|
|||
Симон Львович Соловейчик. 6 страницамы в подобие Кабанихи из той же "Грозы", которая поедом детей ела, проходу им не давала, с утра до вечера нотации читала - не ленилась! Воспитывала! Смотрела за детьми! И вырастает слабое подобие Варвары, у которой все шито да крыто, с той лишь разницей, что, поскольку не каждый из нас обладает могучим характером Кабанихи, то дети не умеют ни быть, ни даже казаться - они просто-напросто невоспитанны. Мы боимся, что наших детей обманут и обидят, мы учим "давать сдачу", родители чуть ли не младенцами записывают детей в секции самбо. Но на сильного всегда найдется и посильнее, на храброго в драках - и похрабрее, на самбиста - каратист. Никто в этом мире не защищен, кроме правдивого человека, который есть то, что он есть. У него лучшая защита - уважение людей. Лишь то воспитание прочно, которое приучает ребенка к правде, приучает быть самим собой. Быть, а не казаться.
37
Две трудные проблемы у воспитателя: первая: как вырастить доброго и честного, правдивого человека; вторая: когда вырастишь доброго и правдивого человека, то как ему жить? Все революции, вся борьба, все страдания людские ради одного - чтобы талантливым, честным и добрым людям жилось лучше, чем бесталанным, бессовестным и бессердечным. Но социальная справедливость - вопрос политики, а не педагогики. Педагоги жизнь не переделывают, не воспитание решает судьбы мира. Только очень наивные люди думают, будто мир изменится от фраз, начинающихся со слова "пусть": "Пусть каждый на своем месте хорошо работает, и все будет хорошо", "Пусть каждый займется собой, постарается быть добрее, и все будут добрые", "Пусть каждая мать воспитает хорошего человека, и мир превратится в рай". Пусть-то пусть, да не получается. Нужно очень много условий, для того чтобы наше "пусть" приобрело хоть какую-нибудь силу, а без этого оно скрывает обман. Вместо серьезного исследования обстоятельств жизни, вместо серьезной и тяжелой борьбы - легкокрылое "пусть". Но как же все-таки быть? Предположим, думает иной читатель, я постараюсь и дам своим детям счастливое детство; предположим, они вырастут честными и добрыми людьми. Но каково им будет жить с их честностью и добротой? И что будет с моими детьми, когда они, выйдя из счастливого детства и мечтательной юности, встретятся с суровой действительностью? Разочарование, крушение идеалов, растерянность, отчаяние - вот что их ждет... Рассуждения такого рода, с виду безукоризненно логичные, подозрительны своим удобством. Это очень удобные рассуждения! А в нравственной жизни все, что удобно, то скорее всего ложно. Каждый из нас хоть иногда слышит голос совести. Но жить по совести трудно, а иной раз совесть толкает буквально к гибели. А жить-то хочется. Поэтому каждому человеку для выживания вместе с совестью дана еще и антисовесть - тот внутренний голос, который утишает голос совести, опровергает его или просто заставляет замолчать. Совесть, увидим мы дальше, есть решительно у всех; нет человека без совести, как нет человека без сердца. Но есть люди с такой сильной антисовестью, что совести в них и вовсе не заметишь. Заглушена. Воспитывать честных и добрых детей некоторым очень легко, не нужно почти никаких усилий; а некоторым - неимоверно трудно. Но совесть мучит. И тогда усиливается голос антисовести: "И не надо честности, пропадешь с ней". Голос антисовести обычно подкрепляется услужливым здравым смыслом. Например, говорят же - тяжело в учении, легко в бою. Вот и будем с детства готовить ребят к тяготам жизни. Пусть с ранних лет узнают они суровую правду жизни. Для физической закалки и приучения к дисциплине солдатам необходимо тяжелое учение. Но духовные законы не те, что законы физического развития. Для закаливания тела нужно спартанское воспитание, а для закалки духа нужны идеалы, представление о счастье, здоровая нравственность. Крепкий духом человек не ждет от жизни легкой удачи. Не знавший особых трудностей в детстве, он тем не менее лучше подготовлен к встрече с жизнью. Он здоровее! Он не предается унынию, не впадает в отчаяние, он не меняет взглядов под влиянием первого встречного, не теряет веру в жизнь после первой же беды. Он видит в людях не одно лишь дурное, но и доброе. Он способен улыбнуться, наконец! Он знает счастье и верит в него. Я бы поостерегся так писать, если бы перед моими глазами не было примера знаменитой "Фрунзенской коммуны" - объединения ленинградских старшеклассников, существовавшего в шестидесятые годы. Эти ребята (их было человек двести) росли в полной доброжелательности и справедливости, в тепличной, можно сказать, атмосфере любви и творчества, среди прекраснейших воспитателей, каких, может, и на свете больше нет, и все вокруг кричали: "Что вы делаете! Что из них вырастет! Что с ними будет, когда они кончат школу и вступят в жизнь! Их ждет трагедия!" Многозначительно вздыхали, укоризненно качали головами, криком кричали... Тем временем фрунзенцы выросли, и вот уже им по тридцать пять, по сорок, вот уже все с профессиями, семьями, своими детьми... И что же? Разные судьбы: кто получше живет, кто похуже. Все они знают и счастье, и несчастье; с ними все, как и с другими людьми; но у большинства из них есть стержень. Для них детство и юность - дом родной. Никто из них не способен подумать, будто всюду обман, все воры, и многие из бывших фрунзенцев добились очень больших успехов в жизни. Все они оказались стойкими в жизненной борьбе. Я это видел, я следил за их развитием с тринадцати - пятнадцати лет и потому без страха ошибки утверждаю: дети, которых растили в добре, честности, справедливости, творчестве, любви, детство которых было счастливым, - эти дети вырастают сильными духом. Я специально расспрашивал многих людей, у которых было счастливейшее детство и суровая, иногда страшная жизнь. Они все говорят, что только душевные и духовные силы, полученные в детстве, помогли им все выдержать и выстоять. Ошибка взгляда на детей как на солдат, которым тяжело в учении, но легко в бою, состоит в том, что под словом "воспитание" принимается одно лишь приучение. К чему приучили - то и будет. Воспитание смешивают с дрессировкой. Между тем приучение в воспитании, особенно сегодняшнем, играет сравнительно небольшую роль. Человечность, сильный дух - вот что может и что должно дать воспитание. Остальное зависит от природных способностей человека и его судьбы. Если же нам кажется, что честному и доброму жить плохо, что надо с детства приучать ребенка к трудностям жизни, то давайте не кормить детей и ничем не радовать, в чем дело? Многие из нас, да что там - все! - желают своим детям хорошо устроиться в жизни. Это можно понять. Говорят: мы жили трудно, пусть им будет полегче. Другие, напротив, говорят: я жил трудно, мне никто ничего не давал, почему я должен давать им, детям? Даже и это можно понять. Но поймем тогда, что педагогика не является наукой о хорошем устройстве в жизни. Педагогика - наука об искусстве воспитания здоровых, самостоятельных, честных, добрых, счастливых людей, и не больше. Про устройство в жизни педагогика ничего не знает, для этого надо искать какую-то другую науку и, соответственно, другую книжку.
38
Перебирая достоинства, ожидаемые нами в детях, мы всюду, в каждой цели обнаруживаем одно и то же: неразрешимое противоречие. Самые привычные слова и понятия взрывоопасны. Цели двоятся, а раздвоившись, спорят между собой, не совмещаются. Образ Ребенка заслоняет нами же созданный образ Человека, совесть ослабляет миролюбие, долг и правда сшибаются, трудно в одно и то же время быть самим собой и быть как все люди, и невозможно растить идеального человека для неидеального мира. В педагогических книгах между двумя трудносоединимыми понятиями обычно ставят союз "и", например: "Дети должны быть дисциплинированны и творчески активны". Кто возразит? Но это "и" - чернильное, оно лишь прячет проблему. Где на бумаге маленькое "и", в жизни - пропасть. Нет, "и"-чернильным не обойдешься, надо сделать усилие и попытаться понять нечто непривычное, не поддающееся обычному представлению. Воспитание - это духовный процесс; но много ли мы знаем о природе и законах духовных процессов? Мы проходили в школе физические процессы, химические, изучали общественный процесс и литературный, процесс образования грозовой тучи и оплодотворения. Кто изучал логику, у того есть представление о мыслительных процессах. Но ведь существуют еще и духовные процессы, они по природе своей отличаются от общественных, логических и биологических. Это отличие должно выглядеть в наших глазах странностью, нарушением привычной логики. Что ж, открыто множество странностей внутриатомного мира: электрон находится в данном месте - и не находится, он на этой орбите - и на другой, и так далее. Да что электрон! Чтобы понять движение обыкновенного шарика по плоскости, мы должны допустить, что в каждое мгновение он и находится в данной точке - и не находится. Не сначала находится, а потом не находится, как представляет себе дело обыкновенный ум обыкновенного человека, а именно - сразу и есть он тут и нет его, иначе движение не поймешь. Современная физика полна всевозможных "и есть и нет". Но разве человек проще электрона и шарика? Душа человека такой же странный мир, как и мир атома, а может быть, еще более странный - во всяком случае более зыбкий. Не "сложный" мир, с чем все согласятся, а именно странный, не такой, как все, что нас окружает, по другим законам живущий. Читателю еще предстоит путешествие в глубь этого удивительного мира, таящего в себе энергию, сравнимую с ядерной; пока что отметим первое и, видимо, общее свойство всех духовных процессов: здесь противоречия не имеют разрешения. Выбрать "то" или "это" нельзя, должно быть сразу и то и это. Мы должны видеть в двухнедельном младенце сразу и человека - ребенка, и человека - взрослого, причем не так: отчасти ребенок, но уже и человек, нет, наш младенец полностью ребенок и полностью человек, его человеческая жизнь уже сейчас идет полным ходом. Нам кажется иногда, что разгадка в слове "мера". Пишут, что в педагогике главное - знать меру. Это вроде "и"-чернильного: легко написать "надо знать меру", но за этим "надо" скрываются такие сложности, что для их описания не хватит и толстой книги. Мера в духовных процессах не отсчитанная золотая середина, не отметка на шкале. В духовных процессах нет шкалы, нет меры, нет дозы, нет золотой середины, здесь живое и животрепещущее противоречие. Его нельзя снять, его и надо принимать таким, какое оно есть. Не разрешать его, не уничтожать, не обходить, а сохранять и поддерживать. Совести не может быть чуть-чуть или наполовину. Мы должны давать детям самостоятельность и не должны давать ее, мы должны понимать детей и не должны, мы должны баловать их - мы не имеем права баловать. И то, и другое, и все целиком, хотя то и другое как будто несовместимо. Огонь - вот образ, наиболее точно отражающий духовные процессы. Огонь, в котором сгорает топливо и кислород и рождается тепло - оно согревает детскую душу, оно как солнце для детской души. "Есть час Души, как час грозы..." - написала М.Цветаева. Душа - гроза, молния, противоборство и светлое слияние, огонь. Мы все изучали начала диалектики в школьных курсах обществоведения, но почему-то думаем, будто диалектика, борьба и единство противоположностей - это нечто философское, не имеющее отношения к практической жизни. Да вот же она, диалектика, на кухне, где мама готовит обед, а ее семилетний сын канючит: "Мам, можно я пойду погулять? Ну ма-ам, можно?" В вечном противоречии мир и совесть - и в вечном согласии. В борении и единстве, в столкновении и соединении протекает наша нравственная жизнь. От нас всегда и в каждое мгновение требуется духовное напряжение, трата духовных сил, иначе не получается:
Так нас природа сотворила, К противуречию склонна!
39
Но именно эти противоречия и делают необходимыми воспитание и педагогику. Если бы любовь и совесть, правда и долг, самостоятельность и душевная зависимость от родителей сами собой соединялись, то воспитание было бы не нужно. Говорят о творческой мощи писателя, о силе ума, о сильной кисти художника. Но есть и воспитательная сила, воспитательная мощь человека. Это не сила авторитета, не сила характера, не воля и даже не любовь и не мудрость, а духовная сила соединять противоречивые духовные движения в одно, достигать гармонии, нравственной красоты. Этой силой обладают иногда тихие и слабые женщины, но ее не было, например, у мощной характером Кабанихи, все приводившей в трепет. Воспитательная сила не гнетет человека, не подавляет, а возвышает его. Это подъемная сила души. Сила эта дает полноту и многообразие каждому душевному движению воспитателя. Мама говорит сердитым голосом, но в нем столько любви к провинившемуся! Мама говорит требовательным голосом - но это вдохновляющая требовательность, мальчик счастлив подчиниться. Мама хвалит ребенка - а в глазах у нее усмешка. Мама дразнит его - но и подбадривает. Мама отдает сыну или дочери всю жизнь, от всего отказалась, но при этом счастливее всех и может научить детей счастью. Мама говорит: "Опять ты бездельничаешь, а ну садись за уроки", но когда третьеклассник приносит двойку, она жалеет его, гладит по голове и ставит тесто на пирожки. У слабых воспитателей все плоско, односторонне, они пытаются снять нравственные противоречия, не чувствуют их. У сильного все объемно, богато, как радуга, чувствами, оттенками, обертонами, все так же противоречиво, как и сама жизнь, все побуждает ребенка принимать мир в его сложности и противоречивости - все укрепляет его нравственность и его дух. Великое, красивейшее явление человеческого духа - воспитательная сила.
40
Составим подобие прогноза на будущее. Мы воспитываем ребенка по образу Ребенка, и успех зависит от того, есть ли у нас воспитательная сила подвести детей к этому нашему идеальному образу и отвечает ли он, этот образ, образу Человека. Когда образ Ребенка правилен, а воспитательная сила велика, выходят очень хорошие люди. Здоровые, нравственно красивые, счастливые, естественные. Когда образ Ребенка правилен, а воспитательная сила слаба, результат предсказать труднее, но, вероятно, все будет хорошо. Когда образ Ребенка ложный, а у воспитателя есть какая-то сила (скажем, сила характера), то результат, по всей видимости, будет плохим. Можно надеяться лишь на благотворное влияние школы или чужих людей, если таковых пошлет судьба. Если же и образ Ребенка ложный, и воспитательной силы нет, то результат непредсказуем, потому что в этом случае воспитывают стихии двора, улиц, школы, случайные встречные. С кем ребенок поведется, от того и наберется. Следовательно, нужно стараться создать более правильный образ Ребенка и развить свою воспитательную силу. Этим двум задачам, в сущности, и служит педагогика - наука об искусстве воспитания детей. Завернув ребеночка в теплый платок, Катя, наша дочка, сидит в уголке на кухне и напевает песенку о сурке. Голые ножки в голубых вязаных пинетках высовываются из свертка, маленький гулит, подает голосок, словно подпевает маме, и Катя от этого счастлива. И по тому, как она поет, как наклоняется к сыну, как смотрит на него, какой у нее ласковый и веселый голос - по всему видно, что из этого ребенка вырастет Человек... Но как передать тайну этого мгновения здесь, на бумаге? Как научить искусству таким голосом напевать "Сурка" новорожденному, завернутому в бабушкин клетчатый платок?
Глава II. УСЛОВИЯ ВОСПИТАНИЯ.
В русской классической литературе была традиция: почти все писатели и критики занимались педагогикой. Или они сами учили детей, или открывали школы, или писали о воспитании детей так много, что выходили целые тома их педагогических сочинений. Да и художественная литература прошлого была переполнена педагогическими мыслями. "Война и мир" открывается сценами в салоне Анны Павловны Шерер, там говорят о политике и о воспитании детей; а заканчивается роман сценами в доме Безуховых - там говорят о воспитании детей и о политике. Политика, литература, воспитание - это один узел интересов, высокая литература и высокая педагогика всегда сливаются в одном стремлении к правде: чтобы человеку было лучше, чтобы человек был лучше. Разумеется, чем меньше назидательности в литературе, тем она художественнее. Но это правило касается и педагогики: чем меньше в ней назидательности, тем она педагогичнее. Литература и воспитание всегда вместе, однако в наши дни появилось и разделение. Воспитание перешло в ведение педагогов и психологов - мы живем в век специализации. Никто, не будучи специалистом, не смеет публично трактовать ученые вопросы. Но в воспитании своих детей специалистов быть не может, отцов-профессионалов и мам- профессионалок на свете нет. Воспитание своих детей - одно из самых благородных дел, ему можно отдать жизнь, но профессией оно стать не может. К тому же воспитание - это искусство, а где искусство - там талант, там сердце, интуиция, вдохновение, любовь и прочие ненаучные вещи. Где искусство, там результат без процесса: каким-то образом получилось, но как? Магия... Так и говорят: магия искусства. Наука - это бегство от "чуда", по известному слову Эйнштейна, а воспитание, а искусство непременно содержит в себе какое-то чудо - иначе искусства нет, одно только холодное ремесло. Как это все совместить? Может ли наука оперировать ненаучными, туманными понятиями вроде "сердце" и "любовь"? Может. Есть искусство писать книги, и есть наука об искусстве писать книги - литературоведение. Есть искусство играть на сцене, и есть наука об этом искусстве - театроведение. Есть искусство воспитания - и есть наука об этом искусстве, педагогика. Стопроцентная наука о стопроцентном искусстве, но с одним отличием от точных наук: как у всякой науки об искусстве, ее язык тоже должен быть приближен к искусству. Педагоги, стараясь быть "научными", пытаются иногда обойтись без неточных понятий - любовь, сердце, - но без них ничего нельзя ни объяснить, ни предсказать, и наука перестает быть наукой. Точным языком о воспитании не скажешь - получается ненаучно. Наоборот, когда мы говорим об искусстве воспитания ненаучным языком, мы ближе к правде и, следовательно, ближе к науке. Все науки стремятся к безличному, общему, а педагогика безличной быть не может, ее нет вне личности. Все науки бесстрастны, а бесстрастная педагогика ненаучна. Вот почему воспитанием всегда занимались не просто педагоги, но педагоги-писатели и педагоги-публицисты: Коменский, Руссо, Песталоцци, Ушинский, Л.Толстой, Макаренко, Крупская, Корчак, Сухомлинский. Три главные педагогические книги века называются "Педагогическая поэма", "Как любить детей", "Сердце отдаю детям". Поэма, любовь, сердце... nbsp;
Но книги по искусствоведению обычно пишутся для специалистов-искусствоведов, книги по литературоведению - для специалистов-литературоведов. Для кого же пишутся научные книги по искусству семейного воспитания? Ведь специалистов-то в этой области нет. Когда я принимался за работу, я наивно думал, что с педагогикой хоть примерно так же, как и с другими науками. Издаются книги для физиков - и книги для любителей физики, скажем, "Физика для всех". Книги для кибернетиков - и "Кибернетика для всех". Очевидно, что таким же образом должно обстоять дело и в педагогике: есть наука, созданная учеными и опытными учителями, и предстоит популярно изложить ее - для всех. И многим людям, в том числе и ученым, кажется, будто наука о воспитании детей в семье - та же самая наука, что и о воспитании в школе, а учитель - специалист и в домашнем воспитании. Но, оказывается, все не так. Педагогика - наука об искусстве воспитания детей, но не всех, а только чужих. Кода же дело доходит до собственных детей, то всякая наука вроде бы кончается и начинается неизвестно что. Даже у самых прекрасных учителей бывают никудышные дети - не видали? В таких случаях осуждающе говорят: своих детей воспитать не умеет, а за чужих берется! Но много ли хирургов делали операции на собственном сердце? Да, чужих воспитывает, а своих не всякий может, потому что наука педагогика, помогающая учителю в его трудах, хорошо работает, когда перед воспитателем тысяча детей, похуже - когда их тридцать, и совсем плохо, когда один-два-три. Тут происходит незаметная смена наук. Для воспитания тысячи детей нужна наука управления, для воспитания одного - наука общения, а это принципиально разные науки, вот в чем дело. Педагогика развивается сотни, даже, можно сказать, тысячи лет. Наука же общения так мало разработана, что ее нельзя пока что преподавать в институтах. Вот тут-то мы и попадаемся. Родина обучения - школа, учить надо, как в школе учат. А родина воспитания - семья, воспитывать надо, как в семье. Между тем бывают учителя, которые пытаются учить, как дома, и бывают родители, которые хотят воспитывать детей, как в школе, - и ни у тех, ни у других ничего не получается. Правила, методы, идеи, взгляды, выработанные учителем в опытах над чужими детьми, то есть в школе, совершенно не годятся для семейного воспитания. У воспитателя в школе есть мощное орудие - коллектив детей, ребенка воспитывает дух коллектива. Иногда говорят, что и семья - маленький коллектив. Но, во-первых, порой до того маленький, что само слово "коллектив" употребишь разве в насмешку, а во-вторых, в маленьком этом коллективе такие бывают великие раздоры, что о воспитании и речи быть не может. Учитель имеет сорок детей-помощников, мама одна перед сыном; но в таком случае и методы воспитания не могут быть одинаковы. У вооруженного и безоружного должны быть разные тактики. Мама с ужасом смотрит на учителя: "Я с одним справиться не могу. А у него сорок!" Но учитель мог бы с не меньшим ужасом сказать маме: "Бедная вы моя, я с классом справиться не могу, а у вас один!" Чем меньше детей - тем труднее, а не легче работа воспитания. Ведь школьный педагог, который, имея сорок детей, справляется с тридцатью девятью из них, считается прекрасным учителем, а сорокового, неуправляемого, стараются обычно куда-нибудь сплавить. Даже такой великий педагог, как Януш Корчак, говорил, что ни один воспитатель не вырастит сто хороших детей из ста детей. Но у мамы-то сороковой - не сороковой, а первый и единственный, и никуда его не сплавишь, и на другого не обменяешь. Столетиями призывают учителей к индивидуальному подходу, говорят: "Надо найти ключ к каждому", и всегда это было труднейшей частью педагогической работы. Но у папы и мамы никакого другого подхода, кроме индивидуального, и быть не может. У профессионала-учителя не получается, а у мамы-непрофессионала должно получиться. Но это все ничто по сравнению с главным различием между школьным и семейным воспитанием: в школе воспитывают учителя, отобранные при поступлении в училище или институт, отобранные учением, отобранные самой школой - кто совсем не справляется или не подходит по нравственным своим качествам, тот вынужден уйти, сменить профессию (хотя, конечно, случается всякое). Когда пишут книги для учителей, составляют учебники педагогики, то авторы и обращаются лишь к способным людям. Кто видал книги для неспособных в каком-нибудь искусстве? Но ведь еще ни у одной будущей мамы, когда она ночью постучалась в родильный дом, не спросили справки о ее педагогических способностях, о ее пригодности к той работе, к которой она приступает с рождением ребенка... От этого все путается в науке о семейном воспитании, совершенно не похожей на все остальные науки, создаваемые профессионалами для профессионалов. Профессиональная педагогика, обращаясь к специально отобранным и обученным людям, может опустить законы этики, законы человеческого общения и сосредоточиться на системах, приемах, способах и методах воспитания. В домашней же педагогике эти главные, общечеловеческие, этические вопросы куда более трудные, чем чисто педагогические, опускать нельзя, без них разговоры о методах и приемах - пустое дело. Маме говорят: "вы должны, вы обязаны", то есть обращаются с ней, как с учительницей, которой при случае можно дать выговор, а то и уволить ее. Но маму-то не уволишь! Маме говорят: - Если ребенок не послушался вас, то надо повторить приказание голосом, не допускающим возражения. Совершенно правильно! Надо! Но что делать, если мама не умеет говорить таким голосом, и чем больше пытается она быть строгой, тем хуже результат? Маме говорят о методах и приемах, а она приходит с работы и видит, что ее озлобившийся десятилетний сын нашел зубило, молоток и сбивает штукатурку на кухне. Тут тебе и методы, и приемы, и способы, вместе взятые... И со всех сторон говорят маме: "Надо, чтобы... Надо, чтобы... Надо, чтобы..." Надо, чтобы ребенок знал слово "нельзя". Надо, чтобы ребенок знал слова "пожалуйста" и "спасибо". Надо, чтобы ребенок не баловался, и надо, чтобы он рос рыцарем, - почему вы не научили его рыцарству, мамаша? Надо, чтобы ребенок с детства был приучен уступать дорогу старшим... Да надо, надо, все надо, кто спорит? Но что делать, если не получается, и даже непонятно, отчего не получается? Ведь мама все делает как все! Вот и выходит: с одной стороны педагогика, набор замечательных научных суждений для замечательных родителей, а с другой стороны родители, отнюдь не замечательные - детей ведь воспитывают не одни только герои известной книжной серии "ЖЗЛ". Родители внимают педагогике, стараются изо всех сил, а у них ничего не получается. Они и не подозревают, что им преподносят правила, выработанные в школе и не имеющие никакого отношения к семейному воспитанию! Им не говорят о каких-то главных условиях воспитания, которые в школе выполняются сами собой в результате отбора учителей и оттого скрыты даже от учителя. Кстати, педагоги прослушали лишь две лекции по семейному воспитанию - четыре часа. Можно ли стать специалистом в четыре часа? Словом, воспитание в школе - одно, воспитание дома - другое. То - то, а это - это. Ну, например, хороший мастер всегда лучше плохого - кто не согласится с этим утверждением? И, разумеется, талантливый учитель лучше бесталанного. Однако плохая мама, но своя заведомо лучше хорошей, но чужой... Плохое лучше хорошего! Посмотреть бы на математиков и логиков - как управились бы они с такой наукой.
Мало того! Первое, что должна сделать странная наука о семейном воспитании, - это установить факт, что люди прекрасно обходились и обходятся без нее, без науки. В самом деле, кто видел детей, воспитанных по науке? Никто. Потому что детей воспитывают не по науке, а по вере. Не будем бояться этого слова, оно не раз еще встретится нам. Духовные процессы совершенно не поддаются анализу и объяснению без понятия о вере. Для успеха в любой работе нужна уверенность, которая обычно добывается собственным
|
|||
|