Annotation 93 страница

Уезжая из Парижа, я полагал, что лишь тесный союз Франции и России способен внести мир в европейские дела; но, увидав вблизи русский народ и узнав истинный дух его правительства, я почувствовал, что этот народ отделен от прочего цивилизованного мира мощным политическим интересом, опирающимся на религиозный фанатизм; и мне думается, что Франция должна искать себе поддержку в лице тех наций, которые согласны с нею в своих нуждах. Союзы не основывают на мнениях вопреки интересам. У кого же в Европе согласные друг с другом нужды? У французов и немцев, а также у тех народов, которым природою суждено следовать за двумя этими великими нациями. Судьбы нашей цивилизации, открытой, разумной и идущей вперед, будут решаться в сердце Европы; благотворно все способствующее скорейшему согласию между немецкою и французскою политикой; пагубно все задерживающее этот союз, пусть даже под самыми благовидными предлогами.

Я увидел в России христианскую церковь, которая не подвергается ничьим нападкам, которую все, по крайней мере внешне, чтят; все способствует этой церкви в отправлении ее духовной власти, и, однако ж, она не имеет никакой силы в сердцах людей, порождая одно лишь ханжество да суеверие.

Страна, где побывал я ныне, настолько же мрачна и однотонна, насколько изображенная мною прежде была ярка и многообразна. Писать верную ее картину — значит отрешиться от надежды доставить кому-либо удовольствие. Жизнь в России столь же тускла, сколь весела она в Андалузии; русский народ угрюм, испанский полон жара. В Испании политическая несвобода возмещалась личною независимостью, пожалуй, нигде не развитою столь сильно, независимостью поразительною по своим последствиям; в России и та и другая свобода равно неизвестны. <…>

Только пожив в этой пустыне, где нет покоя, в этой тюрьме, где не бывает досуга, — начинаешь чувствовать, насколько же свободно живется в других странах Европы, какое бы правление ни было в них принято. В России, не устану повторять, свободы нет ни в чем — разве что, как мне говорили, в одесской торговле.

Если сын ваш будет недоволен Францией, последуйте моему совету — скажите ему: «Поезжай в Россию». Такое путешествие пойдет на благо каждому европейцу; повидав своими глазами эту страну, всякий станет доволен жизнью в любом другом месте. Всегда полезно знать, что есть на свете государство, где нет никакого места счастью, — ведь человек, по закону природы своей, не может быть счастлив без свободы.

Кюстин А. де. Россия в 1839 году. СПб., 2008, с. 621–650 (извлечения).

Человечество, Личность и «параллельные реальности»

Нет ни одного психолога, ни одного сколько-нибудь просвещенного государственного человека, и в особенности — ни одного путешественника, который бы не знал, насколько ложно химерическое понятие о равенстве людей.

Французский историк, антрополог и психолог Гюстав Лебон

Как ни печально, но пора признать:

враги чего-то все-таки добились

Советский поэт Владимир Фирсов

Я уже много лет говорю о том, что история как дисциплина отстает от прочих наук. Тому часто виной скудоумие и лень большинства из тех авторов, которые не желают (или не могут) мыслить научно, менять ракурс взгляда на исторические проблемы. Подобное особенно касается многих замшелых «бюджетников» из страны, которая отстает от прогресса, потому что смотрит назад, пережевывает собственные мифы — те кошмарные и глупейшие сказки, которые уже стали руминацией. Люди расшифровывают геном, создают социальные сети, ежесекундно связывающие миллиарды людей по всему миру, новые технологии переворачивают представление о медицине, подаче энергии и о космосе, но есть маразматики, которые до сих пор нудят бредни про «нравственные победы» (по факту — позорное бегство и пьяный загул вкупе с мародерством) в просеке неподалеку от флешей. Мрак и убожество!

Если бы приматы слушались гениев, если бы мракобесы и их рабы не мешали таким, как Наполеон, то вместо сотен лет негигиеничного прозябания в рабстве феодализма, беззаконии и провинциальной отсталости их жизнь уже давно стала бы иного качества: современность наступила бы раньше! Наука, знание и просвещение есть основа всего. В античной Греции и Риме все уже шло правильным курсом, но из пыльной пустыни вылезло зловонное чудовище — страшная сектантская зараза идеологии, и зараженные ею психопаты стали разрушать библиотеки, уничтожать красивейшие скульптуры, возвеличивающие Человека. Это была настоящая болезнь (социально-психологическая, антропологическая — а затем уже перешедшая на все сферы и смыслы). Цивилизованная популяция (про совсем дикие популяции и говорить нечего, тем более что левацкие закончики нам и не дают возможности научно формулировать свои оценки) антропоса на долгое время погрузилась в регресс.

Потеряв века (!), благодаря не толпе, а только лишь гениям, которые жертвенно, сквозь противодействие и козни убогой массы создали то, что мы называем Историей, западный мир вновь стал созидать великие дела, гигиену, медицину, прогресс. Созидатели, так или иначе, теми или иными методами одарили упомянутыми благами окружающих (политкорректно выражаясь) бездарей и (не генетически, а эзоповски выражаясь) потомственных лентяев. Вскоре агрессивная левацкая шушера их объявит «жертвами» — отчего «жертвы» еще более обнаглеют, сев благодетелям на шею: да еще и регулярно устраивая теракты. При этом провинция, периферия упомянутого цивилизующего ареала оставалась враждебной и инертной: она только мешала (от комплекса ущербности), параллельно воруя изобретения и кичась собственной «отдельностью» (на основе несвежего «запаха» — душка от тухлости системы и ее носителей). Да, и в этом «ареале» встречались прекрасные люди, которые перенимали цивилизацию, были благодарны метрополии — но их оказалось мизерное количество, и само их существование посреди дикости и злобности окружающих стало трагичным (но не будем жаловаться на судьбу…).

Да, да: это возмутительная ситуация, когда вокруг мир живет, радуется, наслаждается, изобретает, а в историческом кювете обсуждают драпающий «героизм» и восторгаются уничтожением городов и людей. Так часто случается, что я в один и тот же час могу заниматься работой над книгой об эпохе 1812 года, читать статьи из современных иностранных журналов по физике, биологии, высоким технологиям, переписываться с людьми, живущими на разных континентах, слушать музыку Баха или песни Пиаф, Рафаэля, Вадима Козина, моего приятеля Марка Алмонда или Бинга Кросби (данный набор совершенно произвольный!). И на этом фоне, на фоне свободы и таланта, живой жизни и изобретений, эстетики и логики — особенно противоестественным бредом («лажей», как выразился Иосиф Бродский) кажутся исторические сюжеты, выдуманные или воспеваемые казенной пропагандой. Хочется выбраться из этой конуры, помыть руки — и долго листать альбомы художников эпохи Возрождения, издания по эпохе античности или фолианты с фотографиями, к примеру, Сесила Битона!

И ведь же поразительно: «параллельная реальность» моего исследования, запечатленная художниками Антуаном Гро, Изабе, Давидом, Персье и Фонтеном, реальность, в которой царствовала Декларация прав человека и гражданина, ученые Лаплас и Вольта — она прекрасна и вызывает лишь восторг! Такая реальность есть несомненный друг мыслящей Личности. И все ее компоненты объединяет тот, кто помог всему механизму функционировать, тот, кто вдохновил художников и подарил законы нормальной жизнедеятельности всех граждан. Наполеоном необходимо (я бы даже сказал — автоматически, научно вынужденно!) восхищаться как выдающимся представителем Вида! Если мы относим себя к упомянутому виду, то нашими ориентирами должны быть не те, кто случайно ближе, а те, кто лучше, качественнее. Мало ли что окажется ближе к вам по ситуации, по рождению, по работе и т. д.?! Нерадивый чиновник, пьяный сосед или даже просто таракан, бактерия могут располагаться к вам гораздо ближе, чем «далекий» и «чужой» гений, но это не означает того, что вы обязаны все бросить, выйти из ума — и обожать мерзость лишь потому, что она близкая и, так сказать, «родная». Это всего лишь проблема количества (в данном случае расстояния) и качества, субъективного подхода и объективного, отсталого мышления (стадного, племенного) и прогрессивного (видового).

Как я многократно говорил в книгах, в интервью, в публичных лекциях, Историю создают только Личности, гении и таланты, а отнюдь не некий аморфный «народ» — толпа, которая либо глуха, либо активно враждебна личности и ее творчеству. И моя (прошу указывать авторство!) формулировка состоит в том, что нет никакого «человечества» как совокупности всех толп, всех стад, популяций разного уровня развития и разных эволюционных тропинок — есть разного свойства и достижений популяции: и уже в рамках этих популяций всё создают именно конкретные личности. «Достижения человечества» — это всегда достижения лишь немногих конкретных личностей (которым зачастую бездумные толпы только мешают созидать и вообще жить).

Подобное верифицируется элементарно: все, что нас окружает, имеет имя конкретного создателя (не путать с пыльными байками). Вы держите в руках мою книгу: ее создал не «народ», не «человечество» (и даже не «коллектив»), а конкретные Личности. Среди создателей стоит упомянуть: меня как автора, кроме того, к примеру, Иоганна фон Гуттенберга (первопечатник), Наполеона (без него «наполеоновской эпохи», т. е. темы моего исследования, не существовало бы), а также нескольких человек, придумавших компьютер, интернет, социальную сеть или сайт (интернет-магазин), через которые том попал к вам в руки. Подобное рассуждение можно (при желании и занудстве) расширить: например, внести имена ростовщика, ссудившего необходимую первоначальную сумму Гуттенбергу (но если бы не было изобретения — на что было бы ее ссужать?!), генералов Наполеона (но если бы, за вычетом его из Истории, сразу бы вернулись Бурбоны, а Гражданский кодекс не был бы создан — кому интересны были бы обычные офицеры, занимающиеся коррупцией и бегающие по чужим женам?), издателей (но если бы я не написал книгу — что бы они издавали?) и т. д. При любом раскладе мы понимаем, что число созидателей конкретно и мизерно (в соотношении с «планктоном»).

Возвращаясь к теме «одновременности». Как я уже упоминал, звучным диссонансом на фоне примет живой жизни ощущаются гнойные бредни казенной исторической пропаганды. К примеру, сейчас я написал абзацы в раздел, посвященный историографии, упоминал жалких сочинителей типовых од и апологий бездарным генералам, на чьей совести полно преступлений (сочинители их публикуют до сих пор — прямо в наши дни!), а параллельно прочитал в Twitter сиюминутную переписку вице-президента Tesla по энергетическим продуктам Линдона Райва (он же кузен Маска) с генеральным директором крупной австралийской компании «Atlassian» Майка Кэнон-Брукса, которые просто так, между делом предварительно сговорились (один случайно прочитал и ответил на публичное сообщение другого) о новой системе хранения электрической энергии на 100 мегаватт-часов, которая решит все проблемы энергоснабжения в Южной Австралии: о колоссальной сделке и качественно новом продукте. То есть в мире идет живая жизнь, все модернизируется: причем это происходит легко! Но есть конура, где до сих пор роют окопы и мучают друг друга отжившей «скрепной» чушью и взятками в военкоматах, параллельно пугая своими стоптанными лаптями соседей.

Вот так! К сожалению, «параллельных реальностей» множество. Где-то изобретают феноменальные вещи, кто-то их с восторгом обсуждает, а в то же самое время, в другой «реальности» целая страна ведет необъявленную войну, устраивая мародерские притоны — вдобавок, прославляя это во всех СМИ. А в еще более «исконных» пыльных регионах людей забивают камнями, отрезают головы — в полном соответствии с первобытной дикостью. Вот вам ваше «человечество».

* * *

Символы очень важны: они отражают тенденции развития страны и часто «кодируют» население своим смысловым и образным рядом. Подумаем вслух о том, что я бы назвал Праздником смутного времени (или о т. н. «единстве»). Начну с того, что Правительство России не выбрало в качестве повода к празднику «народного единства». Например, под такое светлое дело ему не подошло развенчание культа личности Сталина, хотя как раз здесь обнаружился бы смысл: тогда, на XX съезде, впервые в отечественной истории одна часть народа («власть») отчасти пошла на сближение с другой частью, собственно и получившей в литературе название «народа». Праздником не стала ни одна дата, связанная с достижениями российской науки или искусства! Неужели правительство не радует память о созидательных событиях? Зато войны — это основа нашей праздничной «духовности». Получается, что наш добрый, мирный и соборный народ объединяют лишь пусть и исторически объективные, но массовые убийства? Даже полет человека-Гагарина в космос — и тот на самом деле стал праздником в качестве победы в одном из «сражений» холодной войны с США. Но я боюсь, что и День космонавтики скоро на пропагандистском уровне завянет, потому что не согласуется с новой генеральной линией реинкарнации старой партии: ведь Ю. Гагарин, как известно, доложил, что Бога ни на небесах, ни за ними он не обнаружил.

Итак, на что же идет государственный бюджет празднования 4 ноября? Стараясь изобрести, видимо, «праздник» в районе отмененного 7 ноября, правительство просто «поменяло шило на мыло». Если следствием Октябрьского переворота стало свержение Временного правительства, то следствием ноябрьских (октябрьских по старому стилю) событий 1612 года было свержение временного правительства Семибоярщины и скорое избрание первого царя из династии Романовых. Смешнее другое: Ленин хотя бы официально не присягал на верность кайзеру, а вот находящийся в Кремле под охраной законно приглашенного польского контингента (т. е. интервентами их назвать никак нельзя) единокровный брат Патриарха Московского и всея Руси Филарета и дядя будущего царя Иван Никитич Романов — присягал на верность польскому королевичу Владиславу! Тому же королевичу успел «поцеловать крест» и новоявленный царь Михаил Романов! Таким образом, как в 1917-м, так и в 1612 году все было решено наверху, небольшой группой людей и без всякого народного единства. Народ стал чувствовать изменения от своего «единства» постепенно: с усилением крепостного гнета, что позже в переводе на язык советской власти называлось «военным коммунизмом», «раскулачиванием» и «коллективизацией». Чем обернулся для России подобный вариант окончания Смутного времени? Новый русский царь «правил» по указке своей матери, которой оказалось глубоко наплевать на идею освобождения русских земель от поляков; в итоге через несколько лет было подписано Деулинское соглашение, по которому в обмен на родственничка Филарета к Речи Посполитой отходили «в вечное пользование» Смоленск и Чернигов. Замечу, что эти города передавались вместе с пушками, «пушечными запасами» и с населением! С русскими крестьянами православный царь обошелся как с неодушевленной вещью: им было строго запрещено покидать отдаваемые «иноверцам» земли. Так что же мы сегодня должны праздновать?

В этой связи у меня еще более объективный вопрос: почему власть до такой клинической степени любит все искусственное, все ненатуральное, силиконовое, так сказать? Оппозиция у него, видите ли, — «системная», то есть голосует «как надо»; про выборы — молчу (там все уж совсем «естественно»); праздники — вымученные. Давайте разберемся с психологией, а также с этикой и эстетикой «праздника» 4 ноября. Товарищи! Кого из вас (только честно) напрягает, что в 1612 году в Кремле русских бояр охраняли несколько сотен поляков? Если вам не нравятся поляки, тогда не пускайте в КДС Эдиту Пьеху, если вам не нравятся русские бояре — празднуйте, черт возьми, 7 ноября! Если для вас сегодня ряженные казаками нападающие на художественные выставки — это вершина отечественной «духовности» и традиции, тогда почему вы забываете, что основу армии Лжедмитрия I составляли казаки (причем не просто ими наряженные)?

Кстати, по поводу «окончания смутных лет». Простите, а для вас кровавое месиво «крепкой руки» Ивана Грозного, или череда дворцовых переворотов XVIII века, или аракчеевщина, или 1917–1922 (и далее) годы, или сталинские репрессии (и далее) — это не «смутные» времена? Вас кровавые преступления «родного» НКВД больше устраивают, чем гарнизон земляков замечательной Анны Герман (немка, родилась в СССР, жила в Польше), охраняющий потомков Андрея Кобылы (предка Романовых)? Вас не устраивает национальность гарнизона? Так Романовы (как и Кутузовы) — согласно летописям — выходцы из Пруссии, а это еще менее Россия, чем Польша (и вообще к двадцатому столетию Польша — это уже, простите, Россия, и для поколения Владимира Зельдина Польша — это часть Родины, часть «Руси-матушки»). Или вам больше импонирует поляк Дзержинский, или грузин Сталин? Что вы сегодня хотите праздновать, если для вас «Куба — любовь моя», ваш «адрес — не дом и не улица», а Советский Союз, а исконная религия — из Древней Иудеи?

В этой теме ведь еще есть кочующий вокруг Лобного места памятник Минину и Пожарскому (созданный уроженцем бывших польских земель Иваном Мартосом). Но поклонникам силиконовых сказок государственной идеологии и здесь ничего приятного не перепадет: Минин и Пожарский предлагали на роль русского царя австрийского принца или шведского королевича. Однако это был всего лишь хитрый ход: потомок Рюриковичей Пожарский понимал, что обе эти кандидатуры не сильно «проходные» — и планировал себя на роль нового царя (т. е. такого же самозванца, как и все фигуры Смутного времени). Он даже выбрал Ярославль новой столицей: создал там Поместный, Монастырский и Разрядный приказы, Казанский дворец и Новгородскую четверть (все как при милейшем Иване Грозном), но поход гетмана Ходкевича на Москву спутал ему все карты — ибо он мог сыграть на руку одному из тех боярских родов, которые считали себя законным правительством в Москве. Так Пожарский двинулся на Кремль, но не рассчитал: в итоге «победы» избрали не его, а более устраивающего прочих «родовитых» не сильно именитого Романова. Что до даты, то она также не имеет смысла: польский гарнизон (охранявший «законную» власть) капитулировал не 4-го, а 5 ноября (по новому стилю), выборы нового царя прошли вообще в 1613 году, а разбои все тех же казаков, война с Польшей и вообще внутренняя смута продолжались еще много лет.

Сравнение путешествий в Бородино и в Ваграм

Мамаев: Да, мы куда-то идем, куда-то ведут нас; но ни мы не знаем — куда, ни те, которые ведут нас. И чем все это кончится?

А.Н. Островский: «На всякого мудреца довольно простоты»

Предмет или явление можно целостно и объективно понять только в сравнении (и в сражении!!!) с другим подобным предметом или явлением. История — это сложнейший комплекс экономических, политических, бытовых, военных, эстетических факторов. Все это очень сложно охватить в академическом жанре: потребовались бы десятки томов для того, чтобы адекватно и полно описать даже самое незначительное событие. Поэтому в приложениях к основной работе строгого «покроя» я считаю весьма полезным прибегнуть к различного рода публицистическим и прочим литературным жанрам, которые дают дополнительный простор такой емкой вещи, как впечатление — особенно впечатление, выраженное метафорой.

Россия и Европа, россияне и европейцы. Наполеон и эрцгерцог Карл, Наполеон и Кутузов. Ваграм и Бородино — два великих сражения Наполеона, две его сложные победы (название обеих украшает подножие грациозной гробницы императора в Доме инвалидов в Париже). Как выглядят, как существуют, какие впечатления оставляют эти места (поля и селения) сегодня — спустя двести лет? Как живут их обитатели? Не будем эгоистами и оставим этот «мемуар» для ученых-историков будущего, которые захотят исследовать наше время (и эпоху 1812 года).

Я люблю часто цитировать одного из самых мною ценимых поэтов и публицистов — Иосифа Бродского (Нобелевский лауреат, осужденный в СССР за «тунеядство»…): «Эстетика — мать этики». Это верно отнюдь не только с поэтической точки зрения: эстетика напрямую зависит от таких прозаических вещей, как экономика, общество, политика, быт. Они взаимовлияемы. Эффективная общественная и экономическая модель дает возможность для созидания красоты (как это было в древних Афинах, в древнем Риме, во Флоренции эпохи расцвета Медичи, при Людовике-Солнце, а затем при Наполеоне Первом Великом и, что часто несправедливо забывают, при Наполеоне Третьем), а красота уже помогает этой модели не сползти в ошибки и деградировать. Именно поэтому эстетические впечатления для меня всегда были определяющими.

Сравнение состояния Бородина и Ваграма сегодня — напрашивается, и весьма объективно. Два генеральных сражения неподалеку от древних центров-столиц, примерно одинаковые численности и потери войск с обеих сторон. Разница только в том, что проигравший бой под Ваграмом эрцгерцог Карл не сообщал своему императору о «победе», и столицу свою вместе с собственными ранеными австрийцы сжигать не стали: поэтому мы сегодня можем любоваться ее восхитительными древними домами и дворцами. На самом деле, все было совсем недавно — всего, к примеру, два В.М. Зельдина или два Ю.П. Любимова назад! Это веселого свойства сравнение мне кажется очень живым и прочувствованным. Кстати, оба этих замечательных человека мне очень близки: с Владимиром Михайловичем я приятельствовал, он участвовал в одном из моих режиссерских проектов; с Юрием Петровичем меня связывает еще больше моих постановок в качестве режиссера и замечательное дружеское общение. И подобно тому, как я успел пообщаться и даже работать с ними, они могли знать людей, которые помнили ту далекую эпоху. Интонации, мимика, атмосфера — да и мебель, предметы интерьера, образы исторические и литературные: все это было совсем недавно…

Я объездил практически все поля крупных и даже незначительных сражений эпохи Наполеона, но в данном очерке остановимся на двух. Наиболее удобным (и лаконичным…) стилем описания моих впечатлений я полагаю зарисовки, этюды, небольшие вспышки воспоминаний и ощущений, которые раскрывают суть, самое лезвие и атмосферу сюжета.

Нижеследующее сравнение будет практически «научно-лабораторным» в смысле времени года: на поле Бородина я всегда ездил в последние числа августа и первые числа сентября — и так же в последний день августа посетил Ваграм. Настроение даже можно заподозрить лучшее в случае поездки за Можайск — ибо туда все разы я ездил на машине (причем не за рулем — то есть был отдохнувшим), а в Ваграм на поезде: мне посоветовали выбрать именно поезд как удобнейший и быстрейший прямой путь с живописными видами по дороге. Однако начнем в хронологическом порядке.

Первый раз в Бородино я попал совсем еще ребенком: зачарованный лет с девяти эпохой Наполеона, я попросил родителей отвезти меня на знаменитое поле, когда мне исполнилось лет 10–11 (1992–1993 гг.). В стране была дивная (эту фразу можно читать в манере В.Я. Вульфа) эпоха неопытной свободы, американской гуманитарной помощи (не в первый раз: в 1891–1892 гг., в 1921–1923 гг. и во время Второй мировой войны США уже спасали отечественных граждан от голодной смерти — за что и регулярно чувствуют нашу благодарность…), невиданных ранее моделей телевизоров и йогуртов. Но не буду подробно останавливаться на тех годах (их описание есть в моей книге «Танго в одиночестве, или мемуары 25-летнего». М., 2007). Главное было в том, что я все время и всю энергию посвящал страстному изучению эпохи гениального Бонапарта, с замиранием сердца вчитывался в книги, внимательно ловил всякую информацию. Мои родители есть то, что именуется классическими патриотами (к тому же отец — полковник, и дед — полковник, дошел до Берлина и т. д.), все окружение семьи было во власти советских мифов — в том числе о войне 1812 года. Но мне суждено было эти мифы разрушить.

И вот мы отправились в путь. Ехали по дороге в Можайск: скудная однообразная природа, елки, березы, рытвины, сквозняк, покосившиеся избушки — и часа через полтора увидели бетонной эстетики кусок со штырями и с заветной надписью «Бородино». Сердце ребенка стало биться сильнее! Но мне хотелось всего и сразу! Я жаждал увидеть Шевардинский редут и батарею Раевского — и всё, всё, всё! А спутниковых навигаторов тогда американцы нам еще не изобрели — и удобных придорожных схем никто не повесил (я, конечно, уже знал все карты Бородина 1812 года — но за прошедшие годы внешность ландшафта слегка поменялась…).

Тогда, проезжая какие-то деревенские дома, мы остановились у одного из них. На доске перед покосившимся забором, пошатываясь, сидел какой-то хмельной тип, небритый, в несвежей одежде. Но вариантов быстро узнать о месте командного пункта императора Наполеона у нас не было. Мама с соседнего с водителем (папой) сиденья очень и очень извинилась (это вообще в ее характере — я совсем другой…) и обратилась к шатуну с вопросом.

— Москвичи?

— Да, так подскажите, пожалуйста, как нам лучше проехать…

— Вам лучше… (далее лишенный энергии бессвязный мат) и вообще в гробу мы вас… отсюдыва…

— Извините, спасибо.

Первый диалог не состоялся. Я, тогда еще наивный и открытый ребенок, совсем не понимал: ну, что конкретно мы такого плохого сделали конкретно этому человеку?! Также я не понимал, как он может быть занят не только лишь тем, что изучением великого памятника истории?!

Покачиваясь на родных рытвинах вместе с автомобилем марки «Жигули», через некоторое время мы объехали еще одного жителя, лежавшего у забора: но одна нога его все же сильно еще оставалась на проезжей части. Эта поза походила на символ «особого пути». Теперь уже, когда я подрос и метафизически приподнялся, я понимаю, что, возможно, не какой-нибудь профессор или менеджер, а именно этот человек и есть глубочайший индивид! Возможно, только лежа и глядя, как в луже из фильмов Андрея Тарковского отражаются небеса Андрея Болконского, вы можете по-настоящему ощутить тот местный «космизм», о котором писали философы-мистики. Однако вернемся в мое гигиеничное и оттого поверхностное, с метафизической точки зрения, детство. Отец вышел из машины — и также предпринял попытку узнать у лежачего относительно моего редута, героически защищаемого в 1812 году. Ответ оказался столь же нечленораздельным, что и в первом случае; единственное, что я дешифровал — так это утверждение, что «мы победили!». Из-за плетня раздались какие-то крики — и мы ретировались.

И все же счастливая звезда вывела наш транспорт ко всем страстно желаемым мною памятникам. Однако, нарадовавшись вдоволь, я проголодался. Так как никаких кафе на достопамятном объекте мы не обнаружили — то довольствовались бутербродами.

Уже в том раннем возрасте я стал задумываться: неужели, если вот так (как я описал…) обстоит дело в наши дни, то 200 лет назад и до отмены крепостного права, до всеобщей грамотности (хотя толку-то?), все было «выше, чище, духовнее»?

Моя вторая поездка на поле Бородина состоялась примерно двумя годами позднее. Тогда я посетил музей. Как и в других советских (ну, постсоветских — это одно и то же) заведениях на меня моментально набросилась какая-то дикая бабка с криками «снимать запрещено!» Я изучил скудную экспозицию и был поражен: в развешанных плакатах были ужасные ошибки в численности войск, неверные цитаты и тому подобные ляпсусы. Еще смешнее были карты с солдатиками, которые изображали несуществующие «8 атак на флеши» (их выдумал в свое время неудачно размещавший русскую армию на поле Карл Толь, чтобы скрыть тот факт, что флеши были взяты французами почти сразу — утром). Я спросил у одной из экскурсоводш, почему эта ошибка продолжает транслироваться? — Мальчик, тебе что, больше всех надо?! — ответила недовольная тетка. Примерно в том же духе позже мне отвечали и профессора МГУ. Помню, как-то (примерно на третьем курсе истфака) один «доктор наук» мне злобно заявил: «Ну, вы какие-то там документы обнаружили — и молчите! Чего всем нам жизнь усложнять?!»

Переносимся в 2000 год: мне 18 лет, я студент исторического факультета МГУ, уже много раз выступал на научных конференциях, меня уже знали все отечественные специалисты по эпохе. Я предложил двум своим коллегам воспользоваться машиной моего отца и вместе посетить «праздник» — «День Бородина» (поражение? неважно — назовем победой и будем праздновать!). Кратко об этих коллегах.

Благодаря моей неистовой страстности и быстроте во всем, что мне интересно (история, театр, кинематограф, пение и т. д.), большинство моих знакомых с ранней юности были гораздо старше меня, принадлежали к совсем другим поколениям. О Любимове и Зельдине я уже упоминал, а если говорить о музыке — то это великие Пласидо Доминго, Елена Образцова, Татьяна Шмыга и многие другие удивительные люди. В истории как роде занятия, к сожалению, на мой век не выпало столь же ярких личностей для общения (хотя я застал советского исследователя древностей Б.А. Рыбакова, приятельствовал, а затем оппонировал профессору В.Г. Сироткину и т. д. — но это все же несоразмерно с вышеупомянутыми деятелями). Но, тем не менее, в тот раз я пригласил двух своих знакомых — уже очень пожилого, но все еще бравого полковника в отставке и военного историка Александра Георгиевича Кавтарадзе и музейщицу Лиду Ивченко отправиться за компанию.

Александр Георгиевич был мне симпатичен своим характером. Рассказывали, что в период своей службы кадровым офицером он ходил с огромной собакой, чтобы лишний раз не здороваться за руку с теми, кого не сильно уважал. Он был автором небольших сочинений о Суворове и Ермолове, а также статьи о Ватерлоо (ее «отдельный оттиск» до сих пор хранится в моей коллекции: его мне передарил В. Сироткин). Несколько раз во время научных конференций после моих докладов он демонстративно и громко поддерживал мои концепции (в то время как многие прочие участники (зачастую мелкие музейщики и прочие «младшие научные сотрудники») боялись спорить, с перекошенными от рождения и от моего доклада рожами они мне завидовали, ненавидели и трусливо шушукались по пыльным углам).

⇐ Предыдущая 166 167 168 169 170171172 173 174 175 Следующая ⇒