не разгибаясь, — заметил кто–то басом.

— Пишут, что ничего для победы не жалеют…

— Ясно, что не жалеют, когда одна баба с двумя детьми–малолетками более тысячи трудодней выработала.

— Какая уж там жаль–печаль! Что ни говори, а нам полегче все же, — продолжает незнакомый бас, но тут же спохватывается: — Хотя тоже подчас достается и нам.

— А сколько получили хлеба–то?

— В том–то и дело, что не пишут. Если бы получили как следовает — непременно написали бы. А так, догадайся попробуй. Ну да у меня приусадебный ничего… Если только вовремя засадили картоху — хватит…

Не веселый у ребят получился разговор, но голоса все же счастливые, задумчивая теплынь в интонациях.

— Эй вы, скорее развозить почту! Пускай пишут ответы! У Наумова есть связь с разведчиками кавкорпуса. Можно передать письма на Большую землю! — крикнул я и тут же быстро пошел к столовой.

— Поужинаем без спиртного, — сказал генерал.

— Непьющие мы, как все настоящие партизаны–рейдовики, — смеется доктор Тарасов.

— Да, в рейде не разопьешься. Тут вмиг голову можно пропить. И не только свою, — заметил Наумов. А потом вдруг без всякого перехода спрашивает: — Слушай, нет ли у тебя свежих экземпляров «Русского слова»?

Я не знал даже, что это такое — газета, журнал или, может быть, книга какая.

— Газета, — пояснил Наумов. — В Ужгороде издается. Когда я служил на границе в Карпатах, любил ее читать.

— Нет, такой газеты у меня нет. Я больше «Дас рейх» почитываю.

— Владеешь свободно немецким?

— Да какой там свободно… Доктор один у меня есть. С пражским образованием. Вот с его помощью и почитываю.

— Интересно, — улыбнулся Тарасов.

Так мы и отужинали, перебрасываясь как будто ничего не значащими фразами. Затем начались «разговоры по существу». Первым делом, конечно, о противнике.

— Основной враг — четвертая танковая армия немцев. Тут, видимо, все бесспорно? — спросил Наумов.

— Это верно. У меня на пути этой армии один батальончик есть. Под Бродами…

Генерал сделал вид, что пропустил мимо ушей упоминание о батальоне Брайко. Но по глазам его я заметил — принял к сведению.

— А этот немец ваш, он как? Действительно ходит к противнику? Свободно?

— Он в офицерском костюме на Львовскую магистраль уже дважды выскакивал, — сказал Войцехович.

— Это тот, что на Днепре отличился?

— Ага…

— Клейн или Кляйн? Так, что ли?

— Мы Кляйном зовем… А где Медведев? — спрашиваю я у генерала.

— Да где–то тут, на подходе, должен быть, — отвечает Наумов. — Сейчас вся наша активная партизанская братва потянулась поближе к Львову.

— А кто у вас все–таки под Бродами? — интересуется наумовский комиссар. — Там отряд полковника Павленко вчера ночью три эшелона под откос пустил. Один вроде с танками.

— У меня под Бродами Брайко, — улыбнулся я.

— Не слышал такого, — бросил генерал.

— Еще услышите.

— Кто же он? Почему ты в него так веришь?

— Да тут паренек один… Командиром третьего батальона. Бывший пограничник.

— Ну, раз пограничник — это другое дело, — засмеялся Наумов.

— Скажи, пожалуйста… И много их у вас таких? — с доброй улыбкой спрашивает Тарасов.

— Да есть. С десяток наберется. Вот, скажем, грузин Бакрадзе, тот, что Горохов занял.

Наумов нахмурился.

По нашим расчетам выходило, что Горохов заняли хлопцы Бакрадзе. Но Наумов сам стоял в Горохове и оттуда приехал к нам. Спорить не стали. Замяли это дело. И, может быть, напрасно: до сих пор Бакрадзе стоит на своем, а Наумов — на своем.

Стараясь перевести разговор на другую тему, я рассказал тогда Наумову о начале нашего рейда. При этом не удержался, пожаловался на «частного дурака» из штаба — Соколенко–Мартьгнчука. Генерал развеселился и, порывшись в планшете, показал мне текст своей телеграммы.

— На самый верх писал, — многозначительно сказал он.

И я прочитал примерно такое: «Соколенко–Мартынчук всегда вредил партизанскому движению. Надо избавить нас от опеки таких тупоумных руководителей…»

Мы в то время еще не знали, что, как только мнение командиров–практиков дошло до ЦК КП(б)У, Соколенко–Мартынчук был отстранен от руководства партизанами.

Единомыслие во взглядах на опостылевшего нам «частного дурака» стушевало «конфликт» по поводу Горохова. Засиделись с Наумовым за полночь, размышляя над сложившейся обстановкой, обмениваясь информацией. Но по какой–то глупой привычке скрывали все же друг от друга свои намерения. Первым проломил этот ненужный ледок недоверия более опытный в оперативном отношении генерал Наумов:

— Ну, теперь давай решать… Два полноценных партизанских соединения пошли по тылам четвертой армии немцев…

— Значит, нас только двое? — перебил я.

— Нет, не двое, есть еще Медведев с Кузнецовым. По–моему, это он и зовется полковником Павленко. Конспирация… — вздохнул генерал.

— Кузнецова наши разведчики в Бродах видели. А сейчас он, наверное, по тротуарам Львова прогуливается, — сказал Войцехович.

— А как ваш Кляйн? — спросил Тарасов.

— Нет, я своего разведчика берегу. Он поближе к Германии пригодится.

Наумов косо посмотрел на меня при упоминании о Германии.

— Кто же еще из партизан соседствует с нами? — поспешил я отвлечь его от этого новым вопросом.

— Да где–то на Тернопольщине — Шукаев. Еще Федоров — под Ковелем. Затем Иванов шел по моему следу, но почему–то отстал малость. Все это вроде настоящие вояки, хотя и другой, чем мы с тобою, партизанской веры. Тактика у них диверсионная.

— А вера у нас одна — получше бить врагов, — ввернул молчавший до того Мыкола.

— Правильно, — поддержал его Тарасов…

Заговорили о Рудневе, о его гибели. Задумались. Затем опять склонились над картой. Синие прожилки рек Галиции, бегущие к Пруту, а за Днестром — коричневые разводья Карпат. Для нас это не просто творение топографов, а живая земля, обильно политая кровью товарищей.

Испытывая друга, спрашиваю, кивнув на коричневую горную часть карты:

— Ну как, пойдем?

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 13 141516 17 18 Следующая ⇒