Симон Львович Соловейчик. 6 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 32Следующая ⇒

мы в подобие Кабанихи из той же "Грозы", которая поедом детей ела, проходу им не

давала, с утра до вечера нотации читала - не ленилась! Воспитывала! Смотрела за детьми!

И вырастает слабое подобие Варвары, у которой все шито да крыто, с той лишь разницей,

что, поскольку не каждый из нас обладает могучим характером Кабанихи, то дети не

умеют ни быть, ни даже казаться - они просто-напросто невоспитанны.

Мы боимся, что наших детей обманут и обидят, мы учим "давать сдачу", родители чуть

ли не младенцами записывают детей в секции самбо. Но на сильного всегда найдется и

посильнее, на храброго в драках - и похрабрее, на самбиста - каратист.

Никто в этом мире не защищен, кроме правдивого человека, который есть то, что он

есть. У него лучшая защита - уважение людей.

Лишь то воспитание прочно, которое приучает ребенка к правде, приучает быть самим

собой. Быть, а не казаться.

Две трудные проблемы у воспитателя:

первая: как вырастить доброго и честного, правдивого человека;

вторая: когда вырастишь доброго и правдивого человека, то как ему жить?

Все революции, вся борьба, все страдания людские ради одного - чтобы талантливым,

честным и добрым людям жилось лучше, чем бесталанным, бессовестным и

бессердечным.

Но социальная справедливость - вопрос политики, а не педагогики. Педагоги жизнь не

переделывают, не воспитание решает судьбы мира. Только очень наивные люди думают,

будто мир изменится от фраз, начинающихся со слова "пусть": "Пусть каждый на своем

месте хорошо работает, и все будет хорошо", "Пусть каждый займется собой, постарается

быть добрее, и все будут добрые", "Пусть каждая мать воспитает хорошего человека, и мир

превратится в рай". Пусть-то пусть, да не получается. Нужно очень много условий, для

того чтобы наше "пусть" приобрело хоть какую-нибудь силу, а без этого оно скрывает

обман. Вместо серьезного исследования обстоятельств жизни, вместо серьезной и

тяжелой борьбы - легкокрылое "пусть".

Но как же все-таки быть?

Предположим, думает иной читатель, я постараюсь и дам своим детям счастливое

детство; предположим, они вырастут честными и добрыми людьми. Но каково им будет

жить с их честностью и добротой? И что будет с моими детьми, когда они, выйдя из

счастливого детства и мечтательной юности, встретятся с суровой действительностью?

Разочарование, крушение идеалов, растерянность, отчаяние - вот что их ждет...

Рассуждения такого рода, с виду безукоризненно логичные, подозрительны своим

удобством. Это очень удобные рассуждения! А в нравственной жизни все, что удобно, то

скорее всего ложно.

Каждый из нас хоть иногда слышит голос совести. Но жить по совести трудно, а иной

раз совесть толкает буквально к гибели. А жить-то хочется.

Поэтому каждому человеку для выживания вместе с совестью дана еще и антисовесть -

тот внутренний голос, который утишает голос совести, опровергает его или просто

заставляет замолчать.

Совесть, увидим мы дальше, есть решительно у всех; нет человека без совести, как нет

человека без сердца. Но есть люди с такой сильной антисовестью, что совести в них и

вовсе не заметишь. Заглушена.

Воспитывать честных и добрых детей некоторым очень легко, не нужно почти никаких

усилий; а некоторым - неимоверно трудно. Но совесть мучит. И тогда усиливается голос

антисовести: "И не надо честности, пропадешь с ней".

Голос антисовести обычно подкрепляется услужливым здравым смыслом. Например,

говорят же - тяжело в учении, легко в бою. Вот и будем с детства готовить ребят к тяготам

жизни. Пусть с ранних лет узнают они суровую правду жизни.

Для физической закалки и приучения к дисциплине солдатам необходимо тяжелое

учение. Но духовные законы не те, что законы физического развития. Для закаливания

тела нужно спартанское воспитание, а для закалки духа нужны идеалы, представление о

счастье, здоровая нравственность.

Крепкий духом человек не ждет от жизни легкой удачи. Не знавший особых трудностей

в детстве, он тем не менее лучше подготовлен к встрече с жизнью. Он здоровее! Он не

предается унынию, не впадает в отчаяние, он не меняет взглядов под влиянием первого

встречного, не теряет веру в жизнь после первой же беды. Он видит в людях не одно лишь

дурное, но и доброе. Он способен улыбнуться, наконец! Он знает счастье и верит в него.

Я бы поостерегся так писать, если бы перед моими глазами не было примера

знаменитой "Фрунзенской коммуны" - объединения ленинградских старшеклассников,

существовавшего в шестидесятые годы. Эти ребята (их было человек двести) росли в

полной доброжелательности и справедливости, в тепличной, можно сказать, атмосфере

любви и творчества, среди прекраснейших воспитателей, каких, может, и на свете больше

нет, и все вокруг кричали: "Что вы делаете! Что из них вырастет! Что с ними будет, когда

они кончат школу и вступят в жизнь! Их ждет трагедия!"

Многозначительно вздыхали, укоризненно качали головами, криком кричали... Тем

временем фрунзенцы выросли, и вот уже им по тридцать пять, по сорок, вот уже все с

профессиями, семьями, своими детьми... И что же? Разные судьбы: кто получше живет,

кто похуже. Все они знают и счастье, и несчастье; с ними все, как и с другими людьми; но

у большинства из них есть стержень. Для них детство и юность - дом родной. Никто из

них не способен подумать, будто всюду обман, все воры, и многие из бывших фрунзенцев

добились очень больших успехов в жизни. Все они оказались стойкими в жизненной

борьбе.

Я это видел, я следил за их развитием с тринадцати - пятнадцати лет и потому без страха

ошибки утверждаю: дети, которых растили в добре, честности, справедливости,

творчестве, любви, детство которых было счастливым, - эти дети вырастают сильными

духом.

Я специально расспрашивал многих людей, у которых было счастливейшее детство и

суровая, иногда страшная жизнь. Они все говорят, что только душевные и духовные силы,

полученные в детстве, помогли им все выдержать и выстоять.

Ошибка взгляда на детей как на солдат, которым тяжело в учении, но легко в бою,

состоит в том, что под словом "воспитание" принимается одно лишь приучение. К чему

приучили - то и будет. Воспитание смешивают с дрессировкой. Между тем приучение в

воспитании, особенно сегодняшнем, играет сравнительно небольшую роль.

Человечность, сильный дух - вот что может и что должно дать воспитание. Остальное

зависит от природных способностей человека и его судьбы. Если же нам кажется, что

честному и доброму жить плохо, что надо с детства приучать ребенка к трудностям

жизни, то давайте не кормить детей и ничем не радовать, в чем дело?

Многие из нас, да что там - все! - желают своим детям хорошо устроиться в жизни. Это

можно понять. Говорят: мы жили трудно, пусть им будет полегче. Другие, напротив,

говорят: я жил трудно, мне никто ничего не давал, почему я должен давать им, детям?

Даже и это можно понять.

Но поймем тогда, что педагогика не является наукой о хорошем устройстве в жизни.

Педагогика - наука об искусстве воспитания здоровых, самостоятельных, честных, добрых,

счастливых людей, и не больше. Про устройство в жизни педагогика ничего не знает, для

этого надо искать какую-то другую науку и, соответственно, другую книжку.

Перебирая достоинства, ожидаемые нами в детях, мы всюду, в каждой цели

обнаруживаем одно и то же: неразрешимое противоречие. Самые привычные слова и

понятия взрывоопасны. Цели двоятся, а раздвоившись, спорят между собой, не

совмещаются. Образ Ребенка заслоняет нами же созданный образ Человека, совесть

ослабляет миролюбие, долг и правда сшибаются, трудно в одно и то же время быть самим

собой и быть как все люди, и невозможно растить идеального человека для неидеального

мира.

В педагогических книгах между двумя трудносоединимыми понятиями обычно ставят

союз "и", например: "Дети должны быть дисциплинированны и творчески активны". Кто

возразит? Но это "и" - чернильное, оно лишь прячет проблему. Где на бумаге маленькое

"и", в жизни - пропасть.

Нет, "и"-чернильным не обойдешься, надо сделать усилие и попытаться понять нечто

непривычное, не поддающееся обычному представлению.

Воспитание - это духовный процесс; но много ли мы знаем о природе и законах

духовных процессов? Мы проходили в школе физические процессы, химические, изучали

общественный процесс и литературный, процесс образования грозовой тучи и

оплодотворения. Кто изучал логику, у того есть представление о мыслительных

процессах.

Но ведь существуют еще и духовные процессы, они по природе своей отличаются от

общественных, логических и биологических. Это отличие должно выглядеть в наших

глазах странностью, нарушением привычной логики.

Что ж, открыто множество странностей внутриатомного мира: электрон находится в

данном месте - и не находится, он на этой орбите - и на другой, и так далее. Да что

электрон! Чтобы понять движение обыкновенного шарика по плоскости, мы должны

допустить, что в каждое мгновение он и находится в данной точке - и не находится. Не

сначала находится, а потом не находится, как представляет себе дело обыкновенный ум

обыкновенного человека, а именно - сразу и есть он тут и нет его, иначе движение не

поймешь. Современная физика полна всевозможных "и есть и нет". Но разве человек

проще электрона и шарика?

Душа человека такой же странный мир, как и мир атома, а может быть, еще более

странный - во всяком случае более зыбкий. Не "сложный" мир, с чем все согласятся, а

именно странный, не такой, как все, что нас окружает, по другим законам живущий.

Читателю еще предстоит путешествие в глубь этого удивительного мира, таящего в себе

энергию, сравнимую с ядерной; пока что отметим первое и, видимо, общее свойство всех

духовных процессов: здесь противоречия не имеют разрешения. Выбрать "то" или "это"

нельзя, должно быть сразу и то и это. Мы должны видеть в двухнедельном младенце сразу

и человека - ребенка, и человека - взрослого, причем не так: отчасти ребенок, но уже и

человек, нет, наш младенец полностью ребенок и полностью человек, его человеческая

жизнь уже сейчас идет полным ходом.

Нам кажется иногда, что разгадка в слове "мера". Пишут, что в педагогике главное -

знать меру. Это вроде "и"-чернильного: легко написать "надо знать меру", но за этим

"надо" скрываются такие сложности, что для их описания не хватит и толстой книги.

Мера в духовных процессах не отсчитанная золотая середина, не отметка на шкале. В

духовных процессах нет шкалы, нет меры, нет дозы, нет золотой середины, здесь живое и

животрепещущее противоречие. Его нельзя снять, его и надо принимать таким, какое оно

есть. Не разрешать его, не уничтожать, не обходить, а сохранять и поддерживать. Совести

не может быть чуть-чуть или наполовину. Мы должны давать детям самостоятельность и

не должны давать ее, мы должны понимать детей и не должны, мы должны баловать их -

мы не имеем права баловать. И то, и другое, и все целиком, хотя то и другое как будто

несовместимо. Огонь - вот образ, наиболее точно отражающий духовные процессы.

Огонь, в котором сгорает топливо и кислород и рождается тепло - оно согревает детскую

душу, оно как солнце для детской души.

"Есть час Души, как час грозы..." - написала М.Цветаева. Душа - гроза, молния,

противоборство и светлое слияние, огонь.

Мы все изучали начала диалектики в школьных курсах обществоведения, но почему-то

думаем, будто диалектика, борьба и единство противоположностей - это нечто

философское, не имеющее отношения к практической жизни. Да вот же она, диалектика,

на кухне, где мама готовит обед, а ее семилетний сын канючит: "Мам, можно я пойду

погулять? Ну ма-ам, можно?"

В вечном противоречии мир и совесть - и в вечном согласии. В борении и единстве, в

столкновении и соединении протекает наша нравственная жизнь. От нас всегда и в

каждое мгновение требуется духовное напряжение, трата духовных сил, иначе не

получается:

Так нас природа сотворила,

К противуречию склонна!

Но именно эти противоречия и делают необходимыми воспитание и педагогику. Если

бы любовь и совесть, правда и долг, самостоятельность и душевная зависимость от

родителей сами собой соединялись, то воспитание было бы не нужно.

Говорят о творческой мощи писателя, о силе ума, о сильной кисти художника.

Но есть и воспитательная сила, воспитательная мощь человека. Это не сила авторитета,

не сила характера, не воля и даже не любовь и не мудрость, а духовная сила соединять

противоречивые духовные движения в одно, достигать гармонии, нравственной

красоты. Этой силой обладают иногда тихие и слабые женщины, но ее не было, например,

у мощной характером Кабанихи, все приводившей в трепет. Воспитательная сила не

гнетет человека, не подавляет, а возвышает его. Это подъемная сила души.

Сила эта дает полноту и многообразие каждому душевному движению воспитателя.

Мама говорит сердитым голосом, но в нем столько любви к провинившемуся! Мама

говорит требовательным голосом - но это вдохновляющая требовательность, мальчик

счастлив подчиниться. Мама хвалит ребенка - а в глазах у нее усмешка. Мама дразнит его

- но и подбадривает. Мама отдает сыну или дочери всю жизнь, от всего отказалась, но при

этом счастливее всех и может научить детей счастью. Мама говорит: "Опять ты

бездельничаешь, а ну садись за уроки", но когда третьеклассник приносит двойку, она

жалеет его, гладит по голове и ставит тесто на пирожки.

У слабых воспитателей все плоско, односторонне, они пытаются снять нравственные

противоречия, не чувствуют их. У сильного все объемно, богато, как радуга, чувствами,

оттенками, обертонами, все так же противоречиво, как и сама жизнь, все побуждает

ребенка принимать мир в его сложности и противоречивости - все укрепляет его

нравственность и его дух.

Великое, красивейшее явление человеческого духа - воспитательная сила.

Составим подобие прогноза на будущее.

Мы воспитываем ребенка по образу Ребенка, и успех зависит от того, есть ли у нас

воспитательная сила подвести детей к этому нашему идеальному образу и отвечает ли он,

этот образ, образу Человека.

Когда образ Ребенка правилен, а воспитательная сила велика, выходят очень хорошие

люди. Здоровые, нравственно красивые, счастливые, естественные.

Когда образ Ребенка правилен, а воспитательная сила слаба, результат предсказать

труднее, но, вероятно, все будет хорошо.

Когда образ Ребенка ложный, а у воспитателя есть какая-то сила (скажем, сила

характера), то результат, по всей видимости, будет плохим. Можно надеяться лишь на

благотворное влияние школы или чужих людей, если таковых пошлет судьба.

Если же и образ Ребенка ложный, и воспитательной силы нет, то результат

непредсказуем, потому что в этом случае воспитывают стихии двора, улиц, школы,

случайные встречные. С кем ребенок поведется, от того и наберется.

Следовательно, нужно стараться создать более правильный образ Ребенка и развить

свою воспитательную силу. Этим двум задачам, в сущности, и служит педагогика - наука

об искусстве воспитания детей.

Завернув ребеночка в теплый платок, Катя, наша дочка, сидит в уголке на кухне и

напевает песенку о сурке. Голые ножки в голубых вязаных пинетках высовываются из

свертка, маленький гулит, подает голосок, словно подпевает маме, и Катя от этого

счастлива. И по тому, как она поет, как наклоняется к сыну, как смотрит на него, какой у

нее ласковый и веселый голос - по всему видно, что из этого ребенка вырастет Человек...

Но как передать тайну этого мгновения здесь, на бумаге? Как научить искусству таким

голосом напевать "Сурка" новорожденному, завернутому в бабушкин клетчатый платок?

Глава II. УСЛОВИЯ ВОСПИТАНИЯ.

В русской классической литературе была традиция: почти все писатели и критики

занимались педагогикой. Или они сами учили детей, или открывали школы, или писали о

воспитании детей так много, что выходили целые тома их педагогических сочинений. Да

и художественная литература прошлого была переполнена педагогическими мыслями.

"Война и мир" открывается сценами в салоне Анны Павловны Шерер, там говорят о

политике и о воспитании детей; а заканчивается роман сценами в доме Безуховых - там

говорят о воспитании детей и о политике. Политика, литература, воспитание - это один

узел интересов, высокая литература и высокая педагогика всегда сливаются в одном

стремлении к правде: чтобы человеку было лучше, чтобы человек был лучше. Разумеется,

чем меньше назидательности в литературе, тем она художественнее. Но это правило

касается и педагогики: чем меньше в ней назидательности, тем она педагогичнее.

Литература и воспитание всегда вместе, однако в наши дни появилось и разделение.

Воспитание перешло в ведение педагогов и психологов - мы живем в век специализации.

Никто, не будучи специалистом, не смеет публично трактовать ученые вопросы.

Но в воспитании своих детей специалистов быть не может, отцов-профессионалов и мам-

профессионалок на свете нет. Воспитание своих детей - одно из самых благородных дел,

ему можно отдать жизнь, но профессией оно стать не может. К тому же воспитание - это

искусство, а где искусство - там талант, там сердце, интуиция, вдохновение, любовь и

прочие ненаучные вещи. Где искусство, там результат без процесса: каким-то образом

получилось, но как? Магия... Так и говорят: магия искусства. Наука - это бегство от

"чуда", по известному слову Эйнштейна, а воспитание, а искусство непременно содержит

в себе какое-то чудо - иначе искусства нет, одно только холодное ремесло. Как это все

совместить? Может ли наука оперировать ненаучными, туманными понятиями вроде

"сердце" и "любовь"?

Может. Есть искусство писать книги, и есть наука об искусстве писать книги -

литературоведение. Есть искусство играть на сцене, и есть наука об этом искусстве -

театроведение. Есть искусство воспитания - и есть наука об этом искусстве, педагогика.

Стопроцентная наука о стопроцентном искусстве, но с одним отличием от точных наук:

как у всякой науки об искусстве, ее язык тоже должен быть приближен к искусству.

Педагоги, стараясь быть "научными", пытаются иногда обойтись без неточных понятий -

любовь, сердце, - но без них ничего нельзя ни объяснить, ни предсказать, и наука

перестает быть наукой. Точным языком о воспитании не скажешь - получается ненаучно.

Наоборот, когда мы говорим об искусстве воспитания ненаучным языком, мы ближе к

правде и, следовательно, ближе к науке. Все науки стремятся к безличному, общему, а

педагогика безличной быть не может, ее нет вне личности. Все науки бесстрастны, а

бесстрастная педагогика ненаучна.

Вот почему воспитанием всегда занимались не просто педагоги, но педагоги-писатели и

педагоги-публицисты: Коменский, Руссо, Песталоцци, Ушинский, Л.Толстой, Макаренко,

Крупская, Корчак, Сухомлинский. Три главные педагогические книги века называются

"Педагогическая поэма", "Как любить детей", "Сердце отдаю детям".

Поэма, любовь, сердце...

nbsp;

Но книги по искусствоведению обычно пишутся для специалистов-искусствоведов, книги

по литературоведению - для специалистов-литературоведов. Для кого же пишутся

научные книги по искусству семейного воспитания? Ведь специалистов-то в этой области

нет.

Когда я принимался за работу, я наивно думал, что с педагогикой хоть примерно так же,

как и с другими науками. Издаются книги для физиков - и книги для любителей физики,

скажем, "Физика для всех". Книги для кибернетиков - и "Кибернетика для всех".

Очевидно, что таким же образом должно обстоять дело и в педагогике: есть наука,

созданная учеными и опытными учителями, и предстоит популярно изложить ее - для

всех.

И многим людям, в том числе и ученым, кажется, будто наука о воспитании детей в семье

- та же самая наука, что и о воспитании в школе, а учитель - специалист и в домашнем

воспитании.

Но, оказывается, все не так.

Педагогика - наука об искусстве воспитания детей, но не всех, а только чужих. Кода же

дело доходит до собственных детей, то всякая наука вроде бы кончается и начинается

неизвестно что. Даже у самых прекрасных учителей бывают никудышные дети - не

видали? В таких случаях осуждающе говорят: своих детей воспитать не умеет, а за чужих

берется!

Но много ли хирургов делали операции на собственном сердце?

Да, чужих воспитывает, а своих не всякий может, потому что наука педагогика,

помогающая учителю в его трудах, хорошо работает, когда перед воспитателем тысяча

детей, похуже - когда их тридцать, и совсем плохо, когда один-два-три. Тут происходит

незаметная смена наук. Для воспитания тысячи детей нужна наука управления, для

воспитания одного - наука общения, а это принципиально разные науки, вот в чем дело.

Педагогика развивается сотни, даже, можно сказать, тысячи лет. Наука же общения так

мало разработана, что ее нельзя пока что преподавать в институтах.

Вот тут-то мы и попадаемся. Родина обучения - школа, учить надо, как в школе учат. А

родина воспитания - семья, воспитывать надо, как в семье. Между тем бывают учителя,

которые пытаются учить, как дома, и бывают родители, которые хотят воспитывать детей,

как в школе, - и ни у тех, ни у других ничего не получается. Правила, методы, идеи,

взгляды, выработанные учителем в опытах над чужими детьми, то есть в школе,

совершенно не годятся для семейного воспитания.

У воспитателя в школе есть мощное орудие - коллектив детей, ребенка воспитывает дух

коллектива. Иногда говорят, что и семья - маленький коллектив. Но, во-первых, порой до

того маленький, что само слово "коллектив" употребишь разве в насмешку, а во-вторых, в

маленьком этом коллективе такие бывают великие раздоры, что о воспитании и речи

быть не может.

Учитель имеет сорок детей-помощников, мама одна перед сыном; но в таком случае и

методы воспитания не могут быть одинаковы. У вооруженного и безоружного должны

быть разные тактики. Мама с ужасом смотрит на учителя: "Я с одним справиться не могу.

А у него сорок!" Но учитель мог бы с не меньшим ужасом сказать маме: "Бедная вы моя, я

с классом справиться не могу, а у вас один!" Чем меньше детей - тем труднее, а не легче

работа воспитания. Ведь школьный педагог, который, имея сорок детей, справляется с

тридцатью девятью из них, считается прекрасным учителем, а сорокового,

неуправляемого, стараются обычно куда-нибудь сплавить. Даже такой великий педагог,

как Януш Корчак, говорил, что ни один воспитатель не вырастит сто хороших детей из ста

детей. Но у мамы-то сороковой - не сороковой, а первый и единственный, и никуда его не

сплавишь, и на другого не обменяешь. Столетиями призывают учителей к

индивидуальному подходу, говорят: "Надо найти ключ к каждому", и всегда это было

труднейшей частью педагогической работы. Но у папы и мамы никакого другого подхода,

кроме индивидуального, и быть не может. У профессионала-учителя не получается, а у

мамы-непрофессионала должно получиться.

Но это все ничто по сравнению с главным различием между школьным и семейным

воспитанием: в школе воспитывают учителя, отобранные при поступлении в училище или

институт, отобранные учением, отобранные самой школой - кто совсем не справляется

или не подходит по нравственным своим качествам, тот вынужден уйти, сменить

профессию (хотя, конечно, случается всякое). Когда пишут книги для учителей,

составляют учебники педагогики, то авторы и обращаются лишь к способным людям. Кто

видал книги для неспособных в каком-нибудь искусстве?

Но ведь еще ни у одной будущей мамы, когда она ночью постучалась в родильный дом, не

спросили справки о ее педагогических способностях, о ее пригодности к той работе, к

которой она приступает с рождением ребенка...

От этого все путается в науке о семейном воспитании, совершенно не похожей на все

остальные науки, создаваемые профессионалами для профессионалов.

Профессиональная педагогика, обращаясь к специально отобранным и обученным людям,

может опустить законы этики, законы человеческого общения и сосредоточиться на

системах, приемах, способах и методах воспитания. В домашней же педагогике эти

главные, общечеловеческие, этические вопросы куда более трудные, чем чисто

педагогические, опускать нельзя, без них разговоры о методах и приемах - пустое дело.

Маме говорят: "вы должны, вы обязаны", то есть обращаются с ней, как с учительницей,

которой при случае можно дать выговор, а то и уволить ее. Но маму-то не уволишь!

Маме говорят:

- Если ребенок не послушался вас, то надо повторить приказание голосом, не

допускающим возражения.

Совершенно правильно! Надо! Но что делать, если мама не умеет говорить таким голосом,

и чем больше пытается она быть строгой, тем хуже результат?

Маме говорят о методах и приемах, а она приходит с работы и видит, что ее озлобившийся

десятилетний сын нашел зубило, молоток и сбивает штукатурку на кухне.

Тут тебе и методы, и приемы, и способы, вместе взятые...

И со всех сторон говорят маме: "Надо, чтобы... Надо, чтобы... Надо, чтобы..."

Надо, чтобы ребенок знал слово "нельзя".

Надо, чтобы ребенок знал слова "пожалуйста" и "спасибо".

Надо, чтобы ребенок не баловался, и надо, чтобы он рос рыцарем, - почему вы не научили

его рыцарству, мамаша? Надо, чтобы ребенок с детства был приучен уступать дорогу

старшим...

Да надо, надо, все надо, кто спорит?

Но что делать, если не получается, и даже непонятно, отчего не получается? Ведь мама

все делает как все!

Вот и выходит: с одной стороны педагогика, набор замечательных научных суждений для

замечательных родителей, а с другой стороны родители, отнюдь не замечательные - детей

ведь воспитывают не одни только герои известной книжной серии "ЖЗЛ". Родители

внимают педагогике, стараются изо всех сил, а у них ничего не получается. Они и не

подозревают, что им преподносят правила, выработанные в школе и не имеющие

никакого отношения к семейному воспитанию! Им не говорят о каких-то главных

условиях воспитания, которые в школе выполняются сами собой в результате отбора

учителей и оттого скрыты даже от учителя. Кстати, педагоги прослушали лишь две лекции

по семейному воспитанию - четыре часа. Можно ли стать специалистом в четыре часа?

Словом, воспитание в школе - одно, воспитание дома - другое. То - то, а это - это.

Ну, например, хороший мастер всегда лучше плохого - кто не согласится с этим

утверждением? И, разумеется, талантливый учитель лучше бесталанного. Однако плохая

мама, но своя заведомо лучше хорошей, но чужой... Плохое лучше хорошего! Посмотреть

бы на математиков и логиков - как управились бы они с такой наукой.

Мало того! Первое, что должна сделать странная наука о семейном воспитании, - это

установить факт, что люди прекрасно обходились и обходятся без нее, без науки.

В самом деле, кто видел детей, воспитанных по науке? Никто.

Потому что детей воспитывают не по науке, а по вере. Не будем бояться этого слова, оно

не раз еще встретится нам. Духовные процессы совершенно не поддаются анализу и

объяснению без понятия о вере.

Для успеха в любой работе нужна уверенность, которая обычно добывается собственным

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒