My Friend Michael by Frank Cascio 5 страница

Впервые Майкл познакомился с рецептурными препаратами, в частности с Демеролом, еще до того, как встретил меня. В 1984 году во время съемок рекламы Pepsi у него загорелись волосы, и он получил ожоги второй и третьей степени на коже головы и теле. Ожоги были чрезвычайно болезненными, и доктора прописали болеутоляющие.

Теперь, находясь в турне и снова испытывая сильные боли, Майкл вернулся к лекарствам. Может быть, он просто следовал указаниям врачей: после шоу уровень его адреналина был так высок, что по-другому он не мог спать. Но как знать, лечение могло быть и его собственной идеей. Как бы там ни было, со временем Майкл начал полагаться на Демерол как на успокоительное после концертов и, вероятно, способ отключаться от чрезмерного стресса, давления и обязательств своей исключительной жизни.

Кто может реалистично представить себе, каково это, быть Майклом? Любящие фанаты визжали вокруг него целый день, а вечерами он выступал по несколько часов как Король Поп-музыки. После, придя домой, он должен был переключаться в реверс и пытаться отдохнуть, чтобы назавтра повторить все с начала. Как невозможно, должно быть, было привести свой организм из перевозбуждения к полному спокойствию сна. Это не естественный распорядок жизни для человека. На такое была способна только машина. Но таково было его расписание изо дня в день. А теперь ко всему этому добавьте сокрушительный вес лживых обвинений в совращении ребенка.

Тогда я не замечал, что Майкл расстроен, изможден или подавлен, но мой отец, периодически присоединявшийся к нам в турне, видел, что он находится под большим стрессом и это физически сказывается на нем. Как мне видится теперь, у Майкла, когда он чувствовал себя на пределе, было только два выхода. Первый – сказать «я больше не могу» и уйти. Но Майкл был перфекционистом. Он не хотел демонстрировать слабость. Он хотел доказать миру, что ни в чем не виновен и достаточно силен, чтобы противостоять обвинениям. Так что уход он даже не рассматривал. Единственной альтернативой было использовать все имеющиеся средства, чтобы как-то вытерпеть это. Майкл не искал кайфа. Ему нужно было двигаться по жизни, несмотря на невыносимые обстоятельства, и он делал это единственным возможным способом.

В то время «лекарство», которое Майкл принимал, чтобы засыпать, никак особенно не сказывалось на нем во время нашего общения. Доктор приходил, после чего Майкл сразу отправлялся в постель. Я понимал, что он принимает медикаменты, чтобы заснуть. Я ничего не знал о рецептурных болеутоляющих. Доктор был рядом, чтобы следить за его здоровьем. Для меня, молодого подростка, мир все еще был простым и черно-белым, и доктора в нем всегда прописывали лекарства с целью лечения пациентов. Я полагал, что мой друг в надежных руках.

Теперь, оглядываясь на ту поездку глазами взрослого, я могу разглядеть пару случаев, когда ежедневный стресс, с которым жил Майкл, и губительные последствия этого стресса проявляли себя.

Один случай произошел, когда Майкл занимался со мной и Эдди школьными заданиями. На первый взгляд, Майкл, казалось, был в порядке. Все было нормально. Потом ни с того ни с сего посреди разговора он произнес нечто очень странное:

– Мама, – сказал он, – я хочу поехать в Диснейленд увидеть Микки-Мауса.

Он напугал меня.

– Эплхэд? Ты что? – в замешательстве спросил я. От звука моего голоса Майкл сразу пришел в себя. Он, казалось, не осознавал, что только что сказал. Когда я повторил ему его фразу, он рассудил:

– Должно быть, это от лекарства. Иногда лекарство на меня так влияет.

Тогда я впервые почувствовал, что он не совсем в порядке. Я забеспокоился и позже спросил об этом врача. Тот сказал, что подобный провал – это нормальный побочный эффект лекарства, которое принимал Майкл, и что волноваться не о чем. И снова я поверил доктору. Какие причины у меня были не верить? И только недавно мне пришло в голову, что если в момент помутнения сознания Майкл раскрывал свои глубочайшие откровения, то заключались они в том, что он просто мечтал быть ребенком, которого родители везут в Диснейленд.

Другой эпизод произошел в Сантьяго в бассейне отеля. Мы с Эдди и Майклом отмокали в теплой ванне, должно быть, дурачась и проверяя, как долго можем не дышать под водой. (Почему-то купаться Майкл всегда ходил в пижамных штанах и футболке. Купальных костюмов он не носил.) Вдруг Майкл сказал: «Сейчас я задержу дыхание», – и скользнул под воду. Время шло. Нервничая, я посмотрел на Эдди. Поначалу я видел пузыри, поднимающиеся от носа Майкла. Потом пузыри кончились. Наконец, я не смог больше этого выносить – я нырнул и вытянул Майкла на поверхность.

– Эплхэд, ты в порядке? – спросил я.

Он был в сознании, но как-то немного не в себе.

– Да… Я не знаю, что произошло, – ответил он. – Я, должно быть, заснул.

Может, это прозвучит странно, но, как бы ни показалось со стороны, я почти уверен, что в тот момент он не был на лекарствах. За годы, что я знал его, я научился довольно хорошо различать, когда он был на чем-то, а когда нет, и в ретроспективе мне на самом деле кажется, что в той ситуации Майкл был трезв. Он выглядел потрясенным, как если бы сам не мог поверить в то, что случилось, и все продолжал извиняться и твердить, что не хотел нас напугать. Он знал, что мы зависели от него, и не желал показывать свою уязвимость.

Несмотря на эти инциденты, я считал, что с Майклом все в порядке, до тех пор пока однажды перед концертом в Мехико внезапно не появилась Элизабет Тейлор.

Майкл преклонялся перед некоторыми кинозвездами, и Элизабет была одной из его любимиц. Он чувствовал особенное родство с детьми-звездами – или бывшими детьми-звездами, как Элизабет, – потому что у них было во многом похожее взросление. На самом деле, первую встречу между Майклом и Элизабет Тейлор устроил мой отец. Это случилось, когда Элизабет выдавала одну из своих дочерей замуж и жила в Helmsley Palace одновременно с Майклом. Хотя в тот день Майкл собирался уезжать, он вызвал отца и попросил: «Доминик, пожалуйста, передайте эту записку Элизабет Тейлор. Я бы очень хотел с ней встретиться». С этими словами он вручил отцу записку. Отец надлежащим образом доставил послание звезде, когда та вернулась со свадьбы. Приехав в отель снова два или три месяца спустя, Майкл все спрашивал отца: «Вы отдали письмо Элизабет? Вы уверены, что она его получила?» Он не мог поверить, что она не отреагировала. Месяц спустя она, наконец, позвонила, и при следующей встрече с отцом Майкл счастливо доложил, что они с Элизабет ходили ужинать. Дальнейшая история всем известна. Элизабет была участливой женщиной и относилась к Майклу очень по-матерински. Когда их пути пересекались, они ужинали вместе и оказывали друг другу любезности: она одалживала ему свое шале в Гштаде, он предоставил Неверлэнд для церемонии бракосочетания с ее восьмым и последним мужем Ларри Фортенски.

К моменту ее визита в Мехико Майкл уже считал Элизабет доверенным другом, поэтому, когда она появилась, он поначалу был страшно доволен. Но за кулисами перед началом шоу Элизабет отвела меня и Эдди в сторонку.

– Майклу нужно будет ненадолго уехать, – сказала она нам по секрету. – Он нехорошо себя чувствует, и мы окажем ему помощь. После шоу он сядет в самолет, и мы заберем его в надежное место.

Вот и все. Майкл отправлялся в реабилитационную клинику.

Мы с Эдди провели с Майклом почти два месяца, когда нашим «приключениям Гека Финна» неожиданно пришел конец. Майкл знал, что мы присутствуем в его жизни не сами по себе. К нам прилагались еще родители, брат и сестра. Мы все стали ему семьей в самые тяжелые времена. В нас он нашел людей, которые поддерживали и любили его за его личность, что бы ни говорили о нем другие. Я часто спрашиваю себя, что такого он во мне увидел, и думаю, ответ прост: в моих глазах он чувствовал, что узнан, что в нем видят того, кем он был на самом деле. Он нравился мне за то же, за что нравился себе сам. Он был просто одним из моих лучших друзей.

В тот вечер мы с Эдди смотрели финальный концерт, уже понимая, что все изменилось. Остаток нашего турне отменялся, и от этой мысли было непередаваемо грустно. После шоу мы поехали с Майклом в аэропорт, где его ждал частный самолет. В машине мы попрощались, все втроем заливаясь слезами. Майкл взошел на борт самолета и отправился в Лондон, где должен был лечь в реабилитационную клинику. Никто кроме нас не знал, что он улетел. Когда мы вернулись к отелю, охранник с полотенцем на голове помахал поклонникам и вошел с нами в здание, притворяясь Майклом. В ту ночь мы с Эдди забрались в постель Майкла и почти всю ночь не спали, беседуя. Без него комната казалась странно пустой.

Родители были уже на пути к нам – они планировали очередной раз навестить нас в Мехико. Когда они прибыли, Билл Брей объяснил им, что планы изменились: Майкл отменил оставшуюся часть тура и лег в клинику. Мои мама с папой увидели лишь, что Майклу нехорошо и нужна передышка от непрерывных выступлений. Они не думали о том, что он лег в клинику из-за лекарственной зависимости или что они оставили детей на попечении человека в нетрезвом сознании – мысль, вселяющая ужас в любого родителя. Отношения Майкла с лекарствами, которые со временем станут гораздо более непростыми и заметными, не были в центре их внимания. Во всяком случае, они справедливо доверяли Майклу – он никогда бы не позволил чему-либо отразиться на заботе об их детях.

В последующие годы Майкл объяснит мне, что отмена турне состоялась не из-за лекарственной зависимости. Решение было принято потому, что дальше тур направлялся в Пуэрто-Рико, город на американской земле, а вернись Майкл в тот момент в США, ему грозил бы вполне реальный риск ареста по обвинениям в совращении ребенка. Чтобы избежать ареста, его команде пришлось придумать способ освободить его от окончания тура. Страховое покрытие распространялось на отмену концертов только одном случае – если Майкл отказывался давать их по состоянию здоровья. Поэтому он сказал миру, что зависим от лекарств. Это было унизительно – еще один серьезный удар по его репутации, – но у него не было иного выхода. Покидать тур при таких унизительных обстоятельствах, должно быть, было мучительно для Майкла. Что же касается меня, то в моем личном маленьком мирке необходимость идти в восьмой класс в Нью-Джерси после полетов в экзотические места и участия в концертном туре одного из известнейших артистов тоже стала грубым возвращением в реальность.

Глава 6. Два мира.

*Первая часть перевода*

Мы с Эдди покинули Мексику 13 ноября 1993 года, в этот день неожиданно прервалось наше фантастическое путешествие. Возвращаться к школьным занятиям и заново привыкать к нормальной жизни мне было нелегко. До начала турне я ждал с нетерпением, когда пойду в новую школу в новом городе. Мы с мамой пошли в магазин, чтобы купить мне новую одежду и все необходимое, но мое катастрофическое опоздание к началу учебного года сделало меня центром внимания, а причину, по которой я пропустил занятия, можно было назвать шокирующей. Я стал знаменитостью среди своих приятелей-восьмиклассников еще до того, как познакомился с ними.

Майкла обвинили в растлении ребенка, и вот он я – подросток, который сопровождал его в путешествии. Со стороны, надо признаться, это действительно выглядело довольно странно. Не все знали Майкла настолько хорошо, чтобы доверять ему, как это делали мои родители. Окружной прокурор даже прислал моему отцу факс, в котором высказывал опасение, что его дети подвергаются риску, проводя время с Майклом Джексоном. Отец проигнорировал это предостережение. Наверное, нет нечего странного в том, что я и Эдди оказались под перекрестным огнем журналистов. Они разбили лагерь перед нашим домом. Одна журналистка, Дайан Даймонд, корреспондент из телепрограммы Hard Copy, позвонила в дверь и сунула микрофон моему отцу под нос. За мной шли по пятам, когда я выходил из дома. Иногда журналисты приезжали в школу, чтобы расспросить детей обо мне. Наши новые соседи, с которыми мы тогда еще не были знакомы, позже признались родителям, что репортеры предлагали их детям стодолларовые банкноты в обмен на наши снимки. Дирекция школы выпустила памятку для учеников, в которой их просили не общаться с прессой.

Из-за всей этой шумихи Майкл прислал главу своей команды телохранителей, Уэйна Нейджина, чтобы он пожил с нами и помог справляться с ситуацией до тех пор, пока она не нормализуется. Родители старались не делать из происходящего проблемы. Они относились к этому просто, повторяя мне и Эдди: «Будьте внимательны к тому, что говорите. Продолжайте жить своей жизнью».

Но моя жизнь изменилась. Когда я шел по школьному коридору, было слышно, как ученики шепчут: «Это парень, который был с Майклом Джексоном». Некоторые считали меня чудаком, странным. Другие были заинтригованы. Самая популярная девочка в школе хотела со мной встречаться. Это было круто. Я был счастлив ходить с ней на вечеринки, но понимал, что я сам ей не интересен. Я подружился с парнем, которого звали Брэд Робертс. Он понимал, что меня обсуждают, и был своего рода защитником: я знал, что он меня прикрывает. Обычно меня не напрягало некоторое внимание со стороны окружающих. Неутомимый проказник, я, например, любил тайком направлять на людей луч лазерной указки и наблюдать, как они пытаются найти источник света. Таков я был. Но в тот момент даже мне захотелось спрятаться от лучей прожекторов.

Опыт, который я получил, начав учиться той осенью, меня изменил. Я был неглуп. Я понимал, что привлекаю внимание потому, что связан с Майклом. Я стал очень осторожно выбирать друзей, подбирать слова и собеседников. Как правило, я был замкнут и держал рот на замке, помалкивая о том, что мне только что довелось пережить. Если этот опыт мог помочь мне ненадолго повысить свой статус, я не испытывал интереса. Почему-то – скорее всего, благодаря примеру родителей – я очень старался быть верным. Мне хотелось защищать Майкла, и я не знал, кому можно доверять. Я не знал, какие у людей могут быть намерения и скрытые мотивы – особенно, в свете обвинений Джорди. Нелегко было отодвинуть в сторону то, что довелось пережить рядом с Майклом, но скрытность стала обычным делом.

Именно тогда я по-настоящему научился делить свою жизнь на части. В одном отсеке находилась моя семья и общественная жизнь в школе, в другом была моя жизнь с Майклом. Большинство взрослых склонны к подобному в большей или меньшей степени: между их работой и личной жизнью существует естественная граница. Разрыв между общественным и частным, который появился в моей жизни, имел схожую природу.

Я никогда не упоминал Майкла, который был значительной частью моей жизни. Наши с ним путешествия, каникулы, телефонные звонки, веселье, тревоги, жизненные уроки – все это я держал при себе. Я стал человеком, который тщательно обдумывает каждое слово, прежде чем его произнести. Эта осторожность никогда меня не покидала.

Первое время Майкл находился в реабилитационной клинике в Лондоне. Я и члены моей семьи каждый день часами говорили с ним по телефону, передавая трубку из рук в руки, чтобы ему не было одиноко. Дошло до того, что мы провели «правительственную линию», как мы ее называли, специально для Майкла. К линии номер один был подключен домашний телефон, к линии номер два – факс, а третья предназначалась Майклу. Он жаловался на то, как с ним обращается персонал клиники, которая, по его словам, была очень похожа на психиатрическую больницу, а он прекрасно понимал, что не сошел с ума.

Однажды его терпение лопнуло, и он удрал из больницы. Кто-то из персонала выследил его и привел обратно. В конце концов, вмешался Элтон Джон, который обеспечил переезд Майкла в другую клинику – она была расположена в частном особняке за пределами Лондона и гораздо больше подходила Майклу.

Вскоре после переезда Майкл попросил нас приехать навестить его в клинике. Начинались каникулы в честь Дня благодарения, так что родители дали добро и Уэйн отвез нас с Эдди в Лондон на четыре-пять дней.

Эта клиника размещалась в уютном, комфортабельном, по-домашнему теплом загородном особняке, где даже стояли камины. Майкл был по-настоящему счастлив увидеть знакомые лица. Он провел экскурсию по дому, познакомив нас с новыми друзьями и рассказав, в чем заключаются его каждодневные обязанности – так ребенок показывает всем свою школу. Если задуматься, тогда Майкл приобрел опыт, больше, чем все, что ему пришлось испытать, напоминающий учебу в школе. У пациентов клиники было расписание на каждый день, они играли, читали, смотрели кино, мастерили поделки. Майкл гордился свои произведением: он показал нам динозавра, которого сделал из бумаги, и при этом сиял, как маленький ребенок.

Во время нашего посещения Майкл то и дело разговаривал по телефону с адвокатом Джонни Кокраном. Они обсуждали возможность урегулировать дело – заплатив семье Джорди достаточную сумму денег, с тем, чтобы они взяли назад свои обвинения. Майкл не хотел улаживать дело таким образом. Он был ни в чем не виноват и не понимал, почему должен платить людям, чтобы они перестали клеветать на него. Он хотел сражаться. Но все было непросто. Дело в том, что Майкл был денежной машиной, и никто не хотел, чтобы она перестала работать. Если бы он на два-три года отошел от дел из-за судебного процесса, то перестал бы зарабатывать миллиарды долларов, который превращали его в промышленное предприятие. Судебные издержки стоили бы значительно больше, чем внесудебное соглашение, поэтому страховая компания, которая должна была покрыть эти расходы, была нацелена на то, чтобы уладить дело.

Джонни спрашивал Майкла, действительно ли он хочет пойти в суд, готов ли он подвергнуть свою жизнь публичному обсуждению. Если заключить мировое соглашение, все закончится: Майкл сможет жить дальше и вернуться к тому, что получается у него лучше всего. В итоге, Майкл согласился уладить дело за сумму, которая, думаю, была примерно равна 30 миллионам долларов. Позднее я понял, что выбор был невелик. В конечном итоге, решение о том, бороться ли ему в суде или заключить внесудебное соглашение, приняла страховая компания.

Детали соглашения обсуждались до нашего приезда в Англию и оно было заключено во время нашего посещения. Майкл мог теперь свободно вернуться в Соединенные Штаты, и с нетерпением ждал возвращения домой. Так что, проведя в Лондоне всего пару дней, мы с Эдди присоединились к Майклу на борту частного самолета, который доставил нас в Неверленд, где мы провели остаток каникул.

Майклу было нелегко возвращаться в Неверленд с мыслью, что дом обшарила полиция в поисках доказательств против него. Разумеется, обслуга навела порядок, но личные вещи, например, книги, все еще не были возвращены, их отдавали постепенно. Майкл чувствовал, что в его личную жизнь вторглись чужие люди. Но Неверленд по-прежнему был его домом и самым безопасным местом на свете.

Глава 6.

(Продолжение)

Майкл изо всех сил старался не взваливать на нас груз своих проблем. Временами мне казалось, что мыслями он где-то далеко, он извинялся и уходил со словами, что ему нужно позвонить. Но он не хотел, чтобы мы с Эдди имели дело со взрослыми проблемами, поэтому большую часть времени мы находились в блаженном неведении – слово «блаженном» стоит подчеркнуть особо. Когда мы с Эдди ездили с Майклом в турне, мы придумали особенного дизайна гольф-мобили, чтобы кататься на них в Неверленде. Майкл заказал их, и машины дожидались нас. Мой личный гольф-мобиль! Это было, по сути, так же важно, как получить в подарок первый автомобиль, и означало, что в Неверленде меня всегда ждут. Маколей Калкин, которого я, благодаря Майклу, пару раз встречал в Нью Йорке, был частым гостем в Неверленде со своими братьями и сестрами. Они с Майклом дружили с тех самых пор, как Мак снялся в фильме «Один дома». У Мака уже был собственный гольф-мобиль – фиолетово-черного цвета. Мой был черно-зеленым. На черном гольф-мобиле Эдди был нарисован Питер Пэн. Машинки были оборудованы CD-проигрывателями с превосходной стереосистемой. Мы запрыгивали в гольф-мобили и носились на них повсюду. В те годы я больше, чем сейчас, любил рисковать и ездил так быстро, как только мог по крутым, узким и пыльным дорогам, которые разбегались от ранчо вверх по горным склонам, с обрывами по обеим сторонам.

Вечерам Майкл, Эдди и я, по обыкновению, устраивали постели из одеял и подушек на полу в спальне Майкла. Из-за обвинений и судебного иска невинные, детские качества Майкла в глазах публики превратились в нечто патологическое и пугающе странное, но слухи никак не повлияли на эти ночевки, никто из нас ни минуту не сомневался в том, что все должно остаться, как прежде.

Все прекрасно знали, что место перед камином занимать нельзя. Оно принадлежало мне. Мы называли эти постели на полу «клетками», и если кто-то приближался к моей, я говорил: «Эй, это моя клетка. Даже не думай украсть ее». Я включал классическую музыку и засыпал под звуки прекрасных мелодий, в уютном тепле у огня.

Однако у меня нередко были проблемы со сном, поэтому, когда дом погружался в темноту и затихал, я часто отправлялся в ванную комнату Майкла, чтобы послушать там музыку. Вероятно, это звучит странно, но в ванной стояла прекрасная, студийного уровня стереосистема, колонки фирмы Tannoy, в общем, все что нужно. Майкл установил в ванной колонки, потому что любил, чтобы музыка гремела, пока он одевается и готовится к наступающему дню, и, надо сказать, он использовал динамики на всю катушку: Майклу требовалось очень, очень много времени на то, чтобы собраться. Майкл удивлялся тому, что я мало сплю. Он то и дело предлагал мне перенести постель в ванную. Но иногда посреди ночи он прокрадывался ко мне в ванную и мы слушали музыку вместе.

Майкл хранил в ванной много записей своей музыки: демо-записи, которые он планировал записать, или песни, над которыми он работал и которые еще нужно было закончить. И вот, чаще всего по ночам я слушал именно эти записи – музыку, которую Майкл так и не выпустил или над которой все еще работал. Иногда я сидел в этой комнате часами, снова и снова слушая некоторые из песен. Это было похоже на живой концерт, который играли специально для меня.

Больше всего мне нравилась неизданная песня под названием Saturday Woman. Она рассказывала о девушке, которая ищет внимания и ходит на вечеринки вместо того, чтобы уделить время отношениям с конкретным человеком. Первый куплет начинался с таких слов: «I don’t want to say that I don’t love you. I don’t want to say that I disagree…» – далее Майкл бормотал строчки себе под нос, так как еще не был в них уверен. В припеве пелось: «She’s a Saturday woman. I don’t want to live my life all alone. She’s a Saturday woman». Мне нравилась вещь Turning Me Off – песня в быстром темпе, которая не вошла в альбом Dangerous; песня Chicago 1945, в которой говорилось о пропавшей девушке; милая песенка Michael McKellar; и песня, которая, в итоге, вышла на альбоме Blood On The Dancefloor и называлась Superfly Sister. Я слушал ее снова и снова на протяжении нескольких лет, прежде чем она вышла в свет.

Работая над песней под названием Monkey Business, Майкл обрызгал своего шимпанзе Бабблз из водяного пистолета и записал на пленку его ответный крик; вы можете услышать его в начале песни. Эта песня вышла только в специальном приложении к альбому Dangerous. Еще одна любимая мною песня называлась Scared Of The Moon. В последствии она была опубликована на альбоме Michael Jackson: The Ultimate Collection. Майкл сказал мне, что написал эту песню после ужина с Брук Шилдс, во время которого она рассказала Майклу об одной из сводных сестер, которая боялась луны. «Представляешь? Она боялась луны», - говорил Майкл.

Некоторые песни, которые я слушал, были настолько сырыми, что представляли собой лишь аккорды с намеками на мелодию, но, по моему мнению, даже такие сырые и бесформенные они могли бы стать хитами.

Я знал неизданные песни так хорошо, что начал наигрывать их на фортепьяно. Майкл то и дело подшучивал надо мной: «Смотри-ка, ты воруешь у меня песни. Запрещаю тебе их слушать». Он говорил это шутя – да и моя игра была настолько плохой, что ее качество было способно скрыть от слушателя ценность этих песен – но тем самым Майкл ясно давал мне понять, что не хочет, чтобы я играл эти песни для кого-то, кроме своих близких. Его неотступно преследовал страх, что кто-то может украсть его идеи. Это был, как тогда казалось, безобидный вид паранойи, которая имела причиной собственнический инстинкт автора по отношению к своим идеям. Но однажды нам предстояло своими глазами увидеть, как паранойя распространяется далеко за пределы творчества, чтобы стать доминирующей особенностью его личности.

Как-то я сидел за фортепьяно в отеле «Беверли Хиллз» в Юниверсал Студиоз, что-то наигрывал, и мне пришло в голову несколько аккордов. Я играл их некоторое время и вдруг понял, что Майкл использует те же аккорды в песне The Way You Love Me. Я сказал ему, в шутку, конечно: «Где же моя часть гонорара?» Но Майкл воспринял мои слова всерьез и начал настаивать, что его аккорды были не похожи на мои. Майкл и я все время спорили о том, кто у кого ворует.

Слушать музыку в ванной было одним из моих любимых занятий в Неверленде. Я проводил там почти каждую ночь. Я включал, в основном, мягкую музыку: и до сих пор я слушаю музыку, которой присущи грусть и тоска. Но сидя в одиночестве в той ванной, с потрясающими динамиками фирмы Tannoy и неизданными песнями Майкла, я был счастлив.

Скажу снова: я надеюсь, что подростковые развлечения, которые мы с Эдди предлагали Майклу, помогли ему пережить стрессовые времена. Я был его компанией и поддерживал его в хорошем настроении. Тем не менее, сверкающий фасад иногда давал трещину, в такие моменты взгляд Майкла темнел, и нам казалось, что он улетел мыслями куда-то очень далеко. Я понимаю, что в решении урегулировать конфликт с Чэндлерами вне суда была доля здравого смысла, но должен заметить, что, каким бы прекрасным адвокатом ни был Джонни Кокран, ему не следовало заключать внесудебное соглашение. После этого Майкл изменился навсегда. Мысль, что он не стал бороться за правду, легла на него тяжким грузом. Он был величайшей в мире звездой. Не проясненная до конца ситуация с обвинениями бросала на него тень подозрений. Обвинения повредили репутации Майкла. Они стали угрозой его наследию. И ранили его сердце. С тех пор люди перестали понимать, каким словам о Майкле Джексоне следует верить. Более того, эти обвинения ставили под сомнение любовь Майкла к детям – чувство, которое было главным для его существа. И этот факт ранил сильнее, чем вакханалия прессы, которую всколыхнули обвинения.

Во время турне Dangerous Майкл непременно посещал детские дома и больницы. В каждом городе мы привозили детям игрушки, и было ясно, что Майкл хотел бы усыновить всех этих детишек. Он не выносил, когда страдают дети. Иногда во время этих посещений Майкл не выдерживал и начинал плакать, потому что не мог смотреть, как ребенок мучается от боли. Чистота детства глубоко трогала и вдохновляла его, он всегда говорил, что из всех существ на земле дети ближе всего к Богу.

Майкл стал другим человеком после того, как чистота и искренность его любви к детям была поставлена под вопрос. Это неизбежно привело к тому, что его взаимоотношения с детьми изменились навсегда. Безвозвратно ушли в прошлое дни, когда Майкл свободно и беззаботно играл с детьми. Кроме того, он понял, что стал мишенью для тех людей, которые искали способ использовать его эксцентричность в жестоких и корыстных целях. Не считая членов семьи, он перестал проводить время с детьми так, как делал это прежде. Не стоило рисковать.

Более того, если подвести итог переменам, которые я увидел, стоит сказать, что Майкл потерял веру. Не только веру в себя – способность открыто и без задней мысли делать то, что хочется, вне зависимости от того, насколько странным или незрелым выглядит такое поведение – но так же веру в других. Он утратил веру в исконную честность человеческих существ. Прежде он видел в людях только хорошее, теперь его тревожило то, какими были истинные намерения окружающих его людей. Он подвергал сомнению мотивы их поступков. Думал, что все вокруг ищут способ использовать его, манипулировать им. Признаки паранойи, которая проявлялась в страхе, что кто-то украдет его творческие идеи, начали проявляться и в других областях его жизни. Порой, при встрече с кем-то, чьи намерения были искренни и чисты, он выискивал причины сомневаться в этом человеке. Он мысленно разрабатывал сценарии, которые не имели ничего общего с действительностью, стараясь таким образом гарантировать, что никто больше не застанет его врасплох.

Паранойя Майкла, однако, не распространялась на членов моей семьи. Мы с Эдди были невинными детьми, а вера в честность моих родителей никогда его не покидала. Что касается родной семьи Майкла, близкие всегда поддерживали его, за исключением сестры Ла Тойи. Она опубликовала заявление, в котором утверждалось, что обвинения могут быть правдой. Позже Ла Тойя сказала, что сделала это под давлением мужа, который жестоко с ней обращался. Со временем Майкл ее простил, но не очень-то хотел после случившегося поддерживать с ней отношения. У Майкла почти не было тесного контакта с другими членами семьи, но они поддерживали его публично, а Майкл всегда говорил, что любит своих близких и что они на его стороне. Как мне кажется, они могли бы сделать больше, чтобы поддержать его, но Майкл, как и многих других людей, держал их на расстоянии. Он никогда не объяснял, почему не включает членов своей семьи в узкий круг близких ему людей, но на протяжении долгого времени я видел, как он делает все возможное, чтобы защититься от реальных и вымышленных врагов...

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒