Симон Львович Соловейчик. 10 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 32Следующая ⇒

когда ей говорят, что легче назвать цену, она искренне удивляется: "Ну надо же людей

воспитывать!" Она не сырками торгует, она на воспитательной работе.

Горький говорил о своих хозяевах, у которых он работал в подмастерьях, что они жить не

смогли бы, если бы у них отняли право судить о людях. Явись к ним сам Иисус Христос,

они и его стали бы учить, как ему жить.

Природа дала каждому из нас урок: родить и вырастить десять - пятнадцать детей. И на

десять - пятнадцать детей дала она нам воспитательной страсти. Мыслимо ли выливать

всю эту страсть на голову одного? Кажется, будто воспитывать всех вокруг себя - это

благородно, вроде бы как "не проходите мимо", но благородство - в обуздании своих

страстей, а не в потакании им. Страсть, ведущая к рождению детей, регулируется

законами и моралью. Страсть к воспитанию не обуздывается ничем, воспитанием можно

заниматься безнаказанно.

"Оставь ребенка в покое, - говорю я себе, - перестань его воспитывать на каждом шагу,

уйми свою страсть к воспитанию! Она кажется тебе благородной, а на самом деле это и

есть бескультурье - посягать на ребенка так называемым воспитанием. Не стой над

душой!"

Ученые ввели понятие "психологическая совместимость"; проверяют, могут ли два

космонавта провести вместе полгода. Но что бы стало с ними, если бы, кроме всего

прочего, один из них должен был с утра до вечера воспитывать другого?

Увидав слова "Воспитание без воспитания", одна из читательниц воскликнула: "Что вы

делаете! Вы лишаете людей единственного их наслаждения - наслаждения воспитывать,

поучать, унижать воспитанием, утверждаться за счет детей! Вам этого не простят!"

Возможно. Но что делать?

Культурное - то, над чем поработали, окультурили. Собственно говоря, все задачи

педагогики сводятся к тому, чтобы окультурить природную воспитательную страсть.

По многим причинам вслед за демографическим взрывом, вслед за образовательным

бумом середины нынешнего века поднимается еще никем не замеченная третья волна:

круто возрастает интерес к семейной педагогике. Мир не справляется со своими детьми.

Родители не успевают приспособиться к постоянно меняющимся обстоятельствам жизни,

не умеют изменить свои взгляды и приемы, выработать новую для себя педагогическую

веру. Оттого - небывалая потребность в педагогическом знании, совете, помощи. Во всем

мире примерно с начала семидесятых годов появляются одна за другой программы

практического обучения родителей, создаются методики такого обучения, выходят одна

за другой книги-бестселлеры о воспитании детей в семье - известная книга доктора

Б.Спока "Ребенок и уход за ним" была первой ласточкой.

И у нас то же самое. В документах школьной реформы 1984 года прямо говорится о

необходимости "педагогического всеобуча". И вот на первое занятие университета для

родителей в большом городе пришли, как сообщала местная газета, девятьсот пап и мам.

Девятьсот!

А на следующее занятие - девяносто.

А на третье - девять.

Похоже, что великий спрос на педагогические знания сегодня никто не может

удовлетворить - никто не знает толком, чему же учить родителей и чем им помочь.

Оттого и бегут они с лекций, и так во всем мире. В США провели серьезное исследование

с целью установить, каков же реальный результат семинаров и курсов по семейному

воспитанию, по технике общения с детьми. Как рассказывает "Руководство по обучению

родителей", изданное в Нью-Йорке в 1980 году, результаты оказались крайне

незначительными.

Пожалуй, иначе быть и не могло, потому что с некоторых пор считается, будто обучать

родителей - значит давать им главным образом психологические сведения. Консультации

для родителей ведут врачи и психологи, а не педагоги. Между тем у педагогики не одно, а

два основания - психология и этика, и, скажем, выдающиеся наши воспитатели Антон

Семенович Макаренко и Василий Александрович Сухомлинский были специалистами в

области этики, а не психологии. Но такой науки, которая соединила бы психологию и

этику, пока нет, и оттого общее разочарование в обучении родителей.

Есть выражение: "художественное освоение мира". Художники, писатели, публицисты

первыми осваивают мир, они составляют первый эшелон. За ними идут философы и

социологи, постигающие мир в его закономерностях, - это второй эшелон. Педагоги

составляют третий эшелон. Тут ничего обидного или зазорного для педагогики нет,

просто она ближе к практике, чем искусство и философия. Педагогическое освоение мира

труднее, чем художественное и философское.

Мы все еще очень верим в педагогику на уровне "что делать, если ребенок", верим в то,

что можно, не задумываясь о нравственных основаниях воспитания, добиться от ребенка

чего-нибудь некими методами и средствами, "коррекцией" его поведения,

"перевоспитанием", как будто ребенок - это ракета, летающая по заданной траектории и

нуждающаяся в поправках при всяком отклонении от курса, или как будто

перевоспитанием можно добиться того, чего не добились обыкновенным воспитанием. И

слово появилось отвратительное: "перевоспитатель", хотя часто бывает, что тот, кто

приступает к "коррекции", исправлению ребенка, с нравственной точки зрения в сто раз

хуже того, кого он собирается исправлять, перевоспитывать. Предаваясь изучению

методов, средств, систем, мы начинаем думать, будто можно добиться успеха, заменив

один метод на другой, - и главные средства воспитания ускользают от нас.

Некий человек не умеет плавать и боится воды. Его привели на берег реки и показывают:

вот так - кролем, так - брассом, так - вольным стилем. "Но, конечно же, сначала надо

научиться держаться на воде, - мимоходом бросает инструктор, - это само собой

разумеется".

Но то, что само собой разумеется для инструктора, - то страх и ужас для начинающего

пловца.

Психолог исследует психику, философ исследует этику; они устанавливают и сообщают

истины, необходимые для грамотного воспитания. Но воспитывает человек, который

любит. В любви - правда. Правда не в научных истинах, а в любви! Педагогика - наука об

искусстве любить детей.

Когда у нас затруднения с ребенком, мы по привычке, по старой нашей педагогической

вере полагаем, что надо воздействовать на ребенка, чтобы исправить его. Так и пишут:

воспитание - это воздействие. Некоторые более прогрессивные люди говорят, что надо

направить усилия на самого себя - измениться, переделаться в другого человека,

самоусовершенствоваться. Но ни то ни другое для многих людей невозможно. Я не могу

своей волей переделать себя. Самовоспитание гораздо труднее воспитания. Воспитанием

занимаются миллионы, самовоспитанием - единицы, и призывы к самовоспитанию, как

показывает опыт, остаются призывами. Не умею я воздействовать и на ребенка, у меня

нет на это сил, способностей, времени. А главное, ни то ни другое ни мне, ни ребенку не

приносит ничего, кроме разочарования.

Не надо переделывать ребенка. Не надо переделывать себя. Наши усилия должны быть

направлены не на ребенка, не на себя, а на главное - на отношение к ребенку. Человек

меняется не от манипуляций, которые с ним проделывают, не от воздействий, а только от

собственных душевных движений, возникающих в его отношениях с людьми. Антуан де

Сент-Экзюпери писал, что человек - это узел отношений. Еще раньше Антон Семенович

Макаренко говорил, что советская педагогика - это педагогика отношений.

Подлинное средство воспитания - в нас самих, в нашем сердце. Оно действует, оно

воспитывает, повторю, двадцать четыре часа в сутки. Мама на работе, сын в школе или во

дворе, но отношение матери к сыну оказывает влияние постоянно.

Учителя-профессионала можно научить, каким голосом говорить ребенку "иди сюда",

показать ему оттенки в интонациях, выработать технику поведения с ребенком. Но ни в

какой книжке не опишешь эти тысячи оттенков интонации, тысячи оттенков во взгляде,

никак не научишь смотреть на ребенка добрыми глазами! Все эти мелочи, из которых и

состоит работа воспитания, сами собой находятся, когда изменяется наше отношение к

ребенку.

Чтобы понять, насколько важно отношение к ребенку, рассмотрим вопрос, который очень

часто задают родители: почему в одной и той же семье вырастают разные дети?

Потому что родители, сами того не замечая, по-разному относятся к каждому из своих

детей. Незначительные прирожденные различия ведут к незначительной разнице в

отношении. Да и сами родители в двадцать лет относятся к детям не так, как в двадцать

три года, ко второму ребенку не так, как к первому. "Всегда с старшими детьми мудрят", -

говорится в "Войне и мире".

Мне рассказывали о доме сирот. Вечер; крошечные детки в кроватях. Один сидит

насупившись, другой возится с игрушкой, а третий, когда воспитательница вошла,

протянул ей руки. Воспитательница взяла на руки ребенка - именно того, кто потянулся к

ней. Она ходила с ним по комнате, разговаривала с другими ребятишками, а этого

держала на руках. Прижимала к себе. Все от рождения воспитывались в одинаковых

условиях одними и теми же людьми, но чем-то этот ребенок чуть-чуть выделялся. Его

чаще брали на руки, он сам научился протягивать руки, его стали брать еще чаще...

Пройдет два-три года, и будет казаться, что этот ребенок от рождения добрый и

способный, а другие - от рождения угрюмые и темные дети. Отношения - как усилитель.

Маятник раскачивается: чуть не такой ребенок, чуть не такое отношение к нему, и

ребенок развивается по-другому, вызывая новые различия в отношении к нему. Родители

думают, будто относятся к детям одинаково, они не замечают разницы во взглядах и

жестах, не замечают того, как одного похвалили, а другого похвалили чуть-чуть сильнее.

Так и получаются разные дети. Судьба ребенка зависит от отношения к нему.

Видный советский психолог Алексей Николаевич Леонтьев приводит пример с

мальчиком-хромоножкой, у которого врожденный вывих бедра. "Как сложится его

личность?" - спрашивает ученый и показывает, что это невозможно предсказать. Сама по

себе хромота не может породить ни комплекса неполноценности, ни замкнутости, ни

какой-либо недоброжелательности, ни других психологических особенностей.

Действительно, представим себе, что все люди хромые - тогда хромота не имеет значения

для мальчика. Представим себе, что только из хромых выбирают царей - у нас вырастет

мальчик с царственным характером. Представим, что хромых изгоняют, и разовьется

совсем другой характер. Характер зависит не от хромоты, а от того, как отнесутся к

мальчику.

Человек - это способности плюс отношение к людям, к делу, к жизни; если я хочу

вырастить человека для человека, я и должен относиться к ребенку как к человеку, и

никакого другого способа справиться с задачей нет, все другие способы - обман.

Только не надо думать, будто, если я стараюсь, все делаю для ребенка, отдаю ему лучший

кусок, боюсь за него, - значит, я хорошо к нему отношусь. Чтобы отношение к ребенку

воспитывало, оно должно быть богатым и сложным чувством. Не просто любовь, а

богатые взаимоотношения.

И прежде всего хорошо относиться - значит победить в себе дурную педагогическую

страсть.

Зададим себе две серии вопросов.

Какие чувства вызываю я у своего ребенка - любовь? уважение? интерес? безразличие?

иронию? презрение? страх? ненависть?

Какие чувства вызывает у меня ребенок: верю ли я в него? надеюсь ли я на его будущее?

люблю ли я его?

Часто говорят об авторитете в воспитании. Без авторитета трудно. Но совершенно

невозможно воспитывать, если ты не вызываешь симпатии у ребенка, раздражаешь его

одним своим видом или голосом. Авторитет завоевывают: война! Авторитет необходим

руководителю завода - пришел и преодолел предубеждение, завоевал авторитет.

Симпатию вызывают, пробуждают, симпатия - собственное чувство ребенка. Без

авторитета воспитывать трудно, но можно. Без симпатии воспитывать совершенно

невозможно, это исключено, тут и разговаривать нечего. Раздражительный отец еще

может что-то дать ребенку, раздражающий ничего не даст.

На каждого ребенка есть какой-то идеальный способ воспитания Х. И каждый из

взрослых сложившихся людей может воспитывать только одним способом Y. В школе это

обстоятельство скрыто: на любого мало-мальски способного учителя найдется

достаточное число мало-мальски пригодных для него учеников (и наоборот). Но в семье,

где один на один, и нет выбора, и некуда друг от друга деться, - в семье педагогическая

несовместимость иногда приводит к драматическим последствиям. Все - и родители, и

дети чувствуют себя виноватыми или, что еще хуже, обвиняют друг друга, причем

проблема, как правило, переводится в моральный план. Человек не справляется с

воспитанием и не может справиться, а ему говорят, что он не выполняет свой долг.

Подумаем о том, что нам подвластно, - о нашем отношении к детям. Если мы переменим

свое отношение к ним, то, быть может, и они станут терпимее к нам, и мы найдем тот

единственный способ воспитания, который и нам доступен, и детей захватывает.

Мы воспитываем не ребенка, а человека. Каждому человеку, сколько бы ему ни было, хоть

полгода, нужно, чтобы его считали человеком. Считайте человека за человека, и он будет

благодарен вам и рано или поздно пойдет вам навстречу. Считайте человека за человека -

больше для воспитания ничего не нужно, здесь - правда, только правда и вся правда.

Ребенку говорят:

- Будь человеком!

Слышу в ответ детский голосок:

- Я согласен! Но прошу считать меня человеком!

-Прошу считать меня человеком - прошу верить в меня!

Молодая преподавательница техникума в Подмосковье призналась мне:

- Я очень плохая учительница... Я так мучаюсь от этого, иногда и ночью не сплю.

Мне было известно о ней, что это редкая по своим качествам учительница, может быть,

даже редчайшая. Я спросил, за что же она так корит себя.

- Знаете, - сказала она, - есть несколько учеников, в которых я не верю... Это ужасно. Им

так плохо, когда в них не верят! Они просто на глазах увядают. А я ничего с собой не могу

поделать, не могу поверить в них... Их всего несколько человек из ста пятидесяти, но

ведь... Это же преступление, правда? Учитель не имеет права не верить!

Вот истинно нравственное отношение к воспитанникам.

Не верить в ребенка - значит посягать на него, убивать его. Это преступление.

Но немногие из нас понимают, что за свою веру в человека надо бороться, что мы

отвечаем за веру и неверие и что мы обязаны непременно верить в человека, которого мы

воспитываем.

Отец, не наказывающий мальчика, обычно чувствует себя виноватым: "Я мало занимаюсь

ребенком, я не учу его, я виноват".

Но я никогда не встречал отца или маму, которые сказали бы словами учительницы:

- Что мне делать? Я не верю в своего мальчика, я виновата!

Обычно нам кажется, будто виноват мальчик - и потому в него трудно верить.

Все наоборот! Мы не потому не верим в детей, что они плохие, а дети потому и

становятся плохими, что мы в них не верим.

Маленькие не понимают, в чем дело, подросток кричит матери:

- Ты меня не понимаешь, ты мне не веришь!

Мама задыхается от возмущения: не верю? Да как же тебе верить, если ты весь изолгался,

на каждом шагу обман!

Но этот изолгавшийся перед матерью мальчишка больше других нуждается в доверии, и

только оно его и вылечит. Сто раз уличим подростка во лжи - он обманет двести раз.

Один раз поверим ему, несмотря на явную ложь, - ну хоть притворимся, что верим! - и в

другой раз (или в десятый, или в сотый) ему наконец станет стыдно обманывать.

В нашем сознании живет трудноистребимая схема "проступок - наказание - а то хуже

будет". У нас одна реакция на проступок: наказание, осуждение, замечание. Но ведь на

проступки можно реагировать и верой: я верю, что он случаен, этот проступок, я верю в

то, что ты достойный человек, я знаю, что все будет хорошо.

Это же духовные процессы, здесь все не так, как по здравому смыслу. Тихое слово

действует сильнее громкого, а несделанное замечание сильнее выговора.

И незаметная, необъявленная, никак не проявляемая вера в ребенка действует на него с

огромной силой. А малейшее недоверие, даже если оно не высказано, портит отношения.

Ребенок вдруг становится дерзким, без всякого повода с нашей стороны. В чем дело? Но

повод был. Мы подумали о ребенке плохо.

Однажды мне привели мальчика-семиклассника, чтобы я поговорил с ним. У него не

складывались отношения с родителями. Мальчик как мальчик, дружелюбный,

словоохотливый, он стал мне рассказывать про свои житейские дела, про школу, про

увлечение марками. Я слушал его, слушал и вдруг подумал: "Какие у него некрасивые

уши!" И тут же мне стало стыдно, я попытался загладить свою вину усиленным

вниманием. Мальчик это почувствовал, сбился, заторопился - разговор испортился. А кто

знает, может быть, от этого разговора вся жизнь его зависела? Я позволил себе плохо

подумать - а испорчена жизнь.

Есть известный психологический эксперимент. Психологи пришли в третий класс и стали

изучать учеников. Приборы, тесты, расспросы - чуть не полгода работали. В конце концов

они сказали учительнице, что, по результатам их исследования, такие-то три ученика в

классе покажут в будущем году заметный сдвиг в развитии. Прошел следующий год, и

предсказания ученых полностью оправдались.

Но эксперимент состоял в том, что эти три имени были выбраны по таблице случайных

чисел. История с опросами и приборами была спектаклем для одного зрителя - для

учительницы. Учительница верила в науку, поверила в трех учеников, случайно

выбранных, - и они действительно стали лучше учиться.

Вера в человека улучшает человека.

Поэтому когда приходят родители и начинают жаловаться на сына: "Он такой-то и такой-

то, он то-то и то-то, ну отчего это? Что мне делать?" - то ответ всегда ясен. Он такой-то и

такой-то, ваш сын, потому что вы способны жаловаться на него без конца - от одного

этого дети портятся! Когда я жалуюсь, что у меня плохой сын, я все больше уверяюсь в

этом, я все меньше верю в него - и он становится все хуже и хуже.

Что делать? Ходите и рассказывайте, какой ваш сын хороший!

Особенно страшно для детской души подозрение.

Я обещал не учить и не призывать, но вот случай, когда я готов крикнуть: не смейте!

Не смейте подозревать ребенка в дурном! Даже если для подозрения есть основания.

Бойкий первоклассник стянул в школьном буфете пирожные - да не одно, не два, а целый

поднос. Схватил с прилавка и потащил. Разумеется, его тут же поймали и повели к

директору школы на суд и расправу. Но в директорский кабинет ворвалась молодая

учительница:

- Коля не брал! - закричала она. - Вы не знаете! Коля не вор! Пирожные упали, он их

собрал и понес... Нельзя же с полу есть?

Когда об этом случае было рассказано в газете, то пришло несколько возмущенных писем:

что же это за учительница? Она потакает воришке! Что вырастет из мальчика?

На взгляд одних, мальчик был погублен в этот день.

На взгляд других, мальчик был спасен добросердечной учительницей.

А вы как думаете, читатель?

На мой взгляд, подозрение в дурном намерении, в злом умысле, в воровстве, в

предательстве так же страшно, как и сам злой умысел, воровство и предательство.

Сколько детских душ погублено оттого, что на ребенка пало однажды подозрение! Какие

ссоры и разлады в семьях, где растут дочери и где родители постоянно подозревают дочь

невесть в чем, стоит ей лишь на полчаса позже вернуться домой!

Дети, мальчики и девочки, должны возвращаться домой вовремя: за них страшно. Но мы

не должны, не имеем права подозревать их в дурном. Даже в юриспруденции, имеющей

дело с преступниками, установлена презумпция невиновности: обвиняемый не виноват,

пока вина его не доказана. А у нас, у воспитателей, имеющих дело не с закоренелыми

рецидивистами, а с мальчиками и девочками - действительно невинными детьми,

презумпции детской невиновности отчего-то нет. Дети у нас всегда под подозрением.

-Прошу считать меня человеком - прошу надеяться на меня!

Мы обычно говорим, что ребенок тоже человек, хотя и не совсем ясно, по сравнению с

кем "тоже" - с нами, что ли?

Но, повторяя это, мы относимся к ребенку как к будущему человеку: дети - наше будущее,

тем они и ценны. Ребенок - человек, но в будущем, а сегодня он вроде бы и не человек.

Безобидный, привычный вопрос: "Каким человеком вырастет мой сын?" - таит большую

опасность. Чрезмерные заботы о будущих качествах ребенка мешают сегодня увидеть его.

Я все время гадаю: "А что из него вырастет?" - как будто тот, который сегодня передо

мной, чем-то не устраивает меня. Для себя самого ребенок - человек сегодня, и никакими

силами его не убедить, что он еще не человек или недочеловек. Чем искреннее я сегодня

вижу в ребенке человека, тем лучше он будет, когда вырастет. Постоянно думая о

будущем, я не с тем мальчиком общаюсь, что передо мной, а с каким-то мифическим,

нафантазированным, будущим. В этом, собственно говоря, и состоит так называемый

педагогический подход. Мы не просто общаемся с любимым человеком, а постоянно

думаем о его будущем, хотя ничего о нем не знаем.

Но с будущим общаться невозможно, будущему нельзя утирать нос, с будущим нельзя

гулять - только с сегодняшним! С первого дня родители расходятся со своим ребенком: он

живет нынешней минутой, а родители - будущим, которого ни дети, ни даже родители не

знают. Как же им понять друг друга, найти общий язык?

Все пугают детей неведомым будущим, все пугаются будущего. Сейчас ребенку год, три

года, десять лет, пятнадцать. Но, считаем мы, коль скоро мы его воспитываем, он,

следовательно, еще не совсем человек. Вроде недоделанной машины. Вот вырастет, вот

закончится воспитание, тогда увидите... А когда это будет? В восемнадцать, в двадцать

пять, в тридцать? А может, о результатах воспитания справедливо судить лишь в

семьдесят лет?

Оттого что мы относим результаты нашей работы в будущее и только в будущее, мы

воспитываем вслепую. Мы не знаем, на что нам надеяться.

Независимо от того, мерещится ли нам большое будущее ребенка (станет художником,

ученым, спортсменом) или, наоборот, нас страшит ужасное будущее (вырастет хулиган,

тунеядец, преступник), мы воспитываем как бы в мираже. Поэтому наше воспитание,

несмотря на неустанные хлопоты, не имеет силы, и, как правило, сбываются не лучшие, а

худшие предположения и предчувствия.

Все дети мечтают стать великими, многие родители надеются увидеть своих детей

необыкновенными людьми. Но иногда наша легкая мечта становится тяжелым грузом для

ребенка и лишает его детства.

Когда наши дети были маленькие, я не писал о них. Я считал и считаю, что о своих детях

писать и рассказывать нельзя - это опасно для них. Как вести себя ребенку, если он знает,

что каждое его слово попадет в газету или в книгу? Но я отступил от своего правила,

потому что первый вопрос родителей: "А у вас есть дети? А какие они? А кем они стали?"

И вот я поступаю дурно. Пишу о маленьком Матвее.

Но я надеюсь, что вы будете милостивы, читатель, к нашим детям, как к своим, и не

станете ждать от них слишком многого. Дети как дети, дети как все дети, и вопрос: "А что

из них вырастет?" - оскорбителен и опасен для них, как и для всех детей.

Есть семьи, где, положив новорожденного на первую пеленку, завертывают его так, чтобы

в будущем он поступил в институт.

Нельзя! Опасно!

Ребенок играет на скрипке, занимается в художественной школе, учит иностранный язык,

катается на коньках, но не потому он ходит на эти уроки, что с ними связаны какие-то

родительские надежды, непонятные ребенку, а потому, что занятия дают содержательную

жизнь. И никаких гаданий о будущем! Чем больше мы желаем идеального в ребенке, тем

меньше ребенок удовлетворяет это желание, тем труднее принять ребенка, найти общий

язык с ним.

Когда слышишь: "У меня такая необыкновенная девочка, такая необыкновенная!" - жалко

и маму, и девочку. Пройдет немного времени, девочка окажется вполне обыкновенной, и

она же будет виноватой за это в глазах мамы: не оправдала надежд. Все дети - чудо, и

потому - обыкновенное чудо.

Еще хуже получается, когда в ребенке видят потенциального преступника. Мы читаем в

газетах ужасные истории о подростках, мы видим нагловатых ребят в подворотнях, мы

слышим: "Украл... Ограбил.. Нахулиганил... Посадили!" И мы боимся, чтобы и наш не

украл и не нахулиганил. Но именно эти страхи и приводят к беде. Мы теряем разум, у нас

остается одно: не пропустить, с детства застращать, чтобы неповадно было.

И уходит любовь, исчезает великодушие, рвется душевная связь с детьми. Их место

полностью занимает страх перед будущей ужасной участью ребенка. Вся педагогика

заменяется двумя фразами: "как бы чего не вышло" и "кто будет отвечать" - и не мы

руководим ребенком, а он своими проступками руководит нами, и мы едва успеваем

реагировать да принимать меры. Мы, родители, становимся марионетками в руках

мальчишки, а он заставляет нас дергаться. И на каждом шагу: "Ну что из тебя вырастет?"

Да откуда нам знать, что из него вырастет? Из чего следует, что мальчишка, укравший в

детском саду лопатку, неминуемо станет вором?

Но нас пугают. Мы читаем в педагогических книжках, что даже один дурной поступок

ведет к разрушению нравственного в ребенке, если этот поступок принес удовлетворение

и не был замечен и осужден, и добавляют, что именно так приобщаются к воровству.

Разве не страшно? Следи, следи за ребенком, осуждай его, принимай меры, чтобы потом

на будущем суде честно взглянуть в глаза судье: "Я все сделал, я учил его только

хорошему, я ему ничего не спускал".

Словно мы не воспитываем, а готовимся предстать перед судом и заранее снимаем с себя

ответственность... Нельзя воспитывать по чужому примеру, нельзя поддаваться страшным

рассказам. Взгляд на ребенка с будущей скамьи подсудимых почти наверняка приведет

его на эту скамью. Ребенок вырастает человеком там, где царит надежда на лучшее, а не

страх перед худшим.

Мы воспитываем ребенка и для будущего, но у нас нет культуры общения с ним, с этим

будущим.

Мы не выпутаемся из педагогических противоречий до тех пор, пока не перестанем даже

в глубине души считать своих детей будущими людьми и результаты воспитания относить

в будущее, повторяя: "Ну что из него вырастет?".

Уже все, вырос! Полгода ему? Вырос! Уже человек.

Все результаты воспитания будут определяться по тому, каков сегодня маленький

человек, каким тоном и как разговаривает он с детьми и со взрослыми, насколько он

самостоятельный. Да и просто по глазам его будем судить. Да, у мальчика много

недостатков, но я все равно не могу вырастить совершенного человека, я не знаю, как это

делается. У него ясные глаза и добрый голос? Он деятелен и энергичен? Друзья любят

его? Ему хорошо с нами и нам хорошо с ним? Вот результаты воспитания, и ничто другое

не может мной руководить, никакие педагогические соображения. Если иногда от

усталости и раздражения я забываю, что он человек, я вглядываюсь в него, в душе

поднимается что-то тихое, сердечное, и мне становится гораздо легче.

Дети - наше будущее, это верно, но они и наше настоящее. Мы верим в жизнь. Верим и в

детей. Мы надеемся на жизнь, надеемся и на детей.

-Прошу считать меня человеком... Поймите меня! Любите меня!

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒