Рейд на Сан и Вислу 8 страница

— Ничего мы не загибаем. И не отрицаем заботу о нас руководства. Но вот дурак в штабе — это явление страшное, — взъерепенился вдруг Войцехович.

Нет, мой начштаба был определенно белой вороной среди штабистов, обычно довольно дружно отстаивающих честь мундира своей корпорации. Я так и сказал ему об этом откровенно, добавив, что такие обобщения обычно до добра не доводят. Он посмотрел на меня набычившись, а затем вдруг улыбнулся:

— Так я же не по адресу начальства вообще. Я не обобщаю. Тут вполне конкретный, частный дурак…

— Значит, ты тоже честь мундира штабов таким способом защищаешь? — спросил я.

— А как же? В штабе должны сидеть только умные, талантливые, честные люди. Тут один дурак…

— Ну, ладно, ладно, — перебил его я, так и не уяснив, чего они так взъелись на этого Соколенко–Мартынчука.

Только гораздо позже, после войны, понял, что если бы не помощь партии, Военного совета фронта, Строкача и Ковпака, то и один конкретный, как сказал Вася, «частный дурак» вполне мог бы сорвать наш рейд.

Об этом командир 2–й Молдавской партизанской бригады Яков Шкрябач так записал в своей книге «Дорога в Молдавию»:

«Когда я, сидя над картой, намечал маршрут обоза, у меня возникла мысль, что по такому лесному коридору можно провести незамеченным крупное войсковое соединение, а затем внезапно ударить на Ковель, Луцк, Львов в обход группировки противника, державшейся в районе Шепетовки. Со своим предложением поехал к Сидору Артемьевичу Ковпаку.

Мы долго ходили по Собычину, обсуждая положение на наших боевых участках. Ковпак до этого также отправлял в Овруч обоз и тоже пришел к этой мысли. Но он предложил еще кое–что… Севернее, в Пинских болотах и Полесье, стояло много партизанских соединений и отрядов, которыми командовали Бегма, Сабуров, Иванов, Жуков, Таратута, Рудич, Мирковский, Сатановский, Яремчук и другие. Южнее находились первое Молдавское, Шепетовское, Каменец–Подольское и другие партизанские соединения. Ковпак считал необходимым объединить их, создать партизанский корпус и бросить его вперед, на Сарны, Ковель, Луцк, а вслед за ним вывести крупные соединения Красной Армии. «Дела этих партизанских отрядов кончаются, и из боевых хлопцев можно создать добрую армейскую единицу, способную глубоко вгрызаться в тылы врага», — рассуждал он.

Нас позвали обедать. За столом сидел незнакомый мне, приехавший от Бегмы, полковник. Сидор Артемьевич представил меня: «Оцэ наш сусид Шкрябач». Полковник молча подал мне руку, но не назвал себя.

Во время обеда Ковпак изложил свой план продвижения крупных войсковых сил в Полесье, а также рассказал о задуманном им объединении всех партизанских отрядов.

Некоторое время все молчали, а потом посыпались вопросы, касавшиеся, главным образом, деталей. Ковпак охотно принялся за разъяснения и собирался развернуть карту, как вдруг заговорил полковник.

— Эта идея, Сидор Артемьевич, — полунебрежно заметил он, — на первый взгляд сулит большой стратегический успех. Но она совсем не продумана, фактически невыполнима и, как мне кажется, не годится…

— Чому ж вона не годытся? — спросил Ковпак.

— Трудно мне вам, Сидор Артемьевич, это объяснить, — вздохнул полковник. — Существует целая наука по этому вопросу, и тем, кто не изучал ее, все кажется чересчур простым и ясным…

— Так выходит я, по–твоему, дурак в военном деле? — поднял Ковпак глаза на полковника. — То есть, я не понимаю тактику?..

— Да что вы, Сидор Артемьевич?.. Я имел в виду то, что вы не изучали всех тонкостей военной науки, и задачи такого масштаба вам просто не по плечу… Это же крупный стратегический план!.. — примирительно, но с достоинством знатока проговорил полковник.

Ковпак вышел из себя. Он встал, уперся кулаками в стол.

— Вон!.. Щоб и духу твоего тут не було!.. Иш ты! Вин закончив академию, а всю войну просыдив за тысячу километров в штабе!.. Мы воювалы, а вин — бачь — якусь учену стратегию строив!..

— Да что вы, Сидор Артемьевич!.. Я же ничего не сказал обидного. Я только напомнил, что стратегия — весьма сложное дело! — извивался полковник.

— Войцехович! Павловский! Выпровадьте его!.. Чуете?.. Снарядите отделение из кавэскадрона и перебросьте через линию фронта сего стратега, — совсем рассердился Ковпак. — Вин мене учить приихав, колы война закинчуется!.. А ну, швидко!.. Через пивгодыны щоб його тут не було!

Полковник встал и вышел. Через полчаса он был отправлен, а через два дня благополучно сдан под расписку командованию Красной Армии»[3].

Да, разные люди были в партизанах. Разные были и руководители. Случались и «частные дураки» тоже. Но если я пишу об этом сейчас, то по другой причине и в другой связи. Оказывается, мысль о фланговом ударе с использованием лесного массива южнее верхнего течения Припяти не принадлежала только членам Военного совета Первого Украинского фронта. И Ковпак думал так же. И Шкрябач угадал правильность соображений Ковпака. Именно в народности решений, в поисках того, что выдвигается массами, состоит, пожалуй, главная, характерная черта хрущевского партийного стиля работы. Это я впервые подметил на том знаменательном для меня докладе в штабе фронта, который запомнился на всю жизнь. То была поистине народная стратегия, которую завещал нам В. И. Ленин.

А такой вот Соколенко–Мартынчук не принимал этой стратегии. Больше того, в меру своих возможностей он противился ей и тем навлек на себя глубокие антипатии со стороны моих друзей. Там, в Кукуриках, когда мы вместе разбирали семнадцать молний, подписанных Соколенко–Мартынчуком, их возмущало буквально каждое его слово…

Остальные из принятых в тот день радиограмм касались преимущественно хозяйственных вопросов. Имелось также сообщение об утверждении Мыколы Солдатенко заместителем командира соединения по политической части.

Оказались среди радиограмм и две такие, которые вызвали у нас непритворное раскаяние в своей непозволительной уловке с радиосвязью. Обе были от генерала Строкача. И, может быть, именно потому, что в них не содержалось никакого разноса и никаких угроз, они подействовали особенно сильно.

Генерал Строкач писал:

«Никак не ожидал, чтобы, так энергично показав себя в Карпатах, вы проявляли недопустимую медлительность. Красная Армия уже заняла Сарны. Перед вами рубеж Горыни, который может стать непреодолимым для партизан фронтом. Вам самим его не прорвать…» И сразу вспомнился неудачный бой за город Столин, ненужные потери, ранение Платона Воронько и Цымбала…

Второй радиограммой мы ставились в известность о том, что крупные соединения генералов Сабурова и Бегмы заняли на Горыни Высоцк и Домбровицу.

«…Линия Горыни в этом месте, таким образом, прорвана партизанами, противник делает судорожные попытки заткнуть прорыв. Но вы можете в него проскочить на запад. Немедленно двигайтесь на Высоцк».

— Да, нехорошо получилось, — словно оправдываясь перед самим Строкачом, сказал начальник штаба.

— Ну, как получилось, так уж получилось. Теперь надо как–то выпутываться из этой истории. И побыстрее.

— Давайте ответную молнию, товарищ командир, да потолковее, так, чтобы шито–крыто и концы в воду, — подсказал радист.

Нехорошо было у меня на душе, но в ответе мы постарались сохранить на лице хорошую мину при плохой игре. Склонившись над листочком бумаги, я выводил химическим карандашом: «На ваш номер… нахожусь западнее Высоцка… двести двадцать километров. Подошли вплотную Западному Бугу. Как понять ваше указание? Возвращаться Высоцку на восток или продолжать рейд дальше?»

Подписывая текст этой радиограммы, Мыкола Солдатенко буркнул:

— Как шкодить, так самостоятельно, а как отвечать, так полный треугольник собрал. Давайте, батьки–командиры, чтобы больше нам так не выкручиваться…

Но мы и без него уже решили больше таких радиошуточек не устраивать. Никогда!

Радист схватил текст и выбежал. Через несколько минут мы, не вытерпев, пошли на радиоузел. Он находился в доме попа, возле церкви, к колокольне которой подтянута была антенна. Борзенко уже выстукивал бойко ключом, и наша повинная невидимой дорогой следовала в Киев.

Закончив передачу, радист резко оторвал пальцы от ключа. Наушники у него, очевидно, молчали. Лицо было спокойно. Но вдруг глаза радиста сузились, рука стала торопливо шарить по столу. Схватив карандаш, он быстро начал записывать какие–то непонятные нам цифры. Три головы склонились над аппаратом «УС–5», вслушиваясь сквозь черную оболочку оживших наушников в тонкий писк морзянки. Но вот и она замолкла. Пауза. Еще несколько секунд ожидания. Операторы обменялись расписками. Прозвучало традиционное приветствие радистов — три шестерки. И сеанс окончился.

Борзенко склонился над шифром. Только что принятые цифры оживают, становятся буквами, и вот уже на чистом листе бумаги медленно, слог за слогом возникают слова: «…спасибо. Не сомневался в вашем успехе, хотя молчание ваше встревожило и насторожило нас. Желаю успеха! Сообщите, на каком участке вышли к Западному Бугу. Привет. Тимофей».

Тимофей Амвросьевич Строкач был, как всегда, корректен. Но в его радиограмме содержался вопрос, который исключал всякую возможность скрыть нашу вторую погрешность. Я сразу подчеркнул карандашом слова «на каком участке вышли к Западному Бугу» и посмотрел вопросительно на начштаба и замполита.

— Надо круто сворачивать на юг, — сказал Войцехович.

— Само собой. Хватит этой «лесной тактики», — подтвердил Солдатенко.

— Да. Мы выжали из лесов все. Будем стремительно спускаться на юг.

— Значит, все же ход конем? — не утерпел завзятый шахматист Вася.

— Как видишь…

— Разведка прощупывает железку. От Любомля до Ковеля, — тоном рапорта доложил Войцехович.

Он тут же показал мне на часы. Было два часа дня. На это время мы вызвали всех пятерых комбатов с комиссарами для короткого совещания.

— Начнем?

— Приглашай вызванных.

Через несколько минут комната заполнилась холодным воздухом и паром, который словно внесли с собой вошедшие в штаб люди. Впереди Давид Ильич Бакрадзе и Петр Леонтьевич Кульбака. Затем следовали командир третьего батальона Петя Брайко, капитан Шумейко, сменивший выбывшего по ранению Платона Воронько, ветеран из Кролевецкого отряда Токарь, заменивший Матющенко, комиссары Цымбал и Пшеницын. С длинными усами и волочащейся по земле плетью важно выступал Саша Усач — Ленкин — командир кавэскадрона. Был здесь, конечно, и новый помпохоз Федчук — после ловкого перехода с волов на коней признанный авторитет даже у старых партизан. Мелькнула снова мысль: «А все–таки что же такое авторитет в партизанском отряде? Так тогда Мыкола мне и не ответил. Забыл?»

Я огласил радиограмму, сообщавшую об утверждении Солдатенко замполитом соединения. Пожелал ему успеха. Командиры поздравили «нового комиссара».

В начале совещания решались организационно–хозяйственные, бытовые и строевые вопросы.

— В ходе первых десяти дней рейда выявилась уйма всяких неполадок, и хотя они исправлялись на ходу, но не обходилось и без мелких свар, кривотолков, неурядиц. Комбаты зачастую решали их между собой, но трения мешают делу, — сказал я напрямик. — Какие жалобы и претензии есть к штабу соединения? Давайте выкладывайте, что у кого.

Дав выговориться комбатам, я предоставил слово Войцеховичу. Он, как никто, умел воздействовать на неизбежные «местнические» настроения, которые чаще всего брали свое начало от помпохоза и старшин.

Начальник штаба и на этот раз блестяще справлялся с ролью мирового судьи. Мне оставалось сказать лишь две — три фразы, чтобы придать его указаниям форму командирского приказа. Но…

Мы ведь шли в рейд, то есть, по нашим партизанским понятиям, «совершали глубокую операцию», основой которой был маневр. В тот период войны уже прекрасно было усвоено и повторялось на все лады крылатое суворовское изречение: каждый солдат должен понимать свой маневр.

Нам предстояло стремительно свернуть на юг. Так решило командование соединения. Но поймут ли сразу этот маневр солдаты? Вполне ли ясен он даже командирам партизанских батальонов, людям, облеченным гораздо большей самостоятельностью и властью, чем, скажем, командир стрелкового батальона в войсках? Проверим. Начнем с общей обстановки.

— Совещание не окончено. Товарищи комбаты и комиссары, попрошу подойти к карте. Противник…

Тут я сделал паузу и посмотрел на склонившихся над столом людей в телогрейках, крестьянских кожухах, немецких мундирах и обычных штатских пиджаках. Нет, тут обычная схема командирского инструктажа не годится. И, переходя с официального на обычный дружеский разговор, я зачитал им захваченный в Кукуриках документ за подписью бандеровского «полковника» Гончаренко. Партизанские командиры слушали внимательно, изредка хмыкая, а иногда и комментируя наиболее хлесткие выражения и наглое бахвальство бандита. Жмуркин ерзал как на иголках. Роберт Кляйн молчал, но на его лице я заметил выразительную мину.

— Вопросы есть?

— Все ясно, — загудело в комнате.

— Какой вывод, товарищи?

— Вывод напрашивается сам собой, — первым сказал Шумейко. Комбат–пять слыл у нас «спецом по украинским националистам». — Враг коварный, опасный своим вероломством, подлостью и тем, что он собирается применять против нас всякие партизанские хитрости.

— Так треба нам его перехитрить, — наивно сказал прямодушный и совсем не способный на коварство Кульбака.

Все засмеялись.

— А конкретно, Петро Леонтьевич?

— Конкретно, конкретно, — запнулся комбат–два. — То вже пускай наши хитрованы и дипломаты голову ломают. Вот Шумейко… или Брайко.

— А чего ж? И подумаем, — весело отозвался из угла Брайко. — Если не подумаем, то ничего и не выдумаем. А подумаем — глядишь, чего–нибудь и придумаем. Правда, контрразведчики? — обратился он к Жмуркину и Кляйну.

Те поддержали комбата–три согласными кивками.

После этого я и повел речь о дальнейшем направлении рейда:

— У нас есть два варианта. Первый — двигаться дальше на запад, форсировать Буг и войти в Польшу. Второй — сегодня же круто повернуть на юг, пересечь железную дорогу и выйти в лесостепной район юго–западной части Волыни.

— А дальше? — озабоченно спросил Кульбака.

— А дальше — Львовщина и Днестр.

— А за Днестром що? — допытывался Кульбака, хотя на его вопросы уже не требовалось ответа: огромная ладонь комбата–два закрывала на карте кряжи лесистых Карпат.

— Ты что же Карпаты прикрыл, генацвале? — с ухмылкой спросил друга Давид Бакрадзе.

— А щоб мои очи их никогда не бачили, тии горы! Щоб мои ноги больше на них не ступали!

Искреннее восклицание Петра Леонтьевича вызвало общий смех.

— Так что же, товарищ комбат, вы за то, чтобы мы держали курс на Польшу? — ехидненько хмыкнул въедливый Петя Брайко.

— А що мини Польша? Горы там йэ?

— Гор впереди не видно. Лесистая равнина до самой Вислы. И за Вислой тоже, — тоном объективного справочника доложил начальник штаба.

— Ну раз нема гор и стоить тая Польша на ровном месте, так я согласен.

— А за Польшей будет уже Германия. Тогда как? — опять съехидничал шустрый Петя.

— Так що ты мэнэ Германией лякаешь? Я третий год с хвашистами воюю и жив–здоров.

Разговор принимал шуточный оборот. Я же преследовал серьезные цели. Да и для себя решал сложную психологическую задачу.

— Постойте, товарищ Кульбака. Нельзя же все сводить к одним горам. А потом, даже если мы сейчас же повернем на юг, до Карпат еще топать и топать. Километров триста — четыреста ровной местности. Хватает! Можно, не доходя Карпат, свернуть снова и на запад, и на восток…

— Ну, хиба що так, — смирился Петро Леонтьевич.

Я попросил Войцеховича огласить разведсводку, составленную по последним донесениям тех же комбатов. Выяснилась довольно интересная картина. Южнее железной дороги до самого Владимира–Волынского, а может быть, и дальше на юг густой сетью расположились мелкие отряды бандеровцев. Был один и покрупнее — курень некоего Сосенко–Антонюка. Там же можно было встретить и «лесных чертей».

— Рассчитывать на внезапный налет и везение, как на том водохреще, больше нечего. Разгром кукурикского куреня должен, конечно, встревожить бандитов. Теперь они будут осмотрительнее. На легкие победы прошу не рассчитывать! Тем более, что куренной атаман улепетнул из–под самого носа кавэскадрона и нашего бравого, но не очень бдительного товарища Ленкина.

Мы не знали точно, был ли это сам Гончаренко или кто–нибудь рангом пониже. Но такой случай в Кукуриках действительно имел место. Утром, когда село казалось уже полностью очищенным от бандитов и наши партизаны разместились по хатам, а кое–кто успел даже плотно перекусить обильной крещенской, снедью, припасенной стрельцами куреня Гончаренко, в расположении кавэскадрона из клуни или из скирды соломы вылез сотник, а может, и сам куренной. Он прошел по двору незамеченным, и только в воротах его окликнул часовой. Показавшийся караульному чем–то подозрительным, человек все же буркнул пароль. Часовой пропустил незнакомца. А у плетня стояли оседланные лошади кавэскадрона. Бандит вскочил на одну из них и, не обращая внимания на окрики, взял сразу в галоп вдоль улицы. Пока часовой догадался выстрелить, конник свернул в переулок. Пальба поднялась по всему селу. Конник скакал по улицам, иногда в нескольких шагах от шмыгавших из хаты в хату партизан. Но, видимо, он родился под счастливой звездой. Пули рыли снег вокруг коня, а в цель ни одна не попала. Усачу влетело, конечно. Но куренной, если только это был он, ускакал.

Тот случай я и имел в виду, упрекнув командира кавэскадрона.

Совещание продолжалось.

— Ну, а как считаешь ты, Васыль? Юг или Польша? — шепнул я Войцеховичу.

— На юге — бандеровские банды.

— Следовательно?

— Следовательно, бои, — раздраженно сказал начштаба.

— Бои з цыми бандитами? А на черта воны нам здалысь? — опять вспылил Кульбака, хотя и не очень искренне.

— Да, ненужные потери, расход боеприпасов.

— Ось, прийде Ватутин и Красная Армия, их, как блох ногтем, передушат. А нам лучше вперед, на запад! Даешь на Польшу, раз она на ровном месте. Правильно я говорю?

Нет, определенно призрак Карпат не давал Кульбаке покоя!

— Погоди, дорогой кацо, погоди, — перебил Кульбаку Давид Бакрадзе. — Далеко еще до Карпат. Что там пишут о Красной Армии этот Гончаренко и Савур? Прошу зачитать.

Мыкола Солдатенко взял со стола листочки тонкой папиросной бумаги, на которой была отпечатана бандитская инструкция.

— Значит, так… «В бой с Червоной Армией не вступать… С партизанами вести самую наглую войну…»

— Почему наглую, генацвале? Что это он сам себя ругает? Ты, товарищ Мыкола, не прибавляешь?

— Та цэ по–галычаньскому вин пыше. Наглую — значит жестокую, упертую… Понятно? — объяснил Солдатенко.

— Читайте дальше, товарищ комиссар, — весь светясь от хитрости, попросил Брайко.

— Зараз… Цэ тут я… Ага… Вот оно… «Разбирать, где армия, а где партизаны по зовнишнему виду: армия носит погоны, а партизаны — только красные стрички на шапках». Ось какой стратег Камень–Каширского уезда.

— Ну, насчет нас–то он явно промазал, — весело сказал Петя Брайко. — У нас же никто этих ленточек сроду не носил. У всех обыкновенные красноармейские звездочки.

Действительно, в нашем партизанском соединении еще с легкой руки комиссара Руднева, старавшегося ввести армейскую дисциплину, красные ленточки были отвергнуты раз и навсегда. Тут сказывались свои обычаи и нравы кавпаковцев. И наиболее несдержанные, острые на язык молодые ребята гордились своим особым положением своеобразной партизанской гвардии. Местных партизан с ленточками на шапках они в шутку звали «гребешками» и порой вышучивали: «Петушок–гребешок, а ты живого фашиста видел?»

— Так что, если по головному убору судить, мы вполне за армию сойдем, — поддержал Петю Брайко Кульбака. — А ну, почитай еще раз, как он там собирается нас узнавать, тот бандюга?

— «Армия носит погоны и звездочки, а партизаны…»

— Почекай… Значит, мы для него уже и так наполовину армия. Во как!

Кульбака замолчал. Мы вопросительно переглянулись, и через несколько секунд молчаливого раздумья глаза у всех присутствующих зажглись хитринкой. Случилось то, что всегда бывает в крепком, сплоченном коллективе, когда жизнь ставит какую–то преграду. Среди людей, которым надлежит преодолеть барьер (если только это люди одной цели), непременно бывает такой удивительный миг, секундная пауза, после чего зажигаются блеском единой мысли глаза, начинают биться в унисон сердца…

Именно этот миг и наступил сейчас в штабе партизан, в далеком глухом полесском селе Кукурики.

— А чем мы не армия? — загремело сразу несколько голосов.

— Погоны наденем — и все.

— Только надо сразу, в один день.

— Ну, где ты сразу наберешь погонов столько?!

— То уж пускай хозчасть думает. Хватит им волам хвосты крутить. Пускай и военным делом занимаются.

— Хай и тому атаману покрутят…

Я взглянул на Федчука. До тех пор пока шло сугубо военное совещание, он сидел скромно и помалкивал. Но теперь, поглаживая свою инженерскую бородку, вышел на середину.

— Прошу разъяснения. Какой требуется на погоны материал?

— Комиссар батальона Цымбал! Андрей Калинович! Ты только что прибыл из киевского госпиталя. Давай инструктаж.

Цымбал охотно разъяснил:

— Погоны фронтовые из защитного сукна или плащ–палатки. Канты красные, черные или голубые. Зависит от рода войск.

— Ну, голубые нам не потребуются. Это летчикам. Черных тоже немного, — вставил старший лейтенант Слупский.

— Сколько погон прикажете пошить? — с достоинством спросил помпохоз.

— Две тысячи пар, — сказал начальник штаба. — Даже полторы тысячи для первого раза хватит. Найдется у вас материал?

— Грузовые парашютные мешки в обозе везу. Защитного цвета брезент. Вот красного сукна на канты где достать, пока не знаю.

— Сойдет и хлопчатка.

Смысл этого предложения мне понравился. Я думал уже над тем, чтобы сделать этот прием оперативной маскировки как можно чище и скрытнее.

— Кто выполнит вам эту работу? Ее надо провести быстро, тихо, без болтовни, товарищ Федчук. Отнеситесь к заданию по–военному. И всех остальных прошу не болтать лишнего. Только так может быть достигнут должный эффект.

Веселые лица посерьезнели, смеющиеся, озорные глаза приобрели деловое выражение. Кажется, люди начинали понимать, что задумана не шутка, не забава — маскарад этот может принести немалую пользу.

— До выступления из Кукурик никто, кроме присутствующих здесь, не должен посвящаться в наш замысел, — еще раз подчеркнул я. — Переодеть отряд надо на марше в лесу. Для нашей хозчасти это дело чести. Кто у вас, товарищ Федчук, будет выполнять эту работу?

Федчук не спеша думал. Комбаты и комиссары, которых уже увлекла идея, с сомнением глядели на бывшего инженера.

— Главная трудность — достать материи на канты.

— Это мы найдем. У меня в батальоне еще с Нового года кумачовые плакаты хранятся, — сказал Петя Брайко.

— А кто тоби ту работу зробить, Федчук? — повторил мой вопрос Кульбака.

— Кто? Еще от Павловского из скалатского гетто у меня в хозчасти народ есть.

Мы вспомнили, что освобожденные из фашистского плена евреи в городе Скалате на Тарнополыцине были портные, шорники и сапожники. Старики, правда, поотстали на Збруче. А те, кто покрепче, помоложе, прошли вместе с нами Карпаты и вросли в партизанскую жизнь.

Снова шутки, прибаутки. Совещание закончено. Бравый народ из батальонов похохатывал, закуривал и, подмигивая друг другу, расходился. А штаб и хозчасть продолжали разрабатывать необычный замысел.

Войцехович настаивал:

— Главное, сохранить военную тайну. Пошивочную мастерскую надо организовать в одном месте.

— Я думаю, в школе, где у бандеровцев был штаб, — делился соображениями Федчук.

— Никого из посторонних к школе не подпускать. Сколько у вас имеется швейных машинок?

— Хватит, товарищ начштаба. Нам же сам пан Гончаренко наследство оставил…

Часа через два, проезжая верхом по селу, я увидел возле школы часового. А в стороне еще два парных конных патруля; они не пускали в район школы не только местных жителей, но и своих товарищей — партизан. Спешившись, я зашел в помещение. Наш архитектор и художник Тутученко на обороте немецкой карты, напечатанной на шикарной глянцевой бумаге, при консультации Цымбала и Слупского нарисовал несколько вариантов погон.

— Это для рядового состава. Это для сержантов я старшин. А вот отдельно для партизанских офицеров, — доложил с улыбкой Тутученко.

На большом обеденном столе работали два закройщика, полосуя брезент грузовых парашютных мешков. Федчук инструктировал портных строгим голосом:

— Нужно, чтоби из села вышли партизаны, а возле железной дороги все стали бы Красной Армией. Понятно? Народу пока не болтать. Из школы никуда не выходить.

Семь или восемь ножных и две ручные швейные машины застрекотали дружно, как хорошая пулеметная рота.

Федчук отошел в сторону и, склонившись к моему уху, конфиденциально зашептал:

— Надо бы, товарищ командир, позаботиться, чтобы в шапке у каждого бойца была иголка с ниткой, как и положено бывалому солдату. Да и пара пуговиц тоже. Вот только где взять форменные пуговицы со звездочкой?

— Можно и неформенные, — еле сдерживая улыбку, ответил я.

— Ну, тогда дело поправимое. Разрешите невзначай устроить проверку. Вроде выясняем готовность к походу — есть ли шило, мыло, иголка и пуговица. Старшинам накручу хвост. А они пусть проверяют.

— Только глядите, товарищ Федчук, — военная тайна. Не перегнуть бы палку.

— Будьте уверены, товарищ командир…

* * *

Когда я вышел из школы, переоборудованной в военную пошивочную мастерскую, часовой по–ефрейторски взял на караул немецким карабином. Однако не выдержал моего взгляда и заговорщицки подморгнул. Этот солдат понимал свой маневр!

Но ни часовому у дверей школы, ни мне самому и никому из инициаторов нашего переодевания тогда и в голову не приходило, какими далеко идущими последствиями обернется эта затея. Мы даже не подозревали, что, кроме лесных бандитов уездного, камень–каширского масштаба, над погонами, внезапно блеснувшими на Буге и у Вислы, будут ломать головы и верховное командование вермахта, и Гиммлер в Берлине, и наместник фюрера Франк в Кракове, и Бур–Комаровский, и даже сэр Уинстон Черчилль на берегах Темзы.

— Суточную стоянку в Кукуриках мы хорошо использовали, Васыль, — сказал я на следующее утро, заходя в штаб.

Войцехович утвердительно кивнул головой. Настроение у него было отличное. Оттепель сменилась обильным снегопадом. Настоящие крещенские морозы еще не наступили, но санный путь был уже обеспечен.

Объезжая село, где мы решили остаться еще на один день, я заглянул в санчасть. Бесспорно, нам не обойтись без серьезных стычек и боев с противником. Значит, будут и раненые. После возвращения из Карпатского рейда Москва прислала нам нового начальника санчасти, доктора Скрипниченко. Молодой, энергичный, с руками пианиста и фигурой бегуна на дальние дистанции, он уже не раз бывал у меня с докладом. Невольно сравнивал я его с нашими первыми врачами: Диной Казимировной Маевской — начальником партизанской санчасти с первых дней существования отряда, с ее преемником Иваном Марковичем Савченко, погибшим смертью героя при выходе из Карпат. Скрипниченко вроде моложе и энергичнее. Но как он справится в боях? Правда, теперь у нас целая санитарная служба: опытные санитары, хирургические сестры, врачи в батальонах. Да и сам Скрипниченко — ученик знаменитого Березкина, главного хирурга военного госпиталя в Москве. Он еще на стоянке в Собычине поставил санчасть на армейскую ногу, перенося в партизанские условия все лучшее, что давал опыт полевой хирургии на фронтах первых двух лет войны.

Не обошлось и без «европейского опыта». В Черном лесу под Станиславом мы спасли беглецов из Станиславского гетто. Они, как загнанные звери, скрывались в лесной чаще. Среди них был доктор Циммер. Он получил высшее медицинское образование в Праге, долгие годы жил и практиковал в довоенной Польше, потом, при освобождении Станислава в 1939 году, стал советским гражданином, а затем попал в партизаны. Правда, Циммер не был хирургом по специальности. Но в условиях частной врачебной практики, процветавшей в Польше, ему приходилось, конечно, быть универсалом. Доктор Зима, как переименовали Циммера наши партизаны, был очень полезен в санчасти: мы захватывали немало немецких медикаментов, в которых не всегда могли разобраться наши врачи. С момента появления доктора Зимы запасы этих медикаментов быстро пошли в ход. Был Циммер полезен и нашей разведке: владея немецким, польским, чешским языками и немножко «кумекая» по–венгерски, он по совместительству выполнял обязанности переводчика и комментатора трофейных документов. А по мере приближения к Польше пригодился и лично мне: с его помощью я входил в курс сложнейшей довоенной политики польского правительства и странного для нашего понимания государственного устройства этой страны.

— Да будет вам известно, товарищ командир, что перед войной в Польше существовало тридцать шесть политических партий, — тоном лектора или частного адвоката наставлял меня Циммер и, загибая пальцы, перечислял названия этих партий.

Когда у меня бывало свободное время, я с интересом выслушивал эти «лекции». Хотелось, поелику возможно, поднять завесу странного, чуждого и запутанного буржуазного мира, с которым, может быть, придется встретиться вскоре. Я не ясно отдавал себе отчет, зачем все это мне понадобится, и оправдывал свое любопытство только одним: «Черт ее знает, некоторая ориентировка в политической жизни страны, через которую лежит твой путь, никогда не помешает».

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒