Симон Львович Соловейчик. 13 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 32Следующая ⇒

мире дети вырастают самыми дисциплинированными работниками в мире? Да оттого,

что балованные дети видят вокруг себя очень дисциплинированных взрослых. Вырастая,

дети естественно входят в их круг и также начинают ценить дисциплину.

Мы дергаем детей лишь потому, что сами мы, взрослые, недостаточно

дисциплинированны. Чем слабее наш собственный пример, тем сильнее наши

педагогические меры - и тем бессильнее они. Мы пытаемся мерами заменить пример, а

это невозможно. Но, как и в других случаях, постараемся понять эту механику, чтобы

избавить себя от лишних травм, а детей - от лишних стрессов.

Сегодня у ребенка трудные "дважды два", сегодня он рушит дом, сегодня он бьет чашки,

стаскивает скатерть со стола, сломал дорогой магнитофон, сломал проигрыватель, все в

доме погромил. Но не забудем, что очень скоро ему предстоит выйти из дому, во двор, к

сверстникам, где не будет ни папы, ни мамы. И если нам сейчас не хватит терпения, если

мы станем ломать его характер, если нам удастся превратить его в забитое, хитрое

существо, то что с ним будет, когда он выйдет во двор? И как он научится добиваться

чего-нибудь от людей, от сверстников, если у него нет опыта победы, если родители

никогда ни в чем ему не уступили?

И еще время терпеть, когда у детей наступает подростковый возраст. Беда этих лет в том,

что они трудны не только для взрослых, но и для ребят. Детство - как здоровье,

отрочество - как болезнь. Подростки и физически больны: идет перестройка организма,

учащается сердцебиение, многих мучат головные боли. Они больны и душевно:

подавленное состояние без видимых причин и без причин возбуждение. Болезнь. Темная

яма, котел. У каждого из нас есть год или два, о которых мы ничего не помним, словно и

не жили в это время. Плохо помним учителей, почти не помним товарищей -

беспамятство. Судить о том, каким будет человек, по его отрочеству, укорять, "что из тебя

вырастет" - совершеннейшая нелепость. Это все равно что стоять у постели больного

корью и сокрушаться: как же ты будешь жить с такой температурой?

Непросто сказать, что из отроческого котла выйдет. Какой принц-красавец? Какая

принцесса?

Подросток - гипертрофированное детское "я сам". Я сам все знаю, я сам все сделаю, я

лучше знаю, что мне надо, что не надо, я сам, сам, сам! Со временем это пройдет. Это

кончится так же внезапно, как и началось; но пережить, но вытерпеть всезнайство и

заносчивость очень трудно. Кажется, что самомнение подростка не знает границ.

Станешь спорить - он раздражается, сердится, бросает недовольные взгляды. Что

поделать, и взрослые капризничают, когда больны, но на них за это не сердятся.

Испытание на любовь и верность! Так легко в это время разочароваться в сыне, так трудно

представить себе, что это пройдет само собой, так хочется немедленно что-то

предпринять, ответить грубостью на дерзость и обидой на обиду! Мы тебе не нужны?

Ладно, и ты нам не нужен!

А мы нужны подростку еще больше, чем младенцу. Мир качается в его глазах, открытие

следует за открытием, новый напор необъяснимых, неясных, непонятных желаний: чего-

то хочется, а чего? Новый прилив возможностей, и не совсем ясно: что можно, а что

нельзя? Подросток точно в таком же положении, как и мальчик, только что вышедший из

колыбели.

Все меняется в глазах подростка, но одно должно остаться непоколебимым: уверенность в

родительской любви и поддержке. Да, он выглядит неблагодарным, он разрушает

отношения с родителями прямо с какой-то жестокостью: "Ну и пусть, пусть мне будет

хуже", - но ему нужен дом как гавань, как бухта или как берлога, в которой мог бы

укрыться. Дом-защита, дом-укрытие. Школа, двор, улица, сверстники - все для него

фронт. Что же мы делаем, когда лишаем подростка и этого единственного укрытия? Когда

гоним его: "Где шатался? Почему уроки не выучил? До каких пор, долго это будет

продолжаться?" Хватает он шапку - и на улицу. Посмотрите на уличных подростков,

сбивающихся в стайки, - это же все гонимые. Кажется, если бы их раз и навсегда выгнали

из дому, им было бы легче. Но их гонят изо дня в день постоянно, упорно, настойчиво, их

попрекают чем могут: "Мы тебя кормим, одеваем, а ты? Мы тебе жизнь отдаем, а ты?

Ребята в твоем возрасте, а ты? Такой большой вырос, а ума нет!" И в газетах скрытые

попреки: "Гайдар в шестнадцать лет полком командовал, Мендельсон в пятнадцать лет

симфонию написал - а ты?" Подросток - замечательный объект для воспитания, он все

делает не так, и уж мы даем себе волю. Но дайте ему полк - он будет командовать; и при

чем тут Мендельсон, что ему Мендельсон? Вместо того чтобы создавать условия, при

которых болезнь переходного возраста могла пройти без осложнений, мы еще больше

осложняем ее. Подросток бежит из дому, рвется к сверстникам, но в действительности

ему нужен дом. Не крыша над головой, а душевное убежище, где все видят его трудности,

его ошибки, его глупости и все-таки принимают его, причем принимают как здорового, а

не как больного. Он "больной", если ждать от него идеального поведения, но хоть на

время отрочества откажемся от бредовой мысли вырастить совершенного человека.

Подросток меньше всего похож на идеал! Да и мы перестаем выглядеть в его глазах

идеальными людьми, и даже в лучших семьях, когда ребенку исполняется одиннадцать

лет, он словно увольняет родителей с должности кумиров. Какой удар по самолюбию

родителей! Кажется, что все пропало, что все прежние труды пошли прахом. Ребенка кто-

то испортил! "Его будто подменили!"

Старого учителя из города Электростали попросили составить список трудных

подростков для милиции. Он ответил, что списка составить не может, потому что у него

все трудные, весь класс. Легких подростков не бывает.

Но конечно, есть и в самом деле очень трудные ребята - те, которые совершенно не верят

взрослым, не слышат их и не понимают. Их может спасти только тот, кто завоюет их

доверие, постепенно установит отношения, сумеет спустить слишком туго натянутый

повод. За них страшно. Они шатаются неизвестно где, неизвестно с кем, поздно приходят

домой, и хоть убей их - все остается по-прежнему. Они уверены, что с ними ничего не

случится, - и как хороша эта уверенность! Мы со своими страхами только мешаем им

жить. Еще хуже, когда мы подозреваем сына: отпусти парня гулять, а он ларек с дружками

ограбит. Но если он способен ограбить ларек, то уж хоть отпускай, хоть не отпускай;

совсем о другом надо думать, а не о том, когда он приходит домой...

Трудно бороться с курением; но и оно лишь симптом, а не причина дурного поведения.

Если для подростка дом действительно дом, то чаще всего он не курит. Если же он дом

потерял и всей душой на улице, то единственное, что удается, - заставить его курить

тайком. Курение полностью зависит от окружения, в которое попал наш сын, но это

окружение мы изменить не можем. Если улица победила, то сохраним хоть остатки

привязанности и не будем ссориться с детьми. Подобно тому как при болезни главное -

сохранить жизнь, так и с детьми в переходном их возрасте главное - сохранить дом, тогда,

может быть, обойдут их табак и наркотики.

Ребенка можно вырастить в любви к дому, к родителям, к друзьям; но воспитать

подростка и юношу, вывести их в люди на такой домашней, что ли, любви практически

невозможно. Подросток живет для людей: он тянется к возвышенному, ему нужна не

конкретная справедливость, а высшая, его мучит не только то, почему он плохой (это его

часто и не мучит), а почему люди бывают дурными. Его дух рвется ввысь, ко всему миру,

ему тесно в домашнем кругу, среди домашних будничных разговоров. Чаще всего, когда

подростки жалуются на своих родителей, то главный пункт их обвинения не в том, что

они плохие люди, нет, хорошие, и работают хорошо, и хорошо относятся к детям. Но о чем

они говорят - вот что вызывает тоску!

Отчего такие скучные, однообразные разговоры, такие узкие интересы, такие бедные

отношения! Вот что тяготит подростка и заставляет его бежать из дому - отдаляться от

родителей. Бедность, приземленность интересов воспринимается подростком именно как

безыдейность - так же как и высокие слова и поучения, если они не имеют под собой

духовной основы, повторяются механически, потому что "так надо говорить". Особенно

тяжело подростку, когда в ответ на робкие свои духовные порывы и запросы он слышит:

"Сходил бы лучше в магазин, вымыл бы полы..."

Да, он не любит мелочей жизни, наш выросший ребенок, он бежит от них, он живет

теперь в другом измерении; придет время - он научится соединять высокое с будничным,

но это нелегко дается человеку, это один из самых мучительных вопросов жизни, и если

мы будем преждевременно осаживать подростка, говорить ему "не заносись", мы можем

нечаянно погасить жар души и превратить нашего ребенка в молодого расчетливого

практика, который ни во что не верит - и ничто не ценит. И вновь мы станем удивляться:

откуда, отчего?

В утешение можно сказать, что подростковые годы не все время такие уж трудные, есть и

перерывы, словно природа дает нам возможность отдышаться и постепенно привыкнуть к

переменам в детях.

В десять лет ребенок почти ангел; в одиннадцать лет он вдруг начинает отдаляться от

родителей, его поведение резко изменяется, он некрасиво смеется, гримасничает,

вытворяет невесть что; в двенадцать лет он становится энергичным, активным, веселым,

двенадцатилетние подростки могут доставить много радости родителям. В тринадцать

лет подросток опять замыкается, уходит в свою комнату, хлопает дверью, сердито или

даже грубо отвечает старшим, выказывает полное презрение к ним, а в четырнадцать

снова наступает благополучный период. Дружить с четырнадцатилетним - чистое

наслаждение. Гайдаровскому Тимуру было четырнадцать лет. В пятнадцать подросток не

так уверен в себе, кажется стеснительным, подозрительным, неловким, он страдает, у

него мировая скорбь. И от сознания, что он никчемный человек, хуже всех, от этих своих

страданий он бывает и грубым, и дерзким, и бестактным. В шестнадцать лет, если все

было хорошо, если хватило у родителей терпения и не наделали они ошибок, не

оттолкнули подростка от себя, сумели принять его таким, какой он есть, показали, что

любят его всякого, все вынесли, - в шестнадцать наступает в доме долгожданный мир...

Три самые привычные модели воспитания подсказывает старая педагогическая вера и

страсть к воспитанию; назовем их условно "правила движения", "сад-огород" и "кнут и

пряник".

Модель "правила движения". Нам кажется, будто детей воспитывают точно так же, как

обучают их правилам уличного движения. Будто ребенок должен выучить некий свод

правил - вот и все. Если ребенок ведет себя плохо, значит, взрослые, ответственные за его

воспитание, не объяснили ему, как надо себя вести, поленились, проявили нерадивость.

Если бы они, не жалея сил, объясняли детям и особенно подросткам, как надо себя вести,

то все было бы хорошо. Так и предлагают: надо ввести в школах урок морали. А когда

подростки совершают что-нибудь дурное, то говорят: куда же школа смотрит? Почему им

в школе не объяснили, как надо себя вести? Надо было, например, объяснить подросткам,

что нехорошо угонять чужую машину хотябы и с невинной вроде бы целью покататься.

Но отчего одни люди, и в руках не державшие Уголовный кодекс, не нарушают закона, а

другие, вызубрив все статьи кодекса наизусть, то и дело попадают за решетку? И разве

есть на свете хоть один ребенок, который не знал бы, что не только машину - и самокат

чужой брать нехорошо?

Много лет назад в Москве, в городском суде на Каланчевке, разбиралось дело молодого

человека лет двадцати, убившего свою жену - и не в припадке ярости, а холодно,

расчетливо убил он, чтобы доказать, что он сильный. Он был умен, образован, с хорошими

манерами. И мама его тихо говорила на суде:

- Гена, ну что ты наделал? Я же тебя учила только хорошему! Ну скажи им, что мы с

отцом учили тебя только хорошему!

Гена молчал.

Я помню эту скромную женщину, и не было никакого сомнения в том, что она и вправду

учила сына только хорошему. Да ведь и все мы учим хорошему, разве не так? Редко кто

внушает детям дурные мысли, и дети вырастают хорошими детьми не потому, что мы их

учим хорошему, а дурными - не потому, что учим дурному, а по другим причинам,

которые мы отчего-то и знать не хотим, безоговорочно веря в силу своего слова: "Ну я же

тебе сказал! Ну я же тебе говорил! Ну сколько раз тебе говорить, сколько раз тебе

повторять! Ну что же ты - русского языка не понимаешь?"

У одного литературного героя с детства висела перед глазами пропись: "Не лги,

послушествуй старшим и носи добродетель в сердце". А вырос Чичиков.

Вера в магическую силу своего собственного слова идет с тех пор, когда вся жизнь

человека складывалась как система подчинений. Мы видим, что многие родители, как и

раньше, учат своих детей и поучают; нам кажется - и у нас должно получаться. Но мы не

замечаем, что в тех удачных семьях действуют и еще какие-то силы, которых у нас нет. Не

на одном лишь "я сказал!" держится там воспитание.

Модель "правила движения", вера в магическую силу поучений, нотаций, правил сильно

подводит нас.

Вторая модель, "сад-огород", основана на всеобщем, я бы сказал, заблуждении, будто мы,

родители (или какие-то другие воспитатели), можем обходиться с ребенком как с грядкой

- выпалывать сорняки-недостатки в его душе или как с деревом - прививать ему

отдельные положительные качества. Но ребенок не грядка и не дерево, он существо

одушевленное, он не поддается этим процедурам и манипуляциям. Я много раз видел

родителей, которые борются с недостатками своих детей, но ни разу не слышал, чтобы эта

борьба увенчалась успехом - если только дети не выросли и недостатки не исчезли сами

собой, под влиянием других каких-то причин (вот их-то и надо бы заметить). Знакомый

журналист еще двадцать пять лет назад жаловался на десятилетнего сынишку - не убирает

в своей комнате, неряхой растет! И вот встречаю: "Как дела? Как сын?" - "Да беда с ним, -

нахмурившись, сказал знакомый. - Неряхой растет, в комнате не убирает..." Потом

оказалось, что сыну-то уже тридцать пять, он кандидат наук, автор нескольких

изобретений, специалист в новой и сложной отрасли техники... А отец все воюет! Все

борется с недостатком! Двадцать пять лет борется и не устает, потому что уверен, что это

его педагогический долг - искоренение недостатков. Сухомлинский говорил в таких

случаях, что воспитание идет "по ложному пути". "Пороки, - писал он, - искореняются

сами по себе, уходят незаметно для ребенка, и уничтожение их не сопровождается

никакими болезненными явлениями, если их вытесняет бурная поросль достоинств".

Установим: выпалывание недостатков - занятие бессмысленное, не дающее результатов, и

чем более категорично об этом будет заявлено, тем больше пользы родителям, потому

что, к сожалению, очень многие родители глубоко уверены, что воспитывать ребенка - это

значит не что другое, как бороться с его недостатками, и когда говоришь, что не надо с

ними бороться, они в изумлении спрашивают:

- А как же тогда воспитывать? А что же тогда делать? Терпеть?

Как будто никаких других форм воспитания нет, одна только борьба с недостатками, одна

только прополка.

Модели "правила движения" и "сад-огород" особенно опасны тем, что мы, следуя им из

лучших побуждений, постоянно ссоримся с детьми, разрушаем контакты, и вся наша

воспитательная работа становится безнадежным занятием. При этом мы не понимаем,

отчего же так случилось.

Наконец, о модели "кнут и пряник". Вот, кажется, без чего нельзя, вот самое

естественное: за добрый поступок наградить, за дурной - наказать, поругать, пожурить.

Как иначе? На этом мир держится!

Но мир не держится на штрафах и наградах, это нам лишь кажется. Мир устроен

принципиально другим образом. Жизнь представляет собой непрерывную цепь задач и

выборов, целей и средств. Неудачные выборы действительно влекут за собой неприятные,

а то и просто тяжелые последствия; но за благонравие вовсе не причитается воздаяние, а

за дурным поступком вовсе не всегда следует возмездие, потому что жизнь, бывает, и

ошибается в распределении наград и штрафов. Кроме социальной справедливости или

несправедливости, есть еще и беды, утраты, несчастья, болезни, и они выпадают отнюдь

не тем, кто их заслужил, кто "сам виноват".

С первых дней жизни воспитывая ребенка поощрениями и наказаниями, то есть пытаясь

воздействовать на него напрямую, мы сильно облегчаем себе работу воспитания, но

одновременно мы внедряем в сознание ребенка образ вселенского кнута и пряника и

подрываем его веру в справедливость.

Но разве справедливость не состоит в награде за добро и наказании за дурные поступки?

Конечно, нет. Если бы это было так, воспитание вообще было бы невозможно, потому что

выросший сын очень скоро обнаруживал бы, что не всегда выпадает награда за добро и

следует наказание за дурные поступки. Мы никогда не смогли бы внушить детям любовь к

людям и веру в правду.

Но справедливость не в расплатах и мщениях, мир не торжище, не базар и не рынок, мир

скорее похож на мастерскую. Мир не торговля. Не баш на баш, не обмен: "Я сделаю добро

- и мне кто-нибудь сделает". А если не сделает, тогда что? Тогда я стану злым? Нет,

человек в своей душе не купец, а творец. Мы любим, мы стараемся совершать добрые

поступки, мы трудимся, мы наслаждаемся жизнью, потому что она сама есть творчество,

она носит проблемный, а не обменный характер.

Справедливость мира - в его творчестве, проблемности, в нашей деятельности и борьбе.

Пока я живу, есть и возможность действовать, стремиться к счастью - вот в чем

справедливость. Или мы целиком полагаемся на внутренние силы ребенка, человека,

верим в них, растим ребенка, который не нуждается в страхе, регулирует свою жизнь

исходя из внутренних своих побуждений, ведет себя как человек не потому, что он чего-то

боится, а потому, что он действительно человек, нравственное и духовное существо. Или

мы этого ничего не признаем, в ребенка нашего не верим, в свою нравственную силу не

верим - и действуем по модели "кнут и пряник".

Воспитывать по модели "кнут и пряник" относительно легко, такое воспитание нельзя не

признать действенным, особенно если проводить его неуклонно. Но оно опасно для

будущего детей. Может вырасти человек, который при первой же серьезной неудаче, при

первой же беде возденет руки и возропщет: "За что?!" И потеряет веру в правду, веру в

жизнь, в любовь и совесть. И тогда окажется, что его воспитывали безнравственным. Все

делали как положено, а вырос безнравственным. И тут уж настанет наша очередь воздеть

руки и воскликнуть: "За что? За что нам такое наказание, за какие грехи?"

Мы все воспитаны по привычным моделям старинной педагогической веры, никуда от

них не уйти. Мы тоже будем воздействовать на детей, воспитывать их, в дурном смысле

слова; мы тоже люди, и, значит, в нас тоже кипит страсть к воспитанию. Мы непременно

будем и поучать детей, и приучать их, не имея на то силы и времени, и поощрять, и

наказывать; но полезно видеть и дурную сторону такого воспитания.

Мне рассказывал молодой инженер из Ангарска: "Пришли к десятилетнему сыну

товарищи, сидят разговаривают. Я прислушался: речь идет о пересадке сердца. Ну, знаете,

как дети любят такие темы. И вдруг слышу, мой сын говорит: "А я бы хотел, чтобы мне

пересадили сердце папы. Мне нравится, какое у папы сердце".

Вспоминаю этот рассказ и думаю: а может быть, я встретил счастливого человека?

Не у каждого из нас такое сердце, чтобы его хотелось пересадить себе, не каждый умеет

любить детей, даже своих собственных, не каждый из нас достаточно разумен, не каждый

умеет контролировать свое поведение, не каждый умеет не вспылить, удержаться. В

большинстве своем мы усталы и раздражительны. Но дети сами смягчают наши сердца -

своим существованием, смехом, шалостями; нам остается лишь не трусить, не бояться

доброты в своем сердце, не поддаваться страхам типа "как бы чего не вышло!". Мы не

можем стать лучше, чем мы есть, мы не можем стать сильнее, чем мы есть, мы не можем

любить ребенка больше, чем мы его любим, не можем изменить свою волю, характер, но

мы можем изменить взгляд на ребенка, свое представление о нем, образ Ребенка, и у нас

постепенно выработается другое, новое, лучшее отношение к нему. Тут мой шанс. Это

единственный шанс для слабого, неспособного, несовершенного воспитателя.

...Каждое утро взываю к тому лучшему, что есть во мне: "Мне послан ребенок; это дорогой

мой гость; я благодарен ему за то, что он есть. Он так же призван к жизни, как и я, это нас

объединяет - мы есть, мы живые люди. Он такой же, как и я, он - человек, и не будущий

человек, а сегодняшний, и потому он другой, как и все люди; я его принимаю, как всякого

другого человека. Я принимаю ребенка... Я принимаю его, я охраняю его детство, я

понимаю, терплю, принимаю, прощаю. Я не применяю силу к нему. Не угнетаю его своей

силой, потому что я его люблю. Я люблю его, и я благодарен ему за то, что он есть, и за

то, что я могу его любить, и тем самым я возвышаюсь в духе своем".

Если бы не было этих чудесных гостей на земле - детей, то мир погиб бы не от старости,

нет, еще прежде - от бездуховности своей.

- Прошу считать меня человеком!

Только и всего? В сущности, как мало нужно для хорошего воспитания! Надо лишь

понять, что нет двух отношений к ребенку - человеческого и педагогического. Есть одно,

одно и только одно: человеческое.

КНИГА ВТОРАЯ II. ЧЕЛОВЕК В ЧЕЛОВЕКЕ.

Глава I. ВОСПИТАНИЕ СЕРДЦА.

А может, когда-нибудь создадут мир без бюро ремонта? Мир, не нуждающийся в

исправлениях и в переделках? Сделали вещь - она и служит. Вырастили человека - он и

живет. Создали мир - он и развивается. Чтобы даже идеи такой не было - идеи ремонта,

исправления ошибок, перевоспитания.

У каждого из нас естественная тяга к наведению порядка. Задралось покрывало на тахте -

надо поправить. Течет кран - надо починить. Сломались часы - надо отнести в

мастерскую. Постепенно начинает казаться, что это правило распространяется и на

людей: будто и в человеке все поправимо и подлежит исправлению, надо лишь приложить

старание. Отстающие часы и не сказавший "спасибо" сын - это, кажется нам, явления

одного рода.

Но человек, но ребенок не вещь, не покрывало и не часы, он принципиально не поддается

исправлению. Семья - не бюро ремонта природного брака, а школа - не бюро ремонта

семейного брака. Нельзя смотреть на детей как на изделия, подлежащие ремонту.

Тысячу раз приходилось отвечать на вопросы о воспитании, и все вопросы до одного - все!

- ремонтного свойства: как исправить?

За всю жизнь меня ни разу не спросили: как сделать?

"Как исправить?" - спрашивают родители, но на все эти вопросы один, и всегда один

ответ: "Никак. Оставьте ребенка в покое. Давайте поговорим о том, как сделать, чтобы

ничего в ребенке не пришлось исправлять".

Вздыхают. Да-да, конечно... Да ведь долго! Требует усилий для понимания, требует

нравственных усилий, требует перемены взглядов, перемены педагогической веры...

Ремонтный подход к воспитанию, к жизни, ремонтная психология ("тяп-ляп - ничего,

потом переделаем"), ремонтное отношение к ребенку, истовая вера в воспитание как в

постоянный, на всю жизнь, ремонт...

Будем воспитывать нашего ребенка - сколько бы ему ни было сейчас, хоть шестнадцать,

хоть восемнадцать - так, чтобы он не нуждался в педагогическом ремонте.

Выражение "никогда не поздно", редко приложимое к вещам, является абсолютной

правдой в приложении к детям: никогда не поздно.

Считается, что для воспитания необходимо понимать возрастные особенности детей.

Несомненно. Но чтобы понять особенности чего-то, нужно прежде представить себе

общее устройство этого "чего-то".

Если вас попросят нарисовать схему анатомического строения человека, вы хоть

приблизительно, но сумеете начертить, где сердце, где легкие.

Но вот внутренний мир человека... Что душа? Что дух? Что совесть? Что потребности? В

какой связи находятся эти понятия, что за ними кроется? Где сердце, а где пятка? Что от

чего зависит? Что поддается ремонту, а чего и касаться нельзя?

Всматриваясь только в детей, детей не поймешь. Мы воспитываем не ребенка, а человека.

Человека в человеке. Личность. Внутренний мир человека - это и есть его личность.

Вот чем внутренний мир человека, внутренний космос совершенно не похож на

внешний: материальный мир, если взять его в целом, не имеет нужды, не имеет цели. В

нем все целесообразно, все развивается по строгим законам сохранения, но общей идеи,

цели развития нет.

А внутренний мир человека целенаправлен. Это его основное свойство, скрытое от

большинства людей. Нам кажется, будто мы такие, какие мы есть, а на самом деле мы

такие, какими мы стали от движения к целям, иногда даже и не осознанным нами. Слово

"целеустремленный", как и все слова такого рода, тоже имеет два смысла, общий и

превосходный. Мы называем целеустремленным человека, который настойчиво

добивается своего, мы иногда восхищаемся им, иногда иронизируем: "Этот знает, чего он

хочет!" - в зависимости от того, чего он хочет. Но и все люди, даже самые безвольные,

все-таки целеустремленны, потому что личность - целеустремленная система, она не

существует вне нужды, вне целей ее просто нет. Целеустремленность не черта

внутреннего мира, сам внутренний мир, он и есть устремление к цели, он весь развернут

по оси "нужда - цель", и он таков, какова эта ось, этот хребет, этот позвоночник личности.

Личность - не стрела, которая остается стрелой, направлена ли она в сердце врага или в

спину друга, личность полностью зависит от важности и нравственности цели.

Мы побаиваемся слова "цель", потому что далеко не каждый из нас имеет ясную,

осознанную цель - да еще одну на всю жизнь; мы не великие. Мы живем себе и живем. У

нас множество забот сегодняшних и завтрашних, есть и заботы на будущее, заботы о

будущем, но слово "цель" кажется нам слишком значительным для того, чтобы прилагать

его к простым нашим заботам. И все же внутренний мир ребенка, как и внутренний мир

взрослого, - это мир, движущийся к целям, пусть и неосознанным. Именно эти цели,

явные или тайные, и определяют, что для ребенка значащее в мире, а что не имеет

значения; что ему интересно, а что нет; что вызывает чувства, а что нет.

Из этого следует, что мы не можем повлиять на ребенка, не меняя его целей. Все

воспитание - это целеуправление, целенаправление. Мы управляем не ребенком, а его

целями (если умеем управлять ими). Мы достигаем или не достигаем успеха в строгой

зависимости от того, становятся ли наши цели целями детей. Убеждением ли, соблазном

ли, примером ли, внушением ли, просвещением ли, отношением ли своим влияем мы на

цели ребенка и подростка, но другой возможности воспитывать не существует. Так -

получается, а так - нет.

Внутренний мир человека держится на стержне "нужда - цель".

Нужда коренится в глубинах личности, цели порождаются в глубинах общества. Если бы

человеком руководила одна лишь нужда, то воспитание было бы невозможно. Если бы

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒