Симон Львович Соловейчик. 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 32Следующая ⇒

Учительница пожимает плечами:

- Семейное воспитание? Это очень просто! Надо, чтобы детей было много, чтобы

родители показывали хороший пример и чтобы они занимались детьми двадцать четыре

часа в сутки.

Правильно! Но в половине семей Российской Федерации один ребенок. И не двадцать

четыре часа на него у родителей, а тридцать минут... Что толку говорить? Что вздыхать о

прошлом?

Надо научиться воспитывать в полчаса, если другого выхода нет; надо отказаться от

представлений, созданных в других условиях, и использовать преимущества нового

времени.

Все трудно. Но откуда-то берутся же хорошие дети и хорошие люди в наши дни - вон их

сколько!

Секрет в том, что педагогическая ситуация не ухудшилась, а изменилась к лучшему. Мама

не может смотреть за дочкой весь день, зато работающая и продвигающаяся по службе

женщина может показать детям такой пример творческого деятельного отношения к

жизни, по сравнению с которым прошловековой круглосуточный надзор ничего не стоит.

Отец приходит с работы усталый и не склонен вдаваться в проблемы сына, но то

обстоятельство, что понятие "рабочий", "трудящийся" приобрело - по сравнению с

прошлым веком - совершенно новый смысл, неизмеримо усиливает педагогическое

значение каждого отцовского слова.

Изменился взгляд людей на самих себя, он приблизился к правде. Появилась свобода в

поведении, в выборе профессии. Люди стали чувствовать себя личностями, и даже

трехлетняя девочка-глупышка, кому-то подражая, может заявить с важностью:

- Я тоже имею право на личную жизнь!

Условия воспитания стали хуже, если его целью является послушание сначала родителям

- потом жизни. Приучать ребенка к послушанию стало почти невозможно. Но условия

воспитания сильно улучшились, если целью являются добрые, честные, самостоятельные,

счастливые люди - и неправильно было бы не замечать этого и не ценить.

И действительно, огромное большинство людей незаметно для себя, неосознанно,

перешли в другую, никем не описанную эффективную педагогическую веру. Она

позволяет в новых условиях, пользуясь их преимуществом, растить хороших людей.

В который раз повторю: не может выйти ничего путного, если руководствуешься

бессильной верой - верой, сложившейся, когда у родителей было много детей и

помощников, когда воспитание было прилюдным, когда был круглосуточный семейный

надзор за ребенком, когда ребенок рос под страхом розги и ремня, когда в руках отца

была семейная хозяйственная власть, а теперь ничего этого нет.

В этой книге одно действующее лицо - вы, читатель. Вам предстоит совершить важное

действие в душе и, отбросив недоуменные "как же так?", "ну как же тогда воспитывать?",

"ну надо же детей воспитывать!" - недоумения, неизбежные при смене убеждений, -

согласиться с фактом, против которого не возразишь: воспитание в полчаса не может

быть таким же, как круглосуточное.

Этот короткий рассказ поразил меня.

Товарищ мой, прекрасный человек, так ответил на вопрос о его воспитании:

- Отец мною совсем не занимался. Но когда бы я среди ночи ни проснулся, я видел

щелочку света под дверью его комнаты. Он работал... Вот эта щелочка меня и

воспитывала!

Другой мой товарищ, отличавшийся замечательным трудолюбием, готовностью прийти на

помощь, когда я спросил, как его воспитывали, только усмехнулся:

- А меня никто не воспитывал... Родителям было не до меня. Мама - врач, отец - адвокат,

и каждую ночь будили то маму, то отца - у кого-то беда... Может, эти звонки в дверь

воспитывали?

Да ведь и многие очень хорошие люди говорят, что их вовсе не воспитывали, ими не

занимались, родителям было некогда, "я рос сам по себе"...

Не воспитывали, не занимались, не обращали внимания - некогда было, а результат

получился прекрасным. Само по себе вышло? Нет, видимо, есть какой-то секрет. Как это

получается, что щелочки света воспитывают, воспитывают звонки в дверь, фотография

отца-солдата - и вовсе не было его в живых, с войны не вернулся, а воспитывал?

А может быть, существует воспитание без воспитания?

Много лет назад один юноша прислал письмо, в котором спорил со мной о смысле жизни.

Не помню сейчас, в чем состоял спор, но одну строчку из письма я словно вижу перед

собой. "Только не приводите примеров, - писал девятиклассник, - примерами можно

доказать что угодно".

С тех пор я все читаю глазами храброго школьника и не люблю примеров, особенно в

педагогической литературе, и сам стараюсь приводить лишь примеры-модели, лишь такие

особые случаи, которые подводят к пониманию общего.

Таким примером-моделью, и притом, пожалуй, наиболее важным во всех размышлениях о

домашнем воспитании, стал незначительный случай, произошедший с трехлетним

Матвеем.

...Ранним воскресным утром я рассказывал ему на кухне сказку о репке. Честно говоря,

мне больше хотелось спать, но мальчик проснулся, и если его не занять, он поднимет на

ноги весь дом. Сказку он любил, слушал внимательно, и все было хорошо, пока репку

тянул дед, тянула бабка, тянула внучка...

На собаке Жучке мы споткнулись.

Я заметил, что Матвей вовсе не слушает меня, а поднял локти и странно вертит ими,

словно собирается взлететь.

Что такое?

И тут я понял, что сижу за столом, облокотясь и подперев голову рукой. Мальчик,

подражая мне, хочет сесть таким же чудесным способом, но, увы, не достает локтями до

стола, только тщится.

Понимаете? Я думаю, будто рассказываю сказку, учу доброму, а на самом деле я учу его

облокачиваться, только и всего.

Снова я должен употребить слово "поразило". Это столкновение между "я думаю, что..." и

"на самом деле" поразило меня. Может быть, и на каждом шагу я добиваюсь одного, а

происходит что-то другое? И это ДРУГОЕ и есть подлинное воспитание?

Учу одному - а научаю другому. Не этим ли объясняется, отчего на одних и тех же сказках

вырастают и хорошие, и дурные дети?

Я стал присматриваться к отношениям старших и детей.

В кабинет старого, почтенного человека вбежал при мне пятилетний внук хозяина:

- Дедушка, дедушка, посмотри, как я нарисовал!

Дедушка осадил мальчика:

- Разве ты не видишь, что мы разговариваем?

Мальчик сник и послушно вышел из комнаты.

Раньше я сказал бы про себя или вслух: "Ну зачем так грубо", теперь, после истории с

"Репкой", я вижу: дедушка дал внуку не один урок, а два. Первый - урок культуры: нельзя

прерывать взрослых. Второй - урок нравственного бескультурья: ничего не стоит погасить

радость человека, осадить его, пользуясь старшинством, предать. Ведь если бы в комнату

столь же бесцеремонно ворвался старый друг, его не осадили бы. Хозяин нашел бы способ

не обидеть ни его, ни гостя. И это было бы по-человечески. С мальчиком же дедушка

поступает педагогически - то есть худшим образом.

Мама с девочкой ждут троллейбус, девочка подняла руку к лицу с явным намерением

поковырять в носу. Предупредительная мама говорит:

- Врезать тебе? Или сама догадаешься?

Два урока. Урок культуры - не ковыряй в носу, неприлично, и урок бескультурья - "врезать

тебе?".

Восьмиклассник хорошо рисует, у него явные способности, он тихий, умный паренек. Но

маму заботит, что он горбится, когда сидит за столом. К тому же он не причесывается.

Сто раз говорила ему мама: "Не горбись!" - и двести раз: "Причешись!" Горбится и не

причесывается. Интеллигентная мама отвела сына к врачу-психиатру: "Что с моим

мальчиком? Он болен! Он горбится и не причесывается!" Психиатр прописал бром, но не

сыну, а маме.

Два урока. Урок культуры - не горбись, причесывайся, и урок безжалостности. Поход к

врачу, подозрение в психическом заболевании даром не пройдут.

Мама-актриса говорит своей восьмилетней дочери: "Сложи рубашку". - "Сейчас!" - "Я

кому сказала?" - "Ну сейчас, сейчас!" - "Сколько раз тебе говорить? Что это такое?" -

раскричалась мама и ушла в ванную комнату плакать.

Два урока. Урок культуры - надо убирать вещи! И урок бескультурья, беспомощности,

нетерпения.

На каждом шагу сказка и локти, на каждом шагу не один, а два урока.

Но что же делать? Когда я тихо заметил, что не стоило обрывать мальчика, вбежавшего с

рисунком, почтенный дедушка крайне удивился. У него лицо вытянулось, плечи вверх

пошли, он посмотрел на меня с подозрением - в своем ли уме человек?

- Ну надо же детей воспитывать! - сказал он. - Ребенок должен знать, что дети в разговоры

взрослых не вмешиваются!

Конечно, должен! И не должна девочка ковырять в носу, и не должен мальчик горбиться,

и должен он причесываться, и должна девочка убирать свои вещи - надо же детей

воспитывать!

Есть старинное изречение: "Кораблями управлять необходимо". Точно так же можно

сказать: "Детей воспитывать необходимо", нет двух мнений.

Но спросим себя наконец:

- Что значит воспитывать?

Всматривайтесь в детей - поймете себя. Наблюдая за малышами во дворе, мы пришли к

представлению о том, что такое правда. Размышляя о мальчике, который не слушает

сказку, а, глядя на отца, вертит локтями, я понял, мне кажется, суть воспитания. И вы

поймете, читатель, если спросите себя: а что такое эти урок ¦ 1 и урок ¦ 2, которые мы

видим в каждом воспитательном событии?

Да это же цель и средства!

Воспитывать - значит учить жить, а жить - значит какими-то средствами добиваться

каких-то целей. В жизни все - цели и средства, больше ничего нет. Даже любовь не что

иное, как перенос своих целей на другого человека. Все, что я желаю себе, я пылко желаю

другому или другим больше, чем себе, - вот что такое любовь.

Цели у всех людей относительно одинаковые, все мы в той или иной степени хотим

свободы, благополучия, счастья и здоровья - стремимся если не к блаженству, то к благу.

Но средства для достижения целей бесконечно разнообразны, и все они строго и

бесспорно разделяются вопросом "за чей счет?".

О целях, как и о вкусах, можно спорить, о средствах спорить нечего. За чей счет

добивается человек своих целей - за свой или за чужой? Здесь граница между

нравственностью и безнравственностью. И как ты хочешь добиться своих целей - вместе

со всеми или один?

Все моральные заповеди, все законы, все правила поведения культурного человека

сводятся, по сути, к одному: добивайся своих целей, но за свой счет, а не за счет другого.

Какими бы значительными ни казались тебе твои цели, не посягай ради них на другого

человека, на его жизнь, на его труд, на его покой, на его права, на его личность, на его

достоинство, на его интересы, на его вкусы, на его взгляды, на его настроение, на его

планы, на его время, на его отдых, на его счастье - не посягай! Не утруждай его, не

используй, добивайся своих целей за свой счет, и только за свой - за счет своего труда,

своего опыта, своих знаний, своих страданий, своих сил, своего времени, своего

имущества, своих способностей, своего мастерства, своего здоровья, а может быть, и

своей жизни.

Но и на себя не посягай! На жизнь свою и свое здоровье посягай лишь ради таких целей,

которые стоят жизни и здоровья.

Все, в чем нет посягательства на человека, - нравственно. Я не сумел придумать цели,

которая была бы безнравственна сама по себе. Хочешь стать владыкой мира? Пожалуйста!

Я первый признаю такого владыку, если он добился владычества, не посягнув ни на

одного человека. Скорее всего это будет человек из тех, кого называют "властителями

умов" или "совестью мира". Что плохого?

Но самый корень нравственности, "самое-самое", как говорят дети, "самое-самое-самое"

заключается в следующем: когда человек видит, что он не в состоянии добиться своей

цели без того, чтобы посягнуть или излишне затруднить кого-то, то что же он делает?

Он отказывается от своей цели. Цель, связанная с посягательством на человека, для

нравственного существа недостижима. Закрыта. Нет ее.

У Раскольникова была замечательная цель, он хотел доказать, что человек - это человек, а

не тварь дрожащая. Но средства, средства! Средства его погубили - он выбрал

безнравственное средство, переступил порог нравственности; а так как он по сути своей

был высоконравственный человек, оттого он и страдал, оттого и пришел к мысли о

раскаянии, о необходимости искупить вину, пострадать; и когда он пострадал, то есть

стал добиваться новых своих целей (покой души) за свой счет, за счет своего страдания,

он, собственно, и доказал, что человек - это человек, а не тварь дрожащая. Потому-то

Достоевского так и чтят во всем мире, что он поднимается до великих высот

нравственности: его герой готов отдать мировую гармонию, то есть счастье миллионов

людей, за единую слезу ребенка. Он показывает, что нет мыслимой цели на земле,

которая могла бы оправдать малейшее посягательство на малейшего из людей.

Давно известное этическое правило (его выдвинул Кант): человек всегда цель, человек не

может быть средством. Не посягай на человека для достижения своих целей, отказывайся

от них, если они связаны с посягательством.

У читателя, конечно, возникла уйма возражений. А как же, спросят, на войне, где

полководец посылает на смерть тысячи людей? Но ведь в справедливой войне у

полководца и солдата одна цель: солдат стремится к победе точно так же, как и

полководец. А в несправедливой войне солдаты - пушечное мясо, они воюют за чуждые

им цели, их кто-то использует в своих целях. Несправедливая, захватническая война

безнравственна до последней степени.

Но что делать, спросят, если посягают на тебя, и притом со всех сторон?

Когда разнимаешь дерущихся мальчишек, то один из них бормочет:

- А чего он? Он первый!

- Я первый? Это ты, ты первый полез! - возмущается другой.

Со словами "он первый" дерутся мальчишки, взрослые, народы и государства.

"Что делать, если на тебя посягают?" - это неправильный вопрос, в общем виде ответа нет.

Бесполезно даже и пытаться вырабатывать правила, что же делать в каждом случае, и не

потому, что этих случаев бесчисленное количество, а потому, что в правилах такого рода

кроется недоверие к человеку. Нравственный человек, миролюбивый и совестливый,

поступит так, как велит ему совесть и миролюбие. Может быть, он первый начнет драку.

В несовершенном мире никто не огражден от посягательств, но ведь живут же люди.

Одни из них добры и честны, никого не заденут, а другие по трупам пройдут, добиваясь

своего. Эти другие обычно и задают вопрос: "А что же делать?"

"Не посягай на человека", - учим мы детей, и они вырастают чуткими, внимательными

людьми. Вырастает девочка, которая за столом не скажет: "Папа, дай, пожалуйста, хлеба".

Нет, и это ей кажется грубым! Она дождется, пока отец посмотрит на нее, встретится с

ней взглядом, и лишь тогда скажет: "Тебе не трудно дать мне хлеба?" - с интонацией

извинения. И вовсе не потому она так просит, что боится отца, нет, ей в самом деле

неловко утруждать его. Она никогда никого ни о чем не попросит, не встретившись

взглядом, не установив контакт, не убедившись, что не помешает просьбой. А может быть,

человек за столом думает о чем-то своем - нельзя его просить, надо подождать, пока он

посмотрит на тебя. Самая простая, самая легкая из целей - кусок хлеба из хлебницы, но и

ради нее нельзя механически посягать на другого, ради нее тоже надо самому потрудиться

душой: подождать, установить контакт, улыбнуться, преодолеть что-то, выразить

благодарность. Цель достигнута за свой счет.

Я рассказываю о девочке, которой ни разу в жизни не сказали, что нельзя вмешиваться в

разговоры взрослых. Но ее ни разу не осадили, ее ни разу ни о чем не попросили, не

убедившись предварительно, что просьбы ей не в тягость.

Скажут: что же это за воспитание? Это слишком деликатно, нечего так миндальничать с

детьми.

Но ведь научились же мы все носить галстуки и прилично одеваться; пора научиться и

деликатности, научиться миндальничать - от этого жизнь становится жизнью.

"Не посягай!", "Не затрудняй!" - и у детей появляется своего рода бдительность,

появляется чувство человека: "Я никому не помешаю?", "Я никого не задену?", "Я никому

не в тягость?", "Я никого не обижу?", "Я никого не расстрою?", "Я никого не утруждаю?".

"Не посягай!" - учим мы, и детям будет известно чувство неловкости, когда нечаянно

заденешь кого-нибудь неуместным словом.

Если горести чужой

Вам ужасно быть виною...

- этого достаточно для хорошо воспитанного человека. Хожу и повторяю дивные

пушкинские строки: "Если горести чужой вам ужасно быть виною..."

Не посягай не из трусости, не по слабости, а из глубокого уважения к человеку, из чувства

правды.

"Не причиняй горести", "не посягай" - тогда дети будут и деликатны, и тверды. Тверды в

целях, деликатны в средствах.

Назовем все относящееся к целям человека его духовностью, а все относящееся к

средствам - нравственностью. Цели человека могут быть духовные или бездуховные,

средства - нравственные или безнравственные. А мораль - это принятые в обществе

правила нравственности, писаные (моральный кодекс) или неписаные (общественное

мнение). Можно сказать "читает мне мораль", а сказать "читает нравственность" нельзя.

Человек, читающий мораль другим, моралист, морализатор, сам может быть

безнравственным человеком, и, как правило, он таковым и является; он стоит над душой,

вычитывает мораль ради каких-то своих целей. В худшем случае он получает удовольствие

от сознания своей моральности. Есть люди, которые в карман не залезут, на улице не

ограбят, но живут за чужой счет, за счет народа, живут, спекулируя, воруя или

бездельничая на своем посту. Всякий человек, получающий заработную плату не за дело,

а за то, что занимает пост и пытается сохранить его, живет за чужой счет, безнравствен, и

я не знаю ни одного случая, чтобы это не сказалось на его детях. Когда человек честно

работает, то для воспитания этого недостаточно. Но когда человек ведет безнравственный

образ жизни, то есть получает не заработанное (хотя он, быть может, сутками сидит в

своей конторе, в своем кабинете), то дети, если они вовремя не уйдут от родителей,

погибают душой. Они задыхаются без щелочки света.

Человек спрашивает: "Что с моими детьми? Почему они такие бессовестные? Я тружусь, я

работаю, я стараюсь, я показываю пример..." - и, признаться, не всегда хватает мужества

назвать в глаза истинную причину: она в том, что в работе такого отца нет правды. Он

бюрократ, если занимает должность, он бракодел, если работает у станка, он привирает в

книгах, если писатель, он делает приписки, если шофер, он невнимателен к больным,

если врач, - как же детям вырасти правдивыми в доме, где правда то и дело не ночует

дома?

Дети - тяжелое бремя, и не потому, что они шумят, требуют внимания и расходов, а

потому, что приходится жить по правде.

Воспитание - это обучение нравственной жизни, то есть обучение нравственным

средствам. Воспитывая детей, мы учим их добиваться своих целей за свой счет,

пользуясь лишь нравственными средствами. Нравственность (определяемая вопросом "за

чей счет?") указывает нижнюю границу возможных для человека действий и поступков;

через требования нравственности переступить невозможно. Нравственность - граница

дозволяемого совестью. А верхней границы нет, вверх - духовность, она бесконечна.

Человек живет не в диапазоне между недозволенным и дозволенным, а бесконечно

свободно, но с твердым основанием нравственности. У него любые выборы, кроме тех,

которые связаны с затруднениями для другого человека. От границы нравственности

стрела возможного идет бесконечно высоко, но в одну сторону.

Будет нравственность, почти наверняка будет и духовность; не будет нравственности - не

будет ничего, никакого воспитания.

Поставим мысленный эксперимент. Предположим, некий мальчик дурно вел себя во

дворе: побил маленького соседского мальчишку. Тот пожаловался своему отцу, отец

отправился к соседу - "приструни, мол, своего", и наш отец берется за ремень. Он порет

сына, приговаривая:

- Не бей маленьких! Ты у меня на всю жизнь запомнишь, как маленьких бить!

Вопрос: чему учит отец? Бить маленьких или не бить маленьких?

Теперь мы можем ответить: неизвестно, научит ли он тому, чему хочет научить, но бить

другого - научит наверняка.

Нравственной цели (не посягай) отец учит безнравственными средствами (посягая) - и мы

должны признать, что он не воспитывает ребенка, как он думает, а развращает его душу,

учит безнравственности, учит посягать на человека.

Наши цели ребенку, как правило, недоступны. Он не может понять, отчего нельзя

стукнуть пристававшего к нему соседского мальчишку, зачем надевать теплую куртку,

когда еще тепло, зачем есть, когда не хочется, зачем спать, если не спится, зачем сидеть

за уроками, если все равно ничего не понятно, - всех этих целей ребенок не понимает. Но

средства, которыми мы своих целей пытаемся достичь, вполне ребенку доступны.

Замечание, брань, крик, ремень - что тут непонятного? Школа обучения средствам

открывается на первой минуте после рождения.

Воспитание, повторим, - это обучение средствам для достижения своих и общих целей.

Мама говорит неудачному (на ее взгляд) сыну:

- Пожалей маму!

- Я больше не могу с тобой!

- Ну ради отца с матерью!

- Неужели тебе мать не жалко?

Маме кажется, что она учит чуткости. На самом деле работает школа эгоизма: мама учит

жаловаться, учит думать о себе, учит добиваться своего, вызывая жалость, учит

беспомощности, унижению, навязчивости. И эти, а не другие уроки будут восприняты и

обращены против матери же.

Грубовато обращаясь с младенцем, я учу его грубости, и больше ничему. Какая бы у меня

ни была важная цель: здоровье ребенка, его будущее, его жизнь, но учу я его одной лишь

грубости. Ее он воспринимает, а не мою цель.

Требуя от ребенка, я учу его требовать от родителей, от людей, от жизни. Не тому учу и не

другому, а только требовать, наступать, из горла вырывать - дай! Делай, как я велю!

Добиваясь верха - учу добиваться верха.

Прошу - учу просить.

Уступаю - учу уступать.

Добиваюсь своего увлекая, шутя, с выдумкой - учу тому же своего ребенка.

В глаголах "грубить", "просить", "требовать", "посягать", "уступать" выражены такие же

действия, как в глаголах "пилить", "читать", "стирать", "косить". Физическим действиям

мы учим наглядно, душевным - незаметно. Нам кажется, что ничего значительного не

происходит, но процесс обучения идет - мы учим добиваться своих целей определенными

душевными движениями, как учат строгать определенными физическими движениями.

Воспитание принципиально двойственно, в нем два ряда. Один ряд - культурный, навыки

культурного поведения, умственное развитие, учение - все то, что в прежние времена в

богатых семьях давали гувернеры и домашние учителя.

Другой ряд - нравственный, навыки обращения с целями, навыки выбора нравственных

средств.

В сознании большинства родителей воспитывать - значит прививать культурные навыки:

не шуми, не бегай, не прыгай, ешь, как люди едят, не пачкайся, говори "здравствуйте",

"спасибо" и "пожалуйста" ("Что надо сказать тете?"), не вмешивайся в разговор взрослых,

не груби, не пререкайся, уступай место старшим, мой руки перед едой, ложись вовремя

спать, не разбрасывай вещи, не пачкай пол.

На самом деле воспитывать - значит учить человека относиться к людям и к делу по-

человечески, по правде.

Мы прививаем культурные навыки (надо же детей воспитывать!) и в то же самое время

прививаем им грубость, черствость, нечуткость, неуважение к людям - и первые же

страдаем от такого псевдовоспитания.

Правил культурного поведения относительно немного, и даются они приучением,

требуют постоянного надзора за ребенком. Нетрудно предсказать, что уже в начале

будущего века будет изобретен электронный карманный гувернер. Помещенный в задний

карман джинсов, он легким пощипыванием напомнит воспитаннику о правилах

поведения.

Но никогда не изобретут машину для воспитания любви и совестливости, чести и

порядочности, и человеку самому приходится постоянно умерять свои желания,

отказываться от целей, если их достижение задевает хоть одного человека.

Вот это второе, немашинное нравственное воспитание и является главным. Только оно и

есть воспитание.

Будет нравственное воспитание - ребенок воспримет правила культурного поведения из

среды, его окружающей, возьмет пример с родителей. Литовский ученый Р.Тидикис в

интереснейшей статье "Об уровнях воспитания" пишет, что "на практике чаще всего не

образование определяет нравственность, а, наоборот, нравственность определяет

потребность человека в образовании". Нравственный человек никогда не будет ниже

своей среды по культурному уровню.

Дело, таким образом, сводится к следующему.

Мальчик по утрам долго одевается, он копуха, а мы опаздываем в детский сад и на работу.

Можно было бы рассказать ему сказку про медлительную черепаху, устроить веселое

соревнование, затормошить мальчика или без разговоров быстро одеть его, не боясь, что

это непедагогично и что он не научится одеваться сам - научится!

Но все эти средства требуют времени, терпения, сил, изобретательности, хорошего

настроения, жизнерадостности, а мы торопимся, мы издерганы, мы боимся потакать

мальчику, и мы кричим на него, шлепаем, обзываем - мы учим добиваться своего

небрежением и насилием.

Мальчик плохо учится. Надо пораньше приходить с работы, заниматься с ним, развивать

его, читать с ним и читать ему; надо подыскать ему кружок поинтереснее; надо хвалить

его, когда хотелось бы отругать, терпеливо, изо дня в день сидеть с ним, когда он делает

уроки. Но у нас нет желания возиться с сыном, и нет терпения ждать результатов годами,

и нет умения помочь. Мы умеем одно - накричать! Наорать! "В следующий раз выпорю!" -

вот и все воспитание. Но воспитание - чего? Обучение - чему?

Матвей ложится спать и самым аккуратным образом складывает на стул свои штанишки и

рубашку. Что за чудеса?

Этому его научили в детском саду. В прошлые времена даже самые состоятельные люди

отдавали детей в закрытые воспитательные учреждения, потому что там ребенка могли

научить правилам поведения, не вступая в отношения с ним. В лицее, в пансионе, в

детском саду к порядку приучает не воспитательница, а порядок, установленный раз и

навсегда. Человек, побывавший в венгерской гимназии, рассказывал мне, как его

поразило, что ученики на переменах чинно ходят по двору в парах, по кругу. Он спросил

директора гимназии, какими методами добиваются такого порядка. Тот пожал плечами:

- Не знаю. Они уже четыреста лет так ходят.

Гувернерское, пансионное, детсадовское воспитание почти не влияет на нравственность

детей, потому что там очень слаб элемент отношения. Злая воспитательница - это просто

злая воспитательница, как бывают злые соседки. А злая мама - значит, весь мир злой.

Не понимая этой разницы, этих механизмов воспитания, мы стараемся добиться от детей

того же, что легко получается в детском саду, и отношения с детьми портятся,

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒